Византия 10 страница

Великие открытия в астрономии и географии подвели человечество вплотную к совершенно новой эпохе. Проводником в эту эпоху должна была стать Англия, причем начало перехода – четвертая фаза имперского цикла. (То же самое сейчас происходит в России, приготовившейся вести мир в следующую эпоху.) Итак, новое видение космоса, новое видение Земли... «К этим широким мировым источникам поэтического вдохновения присоединилось в Англии влияние национального торжества победы над Армадой, освобождения от Испании и от страха перед католиками, подобно туче, тяготевшей над умами народа. Новое чувство безопасности, национальной энергии и силы вдруг изменило вид всей Англии. До того в царствование Елизаветы главное значение принадлежало интересам политическим и экономическим. Сцену занимали политики и воины... а литература почти не принимала участия в славных событиях эпохи. Но с того времени, как остатки Армады были оттеснены к ферролю, воинов и политиков затмевают великие поэты и философы» (Дж. Грин).

В первую очередь вспомним Эдмунда Спенсера (1552– 1599), написавшего (1590–1596) эпическую поэму «Королева фей». «Появление "Королевы фей" представляется поворотным пунктом в истории английской поэзии: оно решило вопрос, суждено ей существовать или нет. Уже почти два века в английской литературе не появлялось крупного поэтического произведения. С появлением "Королевы фей" поток английской поэзии течет без перерыва "Королева фей" была встречена общим приветом. Она стала утехой для образованного человека, образцом для поэта, утешением для солдата» (Дж. Грин).

Еще более поразительным кажется рождение и расцвет английской драматургии. Причем, как это чаще всего и бывает, расцвет кажется внезапным, взрывным, никак не связанным с прошлым. (Единственный точный аналог английскому литературному взрыву начала XVII века – такой же взрыв в России начала XIX века.) «В истории английской литературы немного таких поразительных событий, как это внезапное появление драмы при Елизавете» (Дж. Грин). Первый театр появился в 1576 году, а к концу правления Елизаветы в одном Лондоне 18 театров. Кроме того, без числа множились народные, уличные театры. Народ сам создавал себе сцену, сценой мог быть просто двор гостиницы, балаган. Датируется взрыв все теми же годами: «В год, предшествовавший прибытию Армады, положение сцены вдруг изменяется... Новые драматурги группируются вокруг двух людей: Роберта Грина (1558–1592) и Кристофера Марло (1564–1593), признанного предшественника Шекспира. Высшими качествами воображения, а также величием и прелестью своего могучего таланта он уступает лишь Шекспиру» (Дж. Грин).

Разумеется, что главным чудом был сам Шекспир (1564–1616), который в своем творчестве перешагнул все мыслимые и немыслимые барьеры национальные, временные, интеллектуальные... Можно было вообще ничего не писать о четвертой фазе, сказав лишь, что это время Шекспира.

Так почему же все-таки драматургия, почему театр? Потому что таково было время: «Это был век, когда характеры и таланты людей приобретали новый размах и энергию. Смелость авантюриста, философия ученого, страсть влюбленного, фанатизм святого достигали почти нечеловеческого величия. Человек начал сознавать громадность своих внутренних сил, беспредельность своего могуществу казалось, смеявшегося над тем тесным миром, в котором ему приходилось действовать». И далее непосредственно о драмах Шекспира: «Внушаемые этими великими драмами ужас и уважение несколько знакомят нас с грозными силами века, их произведшего. Страсть Марии Стюарт, широта мысли и дела Рэли и Елизаветы становятся для нас понятнее, когда мы знакомимся с рядом великих трагедий, начавшихся «Гамлетом» и окончившихся «Кориоланом» (Дж. Грин).

Шекспир, как и Спенсер, был сыном торговца, но не будем забывать, что именно этот класс был тогда лидирующим классом, а потому не стоит удивляться, что Шекспир был вхож в самые высокие круги общества, хотя и не принимал участия в управлении государством. А вот другой величайший деятель того времени, по сути дела, пророк, Френсис Бэкон (1561–1626) сделал кроме научной еще и политическую карьеру и дослужился до канцлера.

