Глава XXVII 1 страница

Мадам Дэм сидела за письменным столом в своей комнате и заканчивала просматривать почту, поддерживая силы с помощью сушек, которые она поедала со зверским хрустом.

Она только что поставила подпись под письмом друзьям в Лозанну, супружеской паре; письмо завершалось ее излюбленной формулировкой, а именно: «Наша пара вашей паре наилучшие пожелания дарит!» (Она взяла в оборот это «наша пара вашей паре» после того, как увидела его в конце письма мадам Рампаль. «Оригинально, – говаривала она обычно, – и потом, так лаконично и прямо в точку». На что ее муж всегда добавлял: «А ессе это зе красиво, в рифму».)

Аккуратно заклеив языком конверт, она вновь принялась за вязание, пока месье Дэм, взгромоздившись на стул, выверял с помощью уровня с водяным шариком, ровно ли установлено зеркало в дверце шкафа. А вот и нет, черт подери, неровно! Надо быстро подложить клин под ножку шкафа! Спустившись на пол, он потер руки, довольный тем, что может принести какую-нибудь пользу. Мадам Дэм, приступив к вывязыванию прямоугольного, легкого в исполнении участка, почувствовала желание поболтать.

– Что это ты делал сейчас внизу так долго?

– Да это вчерашний графин. Крупной солью и уксусом я сумел справиться с мерзким осадком и потом я его долго встряхивал, положив толченой яичной скорлупы из моего запаса и немного воды. Ты увидишь, графин стал такой красивый, он весь сияет!

– Ну ты у нас главная женщина в доме, – сказала она с высокомерной улыбкой и шлепнула маленького супруга по руке, затем зевнула. – Представь, уже среда, так ведь и не скажешь, что мы принимали Канакисов целых три дня назад. Ужин удался, ты не находишь? У меня остались приятнейшие воспоминания.

– Ах, ну да, конечно, – сказал месье Дэм, очень занятой, склонившись над своей коробкой с инструментами.

– И, кстати, мадам Канакис мне на следующий день позвонила и сказала, что она счастлива была со мной познакомиться, что она очарована и так далее, видно, что она дама, что называется, комильфо и все светские правила знает назубок, к тому же, я чувствую, она большой души человек, мне с ней было так хорошо, так легко.

– Ну конечно, – сказал месье Дэм. (Ему-то она показалась кривлякой, эта дама, и все время она говорила о какой-то музыке, которую никто никогда не слышал. О, вот хороший клин, нужной толщины.)

– А месье Канакис какой милый человек, воспитанный, прямо великосветский. Ты заметил, что он поцеловал мне руку?

– Да, я заметил, – сказал месье Дэм, стоя на коленях перед шкафом.

– Мне кажется, это так крясиво, сразу понятно, что он – светлая личность. В общем, удачно мы распорядились этим меню от Росси, вот только остались гусиная печень и икра.

– Прекрасно, – сказал месье Дэм, всецело поглощенный забиванием клина, готовясь к последним, филигранным ударам молотком.

Снова взобравшись на стул и вновь положив на шкаф уровень, он отметил, что теперь наконец все ровно. Превосходно, превосходно, шептал он и любовался своими инициалами, которые вчера выжег на ручке обожаемого молотка. Он спустился и положил уровень на мраморный столик у кровати. И что же, черт подери, оказалось, что столик тоже стоит неровно! Как он мог столько лет жить рядом со столиком, который не параллелен полу? К тому же, в конце концов, могли случиться какие-нибудь неприятности, это же ночной столик. Скорей, скорей надо вставить маленький клин! Только не деревянный, они слишком толстые.

– Сказы, Антуанетта, а у тебя слусяйно нет кусоська картона, стобы подлозыть под ножку столика, а то он криво стоит?

– Я из-за тебя сбилась, – сказала она ему, прекратив вязать. – Ты вечно заговариваешь со мной когда не надо, это невыносимо. Нет, у меня нет кусочка картона, – отрезала она, чтобы наказать его.

