|
Читайте также: |
освоении десятичной системы счисления и в развитии фармакопеи, которая была
предметом вожделения тех западных людей, которые нуждались в лечении. Но
исламские методы лечения тоже были разновидностью народной медицины; почти не
было связи между теорией болезни и ее лечением. Зато западная система
феодализма обладала -- как раз в силу децентрализации власти и способности
создавать вне себя города с их совершенно иной институциональной структурой --
потенциалом превращения в совершенно иное общество, и результатом стало такое
ускорение технологических изменений, что Запад постепенно оставил позади все
другие общества, в том числе и своих феодальных предшественников.
Европейские города-государства
Среди городов существовали и такие, которые стали главными центрами торговли,
которым удалось намного раньше соседей выскользнуть из-под власти феодальных
ограничений. Существовали политически независимые города-государства: Венеция,
Генуя, Флоренция, ганзейские города на берегах Северного и Балтийского морей и
датские города. [См.: J. R. Hicks, A Theory of conomic History (New York:
Oxford University Press, 1969). В главе 4 этой небольшой книги Хикс развивает
интересную "экономическую теорию города-государства". Ср. Мах Weber, General
conomic History (New York: First Collier Books d., 1961) p. 260. См. также о
городах и их отношениях с национальными государствами XVI века у Броделя:
Femand Braudel, The Mediterranean, vol. 1 (New York: Harper & Row, 1972), pp.
315--352.] В других культурах не найти ничего подобного той свободе
самоуправления, которая была достигнута и долго поддерживалась в этих
европейских городах и городах-государствах. Ближайшими предшественниками -- и
опять-таки в Европе -- были греческие города-государства, которые процветали в
VI--IV веках до новой эры. Ничего достаточно близкого не найти в великих
цивилизациях Азии или мусульманского мира. Как отметил Макс Вебер, за
пределами Запада не существовало "городов, как целостных образований". ["Вне
Запада не было городов в смысле единых образований. В средние века их
характерными чертами были наличие собственного закона и суда, и какая-либо
форма самоуправления". Weber, General conomic History, p. 261.] Один из
известнейших британских экономистов сэр Джон Хикс считает город-государство
уникальным западным явлением, "даром Средиземноморья", которое некогда было
одновременно великим торговым путем и местом расположения "хорошо защищенных"
городов-государств. ["Тот факт, что европейская цивилизация прошла через фазу
городов-государств, есть принципиальный ключ к различию исторических путей
Европы и Азии. Причины этого главным образом географические. Европейский
город-государство есть дар Средиземноморья. С точки зрения технических
условий, сохранявшихся на протяжении большей части письменной истории,
Средиземноморье имело выдающееся значение как перекресток дорог между
странами, стоявшими на очень разных ступенях развития производства; кроме
того, этот регион богат узкими горными долинами и щелями, островами и мысами,
которые в прежние времена было легко оборонять. В Азии просто не было ничего
сравнимого по богатству возможностей." (Hicks, A Theory of conomic History,
p. 235)]
Голландские и ганзейские города-государства, конечно, оспорили бы такое
толкование истории, которое превращает их в дар Средиземноморья, и, может
быть, в буквальном смысле неверно, что феномен городов-государств не
встречался нигде вне Европы. Но нет сомнений, что европейские
города-государства были в Европе главными центрами растущей торговли с XIII
века вплоть до полного становления централизованных монархий в XVI веке, и их
значение сохранялось еще и некоторое время после этого.
Мало свидетельств того, что их политические или экономические принципы
благоприятствовали освобождению торговли от политических стеснений. С
политической точки зрения в них господствовали купеческие семьи, для которых
монополии и торговые права были естественным следствием политической власти.
Но эти торговые монополии оспаривались конкурентами, которым грозило
исключение из торговли, и во многих случаях они находили поддержку и защиту в
соперничавших городах-государствах. В отличие от Китая и древних империй,
Европа со своими неокрепшими монархиями и городами-государствами подошла к
периоду открытий, не располагая достаточно сильной центральной властью,
которая могла бы контролировать доступ своих торговцев к выгодным торговым
возможностям, хотя порой отдельные сатрапы пытались взять такие торговые
каналы под свой контроль. Возникшие, в конце концов, центры сильной власти не
приняли форму монолитной империи, но образовали ряд национальных государств,
которые, подобно прежним городам-государствам, продолжили соперничество за
торговые преимущества.