Ф. Бэкон создал идеологию на 400 лет вперед, на всю эру научно-технического прогресса, все объяснив и про науку, и про производство, и про государственное устройство предстоящих четырех веков. Сравнить его можно лишь с пока неведомым русским пророком, который в конце XX века нарисует нам план жизни на века вперед. Впрочем, неведомый пророк, как и Бэкон, обретет свой истинный масштаб лишь по свершении всех пророчеств. «Последующие века почти единогласно приписывали Бэкону решительное влияние на развитие новой науки. Он первый провозгласил существование философии наук и указал на единство знания и исследования во всем физическом мире. Своим внимательным отношением к мелким частностям опыта, с которого должна была начинать наука, он потребовал для науки ее настоящего места и оценки и указал на громадность того влияния, какое ее разработка должна оказать на рост могущества и счастья человечества» (Дж. Грин). Именно после Бэкона рядом с великими гуманитарными науками начинают расти науки естественные, за 400 лет свершившие невиданный взлет.

Екатерина II благополучно правила до конца четвертой фазы, Елизавете Тюдор, прихватившей 24 года в третьей фазе, довести до конца четвертую было уже немыслимо. Ее смерть и коронация первого Стюарта быстро привели Англию к политическим просчетам и неудачам. Впрочем, переоценивать влияние короля не стоит, в любом случае 12-летие (1605–1617) должно было вести к спаду, угасанию имперской энергии.

Приход Якова к власти (1603) произошел без малейшей революционности. «Народная толпа встречала его с восторгом, дворяне принимали его в своих замках с большой роскошью... «Таким образом, праздник четвертой фазы продолжался, и это при том, что «король производил неприятное впечатление своим провинциальным наречием и неумением держать себя с достоинством» (Э. Лависс, А. Рамбо). Преемственность власти еще девять лет сохранял Роберт Сесил, доставшийся Якову в наследство от Елизаветы. Однако после его смерти в 1612 году король отнимает у Тайного Совета всякий контроль над делами, чтобы вверить власть очередному фавориту. Сначала это некий Карр, а потом Джордж Виллье, ставший герцогом Бекингемом, известным нам по истории с подвесками из «Трех мушкетеров». Кивок этого молодого выскочки вызывал дрожь знатнейших и сильнейших вельмож.

«В течение нескольких недель он был возведен в звания виночерпия, камер-юнкера, рыцаря и получил орден Подвязки. Проходя почти за раз через все ступени иерархии, он сделался бароном, виконтом, маркизом. Он был назначен на должности великого адмирала, хранителя пяти портовых городов, судьи по делам лесного ведомства и начальником конюшен. Все эти должности, вместе взятые, доставляли ему ежегодно почти 300 тысяч фунтов стерлингов дохода. По словам Кларедона, «еще никогда никто не делал более быстрой карьеры благодаря своей красивой наружности» (Э. Лависс, А. Рамбо). Так история, придумав образ всевластного министра (Уолси, Кромвель) в трагической второй фазе, повторила его в конце четвертой фазы в комическом обличье.

«Кроме красоты и грации, у Бекингема не было ничего, чем бы он мог оправдать свое быстрое возвышение. Гордый и раздражительный до сумасшествия, дерзкий даже с тем монархом, которому был всем обязан, он руководствовался страстями, не убеждениями, а его воля была столько же деспотичной, сколько изменчивой» (Э. Лависс, А. Рамбо).

Таким образом, уже последние четыре года имперского Ритма являют ужасающий контраст с былым величием. Не та система управления, не та мощь, не тот король. Ничего, кроме презрения, Яков не вызывал: «Его толстая голова, слюнявый язык, подбитое ватой платье, шатающиеся ноги представляли такой же смешной контраст со всем что люди помнили о Генрихе и Елизавете, как его болтовня и хвастовство, отсутствие личного достоинства, шутовство, грубость речи, педантизм и позорная трусость» (Дж. Грин).

При том, что экономические процессы продолжали идти достаточно мощно, торговая Англия росла, купцы пролагали себе путь к Пряным островам, основывали поселения во владениях Великого Могола, общая политическая обстановка становилась все более тяжелой и угнетающей. «Большая часть дворянства жила безвыездно в своих замках и приучилась держаться вдали от двора, а народ взирал на все, что делалось, с грустным изумлением, мало-помалу усиливавшимся до негодования» (Дж. Грин).

