9 страница. Приступ был отбит, а затем еще два

Приступ был отбит, а затем еще два. Тараны не смогли взломать дубовые бревна. Горожане облили их смолой и подожгли.

Тогда князья перешли к осаде. Через месяц в городе закончился запас продовольствия. Богша вошел в горницу к Олегу, сказал озабоченно:

– Ропот идет среди горожан. Хотят сдаваться.

– Нельзя сдаваться, посадник! – загорячился Олег. – Немного еще продержимся, и уйдут супостаты!

– Да какие они супостаты, – возразил Богша. – Свои, русы. Да еще во главе с великим князем…

– Все равно. Раз уперлись, надо стоять до конца!

– Так-то оно так… Только ропот начался среди горожан. Видно, князья не дремлют. Подозреваю я, что заслали лазутчиков в Стародуб, пускают они разные слухи…

– Что еще за слухи? – встрепенулся Олег. – Вешать таких надо на деревьях! Чего жалеть? Война идет, а вы нянькаетесь, как с малыми детьми!

– Нянькайся не нянькайся, а слухи очень зловредные. Стали говорить в народе, будто ты, князь, неправду сказал, что Чернигов у тебя отобрать хотят Всеволод с Владимиром. На самом деле по-иному дело обстоит.

– Это как – по-другому?

– А так! – уже резко ответил посадник. – Посылали-де Святополк и Владимир приглашение тебе, князь, принять участие в съезде князей, чтобы объединить все силы и ударить по половцам. А ты, говорят, отказался. Вот они и пришли в твои земли, чтобы заставить изменить решение!

Это было столь неожиданно для Олега, что он на мгновение растерялся, не зная что ответить. Наступила неловкая пауза. И Богша понял, что слух правдивый. Полуотвернувшись, сказал:

– Извини, князь, но только не намерен я больше класть головы горожан ради капризов твоих. Замиряйся с князьями и отправляйся в поход вместе со всеми против поганых. Это тебе последнее слово от жителей города и от меня тоже!

У Олега не оставалось выхода, и он смирился. Тридцать три дня оборонялся Стародуб, а потом открыл ворота. Из них вышел Олег, посадник, священники с хоругвями и иконами и почетные горожане, поклонились великому князю Руси Святополку, попросили прощения за свою строптивость. Святополк простил и разрешил вернуться в город, а Олега забрал в свой шатер. Там вместе с Владимиром Мономахом повел он с ним строгий разговор.

– Почему ты, князь, оказываешь непослушание мне, хозяину земли Русской? – спрашивал он его. – Зачем отказался прийти со своим войском по моему зову?

– Боялся несправедливостей, – отвечал Олег, непримиримо сжав губы. – Думал, вызываете меня не на съезд князей, а чтобы расправиться со мной за Чернигов.

– Следовало бы! – вмешался Мономах. – Это надо же: привел на Русь поганых и разрешил им грабить русские земли!

Олег сузил глаза и, вперив злой взгляд во Владимира, ответил, раздельно выговаривая каждое слово:

– А не ты ли первым пригласил степняков и вместе с ними разграбил и сжег Полоцк? Или забыл?

– Нет, не забыл. Только не я зазвал кочевников, а великий князь Изяслав, а я со своей дружиной оказался с ними рядом.

– Не только рядом, но совместно с половцами разоряли полоцкую землю! У себя в глазах бревна не видишь, а у меня соломинку заметил!

– Ничего себе – соломинка! Отчую землю в прах обратил!

– Ну хватит-хватит, – остановил двоюродных братьев великий князь. – Что было, то миновало. Теперь давайте думать о том, как жить дальше. Подумал я и решил так. Пусть Олег оставит Чернигов и отправится пока к брату в Смоленск. Это будет ему наказанием за строптивость и непослушание. Да и от половцев проживать будет далеко, союз их сам собой разрушится. Но Чернигов останется за его родом, за Святославичами. Кто там сядет, пусть решают сами. Вот так я постановил!

Только вышел Мономах из шатра, как подскочил к нему торк, стал выкрикивать сполошно:

– Беда, князь! Скорей поспешай домой, князь! Жена умерла!

Будто жаром обдало всего Мономаха. Его Гиты нет на белом свете! Надо быстрее мчаться домой, хоть на похороны успеть!

