Глава XXVII 3 страница

Послушать мадам Вентрадур, так создавалось впечатление, что ее окружали слуги-карлики; все горничные, которые когда-либо у нее работали, квалифицировались как «малышки». С тех пор, как мадам Дэм познакомилась с ней на курсах кройки и шитья, у мадам Вентрадур были последовательно малышка-испаночка, малышка-итальяночка, малышка из Во, малышка из Арго и, самая ужасная из всех, малышка из Берна, которая явилась причиной ее опоздания. Закончив рассказ о ее преступлениях, она достала из сумки флакон с английской солью и вдохнула. Ох, эти слуги сведут ее с ума!

– Послушай, дорогой, – с присущим ей благородством сказала мадам Дэм, обернувшись к Адриану, – наша дорогая Эммелина тебя простит, я объясню ей все обстоятельства, но мне кажется, что вы с женой должны сейчас нас покинуть. Тебе нужно закончить укладывать вещи, вам обоим надо переодеться, у вас как раз будет достаточно времени. Я вам все объясню, дорогая.

Адриан поцеловал руку мадам Вентрадур, сразив ее окончательно, и попрощался. Он обнял месье Дэма, затем мадам Дэм, которая долго удерживала его в объятиях, притиснув к своим вялым прелестям, и умоляла писать почаще. «Хоть коротенькое письмецо, но чтобы твоя ма – муууля знала, что с ее Диди все в порядке». Ариадна попрощалась с обеими дамами и с маленьким старичком, который был взволнован и счастлив тем, что у него был общий секрет с невесткой. Да, они уже заранее тайком попрощались! И обнялись, и поцеловались! И она подарила ему свою фотографию, попросив, чтобы он хранил ее у себя и никому не показывал! И он улыбался про себя этим воспоминаниям после ухода молодой пары, в то время как мадам Дэм объясняла своей дорогой Эммелине, что Адриан с женой приглашены сегодня на великосветский ужин к весьма высокопоставленному человеку, а потом он отправится «за границу с дипломатской миссией, чтобы обсуждать всякие проблемы с крупными политиками».

– И теперь, дорогая, если вас это не заграничит, простите, не затруднит, пройдемте за стол. Ох, я знаю, что времени у нас полно, наш поезд отправляется только в семь сорок пять, но поскольку мы договаривались на такой полдник-ужин, я пропустила сегодня полдник и у меня буквально живот свело от голода. И потом, если мы рано покюшаем, у нас останется время поболтать в чисто дамском кругу, пока Ипполит будет совершать последние приготовления. Сейчас еще нет пяти, а такси наше заказано на четверть восьмого. В нашем распоряжении больше двух часов.

– Но здесь моя машина, дорогая, я могу попросить моего водителя отвезти вас на вокзал, и мне это не составит труда, поскольку это по дороге. Но вот только, конечно, ваши вещи могут попортить обивку в машине, но, что делать, я могу с этим смириться. Может быть, эта жертва принесет мне радость, в любом случае я на нее готова.

– Спасибо, дорогая, спасибо от всего сердца, но я себе этого не прощу, да и к тому же ваша машина такая древняя, что она может и не утащить все наши вещи. Да, кстати, мой Диди собирается приобрести новый «кадиллак» по возвращении из миссии. Да, великолепную машину. Ну вот, пройдем к столу. Вы уж извините нехватку у нас прислуги, но я вам рассказывала о наших обстоятельствах, моя бедная Марта уехала, Мариэтта так нас подвела, а приходящая домработница появляется только по утрам. Поэтому все уже стоит на столе, кроме перьвого. Так что, если вы не против, пройдем в столовую. Ипполит, подай руку нашей дорогой Эммелине.

Мадам Вентрадур воодушевленно села за стол, положила справа от себя диетические хрустящие булочки, которые сама принесла, те самые, проверенные, купленные у семейного булочника, дружески их похлопала, растянула губки бантиком в улыбке и поглядела воскресшими глазами на расставленные перед ней вкусные яства. Мадам Дэм вновь извинилась – почти все холодное, в связи с нашими обстоятельствами, а потом в шутливом тоне обратилась к супругу и попросила его побыть сегодня горничной. Поняв все с полуслова, поскольку урок ему преподали заблаговременно, месье Дэм поспешил на кухню.