Однако были политические силы, которые ослабление имперской мощи воспринимали с подъемом, это были те, кому предстояло властвовать в западном ритме, начало которому положит 1621 год. В первую очередь речь идет о парламенте. «Финансовые нужды управления заставляли Якова снова обратиться к палатам в 1614 году. Теперь дух сопротивления сильно поднялся. Никогда раньше выборы не возбуждали так сильно народных страстей, как в 1614 году. Всюду, где это было возможно, кандидаты двора были отвергаемы. Все главные члены народной партии, или, как мы назвали бы их теперь, оппозиции, были избраны снова. 300 членов были совсем новыми людьми. Среди них мы впервые видим имена руководителей в последующей борьбе с короной. Воспользовавшись разногласием лордов и общин, Яков распустил парламент. Семь лет (1614–1621) с безумной смелостью он проводил свою теорию неограниченной власти, не стесняясь прошедшим и не думая о будущем. Своей внутренней и внешней политикой, противоречащей всем стремлениям народа, он отнял у него слепую веру в монархию. Он ссорился с палатами и оскорблял их, как ни один из государей Англии до него, но все это время власть, которой он хватился, постоянно переходила к оскорбляемому им парламенту, и он не мог этому помешать. Несмотря на резкие выходки короля, парламент удержал свое исключительное право надзора за обложением, напал на монополии, устранил злоупотребления в судах. Он восстановил право обвинять и отстранять от должности высших слуг короны, подтвердил право свободного обсуждения всех вопросов, связанных с благосостоянием королевства, привлекал к рассмотрению церковный вопрос и даже выразил свою волю касательно «священных тайн» внешней политики» (Дж Грин).

Конец имперского 144-летия не обязательно отмечается шумной революцией, однако некоторые события все же отметили 1617 год. Последняя авантюра Рэли – это 1616 год, а его казнь – 1618 год. Два года разницы, а мы уже в новом мире, для которого Рэли не герой, а авантюрист и изменник. В 1616 году умирает другой гений эпохи Шекспир. В 1618 году начинается 30-летняя война в Германии, война, происхождение которой во многом связано с грубыми внешнеполитическими ошибками Якова I и Бекингема. Так закончился имперский контроль над всем устройством Европы.

Становление капитализма (1621–1753, Англия)

«Поколение, которое в царствование Елизаветы задумывало или свершало великие подвиги, было блестящим, отважным и полуязыческим по своей любви к древности и к искусствам. А то поколение, которое его заменило, было степенным, высокомерным, рассудительным. Оно было одарено тяжелым, но солидным умом и упорно отстаивало свои убеждения и свои права» (Э. Лависс, А. Рамбо). Это уже Запад. Запад, который быстро восстановил власть и могущество парламента, Запад, который восстановил самоуважение граждан, но очень быстро ослабил самоуважение государей и погубил государственное могущество.

За позорными промахами дипломатии в начале Тридцатилетней войны пошли еще более позорные войны Англии. Война с Францией (1627–1629), война с Испанией (1625–1630) были не подготовлены и чрезвычайно неудачны. Дальше – больше: трон зашатался, последовала революция, анархия, цареубийство и прочие прелести бессмысленной политики. Одна гражданская война сменяла другую. В 1649 году республика, в 1653 году протекторат Оливера Кромвеля, в 1660 году восстановлена монархия. Вся эта политически бессмысленная чехарда скрывала важнейшие экономические трансформации. Реставрация не затронула интересов буржуазии. За 28 лет Реставрации (1660–1688) тоннаж английского флота увеличился вдвое, быстро рос банковский капитал, создавались акционерные компании, главным образом для эксплуатации колоний. В политике же продолжался разброд. Тупого и ограниченного Якова II с помощью голландцев меняют на Вильгельма Оранского («Славная революция» 1689 года). Однако власть короля была уже очень сильно ограничена парламентом. У власти встали «наживалы из землевладельцев и капиталистов» (К. Маркс).

В период длительного правления вигов (1714–1762) кабинет министров становился все более независимым от короля. Контроль за управлением перешел к кабинету министров, ответственному перед парламентом, роль которого значительно возросла. Все большему устранению короны от участия в делах способствовало то, что первые короли Ганноверской династии Георг I (1714–1727) и Георг II (1727–1760) были ганноверскими курфюрстами-иностранцами, не имевшими влияния в Англии. Власть стала принадлежать элите политических партий (тори и виги). Премьер-министром стал назначаться лидер властвующей партии. Утвердилась хваленая двухпартийная система, появление которой можно считать политическим чудом.