Не раздумывая, вскочил на коня и галопом понесся по дороге на Переяславль. Что случилось за то время, пока был в походе? Когда уезжал, была она беременна на последнем месяце. Не иначе тяжелые роды и повитухи не смогли уберечь княгиню!

Мономах скакал, а тяжелые думы одолевали его, мешали мысли, заставляли перебирать в уме прошлое, взглянуть на свое поведение со стороны. Что видела она, Гита, на Руси? Приехала в чужую страну, в чужой народ, с другим языком и иной культурой. Она искала для себя опору прежде всего в нем, своем супруге, но нашла ли? Нет, до последних дней был он с ней сдержан и холоден. Она дарила ему одного сына за другим, а он не мог преодолеть отчуждения к ней, видно, помнил свою старую любовь, свою Белославу… Но так ли это? Да нет, пожалуй. После встречи с Белославой в Киеве он как-то успокоился, ушел куда-то вдаль ее образ, почти не вспоминал он о ней. Что было, то прошло. Но и к Гите не почувствовал никакого влечения. Нет, он не обижал ее, был ровным и внимательным в обращении, ни разу не повысил голоса. Но не давал он ей теплоты, ни тем более любви. И она все терпела! Ни разу не пожаловалась, ни разу не укорила его. Соберет в поход, скажет напутственные слова, ласково встретит… Такую жену на руках бы носить!… И вот ее нет, и он уже не сможет попросить у нее прощения, покаяться в своей черствости и бездушии… Ах, если бы можно было вернуть все назад!

Меняя в каждом городе коней, на третий день прискакал в Переяславль. Бросил узду выскочившему ему навстречу гридю, спросил:

– Куда положили княгиню?

– В своей светлице она, – ответил тот.

Мономах взбежал по лестнице, настежь растворил тяжелые входные двери и помчался на верхний ярус. Встречные люди шарахались от него.

Наконец ворвался в светлицу. На кровати лежала Гита, бледная, измученная, но с просветленным взглядом. Рядом с ней виднелось розовенькое личико новорожденного. Гита была жива! И тут Владимир упал на колени, взял ее худенькую тоненькую ручку и прижался к ней щекой, словно безумный повторяя одно и то же слово:

– Жива! Жива! Жива!

Потом выяснили, почему дошел до него такой нелепый слух. У Гиты были трудные роды. Повитухи стали бояться за ее жизнь. Послали гонца к Мономаху, велели передать: «Поспешай, князь, домой, жена при смерти». Гонец загнал коня, в окрестностях Переяславля он пал. И тут оказался недалеко конный торок, плохо понимавший по-русски. Гонец попросил его срочно сообщить Мономаху, что жена его при смерти. Но тот, услыхав слова «жена» и «смерть», передал весть по-своему.

С тех пор Мономаха будто подменили. Он почувствовал необыкновенную нежность к Гите, этой хрупкой, но мужественной женщине. Он провожал ее взглядом, он не стеснялся показать ей свою любовь. И Гита расцвела. Из хмурой, сдержанной женщины она превратилась в спокойную, величественную княгиню, покорявшую своей особой, своеобразной красотой, заботливым и чутким отношением к своим подданным.

Думая о Гите, невольно сравнивал он ее судьбу с судьбой сестры своей Евпраксии. Была она высватана в Германию за маркграфа Нордмарки Генриха и за пределами Руси претерпела много бед. Жениху в то время было семнадцать лет, а Евпраксии четырнадцать. Четыре года провела сестра в монастыре, готовясь к замужеству. Наконец приняла католическую веру, взяла себе имя Адельгейды. Она и прежде поражала красотой, но теперь просто завораживала окружающих.

Евпраксия прожила замужем год. Молодой маркграф неожиданно и загадочно умер. Снова монастырь, снова затворничество. Но ею увлекся германский император Генрих IV. Она тоже была очарована его сухим, измученным лицом с огромными горящими глазами, которые околдовывали и притягивали к себе. Она не знала, что это было следствие ночных служб в тайной секте монахов-николаитов, сопровождавшихся развратными оргиями.

В 1089 году Евпраксия стала императрицей Германии. Генрих IV начал войну против папы римского и с огромным войском вторгся в Италию. С собой он взял свою жену. Однако в пути она сбежала, разослав епископам Германии письма с объяснениями причин своего разрыва с мужем. Она писала о тех ужасных унижениях и оскорблениях, которые позволял по отношению к ней Генрих, о его развращенности, о том, что он понуждал ее участвовать в оргиях, издевался над ее целомудрием.