Он вышел на цыпочках. Вернувшись, он подложил под ножку ночного столика сложенный пополам кусочек картона, произвел замер и был удовлетворен результатом. Несколько растерянный столь быстрым успехом, не зная, чем бы ему еще заняться, он сложил руки за спиной и принялся рассматривать свою супругу: отложив вязание, она смаковала удовольствие, которое могут себе позволить только обеспеченные, уверенные в завтрашнем дне люди – заранее разрезала страницы творения, озаглавленного «Внутренняя свобода», подаренного ей мадам де Вентрадур, намереваясь начать наслаждаться им тем же вечером, на свежую голову, тем более что ее дорогая Эммелина сказала ей, что это очень полезная книга, заставляющая задуматься. Да-да, сегодня же вечером, в кровати, положив в ноги теплую грелку. Он почувствовал, что к ней вернулось доброе расположение духа, и решился к ней обратиться:

– Сказы, Антуанетта, а сто делать с тем безвкусным сыром грюйер?

– Отнести обратно бакалейщику, – ответила она, не переставая разрезать страницы. – Мне вовсе не интересно хранить у себя целый фунт безвкусного грюйера. И пусть вернет тебе деньги, два франка пятьдесят пять сантимов.

– Но он зе на меня разозлится, если я принесу ему сыр назад.

– Поимей хоть каплю мужества, Ипполит, пыжалста.

– А мозет быть, ты сама сходис?

– Нет. У меня опять скрутило ногу. – (Когда ей не хотелось работать или хотелось переложить на кого-то неприятную обязанность, она тут же начинала чувствовать, как отнимается нога.)

– Но ведь мозно отправить новую домработницу, которая выходит завтра утром?

– Нет. Пойдешь ты, – отрезала она и закрутила пучок волос, торчавший из родинки, которая украшала ее подбородок, а потом вздохнула с облегчением. – Должна сказать, я рада, что мы избавились от бедняжки Марты. С этой ее болью в спине все могло бы далеко зайти.

– Послусай, сестно говоря, я бы предпосел, стобы она оставалась у нас, пока не выздоровеет, вызвать врася и все такое?

– Но, дружочек, она бы у нас никогда не выздоровела. В таких случаях человеку нужно быть в семье. Да-да, отдых в лоне семьи, которая окружит ее заботой и лаской, бедняжечку. Моральное состояние всегда определяет физическое. Если она будет счастлива, ее позвонки легче выправятся. И потом, если все же ей нужна операция, ответственность за это должна брать на себя семья, ведь верно? Плохо, конечно, что придется довольствоваться этой домработницей до приезда Мариэтты. Я должна сказать, что меня очень расстроила телеграмма Мариэтты. У нас была договоренность, что она продлит отпуск до первого июля, поскольку ей нужно ухаживать за больной сестрой. А что мы попросили ее в телеграмме? Вернуться на двадцать дней раньше, в связи с позвонками Марты.

– Но ведь это потому, что у ее сестры пневмония.

– Ох, у этих слуг вечно все так происходит. Я бы назвала это отсутствием такта и преданности, она вроде бы так предана жене Адриана, так долго служила у этой их мадемуазель Валери д'Обль, что могла бы проявить побольше доброты. Да и вообще, я задаюсь вопросом, так ли уж больна ее сестра. Люди из низших сословий все такие изнеженные, они совершенно не могут терпеть боль и не умеют мужественно переносить страдания. Ну, были у меня бронхиты, я же не поднимала такого шуму.

– Вот только у ее сестры вроде бы двусторонняя пневмония.

– Бронхит и пневмония – почти одно и то же. Не будем больше об этом, такая бессовестность меня просто поражает. Да, правда, поговорим о чем-нибудь другом. Вернемся к пресловутому письму этого господина Солаля, чем больше я о нем думаю, тем менее любезным оно мне кажется. Прежде всего, оно адресовано ей, хотя, как мне кажется, было бы гораздо естественней написать мне, ну да ладно, не важно, но его стиль мне вовсе не нравится. Начало ты помнишь? Мои извинения, даже не добавил «искренние», как принято. И потом «передайте поклон домашним» – это намек на меня и на тебя. Он уж мог меня отдельно назвать по имени, потому что мы говорили с ним по телефону. И потом, он говорит о внезапном недомогании, но ничего не уточняет. Это как-то развязно, ты не находишь?

– Да, тосьно, – сказал месье Дэм.

– И заметь еще, что к словам «мои сожаления» он даже не добавил «живейшие».