Торговая и колониальная экспансия Англии продолжалась достаточно энергично, тоннаж английского флота с 1688 по 1750 год увеличился еще в три с лишним раза. Однако идеи, рожденные прошлым имперским циклом, уже изживали себя. Мир стоял на пороге промышленной революции, революцию эту должна была возглавить Англия, а для этого нужен был очередной рывок, очередной имперский цикл.

4 Англия (1761–1905)

Поиски четвертого имперского цикла в Британии, казалось бы, вели в тупик. Поиски общепринятых революций были бессмысленными, последние революции в Англии отгремели в XVII веке. Попытки выделить длительные периоды чьего-либо правления также были обречены на провал: короли уже ничего не значили, а премьер-министры менялись столь часто, что не только понять что-либо в их чередовании, но просто запомнить не представлялось возможным.

Однако страхи оказались необоснованными – датировка периодов английской истории конца XVIII и XIX веков оказалась достаточно хорошо разработанной, революции вполне заменяли парламентские реформы. Самое же главное – достаточно подробно зафиксирован смысл всего 144-летнего цикла: промышленный переворот, победа капитализма в одной отдельно взятой стране.

И все-таки, несмотря на сравнительную легкость в поисках дат четвертого английского имперского цикла, необходимо сказать, что во многом этот цикл парадоксален и не вписывается в привычные рамки представлений об империи как антипарламентском и антирыночном образовании. Напротив, в этом цикле именно власть парламента и власть рынка стали символом имперского беспредела.

Для нас же важно то, что только в имперском цикле можно разрушить старый образ жизни и создать новый. Созданный до 1905 года англичанами новый мир стал, по сути, общепринятым для всего мира и будет таковым до тех пор, пока новый мир не создаст четвертая Россия.

Первая фаза (1761–1797, 4 Англия)

Вторая фаза (1797–1833, 4 Англия)

Третья фаза (1833–1869, 4 Англия)

Четвертая фаза (1869–1905, 4 Англия)

Первая фаза (1761–1797, 4 Англия)

Как всегда, самое непостижимое и необъяснимое – это дата начала очередного имперского цикла. Ну кто бы мог подумать, что, не дожив до своего конца всего четырех лет, западный цикл скончается, уступив место имперскому циклу. Напоминаем, что объяснить это событие волей одного человека или группы людей невозможно. Решение принимает государство – субстанция, живущая по своим законам, очень далеким от законов человеческих.

Возможно, что переходом в более мощный ритм Англия всего-навсего хотела одним ударом выиграть Семилетнюю войну, начатую ею очень неудачно. И действительно, уныние было столь велико, что даже бесстрастный Честерфилд воскликнул в отчаянии: «Как нация мы больше не существуем!» Это было в 1756 году, а уже через 7 лет Англия праздновала победу.

С победы в Семилетней войне начинается величие Англии. «Она завладела Северной Америкой, подготовила себе владычество в Индии, стала считать своей собственностью господство над морями; все это вдруг высоко поставило Британию над другими странами, расположенными на одном материке и осужденными поэтому играть сравнительно незначительную роль в последующей истории мира» (Дж. Грин).

Впрочем, не будем переоценивать фактор войны. Внушительные победы Англии в войне начались еще до имперского ритма (1759). Другое дело, что воспользоваться победами этой войны дано было только Империи.

Гораздо важнее для нас соотнести даты имперского цикла с предполагаемой датой начала промышленной и сельскохозяйственной революции. Крупнейший специалист по этому вопросу Арнольд Тойнби (1852–1883) не сомневается в этой дате: «До 1760 года в Англии держалась старая промышленная система; ни одно великое изобретение не было еще введено; аграрные изменения лежали еще в будущем».

Эта дата (1760) стала общим местом для многих книг и даже энциклопедий. У нас этому единодушию во многом способствовал Карл Маркс, согласившийся с тем, что с этого года «вялый ход развития времен мануфактуры» сменился движением на небывалых скоростях.