Характеристика: плюралистические аспекты феодализма
При всех своих недостатках западноевропейский и, вероятно, японский феодализм
содержали, видимо, зачатки социального устройства, пригодного для устойчивого
экономического роста. Возникновение в средние века городов и малочисленного
класса профессиональных торговцев представляет собой одну из нитей развития,
тянущуюся от времен темновековья до наших дней. Но есть и еще один аспект
феодализма, который, быть может, имел еще более фундаментальное значение для
экономического развития -- чувство плюрализма.
В сущности, феодализм заключался в параллельности структур военной власти и
земельного владения. Земля считалась принадлежащей сюзерену, который наделял
ею своих военных вождей; они, в свою очередь, раздавали часть этой земли или
всю землю в наделы своим подчиненным, также в обмен на верность и службу. На
Востоке тот же метод использования земли для материальной поддержки солдат
ограничивался предоставлением пожизненных наделов. Наделы не переходили к
наследникам, и по смерти каждого воина его земля перераспределялась среди
преемников по службе. На Западе и в Японии земельный надел оставался в семье,
так же как и обязательство нести военную службу. [Femand Braudel, The Wheels
of Commerce (New York: Harper & Row, 1982), p. 595--596. Бродель усматривает
зачатки капитализма в хозяйственных структурах, которые обретали
независимость, будучи окруженными квазинезависимыми политическими структурами
феодализма: "В Японии... семена капитализма были посеяны в период Ашикага
(1368--1573), с возникновением экономических и социальных сил, независимых от
государства (будь то гильдии, свободные города, сети торговцев, связывавшие
между собой далеко отстоящие местности, купеческие группы, которые зачастую не
подчинялись никому)". (р. 589)]
Самым поразительным политическим результатом феодализма западного и японского
образца была множественность центров власти, и каждый такой центр соединял ту
или иную военную силу с хозяйственной базой, необходимой для ее поддержки.
Бродель, возможно, был прав, полагая право наследования важнейшим фактором
этого процесса. [Там же: Бродель видит значение наследуемости богатства для
развития капитализма в необходимости накопления (р. 599), в том числе ради
сосредоточения богатств, которые поднимающийся класс торговцев смог бы взять
из рук угасающей феодальной знати (pp. 594--595). В американской истории роль
накопления была менее существенна, чем она могла бы быть во Франции, а
перехода богатств от феодальной знати к новому классу торговцев просто не
было.] Дело в том, что если бы вождь обладал только пожизненным правом на свой
надел земли, по мере его старения самые честолюбивые и дальновидные из
подчиненных переносили бы свою лояльность на его властелина, который обладал
бы правом перераспределять земельное имущество. Результатом было бы ослабление
власти сеньоров и усиление власти их сюзеренов. Подобно капитализму, феодализм
принадлежит к типу обществ со множеством наследственных центров власти, и
заманчиво предположить, что расцвет капитализма в Японии и в европейских
обществах был связан с тем, что здесь уже укрепились институты наследственной
собственности и значительной личной независимости (пусть только в верхних
слоях общества).
Самые широкие истолкования принципа суверенитета в политической философии
предполагают, что суверен или государство являются абсолютными собственниками
всех своих подданых и всей их собственности. Такого типа концепции были
эффективно реализованы в странах ислама, в Китае, Индии, в древнейших
империях, и в немецкой философии XIX века. Для сторонников такого
всеобъемлющего истолкования суверенитета феодализм был ничем иным, как
анархией. Короли и князья, занимавшие высшие позиции в пирамидах феодальной
власти -- а в Европе было множество феодальных иерархий -- были не столько
подлинными суверенами, сколько индивидуумами, которые по договору с другими
индивидуумами, своими вассалами, установили определенные системы прав и
обязанностей. Оставалась мечта о возвышающемся надо всеми императоре Священной
Римской империи, но это была всего лишь мечта. Хуже всего, что обязательства
были взаимными, то есть король был обязан помогать вассалу при нападении на
него, а в случае малолетства наследника должен был защищать его владения и
передать их ему по достижении зрелости. Феодальная концепция двухсторонних
договорных отношений между сюзереном и вассалами опять-таки до некоторый
степени подобна позднейшим концепциям, характерным для капиталистического
общества -- о правительстве как договоре между государством и гражданами,
легитимность которого зависит от согласия последних.