Однако Генриху IV удалось настичь жену и заточить ее в крепость Верону‚ прибежище николаитов. Он намеревался сломить ее волю, но в ней был крепок дух, унаследованный от родителей. Ей удалось бежать из замка. Она прибыла на церковный собор и в присутствии четырех тысяч священников и тридцати тысяч мирян, собравшихся под открытым небом, не щадя себя, рассказала о всех мерзостях мужа. Люди, пораженные, слушали самоистязания молодой женщины, молились. Евпраксия, которой в ту пору исполнилось двадцать пять лет, сумела убедить присутствующих в своей правоте, она была полностью оправдана. Генрих IV был судим папским судом, отрешен от престола и умер в бесславии.

Евпраксия покинула Германию. Сначала она жила у своей тетки Анастасии Ярославны в Венгрии, но вскоре уехала в Киев, ушла в монастырь, где и закончила свою жизнь.

XIV

Не успел Владимир Мономах вернуться из похода против Олега, как из степи пришло известие, что половцы собираются к новому набегу на Русь. Подготовив Переяславль к отпору врага, поспешил в Киев. Великий князь встретил его сообщение спокойно:

– Я уже снарядил ценные подарки своему тестю, хану Тугоркану. Собираюсь попросить его удержать опрометчивых властителей от нападения на наши земли. Думаю, не стоит беспокоиться, на сей раз избежим половецкого нашествия.

Успокоенный, Мономах отправился к своему сыну в Новгород. Но в это время хан Боняк со своей ордой неожиданно вышел к Киеву, разграбил и пожег городки и селения вокруг столицы, овладел богатым селом Берестовом, где издавна был загородный двор великих князей, и с большой добычей скрылся в бескрайних степных просторах.

Одновременно возле Переяславля появился хан Куря, разорил округу и тоже безнаказанно удалился в места своего кочевья.

Мономах срочно покинул Новгород. В Киеве его ждала совершенно неожиданная весть: тесть Святополка, хан Тугоркан, не только не удержал половецких ханов от набега, но сам со всей своей ордой нагрянул на Переяславль и осадил его. Великий князь был вне себя от ярости.

– Ну, дорогой тестюшка, видно, придется как следует проучить тебя! – говорил он, вышагивая из угла в угол своей горницы. – Это же надо такое удумать: против родной дочери воевать! Видно, никогда ничего святого не было у степняков и не будет! Понимают они только одну силу! Коль могуч противник, они уважают его. Коли слабый, нападают, грабят, разоряют. Но я им покажу, на что способен киевский князь!

Святополк собирался совершить быстрый переход к Переяславлю и внезапно напасть на растянувшиеся вокруг крепости половецкие войска. Но у Мономаха оказался более хитрый замысел: отрезать кочевников от степи и нанести удар в спину. Святополк согласился.

Киевская и переяславская дружины стремительным маршем прошлись по правому берегу Днепра, переправились на другую сторону и оказались за спиной половцев. Это случилось ночью. А утром враг пошел на приступ города. И в этот момент на них обрушились русы с двух сторон – из степи и из города. Началась страшная рубка. В этой сечи половецкая орда была уничтожена почти полностью, сам Тугоркан и его сын зарублены. «Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага и, привезя его к Киеву, похоронил его на Берестовом, между путем, ведущим на Берестово, и другим, ведущим к монастырю», – пишет в летописи Нестор.

Только расправились с Тугорканом, как вновь к Киеву подошел хитрый и изворотливый хан Боняк. Он появился ранним утром. Пограничная стража проморгала вторжение орды, а городская охрана приняла орду за один из обозов, которые часто приезжали в столицу с продовольствием. Боняк мог ворваться в город, но он не решился на это, слишком велик и силен был город Киев. Начался повальный грабеж его окрестностей. Половцы запалили предградье, выжгли Стефанов монастырь и окружающие деревни. Затем они ворвались в Печерский монастырь. Монахи в это время почивали в своих кельях после заутрени. Враги пошли по кельям, высекая двери и вынося все, что попадется под руки. Они сожгли дом Святой Богородицы, церковь, хватали иконы и говорили: «Где есть Бог их? Пусть поможет им и спасет их!»

От Печерского монастыря половцы двинулись к Выдубицкому Всеволожскому монастырю и овладели им, пожгли его постройки и церкви, разгромили и в пепел превратили княжеский двор.