Первая половина XVIII века. «В Англии это был век аристократии и свободы; век правления закона и отсутствия реформ; век индивидуальной инициативы и упадка учреждений... век роста гуманных и филантропических чувств и усилий. Такой век не стремится к прогрессу, хотя на деле он может быть прогрессирующим; он смотрит на себя не как на отправляющегося в путь, а как на прибывающего; он благодарен за то, что имеет, и наслаждается жизнью без глубоких размышлений, которые приводят к бесконечным огорчениям» (Дж. Тревельян). Ничего плохого во всем этом нет, так же как ничего особенно хорошего; это всего-навсего изумительно точная характеристика западного ритма. Нам эти характеристики нужны для контраста с ближайшим будущим страны.

«По сравнению с самодовольством середины XVIII века общеизвестное самодовольство викторианцев (конец XIX века. – Авт.) – это сама скромность, т.к. викторианцы были в определенных пределах пылкими и удачливыми реформаторами, восхищались теми улучшениями, которые они сами и провели» (Дж. Тревельян). Прямо болото какое-то, и это в той самой Англии, что всегда шла впереди планеты всей. В довершение к самодовольству и успокоению еще и промышленная депрессия, которая шла по одним данным с 1720 по 1740 год, по другим данным – до 1748 года.

И все же ничего не происходит на пустом месте. Тихий эволюционный западный ритм, развивший великие достижения третьей Англии, подготовил почву для промышленной революции. В первую очередь, речь идет о естественных и точных науках, основу которых заложил Френсис Бэкон и так удачно развили Исаак Ньютон и другие ученые. Именно наука – основа техники, которой суждено было перевернуть весь строй жизни. Во вторую очередь, речь идет о достижениях медицины, позволивших значительно снизить смертность и резко увеличить население Англии.

Итак, «вторая половина XVIII столетия рассматривается как время, когда изменения в промышленности, стимулируемые научными изобретениями и ростом населения, стали совершаться с неудержимостью и быстротой...» (Дж.Тревельян).

Нам, детям, а точнее, внукам технического прогресса, трудно представить, с чего все начиналось. Быть может, кому-то покажется неинтересным и неромантичным появление каких-то дурацких станков. Но, поверьте, без тех станков не было бы той удобной и комфортной жизни, к которой мы уже давно привыкли.

Освежим некоторые даты промышленного переворота. Механическая прялка «Дженни» – 1765 год, прядильная машина с водяным двигателем – 1767 год, так называемая мюль-машина – 1779 год, изобретение прокатного стана – 1784 год. В 1784 году Дж.Уатт получил патент на универсальный паровой двигатель... Роковым для домашней промышленности стал механический ткацкий станок Картрайта (1785). «В последовавшие за 1760 годом 25 лет было выдано больше патентов, чем за предыдущие полтора столетия» (Дж.Тревельян).

Как грибы после дождя начинают расти фабрики, фабричные города. В царствование Георга II (1727–1760) мануфактурное производство стояло по деревням. Города же были лишь торговыми центрами. Теперь город становится средоточием производства. Однако где взять рабочих? По русской истории нам хорошо известно, сколь мучительно шел процесс отрыва крестьян от земли. В Англии все было несколько иначе, ибо одновременно с промышленным переворотом там произошел и сельскохозяйственный переворот.

«Действительно, связь сельскохозяйственного и промышленного переворотов была чем-то большим, чем простым совпадением во времени. Один способствовал другому. Их действительно можно рассматривать как единое усилие, которым общество было реконструировано настолько, чтобы быть в состоянии прокормить и обеспечить население, численность которого благодаря улучшению медусловий возрастала с беспримерной быстротой» (Дж. Тревельян).

Основные события означенного переворота вновь крутились вокруг «огораживания». Отныне благодаря имперским законам, а точнее, имперскому беззаконию, процедура укрупнения земельных владений не требовала согласия бывшего собственника. Через парламент пачками стали проходить частные законы, утверждавшие, по сути, насильственное изгнание крестьян с земли. Изгоняемый должен был довольствоваться компенсацией, назначенной ему парламентскими комиссарами.