Он вернулся с дымящейся супницей и разлил суп по тарелкам, незаметно выкроив для себя двойную порцию; от удовольствия его глаза стали еще круглей. Но в момент, когда он уже собирался погрузить ложку в суп, мадам Вентрадур неистово прижала руку к груди и издала крик смертельно раненной птицы. Месье Дэм сразу понял, в чем дело, и опустил голову, застыдившись: какой ужас, он чуть было не начал есть, не дождавшись молитвы! Дражайшая Эммелина, повинуясь как всегда порыву чувств, вцепилась в руку дражайшей Антуанетты.

– Ах, дорогая, простите, простите! Простите, если я вас обидела! Ах, я не должна была заставлять вас делать что-то, что вам неприятно!

– Но, дорогая, вы же прекрасно знаете, что мы всегда читаем молитву за едой и нам это вовсе не неприятно, наоборот, слава богу. Просто бедняга Ипполит иногда бывает рассеян.

– Ах, простите, дорогой, простите, – вскричала мадам Вентрадур, поворачиваясь к месье Дэму. – Простите, что я вас обидела!

– Но уверяю вас, я соверсенно не обизен, мадам.

– О, скажите, что прощаете меня! Я была неправа, я казню себя за это! – Тут ее голос стал таинственным, ностальгическим, сладострастным. – Но для меня это такая огромная радость, вы же знаете, не так ли, огромная, о да, Боже милостивый, обращаться к Тебе. – Она поняла, что уже уклоняется в сторону молитвы, и выровняла направление. – Такая большая радость обращаться к Нему, перед тем как съесть то, что Он Сам в Его великой милости пожелал послать мне! Благодарственная молитва делает меня счастливой, – простонала она гнусавым от слез голосом. – Ох, простите, я вас тут всех шокировала!

– Но, дорогая, – сказала мадам Дэм, которая сочла, что Эммелина несколько перегибает палку, – тут не за что просить прощения!

Бесстрашная в своем горе, мадам Вентрадур продолжала стоять на своем и, пока месье Дэм рассматривал холодеющий суп, еще раз попросила прощения, ведь она никак, никак не может обойтись без молитвы перед едой! Лишиться Его святой милости, ни за что! О, простите, простите! Всхлипывая и содрогаясь, она впилась в руку совершенно обалдевшего маленького старичка, закрыла глаза и предалась агонии.

– Ох, мне плохо, простите, мои английские соли, ик, пожалуйста, соли в ридикюле в вестибюле, флакон на столике, ик, ик, флакончик, столик, простите меня, столик, флакончик.

В должной мере навестибюлившись, наридикюлившись и нафлаконившись, а затем и вынюхав целиком маленький зеленый флакон солей, она возвратилась к жизни и одарила улыбкой ангела, оправившегося от тяжкого недуга, месье Дэма, который мрачно созерцал суп. (А вот мне интересно, неузели Богу угодно, стобы я весьно ел холодную еду из-за их молитв.) Из вежливости мадам Дэм предложила дражайшей Эммелине прочитать молитву. Мадам Вентрадур, еще слабым и надтреснутым от пережитого волнения голосом сказала, чтобы Антуанетта не беспокоилась, она уступает ей эту великую радость, и уверила, что вполне могла бы обойтись без молитвы. Каждый раз, когда эта особа уверяла, что вполне могла бы что-то сделать, понимать следовало наоборот. В данном случае она надеялась, что мадам Дэм возвернет ей любезность и попросит прочесть молитву именно ее. Однако дражайшая Антуанетта не настаивала, потому что дражайшая Эммелина известна была своими бесконечными молитвами, можно даже сказать, проповедями, в которых она пережевывала все дела и делишки за день, сопровождая свою речь вздохами и прочими слащавыми звуками. Она нацелила крупный острый нос на крем из проросшей пшеницы и прикрыла глаза. Мадам Вентрадур тоже, в свою очередь, занырнула в мистические глубины, месье Дэм схватился обеими руками за голову, чтобы сосредоточиться, поскольку ему далеко не всегда удавалось получать удовольствие от этих долгих словопрений с Богом. (Ну, в воскресенье, это понятно, мне дазе нравится, но три раза в день, это уз слиском!) Он сосредоточился, бедненький, подавляя в себе сильнейшее желание почесать в затылке, сосредоточился, но не мог помешать себе поглядывать через раздвинутые пальцы на суп, который уже не дымился и стал скорей всего едва теплым. (И потом, разрази меня гром, я соверсенно уверен, сто Бог и так нами занимается, без того стобы мы Его об этом непрерывно просили, и вообсе он все знает, так засем зе к нему приставать со своими объяснениями?)