Когда Святополк и Мономах примчались под Киев, Боняк, отяжеленный награбленным добром и полоном, ушел в степь. Их взору предстали лишь сожженные деревни и монастыри, перепуганные жители, вылезавшие из своих укрытий, да изрытая колесами телег и копытами лошадей степь…

Жадно слушал Олег Святославич рассказ заезжего купца о тех потерях, которые понесли Святополк и Мономах во время набегов половецких ханов на Русь. Находился он в то время в Смоленске у своего брата.

– Вот самое время ударить по Мономаху! – опередил его мысли такой же горячий и вспыльчивый Давыд. – Сколько войск у Изяслава и Мстислава? Так, пустяки! Да и какие они полководцы? Сосунки! Одним махом можно взять и Ростов с Суздалем, и Новгород!

– Но с какими силами? – возражал для вида Олег. – Привел я с собой свою дружину, кое-кто из стародубцев и черниговцев увязались, – и все! Что можно сделать с таким воинством?

– Я тебе подсоблю. Свою дружину отдам!

– Но ты сам собирался по Новгороду ударить…

– Подожду! У меня в руках Смоленское княжество, а у тебя ничего нет. Ты – князь-изгой! Я о тебе забочусь. Сколько будешь без земли мотаться?

– Это-то так, терять мне нечего…

– Что я и говорю! Думаю, надо тебе на Рязань и Муром идти. Это наши исконные владения, народ там привык считать себя в составе Черниговского княжества. Так что встретят тебя как своего господина.

– И воинов можно набрать…

– Вот-вот! В самую точку метишь!

И Олег решился. С небольшими силами вышел он к Рязани. Город на Оке встретил его как родного. Издавна Рязань враждовала с Ростовом и Суздалем и так и не приняла нового князя Изяслава, посаженного Мономахом. Рязанцы охотно пошли в войско Олега, и он двинулся на Муром. Ему верилось, что дело кончится миром. Не может не знать Изяслав, что Муром – его отчина. Он должен открыть ворота и вернуть ему город. Уступить должен крестник своему крестному отцу. И он послал Изяславу письмо: «Иди в волость отца своего Ростов, а эта волость отца моего. Хочу же, сев в Муроме, договор заключить с отцом твоим. Это ведь он меня выгнал из города отца моего. Или и ты мне здесь моего же хлеба не хочешь дать?»

Олег настолько верил в возможность мирного разрешения спора, что даже не поверил, когда ему сообщили о выходе войск Изяслава из Мурома. Первой его мыслью было: «Решил вступить в переговоры, имея за своей спиной сильную рать. Что ж, довод сильный, наверно, и я бы тоже так поступил».

Однако скоро выяснилось, что Изяслав разворачивает свои полки для боя. И тут им овладела злость. «Ах, вон как! Решил испытать судьбу. Щенок мокрогубый, я тебя проучу, как со мной, опытным полководцем, сражаться!»

Впрочем, Изяслав расставил свои силы довольно умело, Олег даже подивился этому, но тут же вспомнил: «С ним воевода Ставка Гордятич. Его ума дело! Надо быть поосторожней, тот не упустит возможности использовать любой мой промах».

Изяслав ударил первым. Олег увидел, как крестник встал во главе дружины и врезался в центр его войск. Там все закипело, перемешалось. Некоторое время сохранялось равновесие, но потом тмутараканцы стали медленно отступать. Изредка Олег видел позолоченный, с большим пером шлем княжича, тот со своими телохранителями глубоко врубился в строй его войск. «Ну, погоди же, щенок. Вот я тебя!» – прошептал Олег и кинул против зарвавшейся молодежи своих бронированных дружинников. Он увидел, как опытные воины легко рассекли толпу суздальцев, ростовцев и муромцев и отрезали княжича от основных сил. «Попалась птичка в сетку! – удовлетворенно подумал князь. – Нашел с кем воевать! У тебя это первый бой, а у меня за спиной не одно сражение, а мое умение руководить полками отмечали великие князья!»

Противник был разгромлен. Олег, объезжая поле боя, наткнулся на крестника. Изяслав лежал среди погибших воинов. Шлем его, смятый ударами, валялся в стороне, позолоченный панцирь разрублен в плече, лицо в крови, а рука еще продолжала сжимать меч. На минуту в сердце Олега шевельнулась жалость. Вспомнилось, как Изяслав, тогда еще семилетний ребенок, сидел у него на коленях, ел подаренный им медовый пряник и говорил, радостно улыбаясь:

– Ты у меня добрый, крестный. Столько подарков привозил! Вкуснее этих пряников я ничего не едал!