Чтобы охватить весь спектр договорных отношений средневековья, термин
феодализм был распространен на поместную систему выделения земли в обмен на
невоенные услуги. В этом смысле поместная система распространила систему
договорных отношений за пределы военной иерархии и включила крепостных и слуг,
получавших землю в обмен на невоенные услуги и платежи. У городов вначале
также были феодальные покровители, которым они были обязаны разными услугами и
платежами.
В обществе, следующему восточной традиции воспринимать все население и
собственность принадлежащими суверену, феодализм вполне мог бы принять форму
передачи вассалам абсолютной и неограниченной власти суверена над землей и ее
обитателями. Но в Западной Европе население с помощью обычая, традиции и
договора закрепило свои обязательства перед сеньорами и перечень их прав и
привилегий, подобно тому, как сеньоры фиксировали свои отношения с
вышестоящими по рангу.
Таким образом, существует политическая перспектива, позволяющая видеть в
феодализме предшественника капитализма не только во времени, но и в логическом
плане: здесь идея абсолютистского государства была отвергнута в пользу идеи
государства, в котором все виды власти и полномочий ограничены соглашениями с
населением и с независимыми социальными институтами. Очень может быть, что
военная мощь, позволившая отклонить претензии государства на абсолютизм,
зависела от института передачи по наследству земельных владений военных вождей
среднего звена. Для понимания источников богатства Запада стоит добавить, что
пожизненное закрепление должностных позиций, столь обычное для военного
феодализма восточного типа, оказывало экономически неблагоприятное влияние,
поскольку давало владельцу пожизненного поста все стимулы для кратковременной
сверхэксплуатации и никак не стимулировало вложение дохода ради долгосрочных
усовершенствований. Представляется, что это пример еще одной институциональной
особенности, которая служила децентрализации политической власти и полномочий
и, при этом, оказалась более эффективной в экономическом плане, чем возможные
альтернативы.
Упадок феодализма
Идеалами феодальных институтов были стабильность и безопасность, а не
изменения и рост. По мере того как западное общество начинало ориентироваться
не на стабильность, а на рост, взаимоотношения между его институтами и
классами изменялись. Абсолютное и относительное значение одних институтов и
классов увеличивалось, других -- падало; появлялись и новые институты. В целом
этот процесс будет легче охватить после того, как в следующей главе мы
рассмотрим расширение торговли и возвышение класса профессиональных торговцев.
Здесь же стоит отметить, что упадок ориентированного на стабильность
феодального общества был вызван инновациями того типа, отвергнуть которые было
нелегко, поскольку они затрагивали военное дело. Сердцевина феодализма --
военный союз короля и вассалов, и развитие военной технологии, разрушившее
военную основу этого союза, привело к его развалу. В конце XV века боевые
возможности феодальной конницы начали быстро убывать, а феодальный замок стал
бесполезен в качестве опоры армии. Главной из этих двух причин упадка военного
феодализма была первая: утрата боевой роли защищенной тяжелыми доспехами
конницы.
Основой боевой мощи стала профессиональная армия, соединявшая пехоту
(копейщиков, арбалетчиков, мушкетеров), осадную артиллерию и кавалерию. Это
начатое в Италии изменение не было просто результатом освоения огнестрельного
оружия. В первую очередь речь шла об эффективности пехоты, сформированной из
усиленной арбалетчиками городской милиции (производство арбалетов стало
основой создания новой отрасли производства в Италии). Когда выяснилось, что
арбалетчики, копейщики и кавалерия способны к более организованным и слаженным
действиям, чем солдаты ополчения, начался переход к организации
профессиональных армий. [William H. McNeill, The Pursuit of Power (Chicago:
University of Chicago Press, 1982), pp. 73--77. Ричард Бин (Richard Bean, "War
and the Birth of the Nation State", Journal of conomic History 33, щ 1 (March
1973): pp. 203--221) -- следующим образом излагает тот же подход: "В 1400 году
ни один князь не мог противостоять союзу баронов, если он не опирался на
поддержку равносильного союза. В 1600 году большинство князей могли твердо
рассчитывать, что их постоянные армии подавят любой бунт, если только он не
объединит всех сразу" (р. 203).]