Мадам Дэм, которая чувствовала себя как на экзамене перед лицом профессионала, выдала первосортную молитву, с таким жаром, что ее мясная фрикаделька моталась вверх-вниз. По истечении двух минут месье Дэм украдкой погрузил указательный палец в суп, чтоб проверить его температуру. Мадам Вентрадур тоже нервничала, сама того не сознавая. Эта старая ханжа, которая заводила для всех молитву на полчаса, всегда находила молитвы других слишком длинными. Когда мадам Дэм доносила до сведения Всевышнего тяготы и трудности, выпавшие на долю Джульетт Скорпем, мадам Вентрадур, вся такая, как всегда, импульсивная, испустила негромкий трагический крик и схватилась за сердце. Какой ужас! У нашей дорогой Джульетты трудности! А она-то ничего не знает об этом!

– Ах, простите, дорогая, простите, продолжайте.

Она закрыла глаза, попыталась внимательно слушать, но одна мысль сверлила ее мозг: как бы не забыть спросить, что же за трудности у Джульетты. Наконец ей удалось прогнать это пустое беспокойство, она поплотнее закрыла глаза и попыталась вслушаться в то, что говорила молящаяся. Она не могла все же помешать себе подумать, что формулировки-то у Антуанетты довольно однообразные. В ее молитвах не было того, что так любила мадам Вентрадур: импровизации, игры, изюминки. Ее пресыщенный вкус уже не удовлетворяли вкусовые качества обычных молитв, необходимы были приправы и пряности. Так, например, она каждые пять лет приобретала новую Библию, чтобы не лишать себя удовольствия подчеркивать снова и снова полюбившиеся строки, воинственно тряся головой. В глубине души, надо признать, вся эта каждодневная религия слегка раздражала мадам Вентрадур, хотя она сама этого и не сознавала. И поэтому она изыскивала – в первой ли проповеди молодого пастора, во фразе ли черного евангелиста, в речи ли индийского принца, обращенного в христианство, – какую-нибудь такую дополнительную красочку, необычный оттенок, который убедил бы ее, что религия действительно интересна.

Мадам Дэм внезапно подумала о поезде, отправляющемся в девятнадцать сорок пять, и тут же перескочила к завершению, на всех парах возблагодарила Всевышнего за хлеб насущный, который в данном случае был дополнен черной икрой, фуа-гра и жареным цыпленком от Росси, русским салатом, разными сырами, пирожными и фруктами. Всевышний иногда умеет устроить красивую жизнь, да.

– У Гантетов изрядное состояние, – заметила мадам Венрадур.