Кажется, недавно это было. И вот теперь лежит он бездыханный у его ног и в его смерти повинен и он, Олег, а больше виновата проклятая жизнь, которая наступила на Руси, когда русы идут против русов и родичи воюют против родичей… Он приказал своим воинам забрать тело Изяслава и унести с поля боя. И, уже следуя за телегой, на которой лежал племянник, он подумал, что теперь между ним и родом Мономаха пролегла еще одна кровавая борозда, и ей уже не изгладиться до самой смерти.

Муром открыл ему ворота. Изяслав по его приказу был погребен в муромском монастыре Святого Спаса. А затем, не делая передышки, Олег бросил свои войска на Суздаль, взял его приступом и разграбил. Следом за Суздалем пал Ростов и другие, более мелкие города. Теперь уже весь обширный край от Рязани до Белоозера был под его властью. За него стояли княжества Черниговское, где сидел брат Ярослав, и Смоленское с Глебом Святославичем. Население было обложено высокой данью, словно это были земли какого-то иноземного государства, а не Руси. Олег на вырученные средства поспешно вооружал свои войска; в том, что против него пойдет род Мономахов, он не сомневался ни на мгновение, двоюродный брат был известен ему очень хорошо. Одно не мог определить он точно, с какой стороны по нему ударят: то ли Мономах сам пойдет, то ли пошлет своего старшего сына Мстислава, сидевшего в Новгороде. Владимира он побаивался, потому что тот, кроме Стугны, не знал ни одного поражения; что касается Мстислава, то за противника он его не считал. Такой же неоперившийся птенец, как и Изяслав.

И тут получил он письмо от Мономаха. Содержание потрясло его. Несмотря на гибель сына, предлагал Владимир забыть прошлые обиды, примириться и установить мир. «А что мы такое, люди грешные и худые? Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня и в славе и чести, а завтра в гробу и забыты. Другие собранное нами разделят. Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей… И если будешь каяться Богу и ко мне будешь добр сердцем, послав посла своего или епископа, то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем, чем прежде: не враг я тебе, не мститель… Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии в Русской земле… Если же кто из нас не хочет добра и мира христианам, пусть тому от Бога мира не видать душе своей на том свете!»

Прочитав письмо, долго ходил Олег по горнице. Был поздний вечер, но свет не зажигали, ничто не отвлекало, думалось легко. Первым его побуждением было отправить письмо двоюродному брату со словами примирения. Действительно, сколько можно испытывать друг друга бранью и ненавистью, сколько можно терзать землю грабежами и насилием? Не лучше ли спокойно договориться и жить в мире, как предлагает Мономах?..

Но тут же удушающей волной навалилась прежняя обида, как, пользуясь смертью отца, великого князя Святослава, отобрали у него, Олега, все владения и сделали из него князя-изгоя. И ведь не остановились тогда Всеволод с Мономахом, а отхватили себе пол-Руси! Потому что сила была у них, а не у него! А вот сегодня все наоборот! Нынче в его руках большая часть русских княжеств. Он сегодня могущественен, как никогда. Поэтому-то Мономах и залебезил перед ним, поэтому-то и запросил мира. Но он не поддастся на уговоры, не заглотит приманку. Он знает, что Мономах, выждав время, снова ударит по нему и вновь сделает князем-изгоем. Нет, он, Олег, подтянет силы из Тмутаракани, Чернигова, Смоленска, наберет воинов в Рязани, Муроме, Ростове, Суздале и нанесет удар по Новгороду, а потом и Киеву. Спор пойдет не за какие-то земли, а за великокняжеский престол! Лучшего случая, чем сегодня, больше никогда не представится, и надо использовать его в полную меру!

И Олег ничего не ответил на послание Мономаха, а стал собирать войско со всех своих необъятных владений. Но тут произошло то, чего он никак не ожидал. Этот сосунок, этот, как он считал, неоперившийся птенец Мстислав с новгородской дружиной неожиданно вышел к Ростову и Суздалю и оба города взял без боя: население их всегда признавало только власть Мономаха и с радостью открыло ворота его сыну. Не задерживаясь, Мстислав двинулся на Муром.