– Да, и это, конесьно.

– И потом, он закончил «мое почтение», и даже не добавил «совершеннейшее». Понятно, что он пишет молодой женщине, но все же. И что за манера приглашать их в гостиницу, в свой номер, назвав точный день и час – пятница, восемь часов. Это же послезавтра, непонятно – принимать такое приглашение или отказываться.

– Я сказу на это, сто он вазная птица, и этим все объясняется.

– Я и без тебя знаю, – сказала мадам Дэм, вздохнув. – Но все равно, воспитание есть воспитание. И то, что он нас не позвал, тебе это тоже кажется нормальным?

– Мозет быть, он не знает, сто мы зывем вместе с Диди.

– Прекрасно он это знает! Я же ему представилась в тот вечер по телефону и при этом сказала «я и мой муж» или что-то в этом роде. Заметь, мне все равно, во-первых, потому что я привыкла жертвовать собой, и во-вторых, мы же так и так послезавтра уезжаем. И к тому же гостиничная кухня, увольте. Но, тем не менее, такой поступок свидетельствует о его дурных манерах. Ладно, он извинился, приличия соблюдены.

– И потом, он все-таки двигает по слузбе Диди.

– Он отдал ему должное, не более того. – Чтоб подчеркнуть значительность своего заявления, она яростно принялась вязать. Закончив ряд, она почесала ухо освободившейся спицей. – А что касается жены Диди, у нее было минутное просветление, вот и все! Ее благие намерения испарились, улетучились как дым! Все эти идеи ходить для него по магазинам, гладить его брюки, и так далее, теперь о них больше и речи нет! Вчера она провела весь день, принимая в саду солнечные ванны, причем на виду у всех прохожих! Хорошенькую она создаст нам репутацию у соседей! И я обнаружила, что книга «Бди и молись», которую я ей дала, валяется с неразрезанными страницами! И стоило мне уступать ей мою комнатушку внизу, чтобы мадам устроила там свою гостиную! Личную гостиную, ах ты моя дорогая! И тут уж она не ленилась, она поторопилась и быстренько расположилась в своем салоне, и там расставила все это тетушкино старье, которое мне и задаром не нужно! Ковер весь потертый! И даже свое пианино спустила вниз! И причем грузчиков оплачивал Диди, как иначе! И к тому же, она вообще мне не отвечает, когда я спрашиваю, как там у нее с духовной жизнью! Нахальная кривляка! Ну, вот что ты молчишь?

В прихожей зазвонил телефон. Обрадовавшись такому отвлекающему маневру, он устремился вниз. Вернулся запыхавшийся, поскольку бежал, перескакивая через ступеньки, и сообщил, что звонит мадам Вентрадур. Она скорей поспешила к телефону.

Как только за ней закрылась дверь, он рухнул в кресло. Само Провидение послало этот телефонный звонок. Если разговор продлится достаточно долго, это изменит ход ее мыслей и она не станет больше разговаривать с ним об Ариадне. Говорить о ней плохо, чтобы доставить удовольствие Антуанетте, – нет уж, увольте. Ариадна была вчера с ним такой милой, она приехала сразу, как ушел тот господин англичанин, и сразу смело взяла дело в свои руки, выкинула пустые консервные банки, убралась на кухне и быстро съездила в город на такси за такими же консервами и бутылками бордо той же марки! И потом дала ему хороший совет сказать только, что приходили и принесли письмо, а больше ничего не рассказывать. Хорошо еще, Антуанетта поздно вернулась от Гантетихи. Вот бы ему влетело, если бы она застала его с господином англичанином за разъеданием рагу и распиванием бордо! А славный этот англичанин, они так здорово провели время вместе и даже обнялись на прощание. В общем-то у него в жизни не было настоящего друга. Он хотел бы еще с ним увидеться, да вот только он же милорд, это для него птица слишком высокого полета. Ну и ладно, останется просто хорошее воспоминание об этом полднике. Он высморкался, взглянул на платок, сложил его и попробовал подумать о чем-нибудь другом. Да, надо купить магнитную отвертку, это очень удобно. А что это она там такое рассказывает Вентрадурихе? Он тихо открыл дверь, склонился над лестницей и прислушался.

