Глава Тридцать Третья

Блэксорн проснулся на рассвете. Один. Сначала он был уверен, что это был сон, но запах ее духов все еще ощущался, и он понял, что это было в действительности.

Осторожный стук в дверь.

– Хай?

– Охайо, Анджин‑сан, гомен насай, – служанка открыла седзи для Фудзико, потом внесла поднос с зеленым чаем, миску рисовой каши и сладкий рисовый кекс.

– Охайо, Фудзико‑сан, домо, – сказал он, благодаря ее. Она всегда сама приходила с завтраком, открывала сетку и ждала, пока он ел, а служанка раскладывала свежее кимоно, таби и набедренную повязку.

Он пил зеленый чай, размышляя, знает ли Фудзико о прошедшей ночи. По ее лицу ничего нельзя было понять.

– Икага дес ка? – спросил Блэксорн. – Как вы?

– Окагасама де дзенки дес, Анджин‑сан. Аната ва? – Очень хорошо, спасибо, а вы?

Служанка вынула чистое белье из шкафа и оставила их одних.

– Аната ва еки немутта ка? – Вы хорошо спали?

– Хай, Анджин‑сан, аригато годзиемасита! – Она улыбнулась, дотронулась рукой до головы, делая вид, что она болит, показывая, что она была пьяна и спала как каменная. – Аната ва?

– Ватаси ва еки немуру. – Я спал очень хорошо. Она поправила его: «Ватаси ва еки немутта».

– Домо. Ватаси ва еки немутта.

– Ей! Тайхеней! – Хорошо. Очень хорошо.

Потом из коридора донесся голос Марико, окликающий: «Фудзико‑сан?»

– Хай, Марико‑сан? – Фудзико подошла к седзи и приоткрыла их. Он не мог видеть Марико и не понял, о чем они говорили.

«Надеюсь, никто не знает, – подумал он, – Я буду молиться, чтобы это осталось в секрете, только между нами. Может быть, было бы лучше, если бы это был просто сон».

Блэксорн начал одеваться. Вернулась Фудзико и стала на колени, застегивая ему пояс.

– Марико‑сан? Нан дза?

– Нане мо, Анджин‑сан, – ответила она. – Ничего важного.

Она подошла к токонома – углублению в стене, украшенному свисающими лентами с рисунками и цветами, где всегда лежали его мечи, и принесла их. Он засунул их за пояс. Мечи больше не были для него чем‑то нелепым, хотя он и хотел бы научиться носить их менее неловко.

Фудзико сказала ему, что их подарили отцу за храбрость после особенно кровавой битвы на дальнем севере Кореи, семь лет назад, во время первого вторжения. Японские армии победоносно прошли через всю страну, тесня их на север. Потом, когда они подошли к реке Ялу, через границу хлынули орды китайцев, вступили в войну с японцами на стороне корейцев и благодаря своей многочисленности разгромили их. Отец Фудзико был в арьергарде, который прикрывал отступление к горам севернее Сеула, где они повернули и начали безнадежное сражение. Эта и вторая кампания были самыми дорогостоящими военными экспедициями из всех, которые когда‑либо устраивались в государстве. Когда в прошлом году Тайко умер, Торанага от имени Совета регентов сразу же приказал остаткам их армий возвращаться домой, к великому облегчению большинства дайме, которым не нравилась кампания в Корее.

Блэксорн вышел на веранду. Он надел свои сандалии и кивнул слугам, собравшимся поклониться ему, как это было заведено.

День был серенький. Небо было закрыто облаками, с моря дул теплый влажный ветер. Каменные ступени, спускающиеся в гравий дорожки, намокли от дождя, шедшего всю ночь. Около ворот стояли лошади и десять сопровождающих его самураев. И Марико.

Она уже сидела на лошади, одетая в бледно‑желтую накидку поверх бледно‑зеленых брюк, шляпу с широкими полями и вуаль с желтыми лентами и перчатки. В гнезде на седле уже был наготове зонтик от дождя.

– Охайо, – сказал он официальным тоном, – охайо, Марико‑сан.

– Охайо, Анджин‑сан. Икага део ка?

– Окагесама де дзенки десу. Аната ва? Она улыбнулась: «Еги, аригато годзиемасита». Она не дала ему никакого намека на то, что между ними что‑то изменилось. Но он ничего и не ожидал, во всяком случае не при посторонних, зная, как это было опасно. Он почувствовал ее запах, и ему хотелось поцеловать ее прямо здесь, перед всеми.

– Икимасо! – сказал он и повернулся в седле, делая знак самураям проехать вперед. Он свободно пустил лошадь за ними, и Марико заняла место рядом с ним. Когда они остались одни, он расслабился.

– Марико.

– Хай.

Тогда он сказал по‑латыни:

– Ты очень красивая, и я люблю тебя.

– Я благодарю тебя, но вчера вечером было выпито так много вина, что мне не кажется, что я сегодня действительно красивая, а любовь – это ваше христианское слово.

– Ты красивая христианка и вино на тебя не подействовало.

– Благодарю тебя за ложь, Анджин‑сан, благодарю тебя.

– Нет, это мне нужно благодарить тебя.

– О, почему?

– Просто так. Я от всей души благодарю тебя.

– Если вино и мясо делают тебя таким добрым, утонченным и галантным, – сказала она, – тогда я должна сказать твоей наложнице, чтобы она перевернула небо и землю, но каждый вечер угощала тебя ими.

– Да. Я хотел бы, чтобы все было точно так же.

– Ты какой‑то счастливый сегодня, – сказала она, – В самом деле, почему?

– Из‑за тебя. Ты знаешь, почему.

– Я не представляю, Анджин‑сан.

– Нет? – поддразнивал он.

– Нет.

Он оглянулся. Они были совсем одни, можно было говорить без опаски.

– Почему это «нет» сразу тебя расстроило? – спросила она.

– Глупость! Абсолютная глупость! Я забыл, что самое умное – это осторожность. Это из‑за того, что мы были одни и я хотел поговорить об этом. И, честно говоря, поговорить еще кое о чем.

– Ты говоришь загадками. Я не понимаю тебя.