Решительные действия княжича спутали все замыслы Олега. Он не успел подтянуть силы и не был готов к сражению с превосходящими силами противника. И тогда он пошел на хитрость и предложил мир. Он обещал забыть все обиды и уйти в свою волость. «Мстислав же, поверив обману, распустил дружину по селам… и, когда Мстислав обедал, пришла весть ему, что Олег на Клязьме, подошел тайком. Мстислав же, доверившись ему, не расставил сторожей», – писал летописец.

Своим неожиданным выходом Олег намеревался напугать Мстислава, рассчитывая, что тот побежит к Новгороду. Однако княжич проявил поистине отцовскую хватку, он быстро собрал своих воинов и заступил своему крестному пути.

Тут пришлось смутиться Олегу. Не ожидал он такой твердости и непреклонности от своего племянника. Четыре дня стоял, не решаясь начать бой. А в это время к Мстиславу подошло подкрепление, посланное Мономахом: переяславское войско во главе с сыном Вячеславом и половецким ханом Кунуем. И Мстислав первым ударил по противнику.

Бой с самого начала стал развертываться не так, как хотелось бы Олегу. Его войско сразу прогнулось и стало отступать. Напрасно он метался на коне, подбадривая своих бойцов; слишком был силен напор новгородской дружины. К тому же стала заходить в бок половецкая конница. Против нее он бросил свою дружину, сумел отогнать, но лишился запасных войск, которыми мог бы повлиять на окончательный исход сражения. Тревожно вглядывался он в картину боя, надеясь найти какой-нибудь изъян в действиях Мстислава и использовать его, но племянник действовал безукоризненно. С досадой приходилось признать, что сын наследовал полководческие способности своего отца, Мономаха. Олегу оставалось лишь ждать, чем закончится сражение, и полагаться на какое-то чудо.

Но чуда не свершилось. Наоборот, все складывалось как нельзя хуже. В разгар сражения, когда еще не было ясно, чья возьмет, из леса вышла рать под стягом Владимира Мономаха. Это был полк Вячеслава. Однако воины Олегова войска подумали, что сам непобедимый Мономах явился перед ними, испугались и побежали. Олег тоже был смущен таким поворотом дела. «И увидел Олег, что двинулся стяг Владимиров и стал заходить в тыл ему, – писал летописец, – и, убоявшись, бежал Олег, и одолел Мстислав».

Олег бежал сначала в Муром, потом в Рязань, а потом в леса, только сведущие люди знали, где он скрывается. И тогда послал ему письмо Мстислав: «Не убегай никуда, но пошли к братии своей с мольбой не лишать тебя Русской земли. И я пошлю к отцу просить за тебя».

И Олег покорился. Ему уже шел пятый десяток лет, голова седела, силы были на исходе. Он поцеловал крест в знак примирения и стал ждать решения своей участи.

XV

Теребовль – небольшой городишко-крепость на водном пути из Балтийского моря в Черное по рекам Висла, Западный Буг и Днестр. Торговлишка не очень оживленная, далеко до Киева и Новгорода, но все же рынок не пустовал, забредали сюда не только русские, но и заморские купцы. Теребовльское княжество считалось отдаленным, вроде Муромского или Ростовского, поэтому отдавалось в руки младшим князьям. Под боком разбойные половцы и неспокойные венгры, так что правителям – самим до себя, а до общерусских дел просто не хватало сил.

Так было до Василько Ростиславича. Этот двадцатилетний князь, высокий, с красивой кудрявой головой и бесшабашными голубыми глазами, вывел княжество на ведущее место в политической жизни Западной Руси. Он отказался от роскошной жизни во дворце, сократил другие расходы и создал сильное войско. Затем Василько направил послов к половецкому хану Тугоркану и предложил свою дружбу. Степняк готовил набег на Византию и пригласил русского князя поучаствовать в нем. Тот сразу согласился. И вот объединенные силы половцев и русских пересекли Дунай и по болгарской земле направились к византийским пределам. Василько любил перемены, новые земли, жадно наблюдал жизнь других народов. С удивлением рассматривал он селения с произвольно раскиданными домами. Каждый дом стоял посредине земельного участка, причем передние окна обязательно смотрели на полдень. Лесов было мало, поэтому преобладали дома-мазанки: ставился плетень, он обмазывался глиной, покрывался соломенной крышей – вот вам и дом. Во многих дворах стояли юрты – дома потомков кочевников-болгар, которые давно перешли к земледелию и переняли славянские типы домов, но не могли совсем отойти от обычаев своих предков: зимой жили в домах, а летом перебирались в юрты.