– Ну, я бы сказала, значительное состояние, – уточнила мадам Дэм. – Две гостиные анфиладой. Еще кусочек цыпленка? Может быть, кожицы? Я считаю, что поджаристая кожица – самый смак в птице. Ну что, тогда сыра? Тоже нет? Ладно, перейдем к десерту. Ипполит, прожуй свое безе и помоги мне, пыжалста, а то у меня опять в ногу вступило. Поспеши, уже шесть часов, у тебя едва час с четвертью, чтобы все закончить, нельзя же заставлять такси нас ждать. Давай, убери со стола и сложи все как следует на кухне, чтобы домработница не нашла все вверх тормашками завтра утром, – что она тогда может о нас подумать? Остатки положи в холодильник, нет, только не сыр, его нельзя так класть, или, знаешь, заверни кусочки в фольгу, закрой на кухне ставни, все остальные ставни уже закрыты, выключи газовый счетчик и быстро собери мои вещи, кроме чемодана с платьями, конечно, их я сама положу, ты в этом ничего не понимаешь, ах, как я от этого устала. Что до всего остального, все нужные вещи я положила на кровать и на два столика, ты мне их как следует сложишь в два чемодана, как ты умеешь, чтобы все компактно уложить, и осторожно с хрупкими вещами, и не забудь аккуратно сложить мой плед и пристегнуть ремнями оба зонтика. Ах, послушай, я с этими своими нервными расстройствами забыла надеть чехлы на диван и кресла, надень их. Когда ты сложишь чемоданы, неси их вниз, шоферы всегда просят невероятные чаевые за то, чтоб стащить чемоданы, поставь их за дверью, это нас поторопит. Слушай, нет, за дверью ставить рискованно. В вестибюле, сразу перед дверью. Вперед, быстренько, пошевеливайся, пыжалста.

– А мне нузно ессе мыть посуду?

– В последнюю очередь, если успеешь, помой, но постарайся там не набрызгать.

– А ты знаешь, я сделал этикетки на семоданах непромокаемыми, на случай доздя. Я сделал это с помосью свесьного воска.

– Очень хорошо, иди уже, хватит лодырничать, займись уже делом. Быстро разбери стол, а то нам нужно немного покоя, у нас разговор строго между дамами. А пирожные оставь. Возьмите пирожное, дорогая. Вот это, японское или, может быть, безе? Я так возьму ромовую бабу, это моя слабость.

Пока месье Дэм собирал со стола, две подружки поглощали пирожные в чудовищных количествах, обуждая при этом двухголосую проповедь в прошлое воскресенье. Это прекрасная идея, чтобы привлечь молодежь, сказала мадам Дэм. На третьем шоколадном эклере мадам Вентрадур согласилась. Конечно, проповедь на два голоса – идея чересчур смелая, но она вовсе не против разумных нововведений.

Когда маленький старичок унес последнюю порцию тарелок и приборов, две дамы предались обсуждению разнообразных интересных тем. Сначала речь шла об очаровательной даме, у которой такая очаровательная вилла в огромном и очаровательном парке; затем о неблагодарности бедных, которые так редко бывают признательны за то, что ты для них делаешь, а им надо все больше и больше, они не умеют принимать милости хотя бы с капелькой смирения; затем о дерзости молодых служанок, эти мамзели требуют еще дополнительные свободные полдня в придачу к воскресенью, хотя у них нет же таких потребностей, как у нас, а если еще подумать о трудах, которые мы тратим на то, чтобы научить их хотя бы каким-нибудь манерам, а они что-то стали редки, теперь и не найти прислугу, эти мамзели предпочитают идти работать на фабрику, у них больше нет призвания к труду на благо ближнего своего, потому что тот человек из высшего опчества, который нуждается в прислуге, тоже в конечном итоге ближний.

Мадам Дэм после этого пропела хвалу мадемуазель Маласси, в Лозанне, «для кого-то будет очень хорошая партия, у ее родителей квартира – четырнадцать или шестнадцать окон в фасаде, и всяческие нравственные качества, разумеется». Потом она воздала должное величию Канакисов, Рассетов и господина заместителя Генерального секретаря. Дражайшая Эммелина тогда спросила, как прошел обед с этим господином из Лиги Наций, но мадам Дэм притворилась тугой на ухо, остереглась впадать в подробности и ограничилась заявлением, что это выдающийся человек и ей доставило огромное удовольствие беседовать с ним, не уточняя, что беседа происходила по телефону.