Если принять, что непосредственной причиной упадка феодализма были изменения
военного дела, мало кто сочтет простым совпадением, что это важное развитие
началось в Италии, которая лидировала в Европе в области роста городов,
развития торговли, испытывала самую острую нужду в защите своего торгового
богатства от феодального рыцарства и лучше всего была подготовлена к тому,
чтобы оплатить новую технологию военного дела. Здесь и там в отдельных
сражениях сказывался закат боевой мощи феодализма. Швейцарские копейщики под
Семпахом в 1387 году нанесли поражение германским рыцарям, а английские
лучники в ходе Столетней войны утвердили свое превосходство над французскими
рыцарями под Креси (1346) и Агинкуре (1415). Но именно в Италии в конце XIV
века города создали профессиональные армии, которые стали прообразом новой
системы организации вооруженных сил.
Севернее, во Франции толчком к изменениям стала Столетняя война с Англией. В
начале этой войны, в XIV столетии основой военной мощи французских королей
являлось феодальное ополчение, служащее согласно своим обязательствам. В ходе
войны произошли едва различимые изменения в балансе военной мощи между
тяжеловооруженными всадниками-рыцарями и скоординированными действиями
нескольких типов подразделений пехоты и кавалерии, имевших на вооружении
огнестрельное оружие. К концу XV столетия Франция, как и другие национальные
государства, комплектовала свои армии профессиональными солдатами, а не за
счет феодального ополчения. [McNeill, Pursuit of Power, p. 81: "Когда началась
Столетняя война (1337--1453), короли Франции все еще опирались главным образом
на рыцарское. ополчение...". А также: "К тому времени, когда французская
монархия начала оправляться от чудовищной деморализации, вызванной первыми
победами англичан, и от широкого недовольства знати, расширение торговой базы
позволило королям собрать деньги на содержание все растущих вооруженных сил.
Это была та армия, которая после ряда удачных кампаний в 1453 году выдворила
англичан из Франции... Возникшее в результате этого между 1450 и 1478 годами,
французское королевство было централизовано как никогда прежде и могло
содержать профессиональную армию численностью примерно в 25 тыс. человек" (pp.
82--83).] Военная служба рыцарей и сеньоров, в обмен за которую они получали
свои поместья, перестала быть основой вооруженных сил.
Профессионализация армии была не единственной причиной упадка боевого значения
феодальной знати и сосредоточения боевой мощи страны в руках центрального
правительства. До появления осадной артиллерии рыцарские замки обеспечивали
достаточную военную независимость от сюзеренов, поскольку редко когда имело
смысл для подтверждения своего иерархического старшинства предпринимать штурм
вассальных замков. Так что в политическом плане замки были важным фактором
децентрализации власти. Ричард Бин так объясняет значение замков:
Существование большого числа замков позволяло небольшим областям успешно
противостоять гораздо более мощным оппонентам. Иноземные завоеватели и
вышестоящие на иерархической лестнице оказывались в равно неблагоприятном
положении: зачастую область просто не стоила издержек, требовавшихся для ее
покорения. Замки приходилось брать штурмом один за другим, и для этого
требовалась достаточно большая осадная армия... Но большие силы вторжения
трудно было месяцами продовольствовать в одной и той же области, поскольку
фуражиры армии вторжения быстро опустошали местность вокруг осажденного замка.
В результате осаждающие нередко начинали голодать раньше, чем осажденные, и
приходилось отказываться от идеи захватить замок [Bean, "War and the Birth of
Nation State": pp. 203--221].
Осадная артиллерия покончила с военным значением замков примерно в то же
время, когда профессиональные армии доказали никчемность рыцарского ополчения.
