Виды искажений и подмен любви

Здесь имеются в виду именно искажения и подмены, а не умаления или тем более пря-мые противоположности, к которым могут привести умаления. Впрочем, и об умалениях может идти речь, когда они пытаются выдать себя за христианскую норму. Но прежде - о несомненных искажениях. Одним из самых главных и наиболее трудно различимых источников ис-кажений является неощутимая подмена духовных отношений так называемой «душевностью». Мутное психологическое начало «душевности» одинаковым образом искривляет как отношения людей между собой, так и отношение к Бо-гу. Увидеть и понять происходящее и самому человеку и стороннему наблюда-телю тем труднее, чем меньше у них опыт духовности, вообще с течением вре-мени заметно испаряющийся. Понять происходящие искривления трудно также и потому, что сердечные чувства в таких случаях могут быть довольно остро и сильно выраженными. Особенно мало понятны сердечные искривления по от-ношению к Богу, тем более, что даже и словесно сформулировать, что именно необходимо вместо происходящего в душе, тоже не так-то просто, и именно

потому, что такие искажения, особенно в отношениях к Богу, далеко не всегда, а вернее - почти никогда не проявляются внешне, особенно в российско-православном темпераменте. Нам не сильно свойственны экзальтированные за-ламывания рук и прочие проявления истерически театрального представления. Но не внешняя сторона определяет суть дела, а внутренний тип пережи-вания. Желающему увидеть правду в свете совести необходимо вступить в пре-ние с самим собой, чтобы вызнать: что для него важнее: объект переживания или его акт. Вызнать это очень непросто. Человек говорит: «Больше всего на свете я люблю Бога». И доказать ему, что он любит больше всего свои ощуще-ния любви - невозможно. Такой тип мнимой любви был хорошо известен древ-ним подвижникам благочестия. Он протекал в формах, которые, особенно в крайних степенях своего проявления получили название «прелести». «Прель-стившийся» или «прельщенный», обманутый силой своего чувства и яркостью его проявлений ждет во всем: в молитве, в покаянии, в литургии, - благодатных ощущений, которые определяют для него сущность религиозной жизни. Их он, нередко сам от себя это скрывая, просит от Бога, они открывают для него зна-чимость и красоту его дарований. На крайних степенях этого типа квази-религиозного развития, в полной прелести, напоминающей в своем течении ход развития психической болезни, человек, находящийся в ее плену, может совершенно перестать адекватно вос-принимать реальность, начать чрезвычайно высоко ценить свои возможности и, напротив, презирать других, «неодаренных» людей, перестать обращать внима-ние на «профанное» и мало интересное течение жизни, слишком «внешнее», «недуховное» и прочее. Известно по аскетическому опыту церкви, что в таких ситуациях чрезвычайно активизируются усилия демонских сил, предвкушаю-щих возможность скорой и желанной победы. Желанной особенно потому, что к такому специфическому искажению любви, как «прелесть», склонны люди, особо душевно одаренные, которые могли бы принести большую пользу обще-ству и церкви, даже одним фактом своего высокого существования. Известны случаи «мнения» о себе прельстившихся, как о достигших высочайшего уровня святости, способных к сверхъестественным действиям, например, полетам (и потому, разумеется, разбивавшимся при попытках полететь над пропастями).

Но известны также случаи такого чрезвычайного уровня развития этой болез-ненной «любви», при которых «подвижники любви» покланялись сатане яко Богу и даже восставали на Самого Бога. Известны и некоторые специфические формы экзальтированного проте-кания этой «любви». Так обычное иконопочитание, при котором сознание и чувство от образа переходит к поклонению первообразу, заменяется острой ра-ботой воображения (вообще, кстати сказать, запрещаемого православной ду-ховной практикой при взгляде на икону). При этом воображение не только ри-сует яркими красками Спасителя, Пресвятую Богородицу и святых, но и при-нимает характер яркой своеобразной влюбленности, порою с вполне плотскими ощущениями. Вообще сущность и проявления такой «любви» неизбежно до-вольно сильно связаны с работой мечтательности, воображения. Подобный же тип экзальтированно-мечтательной «любви» известен по отношению не только к Богу и к святым, но и к людям, особенно часто по от-ношению к священникам, духовникам и вообще к лицам, занимающим какое-то место в церковной иерархии. Во многих приходах встречаются остро, до исте-рии выраженные проявления такой любви; менее остро и аффектированно - по-видимому, почти повсюду. Эта опасность не новая, хотя заметно увеличиваю-щаяся. О ней много писал святитель Игнатий Брянчанинов в прошлом веке. Особенно, по мнению святителя, такая опасность заметна для лиц женского по-ла, которые, по его суждению, «руководствуются чувствами падшего естества, а не благоразумием и духовным разумом, ей вполне чуждыми... Увлекаясь чув-ствами, она весьма скоро заражается пристрастием (даже)... и к старцу, делает его своим идолом... видит совершенство в своем идоле... Пристрастие свое, а часто и порочную страсть она называет живою верою, чистейшею любовию...» и прочее. «Охранитесь от пристрастия к наставнику, - предупреждает святитель Игнатий. - Многие не остереглись и впали вместе с наставниками своими в сеть диаволу... Пристрастие делает любимого человека кумиром... И теряется на-прасно жизнь, погибают добрые дела...» Итак, вот центральное слово, определяющее искаженный тип любви: пристрастие. Оно не обязательно имеет ярко экзальтированный характер, особенно, когда оно раскрывается как родственное чувство: между супругами,