И наконец, разговор коснулся излюбленной темы, а именно фактов и событий из жизни королев, про которых они знали все: как те проводят время, что надевают, во сколько встают и даже что едят на завтрак, перед которым, как правило, съедают грейпфрут. Они начали с королевы Марии-Аделаиды, их любимицы, у нее такие прелестные детки. И еще прелестно, что она так интересуется лошадьми и скачками, это очень изысканно. И к тому же, сказала мадам Дэм, мерзко и эгоистично хрустя последней корзиночкой с яблочным джемом, наша дорогая Мария-Аделаида обладает высочайшим умением всегда быть естественной, простой, улыбчивой, удивительно обаятельная личность, не правда ли?

– Кажется, что она иногда приподнимает край завесы, чтобы посмотреть на обычных людей, что она старается понять людей из низшего опчества, чтобы приобщиться к их жизни, она так интересуется бедными! Это так крясиво, не правда ли? Есть очень крясивая история про ее сына Джорджа, старшенького, ему сейчас восемь лет. Боже, как быстро летит время, мне кажется, что это было вчера, он еще лежал в своей колыбельке, украшенной цветами короны, ну вот, маленький принц Джордж, тот, с кудряшками, вы помните, который будет королем но достижении совершеннолетия, она, очевидно, примет регентство после смерти короля, ну вот, говорят, что маленький принц Джордж на вокзале, в ожидании поезда, чтобы поехать в один из их прелестных дворцов в провинции, он совершенно забыл, кто он такой, и принялся бегать по перрону, как обычный ребенок, это так крясиво, не правда ли? И потом он увидел начальника вокзала с флажком, который собирался дать сигнал к отправлению другому поезду, и он сказал ему, пыжалста, можно я махну флажком? Да-да, он сказал пыжалста, это так крясиво, все-таки он принц! Начальник вокзала был потрясен и растерян, потому что он ни за какие блага на свете никому не должен отдавать свой флажок, это запрещено регламентом, но что делать, сказал он себе, это же принц, и он дал свой флажок маленькому принцу, и говорят, тот не сумел махнуть им так, как надо! Это было так трогательно! У всех людей на вокзале слезы навернулись на глаза! А вот еще одно приключение маленького принца, тоже очень крясивое. Выходя из королевского дворца, он, как истинный сын своих родителей, на все обращает внимание, как говорится, смотрит хозяйским глазом, и он заметил, что шнурки на ботинках у одного из гвардейцев, охраняющих дворец, развязаны, и он ему об этом сказал, и, как говорят, гвардеец ему ответил, я сожалею, монсеньор, он ему сказал монсеньер, хотя ему всего восемь лет, так вот, я сожалею, монсеньор, но я не могу наклоняться, мне это запрещено, я должен стоять по стойке «смирно». И вот, говорят, маленький принц наклонился, и даже встал на одно колено, и сам завязал шнурки простому солдату! Только особам королевской крови свойственна такая простота! Ах, это невыразимо прекрясно! Потому что он же мог сказать солдату – я принц, и я приказываю вам наклониться! И говорят, Мария-Аделаида запретила, чтобы народ рукоплескал принцу и принцессе, когда они едут в машине по улицам. Но несмотря на ее простоту, она обладает необычайным достоинством! Говорят, когда один знатный дворянин сказал ей «ваш отец», она ответила просто: вы хотели сказать «его величество король»? Тот дворянин ужасно смутился! Но я должна заметить, что он все это заслужил. Вы не находите? Я бы вообще на ее месте просто повернулась бы к нему спиной и пусть себе стоит с разинутым ртом! Эммелина, я вот вдруг подумала, а вы читали историю малышки Лоретты во вчерашнем журнале?

– Нет, дорогая, а о чем она?

