Роза. 1953

— Я рождена, чтобы сыграть Розу. Я родилась Розой.

То было время новых начинаний. Теперь она была Розой Лумис в «Ниагаре». Об этом фильме, снимаемом на Студии, говорили больше, чем о других. И теперь она была Нормой, любовницей Касса Чаплина и Эдди Дж.

О чем прежде даже подумать было немыслимо!

А Глэдис находилась в частной клинике. Я сделала это для самоуспокоения. Наверное, я все же не люблю ее. Нет, я люблю ее!

Она пробудилась от летаргии, как от подземного толчка. Земная кора в южной Калифорнии была такой тонкой. Никогда еще не чувствовала она себя такой живой. С тех самых счастливых дней в школе в Ван-Найсе, когда стала звездой в команде девочек, выходившей приветствовать спортсменов, и ее наградили громкими криками, аплодисментами и серебряной медалью. Я сделала это только для того, чтобы знать: я нужна. Я необходима хотя бы кому-то. В отсутствие Касса Чаплина и Эдди Дж. она мечтала о Кассе и Эдди; когда она не занималась любовью с Кассом и Эдди, она вспоминала, как они последний раз занимались любовью. А это могло быть всего лишь несколько часов назад, и все ее тело до сих пор трепетало от жара и сексуального наслаждения. Словно она прошла лечение электрошоком.

Иногда красивая парочка, Касс Чаплин и Эдди Дж., заезжала на Студию, посмотреть, как там Норма Джин. Привозили «Розе» чудесную красную розу на длинном стебле. Если у Нормы Джин был перерыв и позволяли обстоятельства, троица запиралась в ее грим-уборной, просто для того, чтобы побыть наедине. (А если обстоятельства позволяли не слишком… что ж, для них это тоже было не помехой.)

И глаза у нее становились с поволокой, и каждому было ясно, что она только что трахалась. И этот запах, исходивший от нее!.. Она была настоящей Розой!

Она так и кипела энергией, и для В. в этой ее новой жизни места не было.

А стало быть, она рассталась с еще одной беспочвенной надеждой.

— Мне всего-то и надо знать, что реальность, а что — нет. Что есть правда. Я никогда уже не позволю лгать себе.

То было не самое лучшее, но симптоматичное время ее жизни. Жизнь как бы набирала скорость, но вращалась при этом по замкнутому кругу: встречи, телефонные звонки, интервью и приемы. И часто «Мэрилин Монро» не являлась на них или сильно опаздывала. Прибегала, запыхавшись и бормоча извинения; однако за неделю до начала съемок «Ниагары» ее удалось уговорить переехать в новую квартиру. Куда более светлую и просторную, чем прежняя, и находилась она в красивом особняке в испанском стиле неподалеку от Беверли-бульвар. То был ощутимый шаг наверх, никакого сравнения с ее прежним районом. Хотя Норма Джин не очень-то могла позволить себе такую дорогую квартиру. (Куда только расходились все ее деньги? Загадка!) И ей пришлось взять взаймы, чтобы оплатить аренду и купить новую мебель. Переехала она лишь по настоянию своих любовников. Эдди Дж. сказал:

— «Мэрилин» собирается стать звездой. «Мэрилин» заслуживает лучшего жилища, чем это.

Касс презрительно фыркнул:

— Жилища! Зато знаешь, чем здесь пахнет? Старой, давно протухшей любовью. Этим запахом пропитались все простыни. Да от них так и прет этим духом! Нет на свете более противной вони, чем запах старой, давно протухшей любви!

Когда Касс и Эдди Дж. оставались на ночь в старой квартире Нормы Джин, всем троим приходилось ютиться на узкой кровати с медными шишечками в изголовье, они лежали, свернувшись калачиком, как щенки. Открывали все окна, чтобы был свежий воздух, и отказывались опускать жалюзи. Пусть хоть весь мир на них глазеет, им плевать! Оба они, и Касс, и Эдди Дж., с раннего детства были актерами, привыкли, что на них смотрят, и с удовольствием разыгрывали целые сцены — были бы зрители. Оба хвастались, что снимались в порнофильмах еще подростками.

— Да просто ради интереса, — говорил Касс, — не из-за денег же!

Эдди Дж., игриво подмигнув Норме Джин, говорил:

— Лично я против денег никогда ничего не имел. Вот уж не сказал бы, что мне на них плевать.

Норма Джин не знала, верить этим байкам или нет. Молодые люди были заядлыми и бесстыжими лжецами. Но почти всегда их ложь приправлялась правдой, как приправляют какой-нибудь сладкий десерт цианистым калием. Ты и верила им, и одновременно не верила. (А какие истории рассказывали они о своих прославленных отцах! Точно братья-соперники соревновались они между собой, стараясь шокировать Норму Джин. Кто из отцов был чудовищнее: печальный Маленький Бродяга или крутой парень, Маленький Цезарь?) Хотите верьте, хотите нет, но все было именно так.

Мужчины расхаживали по квартире Нормы Джин голые, невинные и рассеянные, как избалованные дети. Касс заявлял, что дело тут не в неряшливости или небрежности, но в принципе.

— Тело человека должно быть видно. Им следует восхищаться, его положено вожделеть. А не прятать, как какую-нибудь безобразную гноящуюся рану.