– Как жаль, дорогая, что вы пропустили беседу у Жанны Гантет, она такая интеллектуалка, за словом в карман не полезет. Она нам рассказывала о связях между наукой и религией, всякие такие вещи, о которых обычно не задумываешься, например телефон позволяет нам попросить духовной поддержки у более религиозно образованной подруги, если вдруг случился какой-то моральный кризис, опустошающий душу, а еще железные дороги – с их помощью стали возможны религиозные конгрессы, и радио с его утешительными передачами для души! Мы прямо были под впечатлением. Какой ответ всем этим атеистам, утверждающим, что у науки и религии нет никаких связей! Ну, я рада, что у вас все хорошо. А у нас-то за последние дни было много приключений! Все на нас как-то свалилось! Во-первых, засорилась раковина на кухне, и сначала не удалось ее прочистить с помощью химических препаратов против засора, чуть было не пришлось вызывать водопроводчика. Да к тому же наша Марта уехала позавчера. Что-что? Нет-нет, я ее не прогоняла, она ушла по собственной воле. Ну, то есть у нее начал болеть позвоночник с тех пор, как она упала, когда хотела повесить картину, вы знаете этих девушек, вечно им что-нибудь взбредет в голову, в общем хотела недавно повесить большую картину, когда мы ждали к полднику, ну, то есть к ужину, господина заместителя Генерального секретаря Лиги Наций, он близкий приятель Адриана. После этого бедняжка стала еле ноги таскать, и это, конечно, отразилось на ее работе. И тогда, охваченная состраданием, я посоветовала ей поехать отдохнуть в кругу семьи, восстановить силы и поправить здоровье в отчем доме. Впрочем, я сразу ей сказала, что она принята на работу временно, только до возвращения нашей Мариэтты. Вообще говоря, небольшая потеря. Мало того, что бедная девочка очень неуклюжа, она еще и была совершенно неотесанна, я потратила массу сил, чтобы ее хоть как-то воспитать, но так и не удалось сделать ее действительно прислугой высокого класса. Например, эта идиотская мания стучать, перед тем как войти в гостиную. Сколько раз я терпеливо объясняла ей, что воспитанный человек стучится только перед тем, как зайти в спальню. И потом, такая бестактность! Представьте себе, однажды я застала ее всю в слезах и конечно же спросила, доверительно взяв за руки, что же случилось, и представьте себе, у нее хватило наглости мне ответить, что она скучает по своим коровам! Ох, я простила ей это от всего сердца, учитывая, из какого низкого опчества она вышла. И еще я думаю, что серьезные беседы, которые я с ней проводила, пойдут на пользу ее душе, а то у бедняжки было так мало религиозного сознания. Во всяком случае, я сделала все, что от меня зависит, чтобы ее духовно обогатить, прежде всего с помощью совместной молитвы, да. Да, кто-то будет приходить с завтрашнего дня, да, вроде не похожа на мошенницу, и она будет оставаться только до обеда, а потом уходить на другую работу. Да, сейчас так трудно найти прислугу, мы должны быть благодарны Господу, что он нам посылает хоть что-то, пусть даже не самого лучшего качества. Естественно, как только бедная Марта решила поехать набираться сил в опчестве, к которому привыкла, я тотчас же дала телеграмму с оплаченным ответом нашей Мариэтте, которая сейчас в Париже и которая в любом случае должна выйти к нам на работу первого июля, и попросила выйти сейчас, в связи с происходящими событиями. Мы получили телеграмму, где было написано, что она не может, поскольку ее сестра, консьержка, перенесла