– Ох, тогда обязательно надо вам рассказать – это так крясиво! Ну вот, жила такая двенадцатилетняя девочка, ее отец – простой каменщик, и тем не менее ей были свойственны весьма тонкие чувства, вот послушайте! Представьте себе, когда король и Ее Величество добродетельная королева Греции прибыли в Женеву на их роскошном самолете, в первых рядах людей, пришедших их встретить, была маленькая Лоретта в простеньком платьице, с букетом роз. А вот объяснение великой чести, оказанной девочке. Малышка Лоретта, которая всегда восхищалась молодой королевой Греции, так была счастлива узнать о рождении маленького наследного принца, который не даст угаснуть династии, так была счастлива, что взяла на себя смелость написать Ее Величеству и очень крясиво высказать ей свое восхищение и радость! И тогда Ее Величество обещала маленькой Лоретте с ней увидеться, когда она приедет в Швейцарию! И вот так малышка Лоретта удостоилась чести подарить цветы королеве! Крясиво, не правда ли? У нее чистая душа, у малышки, хотя она и из низшего опчества! О, она далеко пойдет! И какое воспоминание на всю жизнь – ее поцеловала и обняла королева!

Потом две дамы обсудили любовную идиллию Эдуарда VIII и мисс Симпсон. Какой ужас, простолюдинка метит в королевы, воскликнула мадам Дэм. Эта особа должна знать свое место! Понятно, если принцесса становится королевой, это справедливо, она королевских кровей, но какая-то простушка из буржуазии, вот наглость-то! А король-то позволил обвести себя вокруг пальца! Наверное, бедняжка королева – мать страдает, она такая достойная дама, таких строгих правил! Ах, сколько слез она, наверное, втайне пролила! А эта бедная принцесса Евлалия, которая из соображений демократии была вынуждена выйти замуж за обычного человека! Но нет, она не сможет долго быть счастлива, это невозможно! Принцесса все-таки не может быть счастлива с кем-то, в ком не течет королевская кровь! Декоратор, обычный оформитель, вот кошмар! И общался с богемой! Что же такое происходит со всеми этими принцессами, что они хотят замуж за простолюдинов? Они что, не понимают, что совершают предательство по отношению к династии, соответственно, к народу, к своим подданным? Их долг – хранить королевскую честь, королевский сан, который им дал Бог! Право же, ей не хочется больше даже думать обо всех этих мезальянсах, ей от этого дурно. И вот, перейдя к более утешительной теме, она спросила дражайшую Эммелину, читала ли та на прошлой неделе статью о трогательном поступке наследной принцессы.

– Нет? Ох, ну тогда надо вам рассказать, это же так крясиво! Представьте себе, что принцесса Матильда, наследница трона, представьте, что она летела в самолете в Соединенные Штаты или в Канаду, я уже не помню, с официальным визитом. Как и следовало ожидать, ей предоставили специальную кабину, с настоящей кроватью, то есть настоящую комнату с прилегающей к ней ванной. И вот вдруг она выходит из своей великолепной кабины, зовет стюардессу, которую конечно же предоставили в исключительное распоряжение Ее Королевского Высочества, и сказала: «Хотите я покажу вам свои платья и украшения?» Конечно же стюардесса согласилась и, вся красная от радости и волнения, зашла в великолепную кабину! И вот ее королевское высочество показала ей все свои вечерние платья, вышитые драгоценными камнями, жемчужные и брильянтовые колье, свою великолепную изумрудную диадему – эта диадема на протяжении многих веков принадлежит королевской семье, – показала ей все это просто так, как женщина женщине! Говорят, стюардесса рыдала, исполненная признательности. У меня у самой слезы на глаза наворачивались, когда я читала эту статью, мне показался этот поступок невыразимо прекрясным, принцесса крови показывает все свои сокровища простой девушке, в конце концов, это же что-то вроде горничной, она никогда такого не видела, а тут несколько минут ей удалось провести в великосветской, утонченной, роскошной атмосфере! О, это чудо! Нужно обладать душой наследной принцессы, чтобы посетила такая благородная мысль! Вот уж воистину любовь к ближнему!

Она так бы и продолжала свой панегирик королевским душам и наследным сердцам, если бы папаша Дэм не зашел в комнату, задыхаясь под тяжестью сумок, и не объявил, что прибыло такси.