Эдди Дж., более тщеславный и суетный, — наверное, просто потому, что был моложе, — говорил:

— Ну, это как сказать. На свете полно людей с безобразными фигурами. Которые лучше прятать, как гнойную рану… К тебе это не относится, Касси. Да и ко мне тоже. И уж конечно, не относится к нашей любимой девочке Норме.

Как будто к Норме Джин вернулось детство, и она вновь обрела своего Волшебного Друга в Зеркале. Ее Волшебный Друг в Зеркале, он был куда красивее обнаженным.

Однажды вечером она рассказала Кассу и Эдди Дж. о своем Волшебном Друге. Эдди расхохотался и заметил:

— Ну, прямо как я! Я тоже любил смотреть на себя в зеркало, даже в туалет его приносил и там балдел и любовался… Выделывал перед зеркалом разные штуки, и мне казалось, что слышу аплодисменты, шквал аплодисментов!

Касс мрачно заметил:

— В нашем доме, который находился под воздействием злых чар, все волшебство исходило от отца, Чаплина. Великий человек всегда притягивает к себе волшебство, как громоотвод молнии. Другим ничего не остается.

Новая квартира Нормы Джин находилась на самом верхнем, восьмом этаже. Здесь вряд ли кто-то мог за ними подглядывать. Но когда Норма Джин проводила ночь с Кассом и Эдди Дж. где-нибудь в другом месте, в одном из снимаемых ими домов, такой уверенности у нее не было. Лишь в том случае, если дом утопал в густой листве или был окружен высокой изгородью, она чувствовала себя в полной безопасности. Любовники поддразнивали ее, смеялись над ее стыдливостью.

— «Мисс Золотые Мечты» должна принадлежать всем и каждому!

Норма Джин возражала:

— Просто боюсь, вдруг меня кто-то сфотографирует. А так пусть себе смотрят, мне не жалко.

Глаза и уши мира. Придет день — и они станут единственным ее убежищем и утешением. Но этот день еще не настал.

Примерно в это же время Норма Джин приобрела новую машину — лимонно-зеленый «кадиллак»-седан с широкой, словно скалящей зубы в улыбке хромированной решеткой спереди и сильно выдающимися хвостовыми стабилизаторами. Резина фирмы «Уайтволл», радиоантенна длиной в шесть футов, сиденья и салон, обтянутые натуральной кожей. Купила она машину через знакомого какого-то знакомого Эдди Дж. Поторговавшись, тому удалось сбить цену до семисот долларов. Автомобиль стоял припаркованный рядом с ее домом, и Норма Джин взглянула на него холодновато-одобрительным взглядом Уоррена Пирига. Транспортное средство походило на некую кошмарную мутацию загадочного тропического напитка, воплощенного в стекле и металле.

— Почему так дешево? — спросила она.

— Почему? — ответил Эдди Дж. — Да потому, что мой друг Бью является давнишним поклонником «Мэрилин Монро». Говорит, что «запал» на нее в «Асфальтовых джунглях». Но глаз положил еще раньше, когда она была «Мисс Изделия из Бумаги», что-то в этом роде. По его словам, ты была совершенно ослепительной блондинкой в бумажном купальнике и туфлях на высоченных каблуках. И что купальник будто бы вдруг загорелся. Помнишь?

Норма Джин рассмеялась, но продолжала задавать вопросы. (Иногда Норма бывала настырной, как бульдог. Как какой-нибудь персонаж из «Гроздьев гнева».)

— Где находится этот твой дружок Бью в данную минуту? Нельзя ли с ним познакомиться?

Эдди Дж. лишь пожал плечами. И ответил с подкупающей уклончивостью:

— Где Бью? В данную минуту? Бью там, где не чувствует себя социальным изгоем ввиду отсутствия колес. Бью там, где ему, грубо говоря, хорошо и уютно.

У Нормы Джин были еще вопросы, но Эдди Дж. заткнул ей рот в прямом смысле — крепко прижался губами к ее губам. Они были одни в новой еще не конца обставленной квартире. Редко доводилось Норме Джин оказаться наедине с одним из своих любовников! Редко глядела она на Эдди в отсутствие Касса или, напротив — на Касса в отсутствие Эдди. В такие моменты отсутствие второго казалось особенно ощутимым, и она с плохо скрываемым беспокойством ждала, когда тот, другой, войдет в комнату. Ей почти казалось, она слышит шаги на лестнице, но почему-то никто не входил. Ей казалось, она слышит слабое побрякиванье, предшествующее телефонному звонку. Но звонка не следовало. Эдди Дж. грубо сгреб Норму Джин в объятия, больно сдавил ребра, она едва дышала. Змееобразный язык Эдди Дж. оказался у нее во рту, а потому Норма Джин не успела запротестовать.

Это нехорошо, неправильно — заниматься любовью без Касса! Да как они только осмелились прикоснуться друг к другу без Касса?..

Похоже, Эдди Дж. не на шутку разозлился. В гневе он был страшен. Эдди Дж., погубивший свою карьеру тем, что нарочно путал свои реплики на прослушиваниях, приезжал на репетиции с опозданием или не являлся вовсе, или опаздывал и являлся вдребезги пьяным, но все же чаще всего не появлялся вовсе, — сейчас этот самый Эдди Дж. нависал над Нормой Джин, словно разгневанный ангел мести. Горящие карие глаза, встрепанные темные волосы и бледное его лицо показались ей неотразимо прекрасными. Эдди Дж. сноровисто повалил Норму Джин прямо на пол, на ничем не застеленный голый деревянный пол. Им владело собачье желание спариться и немедленно. Он грубо раздвинул руками ее колени и бедра и вошел в нее. И Норму Джин пронзило чувство стыда и еще — сожаления. Сожаления, что то был не Касс Чаплин, которого она любила. Не Касс Чаплин, за которого хотела выйти замуж, не Касс Чаплин, предназначенный стать отцом ее ребенка. И в то же время она знала, что любит и Эдди Дж. тоже.