двойную пневмонию, и приедет она в начале июля. Вечно они так, эти слуги. Мы зависим от их капризов. Но, дорогая, я все говорю, говорю, а о самом главном не рассказала! Представьте себе, мы уезжаем в Брюссель послезавтра, мои родственники ван Оффели, из замка ван Оффель, меня срочно вызывают. Да-да, вчера с утренней почтой я получила письмо от нашей дорогой Элизы ван Оффель, она буквально звала меня на помощь. У ее свекрови был приступ, парализовало половину тела, и, ввиду такого состояния, они взяли ее к себе. Но Вильгельмина ван Оффель-старшая, то есть наша дорогая больная, не может договориться ни с какой сиделкой и во весь голос прославляет меня, поскольку я ее как-то давно выхаживала после болезни. Естественно, я, повинуясь зову сердца, была готова помчаться прямо вчера, конечно же вместе с Ипполитом, который без меня не может ни минуты, но не было мест в спальном вагоне, и мы взяли билеты только на послезавтра. Если поезд ночной, я беру только спальный вагон, так уж в нашей семье заведено. У нас заказано два места в поезде, который отходит в пятницу вечером в девятнадцать франков сорок пять… извините, в девятнадцать часов сорок пять минут, он привезет нас в Брюссель, если будет на то Божья воля и если не возникнет никаких непредвиденных обстоятельств, в субботу утром в восемь пятьдесят. Мы останемся на три месяца, а может, и на меньший срок, в зависимости от того, как будет протекать ее болезнь, наша дорогая больная должна, по прогнозам доктора, отправиться на небо где-то в конце августа самое позднее. И вот, все так неопределенно, в руках Того, чьи пути неисповедимы. В любом случае я не могу бросить в беде дорогую Элизу, в девичестве она была мадемуазель ван дер Мейлен, из семьи крупнейших сахарозаводчиков. Что? Да, да, сиделка при ней будет, я там больше для души, и еще я буду руководить сиделкой. Я собираюсь взять с собой побольше вязания и прежде всего носки для моего мужа, ох, он их так быстро снашивает, просто ужас, я не знаю, что с ним делать. Что-что? Нет, я после того, как вывязала пятку, вяжу две половины мыска до уменьшения, делаю две полосы нужной длины, потому что верхняя часть ведь почти не изнашивается, значит, я просто меняю нижнюю полосу, то есть подошву, это экономит и время и шерсть. Но вот что, дорогая, мне хотелось бы увидеться с вами до нашего паштета, простите, я оговорилась, до нашего отъезда. Доставите ли вы нам удовольствие и придете ли в четверг вечером? Четверг не подходит? Ну тогда хотя бы в пятницу, в день нашего отъезда? Вы приглашены на обед? Ну что делать, тогда на полдник. Ах, как я рада! Но послушайте, дорогая, приходите чуть пораньше, чтобы у нас было время для беседы, а то наш поезд отходит в девятнадцать сорок пять, то есть без четверти восемь. Приходите в четыре, хотите? Мы сядем за стол ровно в полшестого, будет такой полдник-ужин, чем Бог послал, ввиду обстоятельств. Ну тогда до пятницы, дорогая, я так рада была с вами поговорить, и большое спасибо за совет про наволочки, в которые можно заворачивать хрупкие вещи, я уже попробовала, замечательная защита! Еще я должна вам передать поклон от Ипполита, он тут мне делает знаки. Я бы еще передала поклон от Адриана, если бы он был здесь, но ведь правда прежде всего, да, дорогая? Значит, скажем так, если бы он был здесь, то не преминул бы передать вам свои наилучшие пожелания. Ну вот, прощаемся, моя дорогая, значит, в пятницу в четыре, я так рада и ожидаю вас с сияющей улыбкой.