XXXII

Застегнув на все пуговицы свой новый смокинг, он вошел к ней и застал ее перед зеркалом; в вечернем платье она была неотразима. Он отвесил ей шутливый поклон.

– Мое почтение, благородная госпожа. Ну вот, все в порядке. Мой багаж зарегистрирован на двенадцать пятьдесят. Скажи, здорово я придумал поехать на вокзал заранее, а? Теперь я могу быть спокойным. Ты понимаешь, мне не хотелось оставлять на последний момент всю эту регистрацию. Тип, который занимается багажом, стал набивать себе цену и важничать, говорить мне, что я слишком рано пришел и всякое такое. Я сказал ему просто – Лига Наций, и он заткнулся. На таможне они тоже ничего не будут открывать, я им покажу карту с дипломатическим статусом, и они будут сражены наповал. Ах, я еще забыл тебе сказать. Знаешь, я застраховал багаж. Мне кажется, я правильно поступил. В конце концов, две тысячи – не бог весть сколько. Это стоило мне пятнадцать франков, но зато я спокоен. И конечно же я не отпустил такси. Оно ждет внизу, я сказал шоферу, что мы сейчас спустимся. Представь себе, тот же водитель, что отвозил Папулю с Мамулей. Да, потому что, когда я приехал на вокзал, они вылезали из машины, и я его как раз поймал, повезло мне, машин на вокзале больше не было, и как раз мой носильщик взял багаж Мамули и Папули. Ничего себе совпадение, а? Дорогая, я никак не успокоюсь, не приду в себя от мысли, что ты с сегодняшней ночи будешь здесь в доме одна-одинешенька столько месяцев. Только домработница, и та появляется лишь по утрам. Что меня больше всего заботит, так это ночи. Скажи, дорогая, ты будешь закрывать как следует ставни вечером, а? И дверь не только на ключ, но и на все задвижки, а? Скажи, ты мне обещаешь, а?

– Обещаю, (а? – прошептала она неслышно).

– Ух ты, скажи пожалуйста, уже семь тридцать пять! Уже очень поздно. Идем, а? Лучше уж прийти заранее, чем опоздать. Если немного опаздываешь, можно в холле подождать. Да, не забудь взять с собой свой новый портсигар, красивый, а? Ну ты помнишь, массивный, золотой, самый лучший во всем ювелирном магазине. Ты довольна, что я тебе его купил?

– Да, довольна, – ответила она, поправляя прядь челки.

– Ну что, спускаемся, а?

– Да, вскоре, – сказала она, не отводя глаз от своего отражения.

– Ты великолепна, сама же знаешь, – заметил он, тщетно пытаясь положить конец этому процессу самосозерцания. – Мне кажется, тебе не хватает только чуть-чуть губной помады.

– Я не люблю помаду. Никогда не крашу губы.

– Но в виде исключения, дорогая, поскольку мы идем в гости. Совсем немного помады.

– У меня ее, кстати, даже и нет.

– А я это предвидел, дорогая. Я тебе купил несколько разных помад, чтобы ты могла выбрать оттенок, который тебе понравится. Вот они.

– Нет, спасибо. Это платье слишком обтягивает бедра.

– Нисколько, дорогая.

– И вообще, это платье для танцев, для бала, а не для ужина.

– Это не важно, оно ведь такое красивое. Ты его еще ни разу не надевала. Жалко, оно ведь так тебе идет.

– Оно меня стесняет.

– Почему же?

– Слишком большое декольте. Неприлично.

– Да ну что ты, вовсе нет, оно не больше декольтировано, чем любое другое платье с декольте, у тебя вполне одетый вид, точно.

– Хорошо, я буду в неприличном, раз ты приказываешь.

– Ты сногсшибательно выглядишь в этом платье, – сказал он, рассчитывая исправить ей настроение.