В Тюдоровской Англии огораживание рассматривалось как общественное преступление, теперь его рассматривали как общественный долг. По сути, «огораживание» стало государственной политикой. Быть может, именно это отличие (в российской первой фазе с 1881 по 1917 год крестьянство выжило) сделало английскую историю менее кровавой и жестокой. России для уничтожения крестьянства пришлось наворачивать много всякого зверства (коллективизация, раскулачивание и пр.), ведь уничтожалось крестьянство во второй (насильственной) фазе. Англичанам хватило парламентской процедуры. Впрочем, даже мягкое насилие первой имперской фазы поражает своей грандиозностью.

«Человек, незнакомый с нашей (английской.– Авт.) историей за промежуточный период, мог бы подумать, что произошла какая-нибудь истребительная война или насильственная революция, вызвавшая переход земельной собственности от одного класса к другому. Но хотя предположение, сделанное в такой форме, и неверно, тем не менее можно сказать, что действительно произошла революция хотя и бесшумная, но столь же значительная, как политическая революция 1831 года» (Арн. Тойнби).

Разумеется, такой процесс не может иметь точной даты, в отличие от наших кампаний по раскулачиванию и коллективизации, однако Арн. Тойнби пишет, что «быстрым этот процесс стал не ранее 1760 года».

Тем, кто, забыв о времени, пытается думать об английском или русском народе как о чем-то постоянном, не подверженном времени, важно понять, что во время имперских циклов старый народ фактически исчезал, уступая место новому. Нет русского народа, состоящего из дворян и крестьян, его место занял другой русский народ. Перерождаться мучительно и внезапно – судьба тех народов, кто, оставив эволюционные ритмы, вступил на имперский путь.

«Фригольдеры и их сыновья, хорошо вооруженные внутри своей чистой совестью, а снаружи своим железным оружием, стойкие в сопротивлении и бешеные в атаке,– этот набожный класс, сломивший в гражданскую войну власть короля и дворян, через какую-нибудь сотню лет сам оказался сломленным, развеянным и согнанным со своей земли» (Арн. Тойнби).

Массовый исход крестьян из деревни в город в России оставил землю без настоящего хозяина. В Англии, разумеется, все произошло более рационально, как теперь нам кажется. «Фермер производит теперь хлеб и мясо прежде всего для городского рынка и только во вторую очередь Для себя» (Дж. Тревельян). Разумеется, город не остается в долгу, снабжая село тем, что оно раньше делало само. «Деревенские портные, плотники, пивовары, мельники и шорники потеряли в связи с этим свой заработок» (Дж. Тревельян). Так рождалась современная система разделения труда между городом и деревней, связанная с резко возросшей рентабельностью как промышленного производства, так и сельского (новые культуры, научные методы обработки земли).

Третьей составляющей имперского перерождения Англии стали могучие и внезапные транспортные преобразования. В этом полное сходство первой английской фазы и первой российской фазы (1881–1917), также прославившейся дорожным строительством. Действительно, как еще осуществить промышленную революцию без развитой сети дорог. Однако не надо искать здесь причинно-следственных связок, транспортная революция началась раньше, чем появилась потребность в ней. Просто идея транспортных связей так же органична для первой фазы, как идея строительства для четвертой фазы. Дороги строят не потому, что они кем-то заказаны, а потому, что этой идеей пропитан весь воздух.

Вместо всадников по Англии разъезжают теперь кареты, коляски, фаэтоны, однако главные события транспортного мира происходили во внутреннем судоходстве (опять вода!). Здесь «весну» сделала практически одна ласточка – отец английских каналов герцог Бриджуотер.

«Этот вельможа в 1759 году объединил свое парламентское влияние и свой капитал с гением полуграмотного инженера Бридли. Это знаменательное сотрудничество, настолько же характерное для английской знати, насколько оно противоречило обычаям знати на континенте, положило начало тому движению, которое в ближайшие 50 лет покрыло всю Англию сетью водных путей» (Дж. Тревельян).

Именно транспортный прорыв сделал Англию единым рынком и производства, и потребления. Такие экзотические еще недавно продукты, как сахар и чай, стали обыденными в любом месте. Чай даже потеснил пиво и спирт («напиток веселящий, но не опьяняющий»).