И – кругом роскошные сады, вызывавшие зависть у воинов. Кроме яблонь, вишен, кустов смородины и крыжовника в них плодоносили виноград, апельсины, мандарины и другие южные диковины…

Поражала Василька болгарская одежда. Он был восхищен красочностью и богатством орнамента костюмов, яркими цветами. Болгары одевались так, будто каждый день у них был праздничным, причем поступали так и горожане, и сельчане.

Половцев население встречало враждебно, видно много натерпелось в свое время от степняков. Но русов привечали с лаской и радушием. Утром они угощали воинов молоком с хлебом, потрохами и фрикадельками, на обед предлагали тушеную фасоль с мясом и разные овощи, в ужин у них было мясо с всевозможными гарнирами.

Объединенные силы половцев и русов ударили по фракийским владениям империи. Селения в течение десятилетий не знали нападений с севера, поэтому в домах и дворцах скопились большие богатства. Тугоркан, этот хитрый разбойник, не стал увлекаться грабежом и вывел войска в тот момент, когда византийские отряды вышли из Адрианополя и направились в сторону болгарской границы, намереваясь отрезать ему пути отступления. С богатой добычей союзники благополучно вернулись на родину.

Успех окрылил Василька. И когда на западные земли напали польские войска, он не стал медлить, а тут же прискакал во Владимир-Волынский к Давыду Игоревичу, забросал предложениями немедленных действий:

– Чего ждать? Пока поляки не разорят нашу окраину? Князь, собирай полки, ударим внезапно и прогоним ворога! Готовься, а я заскочу к Володарю, подниму его, и тогда никакие силы перед нами не устоят!

Слившись воедино, полки Василька, Давыда и Володаря вышла к реке Сан и встретились с войском короля Владислава. Князья рассчитывали, что поляки, занятые грабежом, рассеялись по стране и их легко будет бить по частям. Но, как видно, у противника успешно работала разведка и перед собой они увидели плотные ряды пешцев и всадников. На солнце блестели металлические панцири и красиво разрисованные щиты. Над ними развевались хоругви – с крестами, орлом, львом, волком…

Князья съехались перед строем своего войска, негромко переговаривались, разглядывая строй противника.

– Чего они замерли, а, Володарь? – спрашивал сумрачный, с колючим взглядом Давыд.

– Черт их знает! – пожал плечами тот. – Чего-то задумали, а может, просто не решаются лезть в битву.

– Не вступить ли в переговоры? Битва как палка, она всегда о двух концах. Как бы одним по нам не ударила…

– Не ударит! – вскинулся шальной Василько. – Вот посмотрите, как от этих разнаряженных петухов пух полетит!

– Храбре-е-е-ец! – скривив толстые обветренные губы, насмешливо проговорил Давыд. – Смотри, как бы тебе самому перо не вставили!

В это время шелохнулись ряды поляков и двинулись вперед. Князья, толкнув ногами коней, заторопились на свои места.

В центре войска встал Василько, крылья справа и слева заняли Давыд и Володарь. Русы не стали ожидать нападения противника, а сами двинулись навстречу. Сначала шагали медленно, но волнение и азарт все больше овладевали воинами, они невольно ускорили шаг, а потом побежали; руки вскинули мечи, а рты искривились в истошном крике:

– Аааа!

В воздухе столкнулись две тучи стрел, пущенных на ходу, кто-то вскрикнул, кто-то упал, но на них не обращали внимания, все стремились вперед. Обе лавины встретились, к возгласам людей добавились ржание коней, глухие удары мечей, все это слилось в один протяжный вой. Бились неистово, отчаянно. Кое-где закованным в броню полякам удавалось прогнуть ряды русов, но туда тотчас устремлялся Василько, вдохновлял, подбадривал; его красный плащ, словно встревоженная птица, метался между рядами воинов, и они, глядя на князя, собирались с новыми силами, сдерживали натиск противника, восстанавливали положение.

Численное превосходство русов постепенно сказывалось на ходе битвы. Центр все больше и больше вгрызался в строй поляков, разрезая их напополам. Видя это, Василько забрал под свое начало конницу, оставленную в запасе, и повел в обход правого крыла противника. Удар в спину поверг в панику вражеских воинов, началось его повсеместное отступление, скоро превратившееся в бегство…

Дата добавления: 2015-07-10