Он снова попал в тупик:

– Ты не хочешь поговорить об этом? Совсем?

– О чем, Анджин‑сан?

– О том, что произошло сегодня ночью.

– Я проходила ночью мимо твоей двери, когда с тобой была моя служанка Кой.

– Что?

– Мы, твоя наложница и я, мы подумали, что она будет для тебя хорошим подарком. Она понравилась тебе?

Блэксорн пытался прийти в себя. Служанка Марико была похожа на нее фигурой, но моложе и совсем не такая хорошенькая, но хотя было совершенно темно и пусть голова у него была затуманена вином, конечно, это была не служанка.

– Это невозможно, – сказал он по‑португальски.

– Что невозможно, сеньор? – спросила она на том же языке. Он опять перешел на латынь, так как сопровождающие теперь были уже недалеко, ветер дул в их направлении:

– Пожалуйста, не шути со мной. Никто же не может подслушать. Я ощутил твое присутствие и запах духов.

– Ты думаешь, это была я? О, нет, Анджин‑сан. Я была бы польщена, но это никак невозможно… как бы я этого ни хотела, – о, нет, нет, Анджин‑сан. Это была не я, а моя Кой, служанка. Я была бы рада, но я принадлежу другому человеку, даже если он и мертв.

– Да, но это была не ваша служанка, – он подавил свой гнев, – но, впрочем, считайте, как вам хочется.

– Это была моя служанка, Анджин‑сан, – сказала она успокаивающе. – Мы надушили ее моими духами и сказали ей: ни слова, только прикосновения. Мы ни на минуту не думали, что вы решите, что это я! Это был не обман, а просто мы попытались облегчить ваше положение, зная, как вас смущают разговоры о физической близости, – она глядела на него широко открытыми невинными глазами. – Она понравилась тебе, Анджин‑сан? Ты ей очень понравился.

– Шутка в таких важных делах иногда оказывается не смешной.

– Очень важные вещи всегда будут делаться с большой серьезностью. Но служанка ночью с мужчиной – это пустяк.

– Я не считаю, что ты мало значишь.

– Я благодарю тебя. Я тоже так думаю о тебе. Но служанка с мужчиной ночью – это их личное дело и не имеет никакого значения. Это подарок от нее ему и иногда от него ей. И больше ничего.

– Никогда?

– Иногда. Но это личное любовное дело не должно иметь большого значения для тебя.

– Никогда?

– Только когда мужчина и женщина соединяются вместе вопреки требованиям закона этой страны.

Он сдержался, поняв наконец причину ее запирательства.

– Извини меня. Да, ты права. Мне никогда не следовало об этом говорить Я извиняюсь.

– Почему извиняешься? За что? Скажи мне, Анджин‑сан, эта девушка носила распятие?

– Нет.

– Я всегда ношу его. Всегда.

– Распятие можно снять, – сказал он автоматически на португальском, – это ничего не доказывает. Его можно позаимствовать, как духи.

– Скажи мне последнее: ты действительно видел девушку? Разглядел ее черты?

– Конечно. Пожалуйста, давай забудем, что я когда‑либо…

– Эта ночь была очень темная, луна была закрыта облаками. Скажи правду, Анджин‑сан. Подумай! Ты действительно видел девушку?

«Конечно, я видел ее, – подумал он возмущенно. – Черт возьми, подумай хорошо. Ты не видел ее. Твоя голова была затуманена. Это могла быть служанка, но ты знал, что это была Марико, потому что ты хотел Марико и держал в голове только Марико, считал, что и Марико также хочет тебя. Ты глупец. Проклятый глупец».

– По правде говоря, нет. На самом деле я действительно должен извиниться, – сказал он. – Как я могу заслужить у вас прощение?

– Не надо извиняться, Анджин‑сан, – спокойно сказала она, – я много раз говорила вам, что мужчина не извиняется никогда, даже когда не прав. Вы были не правы, – ее глаза подсмеивались над ним. – Моя служанка не нуждается в извинениях.

– Благодарю вас, – сказал он смеясь. – Вы заставили меня почувствовать себя немножко менее глупо.

– Прошли, наверное, годы с тех пор, когда вы последний раз смеялись. Такой серьезный Анджин‑сан опять становится мальчиком.

– Мой отец говорил мне, что я родился старым.

– Вы?

– Он так считал.

– А какой он был?

– Он был прекрасный человек. Владелец корабля, капитан. Испанцы убили его в месте, называемом Антверпен, когда они уничтожили этот город. Они сожгли его корабль. Мне было шесть лет, но я помню его большим, высоким, добродушным человеком с золотистыми волосами. Мой старший брат, Артур, ему тогда было ровно восемь… У нас тогда были плохие времена, Марико‑сан.

– Почему? Пожалуйста, расскажите мне. Пожалуйста!

– Все было очень обыденно. Каждое пенни наших денег было связано с кораблем, и он был потерян… и, ну, вскоре после этого умерла моя сестра. Она фактически умерла от голода. Это был голод 1571 года, и снова пришла чума.

– У нас иногда бывает чума. Оспа. Вас было много в семье?

– Нас было трое, – сказал он, радуясь, что разговор ушел от еще одной неприятной темы, – Вилья, моя сестра, ей было девять лет, когда она умерла. Артур, следующий – он хотел быть художником, скульптором, но ему пришлось стать учеником каменщика, чтобы помочь вырастить нас. Он был убит во время Армады. Ему было двадцать пять, бедный глупец, он только что поступил на корабль, необученный, совсем новичок. Я последний из Блэксорнов. Сейчас жена и дочь Артура живут с моей женой и детьми. Моя мать еще жива, так же как и старая бабушка Жакоба – ей семьдесят пять и она тверда, как английский дуб, хотя она и ирландка. По крайней мере они все были живы, когда я отплывал два года назад.

Снова нахлынула боль. «Я буду думать о них, когда поплыву назад домой, – пообещал он себе, – но не раньше этого времени».

– Завтра будет шторм, – сказал он, посмотрев на море, – сильный шторм, Марико‑сан. Потом через три дня будет хорошая погода.

– Сейчас сезон штормов. Большую часть времени облачно и идет дождь. Когда дождь прекращается, бывает очень влажно. Потом начинаются тайфуны.