между родителями и детьми и прочее. Определить в таких случаях, где подлин-ная любовь обратилась в пристрастие, далеко не всегда оказывается простым делом. У людей, не знакомых с духовным строем жизни, любовь почти всегда заменяется пристрастием, но и у добрых христиан она редко когда бывает не заражена и не пронизана пристрастием. Когда совершается очевидное кумиротворение, и человек знает, что это такое, и способен бывает оценить его греховную природу, порою оказывается возможным отличить пристрастие от любви или, по крайней мере, понять сте-пень зараженности, особенно, когда любовь приобретает несомненно преступ-ный характер (например, прелюбодеяние). Но когда речь идет о чистой, кажет-ся, материнской или супружеской любви, как увидеть в ней нечистое пристра-стие? Только ли потому, что предмет любви выделяется из ряда других предме-тов? Но и естественно свою супругу ставить не в одном ряду со всеми другими женами, а выделять ее из других. И у Самого Христа известен возлюбленный ученик, который на Тайной вечери возлежал на персях Его. Греховные пристрастия начинаются там, где выделение возлюбленного осуществляется «за счет» других, так что другие - и чем сильнее пристрастие, тем это обычнее - становятся предметом безразличия для пристрастного сердца, а при особых обстоятельствах - и предметом ненависти. Пристрастная мать, ко-гда видит, например, своего сына вступившим в драку, готова бывает тут же без разбора встать на его сторону, даже когда он несомненно виноват. Такие пристрастия могут иметь и общественное содержание (например, пристрастие квази-националистическое или сословное). Подлинная любовь, особенно если это любовь к Богу, расширяет сердце так, что оно становится способным вместить весь мир; любовь пристрастная сужает сердце так, что оно оказывается способным вместить только предмет пристрастия, и тогда она оказывается по своей природе искаженной и грехов-ной. Так, супружеская любовь, в которой, кажется, нет ничего прямо греховно-го, - ни прелюбодеяний, ни даже чрезмерно сильных плотских стремлений ме-жду супругами, становится нечистой, когда весь мир ограничивается пределами семьи. Чем сильнее отсекание иных связей, вплоть до сведения их к формальному и житейски необходимому минимуму, с одной стороны, а с другой - чем напряженней момент ожидания сердечной радости от предмета, имеющего сверхценную значимость - муж, дочка, нация и так далее - тем больше основа-ний говорить о нарушении второй ветхозаветной заповеди - о сотворении ку-мира. В сердце воздвигается кумир, и ему приносятся жертвы квази-религиозного характера, и в личности совершается - активно или пассивно - разрушительная работа, тем более, что сердцу, в котором поселяется кумир, Бог не только перестает быть необходимым, но и становится ненужным, а то и ощущаемым враждебно, как помеха к исключительному общению с кумиром. Но это-то и значит, что любовь становится мнимой, подмененной и замененной, потому что источником подлинной любви может быть только Бог. Порою искаженный характер такой «любви» становится достаточно за-метным, особенно когда в ней открыто проявляются элементы «собственниче-ства». Обычней всего это выражается в крайнем недовольстве, если «предмет любви» проявляется не таким образом, как этого хочется любящему собствен-нику. Иной раз такое недовольство слышится в демонстративно психопатиче-ских воплях «любящего» существа, другой раз - в тихом подавленном унынии. Порою сам материал недовольства имеет объективно нравственное содержание, - например, когда мать справедливо требует от своего ребенка послушания, и определить, каков нравственно-психологический мотив материнского недо-вольства - сострадающий ли поиск путей настоящего воспитания или уязвлен-ное самолюбие - далеко не всегда оказывается таким уж простым делом ни для самого любящего, ни для стороннего наблюдателя, а помимо объективного христианского подхода и вовсе невозможно. Особенно карикатурным выглядит подобный собственнический подход в отношении к Богу. Случается, что «любящий» Бога человек требует, чтобы Бог непременно выполнял все его пожелания, и сердится и ропщет, если Бог позво-ляет Себе не слушаться. Подобное собственничество, по сути, есть прямая противоположность любви, потому что любовь жертвенна, а собственничество, напротив, требует жертвенности от других по отношению к себе. Впрочем, порою собственник бывает готов и к более или менее крупным жертвам, но тогда уж он требует не