Перед тем как обратиться к ужасам второй фазы, так приятно вспоминать благополучие первой. В нашей истории, когда хотели доказать негативную роль большевиков, всегда говорили о прекрасных временах Александра III, при котором высочайшие темпы индустриализации еще не несли никакого горя. Поверьте, у англичан было то же самое – во второй (1797–1833) и даже в третьей (1833– 1869) фазах они с большим сожалением говорили об ушедших прелестях первой фазы. Лишь четвертая фаза несколько успокоила растревоженную память.

Производительность росла, зарплата на первых порах тоже росла, пища и жилье были достаточно дешевы... Разумеется, не менее благоприятной была жизнь высших классов. «Может быть, с тех пор как стал существовать мир, ни одно общество мужчин и женщин не наслаждалось жизнью в такой степени и так разносторонне, как английский высший класс в этот период. Литературные, светские и политические круги состояли из одних и тех же лиц» (Дж. Тревельян).

Однако благополучие первой фазы – это сон. Атмосфера сгущается, слышны раскаты грома, сверкают зарницы, но никто не берет зонтики, уверяя друг друга, что небо чисто и светит солнце.

В тот момент, когда страна прозревает, спасти былое благополучие уже невозможно – вовсю бушует буря. В истории России такая буря началась в 1914 году, когда до начала второй фазы оставалось три года. В Англии буря началась в 1793 году, когда до начала второй фазы оставалось четыре года.

«Англию классического мира XVIII столетия с его самоуверенностью и самодовольством отделяют от беспокойной Англии времен «Питерлоо» и Сожжения скирд, времен Байрона и Коббета двадцать лет войны с революционной и наполеоновской Францией (1793–1815)» (Дж. Тревельян).

Еще одна аналогия между Россией и Англией первых фаз четвертых имперских циклов. И там и там монархи пытаются возродить свое влияние и власть. Они чувствуют наступление политического величия их стран, но не понимают, что это величие никак не связано с монархией.

«В первый и последний раз с появлением Ганноверского дома Англия увидела короля, имевшего намерение играть роль в английской политике. И несомненно Георгу удалось сыграть замечательную роль. За 10 лет он превратил в тень правительство, обратил привязанность подданных в отвращение; за 20 лет он принудил американские колонии к восстанию и отделению и, казалось тогда, привел Англию на край гибели» (Дж. Грин). То же, хотя и через иные события, можно было бы сказать и о Николае II, хотя, конечно, личной вины ни у Георга III, ни у Николая II во всем этом нет. Символично также, что в этой мистической фазе у Георга III начались приступы безумия (1788).

И все-таки еще и еще раз хочется сказать, что никакие неприятности не способны нарушить общий благодушный настрой первой фазы: «Богатство и досуг увеличивались и охватывали все более широкие слои общества; гражданский мир и личная свобода были более обеспечены, чем какой-либо предыдущий век: войны, которые мы вели за морем при помощи маленьких профессиональных армий, почти не мешали мирным занятиям обитателей счастливого острова. Никогда империя не приобретала чего-либо с меньшими затратами, чем Канаду и Индию. Что касается Австралии, то капитан Кук просто подобрал ее из моря» (Дж. Тревельян). «В Англии это было время политического довольства и общественного благосостояния, быстрого экономического развития...» (Дж. Грин).

Таковы добрые сны первой фазы, о снах злых и тревожных пока умолчим. Вспомнить их придется в описании второй фазы.

Вторая фаза (1797–1833, 4 Англия)

Так же как в последние минуты перед пробуждением реальность начинает вмешиваться в сновидение, так же и в последние годы перед началом второй фазы благодушие сменяется паникой, озлоблением, анархией.

«Перманентным фактором стали упорные забастовки, охватывавшие порой широкие географические районы, луддитские выступления, возникавшие в промышленных центрах волна за волной, народные демонстрации, «продовольственные» волнения, борьба против спекуляции и дороговизны, «голодные бунты», протест против роста налогов, постоянно вспыхивающие крестьянские волнения, в частности против огораживаний, выступления ремесленников, лавочников против вербовки в армию и флот, солдатские волнения. Наконец, высшим подъемом борьбы стали грозные восстания более 50 тысяч моряков на 113 кораблях флота в 1797 году, создавших свою «плавучую республику». Это был самый продолжительный и самый крупный мятеж в истории флота, по словам Джо Дугана, «фокус взгляда на панораму джорджианской Англии» (Н. Мешерякова).

Дата добавления: 2015-07-12