«Хотел бы я быть на море опять, – подумал он, – был ли я когда‑нибудь на море? Был ли на самом деле корабль? Что такое реальность? Марико или служанка?»

– Вы не очень веселый человек, да, Анджин‑сан?

– Я слишком долго был моряком. Моряки всегда серьезны. Мы привыкаем следить за морем. Мы всегда следим за морем и ждем несчастья. Отведи глаза от моря на секунду, и оно подхватит твой корабль и превратит его в щепки.

– Я боюсь моря, – сказала она.

– Я тоже. Старый рыбак сказал мне однажды: «Человек, который не боится моря, скоро утонет, так как он выйдет в море в день, когда ему бы не следовало этого делать». Но мы боимся моря, поэтому мы будем тонуть снова и снова, – он взглянул на нее. – Марико‑сан…

– Да?

– Несколько минут назад вы убедили меня, что… ну, скажем, я поверил. Сейчас я не убежден. Так где правда? Хонто. Я должен знать.

– Уши для того, чтобы слышать. Конечно, это была служанка.

– Служанка. Могу я просить ее всякий раз, как мне захочется?

– Конечно. Но умный человек не стал бы.

– Потому что я могу быть разочарован в следующий раз?

– Может быть.

– Я думаю, трудно обладать служанкой и терять служанку, трудно ничего не говорить…

– Секс – это удовольствие тела. Ничего говорить не надо.

– Но как я скажу служанке, что она красива? Что я люблю ее? Что она наполняет меня экстазом?

– Это, видимо, не любовь для служанки. Не здесь, Анджин‑сан. Эта страсть даже не для жены или наложницы, – ее глаза вдруг метнулись в сторону, – но только для кого‑нибудь типа Кику‑сан, куртизанки, которая так красива и заслуживает этого.

– Где я могу найти эту девушку?

– В деревне. Я почту за честь действовать как ваш посредник.

– Ей‑богу, я думал, вы это и имеете в виду.

– Конечно. Человек нуждается в разных видах страсти. Эта госпожа достойна любви, если только вы сможете это выдержать.

– Что вы имеете в виду?

– Она очень дорогая.

– Любовь не покупается. Это не стоит ничего. Любовь не имеет цены.

Она улыбнулась:

– Секс всегда имеет свою цену. Необязательно в деньгах, Анджин‑сан. Но мужчина платит всегда за секс тем или иным образом. Истинная любовь – мы называем ее долгом – это чувство души к душе и не нуждается в таком выражении – в физическом выражении, за исключением, может быть, дара смерти.

– Вы не правы. Я хотел бы показать вам мир таким, как он есть.

– Я знаю мир, как он есть и каким он будет вечно. Вы хотите снова эту презренную служанку?

– Да. Вы знаете, что я хочу…

Марико весело засмеялась:

– Тогда она придет к вам. На закате. Мы приведем ее, Фудзико и я!

– Черт бы ее побрал, я думаю, и вас тоже, – он засмеялся вместе с ней.

– Ах, Анджин‑сан, как хорошо видеть вас смеющимся. С того момента, как вы приехали сюда в Анджиро, вы сильно изменились. Очень сильно изменились.

– Нет. Не так сильно – Но прошлой ночью я видел во сне мечту. Этот сон был совершенством.

– Бог совершенен. И иногда также закат, или восход луны, или цветение первого крокуса в этом году.

– Я вас совсем не понимаю.

Она откинула вуаль на шляпе и посмотрела прямо на него:

– Однажды другой мужчина сказал мне: «Я совсем не понимаю вас», а мой муж сказал: «Прошу прощения, господин, но никто не может понять ее. Ни ее отец не понимает ее, ни наши боги, ни ее чужеземный Бог, ни даже мать не понимает ее».

– Это был Торанага? Господин Торанага?

– О, нет, Анджин‑сан. Это был Тайко. Господин Торанага понимает меня. Он понимает все.

– Даже меня?

– Вас очень хорошо.

– Вы уверены в этом?

– Да. О, совершенно уверена.

– Он выиграет войну?

– Да.

– Я его любимый вассал?

– Да.

– У него будет мой корабль?

– Да.

– А когда я получу обратно свой корабль?

– Вы не получите.

– Почему?

Ее серьезность исчезла:

– Потому что вы будете иметь свою «служанку» в Анджиро и будете так часто заниматься любовью, что у вас не хватит сил уехать, даже уползти на коленях, когда она попросит вас подняться на ваш корабль и когда господин Торанага попросит вас подняться на борт и покинуть нас!

– Вот вы опять уходите! То такая серьезная, то наоборот!

– Это только ответ вам, он ставит некоторые вещи на свои места. Ах, но прежде чем вы оставите нас, вам следует повидать госпожу Кику. Она достойна великой страсти. Она такая красивая и талантливая. Для нее вы должны сделать что‑то необычное!

– Я склоняюсь к тому, чтобы принять вызов.

– Никакого вызова нет. Но если вы готовитесь стать самураем, а не варваром, если вы готовы воспринимать любовную встречу как она есть, тогда я почту за честь действовать как ваш посредник.

– Что это значит?

– Когда вы будете в хорошем настроении и готовы к совершенно особому удовольствию, скажите вашей наложнице, чтобы она попросила меня.

– А причем здесь Фудзико‑сан?

– Потому что это долг вашей наложницы смотреть, чтобы вы были всем довольны. Этот наш обычай упрощает жизнь. Мы восхищаемся простотой, поэтому мужчина и женщина могут заниматься любовью с той единственной целью, для которой она и предназначена: важная часть жизни, конечно, но между мужчиной и женщиной есть и более важные вещи. Подчинение для кого‑то. Уважение. Долг. Даже эта ваша «любовь». Фудзико «любит» вас.

– Нет, она не любит!

– Она отдаст за вас свою жизнь. Что еще можно отдать?

Он наконец отвел от нее глаза и посмотрел на море. Волны бурунами обрушивались на берег, так как ветер усилился. Он опять повернулся к ней.

– Так ничего и не сказано? – спросил он. – Между нами?

– Ничего. Это очень мудро.