меньше, чем полной самоотдачи. Такая собственническая любовь практически никогда не раскрывается на уровне ясного самосознания, она всегда смутно интуитивна, а аргументация способна лишь обслуживать полу-животные ин-стинкты: «Я - мать, и потому он обязан меня слушаться», или наоборот: «Я - сын, и потому она обязана мне помогать». Порою искаженность, отчасти и жертвенная, встречается и вовсе в психо-патическом и одновременно нравственно-философском варианте любви к «дальним» без любви к «ближним». Это - «любовь» социалистически извра-щенная. О примере такой любви в одном из своих писем u1088 рассказывает святи-тель Феофан-затворник примерно так: «Некий доктор присутствовал на каком-то обычном для того времени «человеколюбивом» собрании и так «распарился» там в разговорах о любви к человечеству, что когда вернулся поздновато домой и слуга не сразу ему открыл, он так толкнул его в грудь, что тот несколько мет-ров летел по коридору»... В России эта социалистически-экономическая любовь к страждущим соотечественникам вместе с чувством социальной справедливо-сти привела к океанам крови. Такого рода уродливые явления встречаются не только в социально-партийной действительности, но и в личных отношениях: неприязнь к тем, к кому сама природа велит относиться с особым доброжелательством, странным образом сочетается с нежной отзывчивостью к совершенно посторонним лю-дям, и потому заставляет с сомнением относиться к характеру этой отзывчиво-сти. На самом деле здесь можно говорить либо о релятивистском равнодушии ко всем, скрываемом актерским благодушием по отношению к некоторым, либо по выгоде, либо когда это ничего не стоит, то есть когда за таким отношением не видно никакого труда; либо о патологическом «избранничестве» по обычно-му пристрастию. Все эти искажения чрезвычайно далеки от христианской люб-ви и от христианства, тем более в его нравственно-аскетическом православном воплощении. Гораздо чаще, чем совершенно полные искажения любви, встречаются частные искажения ее свойств или, по крайней мере, изменчивость в любви, как и во всем, что имеется изменчивого в чувствах и в нравственных отношениях человека. Например, то любовь побеждает эгоизм, то сама побеждается эгоизмом. Эгоизм является не только одним из главных мотивов искажений любви, но и один из наиболее обычных видов искаженной любви; потому что это лю-бовь, болезненно направленная на себя, и не замечающая других, порою даже в проявлениях их острой нужды: скорби, немощи и прочего. Но главным мотивом и одновременно также и видом искаженной любви следует считать сердечное изменение порядка заповедей: вторая (о любви к ближнему) впереди первой (о любви к Богу). У людей нерелигиозных первая заповедь и вовсе отсутствует, что, конечно, накладывает свой отпечаток и на их любовь к людям - неизбежно именно пристрастного типа. Неизбежны тогда и некоторые другие искажения: любовь мечтательная, «в воображении», «в чув-ствах», а не «делом и истиною»; наоборот, любовь как бы деятельная, но бес-чувственная и бессердечная; любовь, все время ищущая благодарности и «пла-ты»; любовь, не выдерживающая никаких испытаний и постоянно теряющая надежду и так далее. Порою оказывается, что и любовь к ближнему отходит на второй план, а на первом - роскошно и беспрепятственно действует любовь к какой-нибудь вещи - даже самой пустой, к какому-либо занятия, порою и слегка греховному, то есть к любому явлению «мира сего». И это значит, что или во всей полноте или в каких-либо проявлениях, но мир действует на личность самовластно и притягивает ее к себе, что и называется любовью к миру.

Дата добавления: 2015-07-10