Она не услышала, занятая перед зеркалом молчаливыми женскими манипуляциями – то подойдет, то отойдет, то бесполезно положит руки на пояс, то выставит ногу в туфельке вперед, чуть-чуть приподняв платье, – сдвинув брови, шевеля губами, размышляя, не лучше ли будет чуть короче, молча делая вывод о том, что нет, вот такая длина – это именно то что надо, да, точно. Он заметил, что она без чулок, и благоразумно решил ничего ей не говорить. Главное – не опоздать в «Ритц». Да и ноги у нее такие гладкие, что босс вряд ли что-то заметит. Во всяком случае, она потрясающе выглядит в этом платье и к тому же уже готова к выходу, это главное. Новый эпитет возник у него в голове, и он им немедленно воспользовался:

– Ты царственна, знаешь.

– Моя грудь наполовину открыта, – сказала она, по-прежнему стоя к нему спиной, но обращаясь к его отражению к зеркале. – Только соски прикрыты. Тебя это не смущает?

– Но, дорогая, как так наполовину, грудь открыта едва ли на треть.

– Если я наклонюсь, наполовину.

– А ты не наклоняйся. И потом, так принято, на вечерних платьях всегда большое декольте.

– А если было бы принято открывать грудь целиком, ты бы тоже не имел ничего против? – спросила она, пронзив его в зеркале прямым, жестким, совершенно мужским взглядом.

– Но во имя всего святого, чего ты добиваешься?

– Правды. Хочешь, я оголю грудь перед этим господином?

– Ариадна! – вскричал он в ужасе. – Почему ты говоришь о подобном кошмаре?

– Ладно, покажем ему только верхнюю часть, – заключила она. – Общепринятую и приличную часть.

Он замолчал, опустил глаза. Почему она продолжает в упор смотреть на него? Боже мой, на балах самые знаменитые светские дамы всегда с декольте. Что делать? Лучше всего сменить тему, тем более что уже семь сорок две.

– Спускаемся, дорогая? Уже пора.

– Я спускаюсь, оснащенная своими двумя полушариями.

– Скажи, ты будешь любезна с ним? – спросил он, нарочито кашлянув.

– Что ты хочешь, чтобы я ему сделала?

– Будь всего лишь немного любезней, вот и все, участвуй в беседе, в общем, будь вежливой.

– Очевидно, нет, я не пойду, – улыбнулась она зеркалу.

И, взметнув подол платья, внезапно обернулась. С открытым ртом он смотрел на нее, лицо его пошло пятнами. Две тысячи франков, в две тысячи франков обошелся ему этот портсигар, а она его так подводит!

– Но почему, Боже милостивый, почему?

– Потому, что мне не хочется быть любезной.

– Дорогая, я тебя умоляю! Послушай, не порть мне этот ужин! Как я буду выглядеть, если приду один? Дорогая, на карту поставлена вся моя карьера! Без четырнадцати восемь, не наноси мне удар в последнюю минуту! Во имя неба, сжалься! Приди в себя!

Она рассматривала этого слегка бородатого человечка в слишком уж обтягивающем смокинге, который умолял ее с рыданием в голосе, явно наигранным, который ломал руки и кривил нижнюю губу, как ребенок, готовый заплакать.

– Я никуда не пойду, – повторила она и с тем же лихим взмахом платья повернулась обратно к зеркалу. – Вперед, поспеши, а то ты опоздаешь, и этот господин будет бранить тебя! Вперед, иди заводить дружеские отношения, иди, чтоб тебя хлопали по спине, очень сильно, как ты любишь, это же человеческий контакт! Иди шептать ему, что ты засиделся, и смотреть на него безумными глазами!

– Злая, злая женщина! – вскрикнул он и увидел ее в зеркале – она смотрела на него, вся искрясь от злобной радости. – Я тебя проклинаю! – закричал он и выскочил, хлопнув дверью.

Она улыбнулась себе в зеркале, отошла, чтобы видеть себя в полный рост. Декольте было настолько смелым, что, пошевелив плечами, сперва правым, а потом левым, она легко выпростала одну за другой обе груди. С полузакрытыми глазами она созерцала, как они воинственно и решительно торчат, нацелившись в зеркало.

Дата добавления: 2015-07-11