В начале XVI века научились строить крепости, способные выдерживать пушечный
огонь. Но для феодальных баронов, которым было не по карману содержать
артиллерию, не хватало средств и на возведение новых крепостей. К тому же в
XVI веке королевская власть, по крайней мере, во Франции и в Англии, стала
достаточно сильной, чтобы не позволять своей знати возводить современные
крепости.
Последствия этих изменений затронули экономическую, политическую и социальную
жизнь. Например, вооруженные силы нового образца заставили искать ответа на
давний вопрос: как их финансировать? В условиях феодальной системы
предполагалось, что короли содержат себя за счет доходов от королевских
поместий и сборов с королевских вассалов. К налогам, выходившим за пределы
обычных феодальных пошлин, относились как к нарушению социального договора, не
имеющему силы без согласия вассалов. В результате в конце XV века во Франции и
чуть позднее в Англии дополнительные суммы для содержания армии нового типа
пришлось собирать за пределами феодальной системы -- с торговцев и с
ремесленных гильдий. [Норт и Томас указывают, что в XVI веке в Нидерландах с
их развитой торговлей испанцы собирали податей в десять раз больше, чем со
всех своих Индий. См.: North and Thomas, Rise of the Western World, p. 129.]
Французские короли, даровав налоговые привилегии знати и церкви, приобрели
право собирать талию (прямой налог), эйдес (форма налога с продаж), и габель
(пошлина на соль). Английские короли, не сумевшие получить полномочия на
установление налогов без согласия парламента, были еще сильнее заинтересованы
в доходах от продажи монополий. Таким образом, и во Франции, и в Англии мало
того, что феодальные обязательства утратили свою ценность в качестве основы
военной мощи, но финансирование новых военных структур осуществлялось за счет
нефеодальных источников, а в результате сохранявшиеся феодальные подати
утратили свою первостепенность.
При всей важности этих изменений в устройстве вооруженных сил, они не были
единственным фактором разложения феодальной системы. Такое же значение имели
упадок бартерной экономики поместья, и вытеснение феодальной системы
крепостного труда, основанной на обмене труда на землю, монетизированным
сельским хозяйством. Поместная система крепостного труда уступала свои позиции
медленно. Сначала у крепостных развился собственнический интерес к земле,
имевший форму ожидания, что их арендные права будут возобновляться от года к
году, и затем перейдут к наследникам -- быть может, при уплате налога на
наследство, но, тем не менее, было ожидание, что перейдут. Первоначально
крестьяне не могли продавать свои владельческие права; поэтому уход из
поместья означал утрату небольшого надела, который обрабатывался уже
несколькими поколениями семьи и за пользование которым был уплачен немалый
налог на наследство. Такого рода потеря затрудняла арендаторам уход из
поместья как протест против чрезмерных поборов со стороны сеньора. При
малейшей возможности крестьяне откупались от феодальных обязательств, иногда
сразу и целиком, иногда -- с помощью периодических денежных выплат. Такой
способ избавления от феодальных повинностей и податей, в сочетании с
приобретением крестьянами отчуждаемого права на возделываемую землю -- не
разовое событие, а длительный процесс, начавшийся в Голландии, Франции,
Англии, -- обозначили конец поместной системы и появление бок о бок с
сохранившимися поместными хозяйствами большого монетизированного сектора,
состоявшего из малых хозяйств. Эти, хотя и медленные, но революционные
изменения в экономической организации сельскохозяйственного производства,
сделали возможными улучшение приемов ведения хозяйства, рост производства
продуктов питания и в конечном итоге -- урбанизацию общества.
Следует учесть и то, что вторая половина XIV столетия была эпохой катастроф,
которые и сами по себе были способны разрушить любое социальное равновесие:
войны, эпидемии чумы, неурожаи, и, прежде всего, беспрецедентное сокращение
населения. Можно истолковывать эти катастрофы как жуткую форму реакции на
давление населения, возникшего в результате завершения процесса освоения диких
земель, начатого в Европе лет за 400 до того. Феодальная система, ее цены и
обязательства, сплетенные в сеть бессрочных договоров, были не способны ни
предупредить о фундаментальном изменении в относительной редкости труда и
земли, ни вовремя приспособиться к нему.