– А если я не согласен?

– Вы должны согласиться. Вы здесь. Это ваш дом.

* * *

Атакующие пять сотен всадников галопом вылетели на гребень холма, держась неровным строем, спустились на каменистое дно долины, где в боевом порядке располагались две тысячи «защитников». Каждый всадник имел за спиной мушкет и патронташ, кресала и пороховницы. Как и большинство самураев, они были одеты в пеструю смесь кимоно и прочих тряпок, но имели всегда самое лучшее оружие из того, что могли себе позволить. Только Торанага и Ишидо, копируя его, настояли на том, чтобы их войска были одеты в форму и еще придирались к тому, как они были одеты. Все другие дайме считали это глупым растранжириванием денег, ненужным нововведением. Даже Блэксорн был согласен с этим. Армии Европы никогда не носили единой формы – какой король мог позволить это своему войску, кроме своей личной охраны?

Блэксорн стоял на склоне холма с Ябу, его помощниками, Дзозеном и его людьми и Марико. Это была первая полномасштабная репетиция атаки. Он ждал с нетерпением. Ябу был непривычно напряжен, Оми и Нага находились почти что в состоянии войны. Особенно Нага.

– Что с ними со всеми? – спросил он Марико.

– Может быть, они хотят выслужиться перед своим господином и его гостем.

– Он тоже дайме?

– Он очень важный, один из генералов господина Ишидо. Было бы очень хорошо, если бы сегодня все прошло нормально.

– Я бы хотел, чтобы мне сказали заранее, что будет смотр.

– Какое бы это имело значение? Все, что вы могли, вы сделали.

«Да, – подумал Блэксорн, наблюдая за этими пятьюстами. – Но они пока еще не готовы. Конечно, Ябу это тоже знает, все знают. Так что если будет какое‑то осложнение, то это карма», – сказал он себе уверенно и нашел в этой мысли некоторое утешение.

Нападающие набрали скорость, защитники стояли под знаменами своих капитанов, подшучивая над «врагом», как они обычно делали, растянувшись в свободном строю шеренгой в три или четыре человека. Скоро атакующие должны будут спешиться на расстоянии полета стрелы. Тогда самые храбрые воины с обеих сторон начнут со свирепым видом подходить к противнику, бросая вызов самыми оскорбительными намеками о своем превосходстве и благородном происхождении. Начнутся отдельные вооруженные стычки, постепенно увеличиваясь в количестве участников, пока один из командиров не отдаст приказ об общей атаке, и тогда каждый человек начнет сражаться сам за себя. Обычно большинство побеждает меньшинство, тогда вводятся резервы и снова идет бой, пока нервы одной стороны не выдержат и несколько отступающих трусов не соединятся в массу отступающих, в результате чего другая сторона побеждает. Обычным делом была и измена. Иногда целые полки, следуя приказам своих командиров, переходили на сторону противника, приветствуемые как союзники – всегда желанные, но никогда не надежные. Иногда побежденные командиры ускользали, чтобы перегруппироваться для нового сражения. Иногда воюющие сопротивлялись до смерти, иногда со всеми церемониями совершали сеппуку. В плен попадали редко. Некоторые просились на службу к победителям. Иногда их принимали, но часто отказывали. Смерть была уделом побежденных, быстрая для смелых и позорная для трусов. Таков был характер всех боев в этой стране, даже самых больших битв, солдаты здесь были такие же, как и везде, за исключением того, что они были намного более свирепы и лучше подготовлены к смерти за своих господ, чем где‑либо еще в мире. Топот копыт разнесся по долине.

– Где командир атакующих? Где Оми‑сан? – спросил Дзозен.

– Среди своих солдат, – ответил Ябу.

– Но где его знамя? И почему он не надел доспехи и плюмаж? Где командирское знамя? Они как будто кучка грязных бандитов!

– Всем офицерам приказано оставаться без знаков различия. Я вам говорил. И пожалуйста, не забывайте, мы делаем вид, что битва разгорается, что это часть большой битвы, с резервами и вооружением…

Дзозен взорвался:

– Где их мечи? Ни один из них не носит мечей! Самураи без мечей? Их перережут!

– Потерпите!

Теперь атакующие спешились. Первые воины вышли из рядов обороняющихся, чтобы показать свою храбрость. Против них вышло равное число вражеских солдат. Потом внезапно неуклюжая масса атакующих разбилась на пять дисциплинированных фаланг, каждая из четырех рядов по двадцать пять человек, три фаланги впереди и две в резерве, в сорока шагах сзади. Как один они обрушились на врага. На расстоянии выстрела они вздрогнули и остановились по команде, передние ряды выстрелили, залпом оглушив окружающих. Были слышны вопли умирающих. Дзозен и его люди рефлекторно вздрогнули, потом с ужасом следили за тем, как передние ряды стали на колени и начали перезаряжать ружья, а вторые ряды выстрелили над ними, третий и четвертый ряд сделали то же самое. При каждом залпе падало все больше защитников. Долина наполнилась криками, стонами, возникла неразбериха.

– Вы губите своих людей! – Дзозен кричал, перекрывая весь этот гам.

– Это холостые заряды, не настоящие. Они все живы, но вообразите, что это настоящая атака с настоящими пулями! Смотрите!

Теперь защитники «оправились» от первого шока. Они перегруппировались для фронтальной атаки. Но к этому времени передние ряды перезарядили ружья и по команде выстрелили еще одним залпом с колена, потом второй ряд выстрелил через них, немедленно встал на колено для перезарядки, тогда стали стрелять третий и четвертый ряды, и хотя многие мушкетеры действовали медленно и ряды смешались, легко было вообразить, какую ужасную бойню могут произвести более подготовленные люди. Контратака захлебнулась, потом была отбита, и защитники отступили в притворном смятении назад к подъему, где как раз стояли наблюдатели. Многие «мертвые» остались на земле.

Дзозен и его люди были шокированы:

– Эти ружья пробьют любую линию!

– Подождите. Битва еще не окончилась.

Защитники снова перегруппировались, и теперь их командиры призывали их к победе, подтягивали резервы и приказали начать окончательную общую атаку. Самураи кинулись вниз с холма, издавая свои ужасные боевые кличи, и обрушились на противника.

– Теперь они победят, – заявил Дзозен, захваченный, как и все, реальностью этой учебной битвы.

И он был прав. Фаланги не удержались на своих позициях. Они рассыпались и побежали перед боевыми криками настоящих самураев с их мечами и пиками, и Дзозен и его люди добавили свои презрительные крики, когда отряды кинулись убивать. Мушкетеры кинулись вперед, пробежали триста шагов, потом внезапно по команде фаланги перегруппировались, на этот раз в виде буквы U. Вновь послышались звуки разящих залпов. Атакующие заколебались, потом остановились. Ружья продолжали стрельбу, но все на склоне знали, что в реальных условиях две тысячи солдат уже погибли бы.

Сейчас, в тишине, защитники и атакующие начали строиться. «Трупы» встали, оружие было собрано. Начались смех, стоны. Многие хромали, а несколько человек были тяжело ранены.

– Я поздравляю вас, Ябу‑сама, – сказал Дзозен с большой искренностью, – теперь я понимаю, что все это значит.

– Стрельба была не очень хороша, – сказал Ябу, внутренне довольный, – потребуется несколько месяцев, чтобы подготовить их.

Дзозен покачал головой:

– Я бы не хотел атаковать их сейчас. Если, конечно, они будут с настоящим вооружением. Никакая армия не сможет выдержать их удар – никакой строй. Ряды никогда не остаются сомкнутыми. Через промежутки вы можете направить обычные войска и кавалерию и прорвать фланги как старый свиток бумаги. – Он поблагодарил всех ками за то, что ему удалось увидеть одну атаку. – Наблюдать за этим было ужасно. В какой‑то момент я подумал, что бой был настоящий.

– Им было приказано вести себя как в настоящей битве. А сейчас вы можете провести смотр моим мушкетерам, если захотите.

– Спасибо. Это было бы большой честью для меня. Защитники отошли в свои лагеря, расположенные на дальней стороне горы. Пять сотен мушкетеров ожидали внизу, около дороги, которая шла через склон, а потом спускалась к деревне. Они разделились по отрядам, перед которыми встали Оми и Нага, оба уже опять были с мечами.

– Ябу‑сама?

– Да, Анджин‑сан?

– Прекрасно, не так ли?

– Да, хорошо.

– Спасибо, Ябу‑сама. Я довольствуюсь.

Марико автоматически поправила его:

– Я доволен.

– Ах, извините. Я доволен.

Дзозен отвел Ябу в сторону:

– Этому всему вас научил Анджин‑сан?

– Нет, – солгал Ябу, – но так воюют все чужеземцы. Он только учит наших людей заряжать мушкеты и стрелять из них.

– Почему не сделать, как советует Нага‑сан? Вы теперь знаете все, что вам надо? Зачем рисковать, вдруг это разойдется дальше? Он – чума. Очень опасен, Ябу‑сама. Нага‑сан был прав. Это верно – крестьяне легко могут научиться вести такую войну. Избавьтесь от этого чужеземца немедленно.

– Если господин Ишидо хочет его голову, он должен только сказать мне об этом.

– Я прошу. Сейчас, – в его голосе снова зазвучали резкие ноты, – я говорю от его имени.

– Я подумаю над этим, Дзозен‑сан.

– И также от его имени я прошу, чтобы все ружья у этих солдат были немедленно отобраны.

Ябу нахмурился, потом переключил свое внимание на отряды мушкетеров. Они приближались к холму, их прямые, аккуратные ряды, как всегда, казались смещными, но только потому, что такой порядок движения оставался еще здесь необычным. В пятидесяти шагах они остановились. Подошли только Оми и Нага, Они отсалютовали старшим.

– Для первого случая все было хорошо, – сказал Ябу.

– Благодарю вас, господин, – ответил Оми. Он немного хромал, его лицо было грязно, в синяках и пыли. Дзозен сказал:

– В настоящей битве ваши войска должны носить мечи, Ябу‑сан, правда? Самураи должны носить мечи – в конце концов у них ведь могут кончиться боеприпасы, не так ли?

– Мечи будут им мешать при наступлении и отступлении. О, они будут носить их, как обычно, чтобы избежать всяких неожиданностей, но перед первой же атакой они избавятся от них.

– Самураю всегда будет нужен меч в настоящей битве. Но все‑таки я рад, что вы никогда не будете так атаковать, или, – Дзозен хотел добавить «или применять этот грязный, недостойный способ ведения войны», но вместо этого он сказал: – Или мы все будем должны отказаться от наших мечей.

– Может быть, мы и откажемся, Дзозен‑сан, когда пойдем на настоящую войну.

– Вы откажетесь от вашего клинка Мурасами? Или даже от подарка Торанаги?

– Чтобы победить, да. Иначе – нет.

– Тогда тебе придется убегать как можно быстрее, чтобы спастись, когда мушкет заклинит или отсыреет порох, – Дзозен засмеялся своей шутке. Ябу был серьезен.

– Оми‑сан! Покажите ему! – приказал он. Оми тут же отдал приказ. Его люди сейчас же выхватили короткие штыки‑ножи в чехлах, которые почти незамеченными висели у них сзади на поясах, и вставили их в гнезда на дулах мушкетов.

– В атаку!

Самураи тут же издали свой боевой клич: «Касигиииии!» Лес обнаженной стали замер в шаге от них. Дзозен и его люди нервно рассмеялись от внезапной, неожиданной угрозы.

– Хорошо, очень хорошо – сказал Дзозен. Он подошел и потрогал один из штыков. Тот был очень острый. – Может быть, вы и правы, Ябу‑сама. Давайте надеяться, что его не придется испробовать в бою.

– Оми‑сан! – окликнул Ябу. – Постройте их. Дзозен‑сан собирается провести им смотр. Потом возвращайтесь в лагерь. Марико‑сан, Анджин‑сан, следуйте за мной! – он крупно зашагал вниз по склону через ряды самураев, его помощники, Блэксорн и Марико пошли следом за ним.

– Постройте их на дороге. Снимите штыки! Половина людей тут же исполнила приказание, развернулась и стала опять спускаться вниз по склону. Нага и его двести пятьдесят самураев остались там, где они были, штыки все еще угрожающе были выставлены вперед. Дзозен рассвирепел:

– Что здесь происходит?

– Я считаю ваши оскорбления недопустимыми, – зло сказал Нага.

– Это вздор. Я не оскорблял вас или кого‑нибудь еще! Ваши штыки оскорбляют мое положение! Ябу‑сама!

Ябу повернул назад. Теперь он был с другой стороны самураев Торанаги.

– Нага‑сан, – холодно спросил он. – Что все это значит?

– Я не могу простить этому человеку оскорбления моего отца и меня.

– Он под защитой. Вы не можете трогать его сейчас! Он под знаком регентов!

– Прошу прощения, Ябу‑сама, но это дело между Дзозен‑саном и мною.

– Нет. Вы подчиняетесь моим приказам. Я приказываю вам отдать команду вашим людям вернуться в лагерь. Ни один человек не двинулся. Начался дождь.

– Прошу прощения, Ябу‑сан, но это дело между мной и Дзозен‑саном, и что бы ни случилось, я освобождаю вас от ответственности за мои действия и действия моих людей.

Сзади Наги один из людей Дзозена выхватил свой меч и замахнулся, собираясь ударить по его незащищенной спине. Залп из двадцати мушкетов туг же снес ему голову. Эти двадцать стрелявших встали на колено и начали перезаряжать ружья. Второй ряд приготовился стрелять.

– Кто приказал зарядить боевые патроны? – закричал Ябу.

– Я. Я, Ёси Нага‑нох‑Торанага!

– Нага‑сан! Я приказываю вам отпустить Небару Дзозена и его людей. Отправляйтесь в лагерь и будьте там до тех пор, пока я не проконсультируюсь с господином Торанагой по поводу вашего неподчинения!

– Конечно, вы информируете господина Торанагу, и карма есть карма. Но я сожалею, господин Ябу, что сначала умрет этот человек. Все они должны умереть. Сегодня!

Дзозен пронзительно закричал:

– Я под защитой регентов! Вы ничего не добьетесь, убив меня.

– Я отстою свою честь, не так ли? – сказал Нага. – Я расплачусь за ваши насмешки над моим отцом и за ваши оскорбления в мой адрес. Но вы все равно должны были погибнуть. Не так ли? Я не мог более ясно выразиться прошлой ночью. Сейчас вы видели атаку. Я не могу рисковать, дав Ишидо узнать все это, – его рука метнулась в сторону поля битвы, – весь этот ужас!

– Он уже знает! – выпалил Дзозен, радуясь своей дальновидности в предыдущий вечер, – он уже знает! Я отправил письмо, тайно, с почтовым голубем на рассвете! Вы ничего не добьетесь, убив меня, Нага‑сан!

Нага сделал знак одному из своих людей, старому самураю, который тут же вышел вперед и бросил задушенного голубя к ногам Дзозена. За ним на землю была брошена также отрубленная голова самурая Масумото, посланного Дзозеном вчера с письмом для Ишидо. Глаза были все еще открыты, губы растянуты в злобной гримасе. Голова покатилась. Она кувыркалась по камням, пока не остановилась у скалы.

Стон сорвался с губ Дзозена. Нага и все его люди засмеялись. Даже Ябу улыбнулся. Еще один самурай Дзозена сделал выпад в сторону Наги. Двадцать мушкетов выпалили по нему, и стоящий рядом с ним, который даже не двинулся, тоже упал смертельно раненым и забился в агонии.

Смех прекратился.

Оми сказал:

– Я прикажу своим людям атаковать, господин? Нам будет легко оттеснить Нагу.

Ябу вытер капли дождя с лица:

– Нет, этим ничего не добьешься. Дзозен‑сан и его люди уже мертвы, что бы я ни сделал. Это его карма, как и у Наги своя карма. Нага‑сан! – окликнул он, – последний раз приказываю вам отпустить их всех!

– Пожалуйста, извините меня, но я должен отказаться.

– Очень хорошо. Когда это все закончится, подайте мне рапорт.

– Да. Должны быть официальные свидетели, Ябу‑сама. Для господина Торанаги и господина Ишидо.

– Оми‑сан, вы останетесь. Вы подпишете свидетельство о смерти и подготовите его отправку. Нага‑сан и я подпишем его.

Нага указал на Блэксорна:

– Пусть он тоже останется. Тоже как свидетель. Он отвечает за их смерти. Он должен быть их свидетелем.

– Анджин‑сан, подойдите сюда! К Наге‑сану! Вы поняли?

– Да, Ябу‑сан. Я понял, но почему, простите?

– Быть свидетелем.

– Извините, не понимаю.

– Марико‑сан, переведите ему слово «свидетель» и что он должен свидетельствовать то, что здесь должно произойти, потом поезжайте за мной. – Пряча охватившее его огромное чувство удовлетворения, Ябу повернулся и уехал.

Дзозен пронзительно закричал:

– Ябу‑сама! Пожалуйста! Ябу‑самаааа!

* * *

Блэксорн наблюдал за происходящим. Когда все кончилось, он пошел домой. В доме была тишина, над деревней опустилась какая‑то завеса. Ванна, казалось, не помогла ему почувствовать себя чистым. Саке не удалило грязи изо рта. Благовония не перебили запаха смрада в ноздрях.

Позже за ним прислал Ябу. Атака была разобрана, момент за моментом. На разборе были Оми, Нага и Марико. Нага, как всегда, холодный, внимательный, редко комментирующий, спокойный заместитель командира. Никто из них, казалось, не был тронут тем, что случилось.

Они работали до захода солнца. Ябу предложил ускорить подготовку. Немедленно должна была быть создана вторая команда из пятисот человек. Через неделю еще одна.

Блэксорн шел домой один, ужинал в одиночестве, захваченный своим ужасным открытием: они не знали чувства греха, все они были без совести, даже Марико.

В эту ночь он не мог спать. Он вышел из дома. Шквальные порывы ветра срывали пену с гребней волн, гремели обломками деревенских построек. Собаки выли, задрав головы вверх или рыскали в поисках съестного. Крыши из рисовой соломы шевелились, словно живые существа. Громыхали ставни, мужчины и женщины, молчаливые, как призраки, старались закрыть и закрепить их. Был высокий прилив. Все рыбацкие лодки находились гораздо выше обычного. Все было задраено. Он прошелся берегом, потом повернул к своему дому, ему пришлось идти, согнувшись, против ветра. На дороге никого не было. Хлынул дождь, и он вскоре весь промок.

Фудзико ждала его на веранде, ветер налетал на нее, трепал пламя в масляной лампе с абажуром. Никто не спал. Слуги сносили ценные вещи в низкую глинобитную постройку на заднем дворе.

Шторм пока еще не достиг угрожающей силы.

Черепица на коньке крыши свободно изгибалась под натиском ветра, вся крыша ходила ходуном. Одна пластинка черепицы соскользнула и разбилась с громким стуком. Слуги засуетились, некоторые приготовили ведра с водой, другие пытались починить крышу. Старый садовник Ёки‑я с помощью детей привязывал хрупкие кусты и деревца к бамбуковым колам.

На дом обрушился еще один шквал.

– Похоже, скоро сдует нас всех, Марико‑сан.

Она не ответила, ветер трепал одежды на ней и Фудзико, выдувал слезы из глаз. Он посмотрел на деревню. Теперь повсюду летали обломки. Ветер прорвался через щель в бумажных седзи одной из жилых комнат, и вся стена исчезла, оставив только решетчатый каркас. Противоположная стена рассыпалась, затем обрушилась крыша.

Блэксорн беспомощно повернулся, и тут ветром уничтожило седзи в его комнате. Эта стена исчезла, то же произошло с противоположной. Скоро все стены покрылись клочьями бумаги. Дом стал прозрачным, но опоры устояли и черепичная крыша не сдвинулась. Постели, фонари и маты раскидало и понесло в разные стороны, слуги гонялись за ними.

Шторм разрушил стены всех домов в деревне. Некоторые из домов были уничтожены полностью. Тяжело пострадавших не было. На рассвете ветер утих, и мужчины и женщины начали восстанавливать свои дома.

К обеду стены дома Блэксорна были восстановлены, половина деревни также имела нормальный вид. Легкие решетчатые стены требовали немного работы. Черепичные и соломенные крыши требовали большего труда, но он видел, как люди помогали друг другу, работали весело, быстро и с большой сноровкой. Мура бегал по деревне, советуя, командуя, давая поручения и проверяя. Он поднялся на холм, чтобы посмотреть, как идут дела.

– Мура, вы сделали… – Блэксорн искал слова, – вы очень легко с этим справляетесь.

– Ах, спасибо, Анджин‑сан. Нам повезло, что не было пожаров.

– Вы часто гореть?

– Извините: «У вас часто бывают пожары?»

– У вас часто бывают пожары? – повторил Блэксорн.

– Да. Но я приказал деревне приготовиться. Приготовиться, вы понимаете?

– Да.

– Когда налетают эти бури… – Мура замер и глянул через плечо Блэксорна, потом он низко поклонился.

К ним подходил своей легкой подпрыгивающей походкой Оми, его глаза дружески смотрели только на Блэксорна, как будто Мура вообще не существовал.

– Доброе утро, Анджин‑сан, – сказал он.

– Доброе утро, Оми‑сан. У вас дома все в порядке?

– Все нормально. Спасибо, – Оми посмотрел на Муру и грубо сказал: – Люди должны ловить рыбу или работать на полях. Женщины тоже. Ябу‑сама увеличил налоги. Вы хотите опозорить меня перед ним своей ленью?

– Нет, Оми‑сан. Пожалуйста, извините меня. Я сейчас же распоряжусь.

– Этого вообще не следовало говорить. В следующий раз я не буду разговаривать.

– Я прошу прощения за мою глупость, – Мура торопливо ушел.

– У вас сегодня все нормально, – сказал Оми Блэксорну, – а ночь прошла спокойно?

– Сегодня все нормально, спасибо. А как у вас?

Оми говорил очень долго. Блэксорн не ухватывал всего сказанного, только отдельные слова то тут, то там, как это было и в разговоре Оми с Мурой.

– Простите, я не понял.

– Отдыхаете? Как вам показалось вчера? Атака? Учебный бой?

– Ах, понятно. Да, я думаю, все прошло хорошо.

– А свидетельство?

– Простите?

– Выступление свидетелем? Ронин Небару Дзозен и его люди? Уже забыли? – Оми изобразил удар штыком и засмеялся. – Вы были свидетелем их смерти. Смерти! Вы понимаете?

– Ах, да. Честно говоря, Оми‑сан, я не люблю убийства.

– Карма, Анджин‑сан.

– Да, карма. Сегодня будут учения?

– Да. Но Ябу‑сама хочет поговорить с вами. Позже. Понимаете, Аджин‑сан? Только поговорить, – терпеливо повторил Оми.

– Только поговорить. Понял.

– Вы начинаете очень хорошо говорить на нашем языке.

– Спасибо. Трудно. Мало времени.

– Да. Но вы умный человек и очень стараетесь. Это важно. У вас будет время, Анджин‑сан, не беспокойтесь, я вам помогу, – Оми видел, что многое из того, что он говорит, не доходит до Блэксорна, но не обращал на это внимания, так как Блэксорн все равно улавливал суть, – я хочу быть вашим другом, – потом повторил это более отчетливо, – вы понимаете?

– Друг? Я понимаю «друг».

Оми показал на себя, потом на Блэксорна:

– Я хочу быть вашим другом.

– Спасибо. Очень польщен.

Оми снова улыбнулся, поклонился как равный равному и ушел.

– Дружить с ним? – пробормотал Блэксорн, – он забыл? Я не забыл.

– Ах, Анджин‑сан, – сказала Фудзико, подбегая к нему, – вам не хочется поесть? За вами скоро пришлет Ябу‑сама.

– Да, спасибо. Много разрушать? – спросил он, указывая на дом.

– Извините меня, но вам следует говорить: «Много разрушений?»

– Много разрушений?

– Фактически ничего не пострадало, Анджин‑сан.

– Хорошо. Много пострадать?

– Извините меня, но нужно сказать: «Много раненых?»

– Спасибо. Раненых много?

– Нет, Анджин‑сан. Никто не ранен.

Внезапно Блэксорн устал от постоянных поправок.

– Я голод. Давайте есть!

– Да, сейчас. Но извините, вам следует сказать: «Я голоден». – Она дождалась, пока он не сказал правильно, и убежала.

Он сел на веранде и стал следить за Ёки‑я, старым садовником, собиравшим обломки и опавшие листья. Он видел женщин и детей, приводящих в порядок деревню, и лодки, выходящие в море из гавани. Остальные жители деревни потянулись на поля, хотя ветер и мешал им. «Хотел бы я знать, какие налоги они платят, – спросил он себя, – мне бы не хотелось быть здешним крестьянином. Да и не только здесь – нигде».

На рассвете он был поражен кажущимся опустошением деревни. – Такой шторм вряд ли повредил бы дом в Англии, – сказал он Марико. – Конечно, это был сильный шторм, но не самый мощный. Почему бы вам не строить дома из камня или кирпича?

– Из‑за землетрясений, Анджин‑сан. Любое каменное здание, конечно, было бы расколото и обрушилось бы, возможно, убив или ранив его обитателей. При нашем типе построек повреждений мало. Вы посмотрите, как быстро все будет восстановлено.

– Да, но они пожароопасны. И что случится, когда начнутся большие ветры? Тайфуны?

– Тогда будет очень плохо.

Она рассказала о тайфунах и сезонах тайфунов – с июня до сентября, иногда они начинаются раньше, иногда позже. И о других природных катастрофах.

Несколько дней назад произошло небольшое землетрясение. С жаровни упал котелок и перевернулся, но угли были сразу потушены. Один дом в деревне был охвачен огнем, но, к счастью, огонь не успел распространиться. Блэксорн никогда не видел такой ожесточенной схватки с огнем. В деревне мало кто обратил на этот случай внимание. Они только посмеялись и продолжали заниматься своими делами.

– Почему люди смеялись?

– Мы считаем, что стыдно и невежливо показывать сильные чувства, особенно страх, так что мы прячем их в смехе или улыбке, хотя мы не должны показывать и этого.

«Некоторые из вас показывают», – подумал Блэксорн.

Показал это Небару Дзозен. Он умирал недостойно, плача от страха, прося его помиловать. Убивали его медленно и жестоко. Ему разрешили бежать, потом аккуратно проткнули штыком среди общего смеха, снова заставили бежать и подрезали поджилки. После этого ему позволили уползти, потом медленно вспороли живот, пока он кричал, а кровь и слизь вытекали из него, и так оставили умирать.

После него Нага обратил внимание на остальных самураев. Трое людей Дзозена тут же встали на колени, обнажили свои животы, поставили перед собой короткие мечи, чтобы совершить сеппуку. Трое их товарищей встали сзади них как помощники, обнажив длинные мечи, они взяли их обеими руками. Нага и его люди их больше не трогали. Как только самураи, стоящие на коленях легли на свои мечи, они вытянули шеи, и три меча, опустившись, одним ударом отрубили им головы. В упавших головах клацнули зубы, и все стихло. Тут же налетели мухи.

После этого на колени встали еще два самурая, последний из оставшихся стоял наготове как помощник. Первый из вставших на колени был обезглавлен тем же способом, что и его товарищи, как только опустился на нож. Другой сказал: – Нет. Я, Хирасаки Кенко, знаю как умирать – как следует умирать самураю.

Кенко был гибкий молодой человек, надушенный и миловидный, бледнолицый, волосы его были хорошо смазаны маслом и плотно заплетены в косичку. Он почтительно взялся за свой меч и частично обмотал лезвие поясом, чтобы удобней было держаться за него рукой.

– Я осуждаю смерть Небару Дзозен‑сана и этих его людей, – твердо сказал он, кланяясь Наге. Он кинул последний взгляд на небо и в последний раз ободряюще улыбнулся своему помощнику: «Сайонара, Тадео». После этого он глубоко погрузил свой нож с левой стороны себе в желудок. Он обеими руками сделал полный разрез поперек, вынул его и глубоко погрузил его снова, как раз над пахом и резко рванул вверх в полном молчании. Его вспоротые внутренности вывалились на колени, и, когда его ужасно искаженное агонией лицо ткнулось вперед, помощник опустил вниз свой меч, блеснувший широкой дугой.

Нага сам поднял за косичку голову этого самурая, отер ее от грязи и закрыл глаза. Потом он приказал своим людям проследить, чтобы голова была вымыта, упакована и отправлена Ишидо со всеми почестями, с полным отчетом о мужестве Хирасаки Кенко.

Последний самурай опустился на колени. Не было никого, кто бы помог ему совершить сеппуку. Он тоже был молод. Его пальцы дрожали, его охватил страх. Дважды он выполнял свои обязанности по отношению к своим товарищам, дважды рубил головы с большим искусством, спасая их от пытки болью и позора страха. И только что он ждал смерти своего любимого друга, который умер, как полагается самураю, принеся себя в жертву в гордой тишине, потом он опять рубил чисто, с совершенным искусством. Он никогда не убивал до этого случая.

Он направил глаза на меч, обнажил живот и молил богов послать ему мужество его любовника. Навернулись слезы, но усилием воли он стянул лицо в замершую улыбающуюся маску, развязал свой пояс и обмотал им часть лезвия. Поскольку юноша честно выполнял свой долг, Нага сделал знак своему заместителю.

Самурай вышел вперед и поклонился, представившись по всем правилам: – Осараги Нампо, капитан девятого легиона господина Торанаги. Почту за честь быть вашим помощником.

– Икимо Тадео, первый офицер, вассал господина Ишидо, – ответил юноша, – Спасибо. Я почту за честь принять вашу помощь.

Смерть его была быстрая, безболезненная и почетная.

Головы были подобраны. Потом вновь вернулся к жизни Дзозен. Его руки судорожно пытались заправить кишки обратно в живот.

Его оставили собакам, которые пришли из деревни.

Дата добавления: 2015-07-12