Высокий, около шести футов ростом, и вместе с тем компактно сложенный, унаследовавший от знаменитого отца крепкую мускулистую фигуру, мужчина с бледным миловидным и капризным личиком избалованного ребенка, с мясистыми всегда недовольно надутыми губами, созданными, казалось, для самых изощренных ласк. Сама не осознавая, что делает, Норма Джин так и впилась в Эдди Дж. Обвила его руками, ногами, стройными бедрами в синяках и царапинах. В синяках и царапинах от любви. Уж очень изголодалась она по любви. И по теплому сладкому ощущению, что как воздушный шар раздувалось в нижней части живота. И она вся открывалась навстречу этому волшебному ощущению, она, которая всегда чувствовала себя там такой зажатой. Ибо для нее именно там находилась запретная зона мыслей и чувств, мыслей, которые нехорошо, неприлично даже просто произносить вслух; именно там, в нижней части живота находились потайные местечки, названия которых — влагалище, чрево, матка — всегда казались какими-то неадекватными. А прочие неприличные и грубые названия тех же местечек — какими-то карикатурными и придуманными врагом. Шар раздувался и раздувался. Спина Нормы Джин была изогнута луком и изгибалась и напрягалась все больше и больше. Она извивалась и билась в судорогах на жестком деревянном полу, голова моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты.

Вот чем любила заниматься Роза. Роза любила трахаться, и чтобы ее трахали! Если, конечно, мужчина знал свое дело.

Норма Джин вскрикнула и непременно откусила бы Эдди Дж. нижнюю губу, чувствуя, как все мышцы ее тела сокращаются, понимая, что она вот-вот кончит. Но хитрый Эдди Дж. догадался, во что может вылиться оргазм этой изголодавшейся по любви девушки, — быстро приподнял голову и избежал тем самым укуса.

Вообще-то ее ни в коем случае нельзя было назвать хорошей трахальщицей. Кажется, она так толком и не разобралась, как это делается. Да и по части минета тоже бша не очень; ты просто трахал ее в рот, и следует признать, то был совершенно прелестный, очень аппетитный ротик. Но ты делал всю работу исключительно сам, а она не желала прилагать никаких устий. Наверное, просто потому, что у нее быю преувеличенное представление о самой себе, о том, кто она есть или кем вскорости станет: секс-символом номер один двадцатого века. Да и другие говорили о ней примерно то же самое — что она просто лежала, как колода, как труп, скрестив ручки на груди. Но с Кассом и со мной все было с точностью до наоборот — она так заводилась, просто с ума сходила! Нет, никакого ритма в том не было. Она даже призналась нам, что в детстве никогда не занималась мастурбацией (пришлось нам ее научить!). Может, именно поэтому у нее и было такое роскошное тело, на которое она только и знала, что пялиться в зеркало. И потому оно ей как бы и не принадлежало вовсе, и она ни черта неумела им пользоваться, этим своим телом. Смешно!.. И еще в ее оргазме было нечто паническое, как у человека, который ищет и не может найти выход. А все вокруг кричат и пытаются оттолкнуть его от двери.

Когда час спустя, заслышав шаги Касса, оба они проснулись, очнулись от полуобморочного сна, Норма Джин уже забыла, что собиралась спросить у Эдди Дж. о лимонно-зеленом «кадиллаке». А ведь она хотела спросить что-то очень важное, и вот теперь напрочь забыла.

Касс смотрел на них и улыбался. А потом вздохнул.

— Вы, двое! Спят, прямо как ангелочки! Похоже на скульптуру Лаокоона со змеями. Но только эти змеи не душат мальчиков, а трахаются с ними. И после все засыпают, сплетаясь в объятиях. И именно таким образом, а не каким-нибудь другим, становятся бессмертными!

Под засаленным чехлом на заднем сиденье своего нового автомобиля Норма Джин обнаружила россыпь мелких темных пятнышек. Кровь? А под грязным пластиковым ковриком на полу Норма Джин нашла конверт из плотной желтой бумаги, а в нем — унции четыре белого мелкозернистого порошка. Опиум?..

Она лизнула его кончиком языка. Порошок оказался совершенно безвкусным.

Но когда она показала свою находку Эдди Дж., тот быстро вырвал конверт у нее из рук. Потом подмигнул ей и сказал:

— Спасибо, Норма! Пусть это будет нашей маленькой тайной.

— Мне кажется, у Розы был ребенок. И этот ребенок умер.

Она была упряма, но улыбалась. Бессознательно (или все же сознательно?) поглаживала груди. Иногда даже стискивала их в ладонях и снова принималась поглаживать и ласкать себя — медленно, задумчиво, как будто это помогало ей думать. А потом рука опускалась ниже, к развилке между бедрами, отчетливо обрисовывающейся под плотно облегающей юбкой.

Словно она занималась любовью с самой собой прямо у нас на глазах. Как маленькая девочка или животное, вылизывающее свои потайные местечки или трущееся обо что попало.

Относительно актерского состава «Ниагары», как это и принято в Голливуде, разгорелись нешуточные споры. Первый касался исполнительницы главной женской роли, «Мэрилин Монро». Говорили, что она совсем не умеет играть, но, с другой стороны, ей в общем-то и не нужно играть, поскольку в образе этой слегка заикающейся Розы Лумис она была как бы сама собой. И что якобы именно благодаря этому заиканию студийные боссы выбрали ее на эту роль, и в первую очередь — сам мистер Зет. (Ибо всем и каждому в Голливуде было прекрасно известно, что все боссы, начиная от мистера Зет, презирали Мэрилин Монро, считали ее жалкой бродяжкой, чуть ли не проституткой, годящейся разве что на роли в порнофильмах.) Имелось и еще одно, более радикальное мнение, распространяемое в основном студийными режиссерами и мужчинами-актерами. А сводилось оно к тому, что Мэрилин является прирожденной актрисой, естественной до гениальности, как бы там ни было принято определять эту самую «гениальность». И что актерскому мастерству она училась, как учатся плавать. Бросают человека в воду, и он начинает барахтаться, отчаянно махать руками и работать ногами. И вдруг понимает, что плывет. Плавание, то есть актерское мастерство, пришло к ней естественным путем!

Актер использует в своем ремесле лицо, голос и тело. У него просто нет других инструментов. Он создает их сам.

На первой же неделе съемок режиссер X. начал называть Норму Джин «Розой», словно забыл ее псевдоним. Это льстило ей и одновременно забавляло. И ничуть не казалось оскорбительным. И режиссер, и исполнитель главной мужской роли и ее партнер Джозеф Коттен, истинный джентльмен, один из ведущих актеров, принадлежавший к тому же поколению, что и бывший любовник Нормы Джин В., и во многих других отношениях на него похожий, вели себя так, словно оба были влюблены в «Розу». Просто очарованы ею, просто не в силах оторвать от нее глаз; а временами испытывали к ней сильнейшую неприязнь. Тогда казалось, им обоим отвратительна ее излучающая женственность фигура, ее вызывающая сексуальность, что все это просто пугает их и потому опять же невозможно оторвать от нее глаз. Актер, игравший любовника Розы и целовавший ее в продолжительных любовных сценах, настолько заводился, что Норма Джин начинала над ним смеяться. И если бы не принадлежала Близнецам (так в шутку называли себя Эдди Дж. и Касс Чаплин), то непременно пригласила бы этого молодого человека к себе домой. Или же занялась бы с ним любовью прямо в гримерной, почему бы нет?

Просто с ума можно было сойти при виде того, как этой «Розе» без всяких видимых усилий удавалось сконцентрировать на себе весь свет в любой из сцен, вне зависимости от того, насколько ярким было освещение. Просто с ума можно было сойти, наблюдая, как она, опять же без всяких усилий, умудрялась сосредоточить всю «жизненную силу» каждой сцены на себе, вне зависимости от отчаянных стараний остальных актеров. На этих ежедневных репетициях и съемках все они выглядели рядом с ней плоскими и двухмерными картонными фигурками из мультфильмов, в то время как «Роза Лумис» была такой живой. Ее бледная светящаяся кожа казалась горячей, ее бесхитростные прозрачные синие глаза напоминали вспененный зимний океан с отколовшимися кусками льдин. И эти ее ленивые и медленные сомнамбулические движения!.. Когда она при включенной камере начинала поглаживать груди, то завороженному этим зрелищем X. было трудно, почти невозможно скомандовать оператору «Стоп!» Хотя он знал, что подобные сцены цензура никогда не пропустит, что отснятый материал придется затем вырезать.

В кульминационной сцене Роза смеялась над своим отчаявшимся мужем, высмеивала его за импотенцию, говорила, что готова переспать с первым встречным. И при этом легонько потирала ладонью лобок, и этот жест был преисполнен чувственности и непристойности.

Вы спросите почему? Но это же очевидно! Раз он не мог дать ей то, что она хотела, она в фигуральном и прямом смысле брала дело в свои руки.

Однако все это было как-то странно. Повторялось много раз, и с каждым разом Норма Джин заходила все дальше. Просто не верилось, что меньше года назад на съемках «Входить без стука» у молоденькой белокурой актрисы Мэрилин Монро была репутация необыкновенной скромницы, болезненно застенчивой девственницы, вздрагивавшей от любого физического контакта, даже от взгляда. Что она до начала съемок пряталась у себя в гримерной и выходила оттуда только когда ее вызывали, да и то неохотно, и в глазах ее мелькал панический ужас, и смотрела она застенчиво и немного исподлобья, как и подобало ее героине, и, похоже, вовсе не играла при этом.

Но в любом из эпизодов «Ниагары» та же самая молодая белокурая актриса выказывала не больше смущения, чем какой-нибудь бабуин. Она вполне могла выскочить из душа голой, если бы расторопная девушка-костюмерша не успевала в последнюю секунду накинуть на нее махровое полотенце; она могла отшвырнуть это полотенце, но все та же девушка-костюмерша успевала подать ей махровый халат. Именно по настоянию Мэрилин все постельные сцены она играла совершенно голой, в то время как на других актрисах, даже на таких экранных сиренах, как Рита Хейуорт или Сьюзан Хейворд, непременно красовалось бы телесного цвета белье, неразличимое под белыми простынями. Этой же актрисе пришло спонтанное решение приподнять колени под простыней и раскинуть ноги — в манере самой вызывающей, непристойной и в то же время такой «женственной». Вот женщина, которая никогда не будет робкой и пассивной в постели! Во время съемок простыня часто соскальзывала и обнажала или сосок, или всю жемчужно-белую грудь целиком. И у X. не было другого выбора, кроме как остановить съемку, сколь бы ни был он заворожен открывшимися его взору прелестями.

— Роза! Цензура это никогда не пропустит! — X. взял на себя роль бдительного отца, он нес моральную ответственность. А Роза была его распутной и своенравной дочерью.

Вот чертовка! До чего ж хороша, просто глаз не оторвать. Когда Коттен наконец «удушил» ее, многие из присутствующих зааплодировали.

Частично «Ниагара» снималась в Голливуде, в павильоне. Но некоторые эпизоды пришлось снимать на натуре, рядом с Ниагарским водопадом, в штате Нью-Йорк. На природе «Роза Лумис» проявила еще более необузданный и непредсказуемый характер. Актриса потребовала «усилить» реплики. Она возражала против «клише» в текстах. Она умоляла разрешить ей написать ряд диалогов; и когда ей было в этом отказано, настояла на том, чтобы хотя бы частично сыграть часть сцен мимикой, без слов. Норма Джин считала роль Розы Лумис недописанной, неубедительной, неким жалким плагиатом того, что сыграла Лана Тёрнер, соблазнительная официантка-убийца в картине «Почтальон всегда звонит дважды». Она считала, что студийные боссы нарочно решили унизить ее этой ролью. Но ничего, она им еще покажет, этим ублюдкам!

По ее настоянию сцены переснимались и переснимались. По нескольку раз. Иногда десятки раз. «Чтобы довести до совершенства».

От любого «менее совершенного» явления она приходила в панику и отчаяние.

Однажды, готовясь к длинному проходу, где Роза Лумис удаляется от камеры — быстрой и в то же время страшно соблазнительной походкой, — Норма Джин обернулась к X. и его ассистенту и как бы невзначай нормальным своим голосом, а не голосом героини заметила:

— Знаете, ночью меня вдруг осенило. У Розы был ребенок, так я думаю. И этот ребенок умер, еще совсем маленьким. Прежде мне просто в голову не приходило, но теперь я буду играть Розу с учетом этого. Вообще в ней намешано гораздо больше, чем говорится в сценарии. Роза — женщина с тайной. И я помню, как это случилось.

X. настороженно спросил:

— Что? Что и как случилось?

К этому времени он вот уже несколько недель находился под влиянием «Розы Лумис», или, если угодно, «Мэрилин Монро». Или — кем бы она там ни была! И никак не мог решить, стоит ли принимать эту женщину всерьез или отмахиваться от всех ее слов, как от глупой шутки.

А она, как ни в чем не бывало, продолжала:

— Этот младенец… Роза уложила его в ящик комода, и он задохнулся. Нет, не здесь, конечно. Не в мотеле. Там, где она когда-то жила, на западе. Где жила до того, как вышла замуж. Она лежала в постели с мужчиной и не слышала, как плачет ее малыш в ящике, и когда они закончили, так и не догадалась, что ребенок уже мертв. — Глаза Нормы Джин странно сузились, словно она вглядывалась в тени далекого прошлого. — Ну, потом, конечно, Роза вынула младенца из ящика, завернула его в полотенце и похоронила в тихом неприметном месте. Никто так и не узнал где.

X. нервно усмехнулся.

— С чего это ты, черт возьми, взяла?

Про себя он называл ее головокружительной блондинкой. Как бы подчеркивая тем самым разделяющую их пропасть. Возможно, опасался, что она подрывает его авторитет режиссера, как «Роза Лумис» в «Ниагаре» подрывала авторитет и подвергала сомнению саму мужественность своего несчастного мужа.

— Просто знаю, и все! — ответила Норма Джин, удивленная тем, что X. может усомниться. — Я хорошо знаю эту Розу.

Грандиозная женщина! И этой женщиной была она.

В мотеле, неподалеку от Ниагарского водопада, ей начали сниться сны, которые никогда не снились прежде в Калифорнии. Живые и правдоподобные, точно высвеченные светом прожекторов. Грандиозная женщина, хохочущая женщина с пышными желтыми волосами. Не Норма Джин, и не «Мэрилин», и даже не «Роза». «То была я. Я находилась внутри нее».

Вместо постыдной кровоточащей щелки в промежности возникли, точно протуберанец, огромные и распухшие губы. Орган, пульсирующий от голода и желания. Иногда Норма Джин просто проводила по нему рукой (или ей казалось, снилось, что проводила), и в ту же секунду она вся так и вспыхивала, словно спичка, и кончала, и со стоном просыпалась в постели.

Шлюха. Роза мучила своего мужа потому, что от него не было проку, потому, что он был как бы и не мужчина вовсе. Хотела, чтобы он умер, исчез из ее жизни, потому, что он не мужчина, а женщине нужен мужчина. И если этот мужчина ей не муж, она имеет полное право от него избавиться. В фильме у Розы созревает план: ее любовник должен сбросить мужа в реку Ниагару, чтобы течением его отнесло к водопаду, где он разбился бы на камнях. Жестокая, но правда, весьма типичная для 1953 года: женщина может быть мужней женой и в то же время не принадлежать мужу. Ни телом, ни душой. Женщина может быть мужней женой, но не любить его, а желать заниматься любовью с тем, кто понравится. Даже собственной жизнью она была готова распорядиться самым трагическим образом.

Я полюбила Розу. Может, в этом смысле я была единственной женщиной в зале. Но скорее всего все-таки нет. Потому что фильм имел колоссальный успех. И еще очень долго шли титры, и я ждала и не могла дождаться, как ждет ребенок начала дневного спектакля. И Роза была так красива и сексуальна, и все хотели, чтобы она своего добилась. И может, тогда всем женщинам удалось бы добиться своего. Нам надоело выслушивать жалобы и проявлять сочувствие. Нам до смерти надоело прощать. Мы чертовски устали быть хорошими!

— Может появиться в любой момент. Как тайное послание или знак. И не важно, поймешь ты или нет.

Норма Джин, заядлый книгочей, всегда верила в это.

Открываешь книгу наугад, перелистываешь страницы и начинаешь читать. Ищешь знамения, знака, истины, которая бы перевернула всю твою жизнь.

На съемки она отправилась с целым чемоданом книг. Она умоляла Касса Чаплина и Эдди Дж. сопровождать ее, но когда оба они отказались, выбила из них обещание прилететь на восток навестить ее, хотя прекрасно понимала, что никогда они не прилетят, слишком уж глубоко въелись в них голливудские замашки и манеры.

— Звони нам, Норма, обязательно. Будем держать связь. Обещаешь?

Бывали дни, когда съемки «Ниагары» шли гладко и успешно. Но выдавались и такие дни, когда все шло наперекосяк, и винили, как правило, в этом исключительно «Розу Лумис».

Она проявляла редкостное упрямство и одержимость на площадке. Никогда не была довольна результатом. Страх провала — вот в чем заключалась ее главная тайна.

В такие дни Норма Джин отказывалась обедать вместе с остальными членами съемочной группы. Уставала от них за день, а они уставали от нее. И от «Розы Лумис» она тоже начала уставать. Долго лежала в ванне, потом обнаженная падала на двуспальную кровать в номере мотеля «Старлайт». Никогда не смотрела телевизор и не слушала радио. Читала искренний, несвязный и полный просветленного безумия дневник Нижинского; отдельные, похожие на монотонные заклинания строки вдохновляли ее, и она принималась писать стихи.

Хочу сказать тебе, что люблю тебя

Хочу сказать тебе, что люблю тебя

Хочу сказать тебе, что люблю, люблю.

Я люблю, а ты не любишь. Не любишь ты любовь.

Я жизнь, а ты смерть.

Я смерть, но ты не жизнь, нет.

Норма Джин лихорадочно строчила в блокноте. Что означают эти строки? Она сама не понимала. И не могла сказать, адресуется ли она к Кассу Чаплину и Эдди Дж. или же к Глэдис. А может, к отсутствующему отцу? Теперь, впервые в жизни оказавшись за тысячи миль от Калифорнии, она с особой болезненной ясностью вдруг поняла: Ты нужен мне, твоя любовь мне нужна. Я просто не вынесу, если ты меня не полюбишь.

Однажды у нее случилась задержка — на два или три дня. И Норма Джин пыталась убедить себя, что беременна. Беременна! Соски чесались и ныли, груди казались затвердевшими. Даже живот, как ей показалось, округлился, белая кожа туго натянулась на нем и блестела, а реденькие, частично выбритые и выбеленные перекисью волосы на лобке, стояли дыбом, словно заряженные электричеством. Все это не имело ни малейшего отношения к «Розе», которая оставила своего беспомощного младенца задыхаться в ящике. И которая непременно пресекла бы с помощью аборта любую беременность, мешавшую удовлетворению ее плотских желаний. Она прямо так и видела эту картину: Роза лезет на гинекологическое кресло, растопыривает ноги и говорит врачу: «Только, пожалуйста, побыстрей! И не бойтесь, я не сентиментальна».

Занимаясь с ней любовью, эти беспечные ребята, Касс Чаплин и Эдди Дж., никогда не пользовались презервативами. Уверяли, что надевают их, только когда уверены, что партнер «болен».

Находясь в объятиях этих молодых людей, в сплетении их гибких, покрытых нежным пушком рук, она впадала в сладостный эротический ступор, словно младенец, насосавшийся материнского молока. Никакого будущего, кроме младенца, Норма Джин себе в те секунды не представляла и мягко проваливалась в сон, и в этом сне видела себя, лежавшей в объятиях любовников, — полное блаженство и счастье. Раз случилось, значит, так тому и быть. Какой-то одной стороной сознания она жаждала ребенка — пусть это будет ребенок и Касса, и Эдди Дж. одновременно. Но другая, более рассудительная часть подсказывала, что она ошибается.

Как ошиблась в свое время Глэдис, заведя еще одну дочку.

Она уже репетировала свой звонок Кассу и Эдди Дж.

— А ну, догадайтесь с первого раза! Хорошие новости! Касс, Эдди, вы будете папами!

Молчание! А это выражение на их лицах!.. Норма Джин даже засмеялась, она видела своих любовников так отчетливо, словно они находились в одной с ней комнате.

Ну и конечно, беременна она не была.

Прямо как в какой-нибудь злой сказке, где никогда не исполняются хорошие желания. Исполняются другие, фальшивые и никому не нужные, и забеременеть никак невозможно, если ты по-настоящему мечтаешь о ребенке.

И вот прямо во время съемок сцены, в которой «Розу Лумис» везут в морг на опознание трупа утонувшего мужа, но вместо него показывают тело утонувшего любовника и она падает в обморок, у Нормы Джин «началось». Жестокая шутка судьбы! «Роза Лумис» в такой узенькой юбочке и на таких высоких каблуках, что едва передвигает ноги, в поясе, туго обхватывающем тоненькую талию, в тонюсеньких кружевных трусиках, вдруг начинает заливаться кровью. И теряет сознание, почти по-настоящему. Ее даже пришлось вести под руки к студийной машине.

Норма Джин провела в постели три мучительных дня. Из нее валились темные сгустки дурно пахнущей крови, голова раскалывалась от боли, в глазах темнело. То было наказание «Розе»! Студийный терапевт исправно и щедро снабжал ее таблетками кодеина. «Только ни капли спиртного, обещаете, дорогая?» Врачей, состоявших при Голливуде, отличали какая-то особая небрежность и расхлябанность, полнейшее равнодушие к здоровью пациента в настоящем и будущем. Главное, чтобы с подопечным все было тип-топ во время съемок. Пока Норма Джин находилась в постели, снимались эпизоды «Ниагары», где она не была задействована. И вот до нее стали доходить слухи, что без «Розы» ежедневные репетиции стали какими-то пустыми, скучными и малоинтересными. И Норма Джин впервые за все время поняла, что именно она, а не Джозеф Коттен является ключевой фигурой в фильме. И уж определенно не Джин Питерс. И впервые за все время она задумалась над тем, сколько же платят другим ведущим актерам.

В мотеле «Старлайт» Норма Джин читала Нижинского, а также «Мою жизнь в искусстве» Станиславского — эту книгу подарил ей перед отъездом Касс Чаплин. Дорогая книга в твердой обложке и с пометками, сделанными рукой Касса. Читала она также «Настольную книгу актера» и «Жизнь актера»; читала «Толкование сновидений» Фрейда — произведение, навевавшее на нее сон, настолько догматичным и скучным оно оказалось, и в ушах все время звучал унылый и размеренный, как стук метронома, голос. Но разве Фрейд не был величайшим из гениев? Как Эйнштейн или Дарвин?.. Отто Эсе крайне почтительно и восторженно отзывался о Фрейде, и И. Э. Шинн — тоже. Добрая половина высшего голливудского общества посещала психотерапевтов и аналитиков. Фрейд считал, что сны — «это прямая дорога к подсознанию», и Норме Джин очень хотелось пройти этой дорогой, с тем чтобы научиться контролировать свои эмоции. С тем, чтобы я могла освободиться не от любви, но от потребности в любви. С тем, чтобы могла наконец освободиться от желания умереть, если меня не любят.

Она читала «Смерть Ивана Ильича» Толстого, историю, на чтение которой у «Розы Лумис» просто не хватило бы терпения. С тем, чтобы я могла научиться смотреть в лицо смерти. Не Роза, а я.

Говорят, что X., потерявший всякое терпение и отчаявшийся, сам, лично заехал за Мэрилин Монро, чтобы отвезти ее на съемки, поскольку она не сочла нужным явиться в ответ на несколько вызовов по телефону. Вошел в номер и увидел Норму Джин в тесно облегающем костюме и ярком макияже — иными словами, полностью готовой к выходу на съемочную площадку, где ей предстояло сыграть кульминационную сцену, гибель Розы от рук мстительного мужа. Она смотрела на X. в зеркало и словно его не узнавала. Словно на секунду увидела там, в зеркале, не X., а свою смерть. На накрашенных губах стыла кривая жалкая усмешка. И еще она еле слышно хихикнула. Или всхлипнула?.. Откуда ему было знать, что она оплакивает ужасную смерть Ивана Ильича? Оплакивает смерть русского литературного героя девятнадцатого века, который, если разобраться, вовсе не был таким уж замечательным человеком. По нарумяненной щеке поползла чернильная полоска расплывшейся туши, и она торопливо и виновато воскликнула:

— Иду, уже иду! Роза г-готова умереть.

Однако умерла она в страхе. То было самым подходящим для нее наказанием. Хотя, конечно, эта стерва могла бы помучиться и дольше. А нам не стоило смотреть на все это с такого близкого расстояния. Камера оператора была нацелена прямо ей в лицо. Сверху вниз. И странная игра света сделала эту смерть красивой, как на живописном полотне. Роза упала и умерла. Распростертое на земле тело было неподвижно. И Роза уже как бы и не была Розой. Просто тело женщины, мертвое.

— Почему не отвечаете? Где вы?

Норма Джин сидела в полном одиночестве в своем номере в мотеле «Старлайт», что у Ниагарского водопада. И безумно скучала по Кассу Чаплину и Эдди Дж., которым не могла дозвониться ни по одному из номеров, что они ей оставили. То были телефонные номера каких-то загадочных домов или резиденций, где телефон все звонил и звонил и никто к нему не подходил. А если и подходил, то в трубке раздавались голоса служанок с филиппинским или испанским акцентом. Она так истосковалась по ним, что в конце концов решила «заняться любовью» сама с собой, как они ее учили. И представила, что Касс и Эдди Дж. с ней, что все трое они слились и сплелись в едином порыве, что пальцы их переплетены, дыхание учащается и вот наконец наступает разрядка, оргазм такой пугающей взрывной силы, что она едва ли не теряет сознание. И приходит в себя лишь через несколько секунд, совершенно оглушенная и ослепленная, по подбородку течет струйка слюны, а сердце колотится, как бешеное. Если б я была Розой, мне бы понравилось. Но я, наверное, все же не Роза. И тут она заплакала — от стыда и беспомощности. Она так скучала по своим любовникам, что уже почти сомневалась в их существовании. Или в том, что если они существуют, так уж обожают Норму Джин, как уверяют.

Нет. Норма Джин не будет, не должна так из-за этого расстраиваться, сказала она себе. Пусть даже Касс и Эдди Дж. заняты сейчас исключительно собой или проводят время вместе, или поодиночке, с другими любовниками или любовницами. (Она догадывалась, что такого образа жизни придерживается большинство мужчин-гомосексуалистов: их интересуют лишь мимолетные случайные связи. Но старалась об этом не думать.) И однако же… да, да, она, Норма Джин, очень расстроится, если узнает, что в ее отсутствие они завели себе другую девушку.

Сила ее в другом. Сила ее в том, что она настоящая Женщина. Они — всего лишь двое мужчин, а она — Женщина. «Волшебный и неразрывный триумвират» — так экзальтированно называл троицу Касс. О, и они действительно просто обожали ее! Они ее любили. Она была уверена в этом. Они так и сияли от гордости, появляясь с ней в общественных местах. Студийное изобретение, «Мэрилин Монро», находилась на пороге настоящей Славы, и эти голливудские хитрецы и пройдохи, Касс и Эдди Дж., прекрасно понимали, что это означает, пусть даже сама их девушка этого до конца не понимала. («О!.. Этого просто быть не может! Не глупите! Как Джин Харлоу? Джоан Кроуфорд? Куда мне до них!.. Я свое место знаю. Знаю, сколько мне приходится работать. Знаю, как боюсь. Да это просто чисто операторский трюк, что я иногда так выгляжу!») Даже когда Касс и Эдди Дж. смеялись над ней, она все равно знала: они ее любят. Потому что смеялись они над ней, как смеются над младшей глупенькой сестренкой.

Впрочем, иногда, да, иногда насмешки их были довольно злобными. Норма Джин старалась об этом не вспоминать. Когда эти парни, сговорившись, вдруг набрасывались на нее с особой жестокостью. Когда, занимаясь любовью, нарочно причиняли боль. Так ей не нравилось. И они это знали. Было больно и во время, и после, так больно, что трудно было сидеть, а спать приходилось на животе и принимать обезболивающее. Или же одну из волшебных пилюль Касса. И что хорошего оба они в этом находили, она никак не могла понять.

— Но это же противоестественно, правда? Просто я хочу сказать… так нельзя.

И они все смеялись, смеялись над маленькой Нормой, до тех пор, пока она не начинала смеяться сама и смахивала слезинки с блестящих и по-детски синих наивных глаз.

Иногда они задевали чувства Нормы Джин. К примеру, говорили о ней «она» прямо в ее присутствии. Она, она, она! А иногда с хитренькой такой усмешкой называли ее Рыбкой. Совершенно непонятно почему.

— Эй, Рыбка, одолжишь нам двадцатку?

— Эй, маленькая Рыбка, нельзя ли перехватить у тебя полтинник?

(Норма Джин вспомнила, что раза два слышала, как Отто Эсе называл по телефону ее или какую-то другую девушку-модель «рыбкой». Но когда спросила Касса, что это означает, тот лишь пожал плечами и выплыл из комнаты. Тогда она спросила Эдди Дж., который в их «триумвирате» играл роль младшего и более нахального братца Касса Чаплина. И тот ответил ей со всей прямолинейностью:

— Рыбкой? Да просто потому, что ты и есть «рыбка», Норма. И ничего тут уже не поделаешь.

— Но почему? — не унималась она. — Что означает эта «рыбка»? — Норма Джин настаивала, улыбалась. Эдди Дж. улыбнулся тоже, потом снисходительно объяснил:

— «Рыбкой» мы называем любую женщину. Та же липкая чешуя, тот же характерный запах. Рыба, она вся такая склизкая. Рыба, пусть даже она мужского пола, а не женского, особенно выпотрошенная, очень напоминает женщину. Ну, ты поняла, в каком смысле. И не обижайся. Тут нет ничего личного.)

И тем не менее Норма Джин твердо знала: сила ее в том, что она Женщина. И не важно, кто она в данный момент — «Мэрилин Монро» или «Роза Лумис». Главное, что она Женщина.

Не будь нас, у них бы не было детей. Они не могли бы иметь сыновей.

Без нас, Женщин, настал бы конец света.

Она снова набирала один из голливудских номеров.

Уже который раз за вечер. За ночь. А кстати, сколько сейчас в Лос-Анджелесе? На три часа больше или меньше? Она никак не могла сообразить.

— Здесь у нас час ночи, стало быть, там десять вечера, что ли? Или одиннадцать?..

И она с удвоенной энергией принялась набирать номер собственной новой, еще толком не обставленной квартиры, что неподалеку от Беверли-бульвар. И на этот раз трубку сняли.

— Алло? — голос был женский. И, судя по всему, принадлежал совсем молоденькой девушке.

Дата добавления: 2015-07-12