Ко всем этим событиям Западная Европа приспособилась, изменив систему. В
результате такого изменения военных технологий, при котором земельная
аристократия утратила свою полунезависимость и превратилась в страту
придворных и политиков, Западная Европа изменила форму землевладения на такую,
которая заместила систему крепостного сельского хозяйства на денежное и --
далеко не случайно -- начала процесс сокращения доли сельского населения и
увеличения доли горожан.
Как мы увидим в главе 3, в середине XIV столетия начались события, которые не
могли не привести к устранению рыцарей с их замками и со всем обществом,
политическую и экономическую форму которого они определяли. Эта эпоха
катастроф была одновременно временем роста торговли -- независимых
предприятий, действовавших поверх политических и религиозных границ и
традиций; возник класс профессиональных торговцев, сознающих собственные
интересы и одновременно исполненных страха, зависти и подозрительности по
отношению к военной и церковной аристократии. Это было время распространения
новых знаний и технологий, которые стали известны в ходе торговых экспедиций
или крестовых походов, были принесены беженцами из завоеванного мусульманами
Восточного Средиземноморья. Короче говоря, это была эпоха изменения социальной
системы, ориентированной на стабильность.
Заключение
Европа, встав в XV веке на путь, ведущий к богатству, оставила в прошлом
весьма традиционное общество. Это общество жило, работало и торговало в
соответствии с традицией и обычаем, а не в соответствии со стратегией и
расчетом. Политический и экономический порядок, будь то в поместье или в
гильдии, коренился в фигуре отца, в семье, роде и семейном хозяйстве.
Политическая и хозяйственная власть совпадали. Король и сеньор имели те же
власть и обязательства, что пастух по отношению к стаду и отец по отношению к
семейному хозяйству. Эта эпоха хорошо поддается романтизации, поскольку ее
институты воплощали извечное стремление человека к безопасности, воплощаемой
древнейшей формой социальной организации -- семьей.
Именно в этой системе созрели начала нового порядка. Средневековое общество
высоко ценило приключения, будь то путешествия Марко Поло, странствия
пилигримов, походы крестоносцев в Святую землю или мифы о приключениях
странствующих рыцарей. Политический плюрализм этого общества был результатом
того, что наследники Карла Великого не сумели консолидировать политическую
власть в Западной Европе, и раздробление реальной политической власти между
множеством баронов создало возможности для экспериментирования с новыми
формами организации торговли и военного дела. Это же обстоятельство открыло
двери развитию городов, и некоторые города сумели получить статус практически
независимых образований, вне феодальной системы.
Начиная с Х столетия, в Европе постепенно протекал процесс урбанизации,
сопровождавшийся неизбежным ростом торговли и подъемом класса торговцев.
Усовершенствования в области архитектуры, музыки, искусства, литературы,
ремесел и военного дела, ассоциируемые обычно с поздним средневековьем, шли
параллельно с развитием городов и торговли. Начиная с большой эпидемии чумы
1347 года, этот долгий период прогресса уступил место столетию катастроф,
резко сокративших население. Когда сокращение населения остановилось, и Европа
начала восстанавливаться после этого периода бед, технологические изменения и
усовершенствования в военном деле обеспечили переход политической власти от
феодальных баронов к централизованным монархиям, и феодализм утратил почти все
свое политическое значение. Кроме того, в результате процесса, длившегося два
столетия (кое-где больше, в Англии и Голландии меньше), феодальное сельское
хозяйство, основанное на обмене труда на землю, уступило место
монетизированному сельскому хозяйству и небольшим фермам. К 1600 году, когда
население Европы опять достигло уровня 1347 года, феодализм уступил место
новому экономическому порядку, в основе которого лежал уже не бартер, а
торговля за деньги, и цены определялись теперь не в соответствии с законом и
обычаем, а устанавливались в торге между продавцом и покупателем. Но это уже
тема главы 3.
3. Рост торговли до 1750 года
С середины XV до середины XVIII века происходил рост торговли, а также
изобретение и развитие институтов, ее обслуживающих. Этот период закончился
как раз перед началом развертывания фабричной системы производства, к середине
XVIII века. К тому времени Запад уже одолел и начал теснить вспять исламский
мир, который оказывал давление на Европу с VIII века до осады Вены в 1683
Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав