Глава Двадцать Третья

– Анджин‑сан, Анджин‑сан!

В полубессознательном состоянии он позволил Марико помочь ему выпить саке. Колонна остановилась, коричневые тесно стояли вокруг паланкина с зашторенными окнами, сопровождающие их серые стояли впереди и сзади. Бунтаро крикнул одной из служанок, она немедленно достала бутылку из грузовой корзины, приказал своей личной страже не подпускать никого к паланкину Киритсубо‑сан и заторопился к Марико.

– С Анджин‑саном все в порядке?

– Да, да, думаю, что да, – ответила Марико. Ябу присоединился к ним.

Стараясь избавиться от капитана серых, Ябу сказал небрежно:

– Мы можем пойти, капитан. Оставим здесь несколько человек и Марико‑сан. Когда чужеземец придет в себя, она и остальные смогут пойти за нами.

– При всем моем к вам уважении, Ябу‑сан, мы должны подождать. Мне поручено передать вас всех на галеру в целости и сохранности. Всех вместе, – сказал ему капитан.

Они все посмотрели на Блэксорна, поперхнувшегося вином.

– Спасибо, – проворчал он. – Мы в безопасности? Кто еще знает, что…

– Мы в безопасности! – умышленно прервала она его. За ней стоял капитан, и она не доверяла ему. – Анджин‑сан, вы теперь в безопасности, и нет нужды беспокоиться. Понимаете? У вас был своего рода припадок. Только поглядите вокруг – вы в безопасности!

Блэксорн сделал как она велела. Он увидел капитана и серых и понял. Теперь к нему быстро возвращались силы, ему помогло вино.

– Извините, сеньора. Это была просто паника. Я, видимо, старею: часто теряю рассудок и никогда потом не могу вспомнить, что случилось. Разговор на португальском утомителен, правда? – Он перешел на латынь. – Они не поймут?

– Наверняка.

– Этот язык легче?

– Возможно, – сказала она, обрадовавшись, что он понял, что нужна осторожность, даже используя латынь, которая была для японцев почти непонимаемым и невыучиваемым языком, за исключением нескольких человек в империи.

Их обучали иезуиты, и большинство из них готовилось к карьере священника. Она была единственной женщиной во всем их мире, которая могла говорить, и читать, и писать по‑португальски и на латыни.

– Оба языка трудны, в каждом своя опасность.

– Кто еще знает об «опасности»?

– Мой муж и тот, кто руководит нами.

– Вы уверены?

– Все указывает на это.

Капитан серых беспокойно задвигался и что‑то сказал Марико.

– Он спрашивает, здоров ли ты, не пострадали ли руки и ноги. Я сказала, что нет. Они тебя вылечат.

– Да, – сказал он, переходя на португальский язык. – У меня часто бывают приступы. Если кто‑нибудь ударяет меня по лицу, я схожу с ума. Извините. Никогда не помню, что при этом происходит. Это перст Божий. – Он увидел, что капитан сосредоточенно смотрит на их губы, и подумал: «Попался, негодяй, бьюсь об заклад, ты понимаешь португальский!»

Соно, служанка, наклонилась к занавеске паланкина. Она послушала и вернулась к Марико.

– Извините, Марико‑сан, но моя хозяйка спрашивает, если этому сумасшедшему лучше, может, мы пойдем дальше? Она спрашивает, не дадите ли вы ему свой паланкин, а то моя хозяйка беспокоится, успеем ли мы до прилива. Все эти беспокойства с сумасшедшим еще больше ее расстроили. Но, зная, что сумасшедшие только наказаны богами, она будет молиться за возвращение ему здоровья и лично даст лекарства, чтобы вылечить его, сразу как только мы окажемся на борту. Марико перевела.

– Да. Я уже поправился. – Блэксорн встал и зашатался.

Ябу прокричал команду.

– Ябу‑сан говорит, что вы поедете в паланкине, Анджин‑сан. – Марико улыбнулась, когда он начал протестовать. – Я действительно очень сильна, и вам не стоит беспокоиться, я пойду около вас, и вы можете поговорить, если вам захочется.

Он позволил им отнести себя в паланкин. Они сразу же тронулись дальше. Качающийся паланкин успокаивал, и он утомленно откинулся на спину. Дождавшись, пока капитан серых ушел во главу колонны, он прошептал на латыни, предупреждая ее:

– Этот центурион понимает какой‑то другой язык.

– Да. И я думаю, что кое‑что на латыни тоже, – ответила она шепотом так же спокойно. Минуту она шла молча. – Если говорить серьезно, то вы смелый человек. Благодарю вас за то, что вы спасли его.

– Вы еще более смелы.

– Нет, Господь Бог поставил меня на эту стезю и позволил мне быть немного полезной. Я еще раз благодарю вас.

Город ночью был прекрасен. В богатых домах было много цветных фонарей, масляных ламп и свечей, висящих над воротами и в садах, седзи просвечивали восхитительными цветами. Даже бедные дома были приукрашены просвечивающими седзи. Фонари освещали путь пешеходов, и носильщиков, и самураев, едущих верхом.

– Мы сжигаем в наших лампах в домах масло, а также используем свечи, но с наступлением ночи многие ложатся спать, – объяснила Марико, пока они двигались по городским улицам, извилистым и неровным; пешеходы кланялись, а очень бедные стояли на коленях, пока они не проходили; море блестело в лунном свете.

– У нас то же самое. Как вы готовите? На дровах? – К Блэксорну быстро возвращались силы, и его ноги больше не казались мягкими, как желе. Она отказалась сесть обратно в паланкин, поэтому он лежал там, наслаждаясь свежим воздухом и разговором.

– Мы пользуемся жаровнями с древесным углем. Мы не употребляем такую пищу, как вы, поэтому наша готовка более простая. Просто рис и немного рыбы, в основном сырой или сваренной на древесном угле, с острым соусом и маринованными овощами, может быть, немного супу. Без мяса, мясо – никогда. Мы умеренные люди, мы должны быть такими, так как у нас мало земли, может быть, только пятую часть ее можно возделывать, и нас очень много. У нас считается достоинством быть умеренным даже в пище, которую мы съедаем.

– Вы смелая. Я благодарю вас. Стрелы не полетели потому, что вы защищали меня своей спиной.

– Нет, капитан. Это произошло по воле Бога.

– Вы смелая и красивая.

С минуту она шла молча. «Никто и никогда не называл меня раньше красивой, никто, – подумала она, – Я не смелая и не красивая, мечи красивы, честь красива».

– Мужество красиво, и вы имеете его в избытке.

Марико не ответила. Она вспоминала это утро и все дьявольские слова и дьявольские мысли. Как человек может быть таким смелым и таким глупым, таким мягким и таким жестоким, таким сердечным и таким отвратительным – все в одно и то же время? Анджин‑сан был безгранично смел, когда отвлекал внимание Ишидо от паланкина, очень умен, когда притворялся сумасшедшим, и таким образом вытащил Торанагу из этой западни. Как умно со стороны Торанаги скрыться таким образом! «Но будь осторожна, Марико, – предупреждала она себя. – Думай о Торанаге, а не об этом незнакомце. Помни, что он дьявол, и останови эту влажную теплоту в бедрах, которой у тебя раньше никогда не появлялось, об этой теплоте говорят куртизанки, ее описывают иллюстрированные порнографические книжки».

– А, – сказала она. – Мужество красиво, и вы имеете его в избытке. – Тут она опять перешла на португальский. – Латынь такой утомительный язык.

– Вы учили его в школе?

– Нет, Анджин‑сан, это было позднее. После замужества я жила далеко на севере довольно долгое время. Я была одна, если не считать служанок и крестьян, и единственные книги, которые у меня были, это на португальском и латыни – грамматика и религиозные книги, а также Библия. За изучением языков очень быстро проходит время, оно хорошо занимало ум. Я была очень счастлива.

– А где был ваш муж?

– На войне.

– Сколько времени вы были одна?

– Мы говорим, что время не имеет единой меры, это время может быть как заморозок, или молния, или слеза, или осада, или шторм, или заход солнца, или даже как скала.

– Это очень умно сказано, – заметил он. Потом добавил: – Ваш португальский очень хорош, сеньора. И ваша латынь. Лучше, чем у меня.

– У вас медоточивый язык, Анджин‑сан!

– Это хонто!

– «Хонто» хорошее слово. Хонто – это то, что однажды в деревню забрел святой отец. Мы были похожи на две потерявшиеся души. Он оставался четыре года и очень помог мне. Я рада, что я могу свободно говорить, – сказала она без жеманства. – Мой отец хотел, чтобы я выучила языки. Он считал, что мы должны знать дьявола, с которым нам придется иметь дело.

– Он был мудрый человек.

– Нет. Не мудрый.

– Почему?

– Когда‑нибудь я расскажу вам его историю. Она печальная.

– Почему вы были одна целую скалу времени?

– Почему вы не отдыхаете? Нам еще предстоит долгий путь.

– Вы хотите в паланкин? – Он снова собрался встать, но она покачала головой.

– Нет, спасибо. Пожалуйста, оставайтесь где сидите. Мне нравится идти пешком.

– Хорошо. Но вы не хотите больше поговорить?

– Если вам хочется, мы можем поговорить. Что бы вы хотели узнать?

– Почему вы были одна целую скалу времени?

– Меня отослал мой муж. Мое присутствие раздражало его. Он имел полное право так сделать. Он оказал мне честь, не разведясь со мной. Потом он оказал мне даже еще большую честь, приняв обратно меня и моего сына. – Марико взглянула на него. – Моему сыну уже пятнадцать лет. Я уже старая дама.

– Я не верю вам, сеньора.

– Это хонто.

– Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?

– Много, Анджин‑сан. Очень много. Мы говорим: возраст подобен заморозку, или осаде, или заходу солнца, иногда даже скале, – Она засмеялась.

«В ней все так изящно», – подумал он, зачарованный ею.

– О, почтенная госпожа, старость выглядит миловидно,

– Женщин, Анджин‑сан, большой возраст никогда не красит.

– Вы мудры так же, как и красивы. – Латынь пришла легко, и хотя она звучала более формально и более возвышенно, но была и более интимна. «Следи за собой», – подумал он.

«Никто не называл меня красивой раньше, – повторила она про себя. – Я хотела бы, чтобы это было правдой».

– Здесь не принято обращать внимание на женщин, принадлежащих другим мужчинам, – сказала она. – Наши обычаи очень строги. Например, если замужнюю женщину застанут наедине с мужчиной в комнате с закрытой дверью – тем более, если они одни ведут интимную беседу, – по закону ее муж, или его брат, или его отец имеют право сразу же убить ее. Если девушка незамужняя, отец может в любой момент сделать с ней все, что захочет.

– Это нечестно и нецивилизованно, – сказал он, но минуту спустя пожалел об этом.

– Мы считаем себя вполне цивилизованными, Анджин‑сан. – Марико была рада, что ее обидели, так как это разрушало охватившее ее очарование этим человеком и рассеивало всю возникшую между ними теплоту, – Наши законы очень мудры. Есть достаточно много женщин, свободных и незанятых, которые встречаются повсюду, чтобы мужчина мог выбрать себе любую. Это, правда, защита для женщин. Обязанности жены – только по отношению к мужу. Будьте терпеливым, вы еще увидите, как мы цивилизованны и развиты. У женщин свое место, у мужчин свое. Мужчина может иметь только одну законную жену одновременно и, конечно, много наложниц, но женщины у нас имеют намного больше свободы, чем испанские или португальские дамы – судя по тому, что мне рассказывали. Мы можем свободно ходить, куда захотим и когда захотим. Мы можем оставить наших мужей, и если захотим, – развестись с ними. Мы можем отказаться выйти замуж, если захотим. Мы владеем собственным состоянием и имуществом, нашими телами и нашим духом. Мы имеем большие полномочия, если захотим. Кто следит за вашим состоянием, за деньгами в вашем доме?

– Я, естественно.

– Здесь жена присматривает за всем. Деньги для самурая ничто. Настоящий мужчина их презирает. Я веду все дела моего мужа. Он принимает все решения. Я только выполняю его желания и оплачиваю его счета. Это оставляет его абсолютно свободным для выполнения долга перед господином, что является его единственной обязанностью. О да, Анджин‑сан, вы должны быть очень терпеливы, прежде чем сможете начать критиковать.

– Это была не критика, сеньора. Просто мы верим в священность жизни: никто не может так просто убить человека, без решения законного суда – суда по законам королевы.

Она не позволила себе смягчиться.

– Вы говорите много вещей, которые я не понимаю, Анджин‑сан. Разве вы не сказали «нечестно и нецивилизованно»?

– Да.

– Тогда это как раз и есть критика, не так ли? Господин Торанага просил меня сказать вам, что нехорошо критиковать не зная. Вы должны помнить о нашей цивилизации, нашей культуре, которым уже тысячи лет. Три тысячи из них подтверждены документами. О да, мы древний народ. Такой же древний, как тот, что населяет Китай. На сколько веков назад уходит ваша культура?

– Не так на много, сеньора.

– Наш император, Го‑Нидзи, сто седьмой представитель одной непрерывной династии, прямо восходит к Джимму‑Тенно, первому обитателю земли, который был потомком пяти поколений земных духов и перед ними семи поколений небесных духов, которые произошли от Ку‑Куни‑токо‑таси‑нох‑Микото – самого первого духа, который появился, когда небо откололось от небес. Даже Китай не может сказать, что у него такая история. Сколько поколений нынешние ваши короли правят вами?

– Наша королева третья из династии Тюдоров, сеньора. Но она старая и бездетная, так что эта династия прекращается.

– Сто семь поколений до богов, Анджин‑сан, – гордо повторила она.

– Если вы верите в это, как вы можете при этом говорить, что вы католичка? – Он увидел, как она вскинула голову, потом пожала плечами.

– Я только десять лет христианка и, следовательно, новичок, хотя и верю в христианского Бога, в Бога‑отца, и Сына, и Святого Духа, всем своим сердцем, но наш император выше всего. Да, я христианка, но прежде всего я японка.

«Не ключ ли это ко всем вам? Что прежде всего вы японцы? – спросил он себя. Он смотрел на нее, удивленный тем, что она сказала. – Их обычаи безумны! Деньги ничего не значат для настоящего мужчины? Это объясняет, почему Торанага был так презрителен, когда я упомянул о деньгах при первой встрече. Сто семь поколений? Невозможно! Немедленная смерть только за то, что ты без всяких задних мыслей побыл в закрытой комнате с женщиной? Это варварство – открытое приглашение к убийству. Они защищают и восхищаются убийцей! Разве это не то, что сказал Родригес? А то, что сделал Оми‑сан? Разве он не так убил того крестьянина? Клянусь кровью Христа, я не думал об Оми все эти дни. И о деревне, и о погребе, и как я стоял перед ним на коленях. Забыть его, послушаться ее, быть терпеливым, как она сказала, расспрашивать ее, так как она поможет найти, чем можно привлечь Торанагу для исполнения твоего плана. Теперь Торанага абсолютно у тебя в долгу. Ты спас его. Он знает это, все знают это. Разве она не благодарила тебя за его спасение, не за свое?»

Колонна двигалась к морю через город. Он заметил, как шагает Ябу, и моментально вспомнил крики Пьетерсуна. «Всему свое время», – пробормотал он, больше для себя.

– Да, – говорила Марико. – Вам, должно быть, очень трудно. Наш мир так отличается от вашего. Очень отличается, но очень мудро устроен. – Она смутно видела фигуру Торанаги в паланкине и снова поблагодарила Бога за его спасение. Как объяснить чужеземцу, как поблагодарить его за мужество? Торанага приказал ей объясниться, но как?

– Позвольте мне рассказать вам свою историю, Анджин‑сан. Когда я была молодой, мой отец был генералом у дайме по имени Города. В то время господин Города был не великим диктатором, а дайме, все еще борющимся за власть. Мой отец пригласил этого Городу и его главных вассалов на пиршество. У него никогда не было так, чтобы не было денег для покупки продуктов, саке, лаковой посуды и татами, которых требовал такой визит согласно обычаю. Если вы думаете, что моя мать была плохо воспитана, то это не так. Каждая крупинка доходов моего отца шла на его вассальных самураев, и хотя официально ему полагалось содержать всего лишь четыре тысячи самураев, ужимаясь, экономя и манипулируя, мать добивалась того, что он выставлял на войну пять тысяч триста воинов, к славе своего сеньора. Мы, его семья, – мать, наложницы отца, братья и сестры, – питались очень скудно. Но что из того? Мой отец и его люди имели самое лучшее оружие и самых хороших лошадей и самое лучшее отдавали их хозяину.

Да, для этого пиршества денег не хватало, поэтому моя мать поехала к мастерам по парикам в Киото и продала свои волосы. Я помню, что они, как расплавленная черная лава, свисали до копчика. Но она продала их. Парикмахеры тут же срезали все волосы, а ей дали дешевый парик, и она купила все необходимое и спасла честь моего отца. Ее обязанностью было оплачивать счета, и она платила. Она выполнила свои обязанности. Для нас наш долг очень важен.

– А что сказал он, ваш отец, когда обнаружил это?

– Что он мог сказать, кроме как поблагодарить ее? Ее обязанность была найти деньги. Спасти его честь.

– Она, видимо, очень любила его.

– Любовь – христианское слово, Анджин‑сан. Любовь – христианское понятие, христианский идеал. У нас нет слова «любовь» в вашем понимании. Обязанность, верность, честь, уважение, желание, эти слова и мысли – это то, что есть у нас и в чем мы нуждаемся. – Она взглянула на него и вопреки своим желаниям снова представила тот момент, когда он спас Торанагу, а вместе с ним и ее мужа. «Никогда не забуду, что они попались там в ловушку и погибли бы, если бы не этот человек».

Она убедилась, что вокруг никого нет.

– Почему вы это сделали?

– Не знаю. Может быть, потому… – Он остановился. Так много можно было бы сказать. «Может быть, потому, что Торанага был беспомощен, а я не хотел, чтобы меня изрубили на куски… Потому, что, если бы его обнаружили, нас бы всех в этой суматохе захватили. Потому что я знал то, чего не знал никто, кроме меня, и я должен был вести эту игру… Потому, что я не хотел умереть – слишком много нужно сделать, чтобы я мог потерять жизнь, а Торанага единственный, кто может вернуть мне корабль и свободу».

Вместо этого он ответил по‑латыни:

– Отдайте Цезарю Цезарево.

– А, – сказала она и добавила на том же языке: – А, вот это и я пыталась выразить. Цезарю – Цезарево, а Богу – Богово. То же с нами. Бог есть Бог, и наш император – от Бога. И Цезарь есть Цезарь, и его надо почитать как Цезаря. Ты мудр. Иногда мне кажется, что ты понимаешь больше, чем говоришь.

«А ты не делаешь того, чего клялся никогда не делать? – спросил себя Блэксорн. – Ты не играешь в лицемера? И да, и нет. Я им ничем не обязан. Я пленник. Они украли мой корабль и мои товары, убили одного моего человека. Они варвары – ну, часть из них варвары, а остальные католики. Я ничем не обязан варварам и католикам. Но тебе хотелось бы лечь с ней в постель, и ты говорил ей комплименты, не так ли? А впрочем, к черту всякие мысли!»

Теперь море было уже гораздо ближе, в полумиле. Он мог видеть много кораблей, среди них был и португальский фрегат с ходовыми огнями. Он был идеальной добычей. «С двадцатью отчаянными ребятами я бы мог захватить его». Он повернулся к Марико. Странная женщина со странной семьей. Чем она провинилась перед Бунтаро – этим павианом? Как она могла лечь с ним в постель или выйти за него замуж? Что такое «печаль»?

– Сеньора, – сказал он, придав своему голосу нежность, – ваша мать, должно быть, редкая женщина. Совершить такое!

– Да. Но за то, что она сделала, она будет жить вечно. Теперь она – легенда. Она была самураем, как мой отец был самураем.

– Я думал, что самураем может быть только мужчина.

– О нет, Анджин‑сан. Мужчины и женщины одинаково самураи, воины с ответственностью перед своим господином. Моя мать была настоящим самураем, ее ответственность перед мужем была выше всего.

– Она теперь в вашем доме?

– Нет. Ни она, ни мой отец, никто из моих братьев, сестер или еще кто из семьи… Я последняя в моем роду.

– Это был несчастный случай?

Марико внезапно почувствовала усталость. «Я устала говорить по‑латыни и на этом мерзко звучащем португальском языке и устала быть учителем, – сказала она себе. – Я не учитель. Я только женщина, которая знает свои обязанности и хочет мирно их выполнять. Я не хочу больше этой теплоты в лоне и этого мужчину, который так сильно выводит меня из равновесия. Я не хочу его».

– В некотором роде это была катастрофа, Анджин‑сан. Когда‑нибудь я расскажу вам о ней. – Она немного ускорила шаг и отошла от него, ближе к другому паланкину. Обе служанки нервно улыбнулись ей.

– Нам еще далеко, Марико‑сан? – спросила Соно.

– Надеюсь, что не очень, – ответила она успокаивающе. Командир серых внезапно появился из темноты с другой стороны паланкина. Она прикинула, что из того, что она сказала Анджин‑сану, он смог подслушать.

– Вам не хочется сесть в паланкин, Марико‑сан? Вы не устали? – спросил он.

– Нет, нет, спасибо. – Она умышленно замедлила шаг, отвлекая его от паланкина Торанаги. – Я вовсе не устала.

– Как себя ведет чужеземец? Он не надоел вам?

– О нет, он вроде бы успокоился.

– О чем вы говорили?

– О разных вещах. Я пыталась объяснить ему наши законы и обычаи. – Она обернулась в сторону главной башни замка, которая высилась над ними на фоне неба, – Господин Торанага просил меня попытаться вразумить его.

– Ах да, господин Торанага, – капитан взглянул на замок, потом снова на Блэксорна. – Почему господин Торанага так заинтересован в нем, госпожа?

– Я не знаю. Думаю, что из‑за его необычности. Они завернули за угол, вышли на другую улицу с домами за садовыми стенами. Народу кругом было мало. С другой стороны были верфи и море. Мачты вырастали над домами, воздух был насыщен запахом морских водорослей.

– А о чем вы еще говорили?

– У них есть очень странные идеи. Они все время думают о деньгах.

– Говорят, у них весь народ состоит только из пиратов‑торговцев. Среди них нет самураев. А что от него хочет господин Торанага?

– Извините, но я не знаю.

– Ходят слухи, что он христианин, он говорит, что он христианин. Это так?

– Но он не такой христианин, как мы. Вы христианин, капитан?

– Мой хозяин христианин, поэтому и я христианин. Мой хозяин господин Кийяма.

– Я имею честь хорошо его знать. Он оказал моему мужу честь, обручив одну из своих внучек с моим сыном.

– Да, я знаю, госпожа Тода.

– Господину Кийяме теперь лучше? Я так поняла, что доктора не позволяют ему ни с кем видеться?

– Я не видел его уже неделю. Никто из нас. Может быть, это китайский сифилис. Спаси его, Боже, от этого и прокляни всех китайцев! – Он зло посмотрел в сторону Блэксорна. – Доктора говорят, что чужеземцы принесли эту заразу в Китай, в Макао и оттуда к нашим берегам.

– Мы все в руках Бога, – сказала она по‑латыни.

– Ита, амен, – ответил по‑латыни капитан – и выдал себя.

* * *

Блэксорн тоже заметил этот его промах, увидел вспышку гнева на лице капитана и услышал, как он что‑то сквозь зубы говорит Марико. Он вышел из паланкина и подошел к ним сзади.

– Если ты говоришь по‑латыни, центурион, тогда было бы очень любезно с твоей стороны немного поговорить и со мной. Я хочу побольше узнать о твоей великой стране.

– Да, я могу говорить на этом языке, иностранец.

– Это не мой язык, центурион, но это язык церкви и всех образованных людей в мире. Ты хорошо говоришь на нем. Как и когда ты научился?

Кортеж обогнал их, и все самураи, и серые и коричневые, следили за ними. Бунтаро, шедший около паланкина Торанаги, остановился и повернулся. Капитан поколебался, потом зашагал дальше, и Марико обрадовалась, что Блэксорн присоединился к ним. Они молча шли какое‑то время.

– Центурион бегло говорит по‑латыни, очень хорошо, не так ли? – сказал Марико Блэксорн.

– Да, действительно. Ты учил его в семинарии, центурион?

– Ты тоже, иностранец, – сказал капитан с холодком, не обращая на нее внимания, он не любил вспоминать семинарию в Макао, куда его ребенком отправили по распоряжению Кийямы учиться языкам. – Теперь, когда мы говорим напрямую, скажи мне откровенно, почему ты спросил у этой госпожи: «Кто еще знает…» Кто еще знает что?

– Я не могу вспомнить. Я отвлекся.

– А, отвлекся? Да? Тогда почему ты сказал: «Цезарю – Цезарево»?

– Это была только шутка. Я обсуждал с этой госпожой, кто сочиняет эти истории с картинками, которые иногда трудно понять.

– Да, тут надо многое понять. Что погнало тебя, сумасшедшего, к воротам? И почему ты так быстро оправился от припадка?

– Это произошло с Божьей помощью.

Они шли около паланкина; капитан был взбешен тем, что он так легко попался. Его предупреждал господин Кийяма, его хозяин, что эта женщина очень умна: «Не забывай, что она несет в себе эту склонность к измене, а пират – это отродье сатаны. Следи, слушай и запоминай. Может быть, она выдаст себя и в дальнейшем станет свидетелем против Торанаги перед регентами. Убей пирата в тот момент, когда начнется стычка с засадой».

Стрелы вылетели из ночи, и первая же из них вонзилась в горло капитану. Чувствуя, как его легкие наполняются кровью, а смерть надвигается на него, он в последний момент с удивлением подумал, почему засада оказалась здесь, а не на следующей улице, ближе к верфи, и почему атака была направлена на них, а не на пирата.

Другая стрела попала в стойку паланкина в дюйме от головы Блэксорна. Две стрелы пронзили закрытые занавеси паланкина Киритсубо впереди, а другая попала служанке Азе в грудь. Когда она вскрикнула, носильщики бросили паланкины и присели в темноте. Блэксорн повернулся кругом, ища укрытия, увлекая Марико за собой под опрокинувшийся паланкин, серые и коричневые рассыпались. Град стрел накрыл оба паланкина. Одна воткнулась в землю, где только что была Марико. Бунтаро закрывал паланкин Торанаги всем своим телом, как только мог, стрела ударила его со спины в кожаные доспехи, усиленные кольчугой и бамбуком. После того как град стрел прекратился, он кинулся вперед и сорвал занавески. В грудь и бок Торанаги вонзились две стрелы, но он не был ранен и вытаскивал их из панциря, который носил под кимоно. Потом он сорвал широкополую шляпу и парик. Бунтаро осмотрелся вокруг, ища противника, весь настороже, держа стрелу наготове, пока Торанага не выпутался из занавесок и, вытащив меч из‑под одеяла, не вскочил на ноги. Марико пыталась помочь Торанаге, но Блэксорн оттолкнул ее назад с предупреждающим криком, так как стрелы вновь осыпали оба паланкина, убив двух коричневых и одного серого. Еще одна прошла так близко от Блэксорна, что содрала ему кожу со щеки. Следующая пришпилила его кимоно к земле. Служанка Соно суетилась около другой девушки, корчащейся от боли, но мужественно сдерживающей рыдания. Тут Ябу закричал и махнул рукой, отдавая приказ. На одной из черепичных крыш с трудом просматривалось несколько фигур. Последний залп стрел, со свистом вылетевших из темноты, был направлен на паланкины. Бунтаро и остальные коричневые закрыли собой Торанагу. Один из коричневых погиб. Древко прошло через шов в доспехах Бунтаро, и он зарычал от боли. Ябу, коричневые и серые уже были около стены, но нападавшие исчезли в темноте, и, хотя дюжина коричневых и серых бросилась за угол, чтобы достать их, всем было ясно, что это бесполезно. Блэксорн поднялся на ноги и помог встать Марико. Она дрожала, была в шоке, но невредима.

– Спасибо, – сказала она и заторопилась к Торанаге, чтобы помочь ему не попасться на глаза серым. Бунтаро кричал, приказывая своим людям удвоить факелы около паланкина. Тут один из серых сказал: «Торанага!» – и, хотя это было сказано негромко, его услышали все.

В мерцающем свете факелов грим, нанесенный Торанаге, с потеками пота выглядел карикатурно.

Один из офицеров серых торопливо поклонился. Здесь, как ни странно, находился враг его хозяина, свободный, за пределами стен замка.

– Подождите здесь, господин Торанага. Ты, – он указал на одного из своих людей, – сообщи господину Ишидо немедленно. – Самурай тут же убежал.

– Остановите его, – спокойно сказал Торанага. Бунтаро выпустил две стрелы. Гонец упал замертво. Офицер выхватил свой двуручный меч и бросился к Торанаге с устрашающим боевым кличем, но Бунтаро уже был наготове и парировал удар. Серые и коричневые одновременно выхватили свои мечи, сбились в кучу и кинулись в бой. На улице образовался водоворот сражающихся людей. Бунтаро и офицер серых оказались хорошими фехтовальщиками, они делали ложные выпады и обменивались ударами. Внезапно один из серых прорвался через охрану Торанаги и бросился на него, но Марико тут же подняла факел, кинулась вперед и ткнула им в лицо офицера. Бунтаро разрубил своего противника пополам, повернулся, ударом меча сбил в сторону другого и разрубил еще одного, который пытался достать Торанагу, в то время, как Марико стрелой кинулась назад, уже держа меч в руках, – ее глаза не отрывались от Торанаги и Бунтаро, его безобразного телохранителя.

Четверо серых, держась плотной кучкой, бросились на Блэксорна, который как прикованный стоял около своего паланкина. Он беспомощно смотрел, как они приближаются. Ябу с другими коричневыми бросились наперехват, сражаясь, как черти. Блэксорн отпрыгнул, схватил факел и, вращая его, как булаву, моментально расстроил всю атаку. Ябу убил одного, ранил другого, и тут четверо коричневых кинулись, отгоняя оставшихся двух серых. Не мешкая, Ябу и раненый коричневый еще раз бросились в атаку, защищая Торанагу. Блэксорн кинулся вперед, поднял длинный полумеч‑полупику и подбежал ближе к Торанаге. Тот один стоял среди этой шумной битвы, не трогаясь с места и даже не вынув меча из ножен.

Серые бились с удивительной отвагой. Четверо из них объединились для самоубийственной атаки на Торанагу. Коричневые отбили ее и перехватили инициативу. Серые перегруппировались и атаковали еще раз. После этого старший офицер отдал приказ троим отправиться за помощью, а остальным прикрывать это отступление. Трое серых вырвались из схватки, и, хотя их преследовали, а Бунтаро даже застрелил одного, двое серых смогли скрыться.

Остальные погибли.

Дата добавления: 2015-07-12