Вернувшись в комнату, мадам Дэм уселась в вольтеровское кресло, взяла вязание, внезапно отложила и с незамутненной яростью уставилась на мужа.

– Ты заметил, с каким видом Диди вышел сегодня утром? Он пытался скрыть от меня, но материнское сердце – вещун! Я знаю, откуда ветер дует! Это все потому, что вчера она отказалась пойти с ним на большой прием к господину Бенедетти! Ах, ну и штучка! – Она сгрызла сушку с устрашающим хрустом, на который способен лишь человек, обожающий себя до жути. – Уверяю тебя, что сейчас за столом, если мадам соизволит спуститься и я скажу ей, что послезавтра мы ждем Эммелину Вентрадур к полднику-ужину, она не проронит ни слова, чтобы продемонстрировать, что ее высочество это не интересует! – Она поцыкала зубом, доставая оставшиеся от сушки крошки. – По крайней мере, можешь мне поверить, с точки зрения размера имение Вентрадур не сравнится с крошечным имением ее тетки, которое, кстати сказать, уплыло у нас из-под носа, поскольку его получил дядька и этим обездолил моего бедного Диди! И у нее хватает наглости говорить мне, что она считает это справедливым! Что делать, я должна любить ее и за нее молиться!

XXVIII

Мадам Уилсон, вызванная нажатием кнопки, вошла без промедления и остановилась в двух метрах от стола эпохи Людовика XVI. Пятидесятилетняя, строгая, лишенная округлостей, твердо убежденная в незыблемости своего положения, выделяющая химически чистый устрашающий запах лаванды со шлейфом мыла Пирс, она ждала в тишине, прямая как палка, компетентная, честная и бесстрастная, без страха и упрека, сверля начальника прямым зеленым взглядом.

Опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с торжествующей посредственностью, он попросил ее созвать директоров. Она сдержанно кивнула с почтительным, но независимым видом, повернулась на плоских каблуках и удалилась, лишенная фундаментального зада, но закованная в броню уверенности в своем Боге и короле, в собственной непоколебимой честности, в гарантированной загробной жизни, в своем коттедже в Сарри, уже приобретенном ею, где она будет доживать свою жизнь после того, как выйдет на пенсию, обрезая кусты шиповника между двумя чашками крепкого чая без сахара, окруженная всеобщим уважением, в дружбе с женой пастора, непогрешимая и счастливая в этом своем коттедже, который она покинет, только отправившись прямиком на небо, по-прежнему девственной, вперед длинными ногами. Повезло ей в жизни, она свято в это верила. А он был никем, одиноким человеком, который ни во что не верил. Вывод – самоубийство. Но в ожидании момента можно пока разыгрывать фарс повседневной жизни.

Шестеро директоров ожидали в конференц-зале, сидя вокруг круглого стола, положив перед собой блокноты, покуривая и предлагая друг другу прикурить от шикарных дорогих зажигалок, обмениваясь милыми шутками и ненавидя друг друга что есть сил. Минхер ван Вриес мало участвовал в беседе, втайне презирая своих коллег, которых считал простолюдинами, лишенными социальных благ, тогда как сам он был щедро ими наделен. (Кроме всего прочего, он был горд своими познаниями в светском этикете, например, он знал, что знаменитые имена – такие как Брольи или Холмондели, произносятся совершенно неожиданным, прелестным образом и что в некоторых ситуациях слово «герцогство» может быть женского рода. И к тому же, когда вместо «мой смокинг» он говорил «мой diner jacket», его переполняло сладостное ощущение собственного превосходства. И вот все подобные убогие пустяки – быть знакомым с графиней-поэтессой, вечно умирающей, но ловко использующей свои связи, быть вхожим к придурковатой королеве в изгнании – составляли смысл существования жалкого типа с глазами навыкате, вечно вонявшего юфтью.)

Когда Солаль вошел, директора встали. Он посмотрел на них оценивающим взглядом. Все они, кроме Бенедетти, который строил против него козни, были верны ему – то есть довольствовались сдержанной улыбкой, иногда с оттенком одобрения, когда кто-то говорил о нем плохо в их присутствии.

Он предложил им сесть, сказал, что на повестке дня всего один вопрос, который попросил включить сам Генеральный секретарь, причем сэр Джон лично сформулировал его так: «Действия в пользу целей и идеалов Лиги Наций».

Никто из директоров не знал, в чем же заключаются сии действия, да и сам сэр Джон этого не знал, но он надеялся, что подчиненные придумают что-нибудь на означенную тему. Несмотря на это, все говорили и говорили, один за другим, ведь главное правило гласило – никогда не терять лица, всегда казаться компетентными, ни за что не признаваться, что не понимаешь чего-то или не знаешь.

И они отважно, с жаром, несли околесицу, не особенно понимая, о чем же все-таки идет речь. В то время, как его коллеги, которых выматывало любое длинное выступление кого-то, кроме них, чертили в блокнотах маленькие геометрические рисуночки, а потом вяло доводили их до совершенства, ван Вриес десять минут докладывал, что лучше других понимает, как составить план действий, не только систематический, но еще и конкретный. Тут вступил Бенедетти и развил подробнее два пункта, которые объявил самыми важными, а именно: что, во-первых, по его смиренному мнению, речь идет о том, чтобы принять программу действий, а не просто план действий, конечно же программу, ему казалось, что нюанс этот очень важен; и во-вторых, что программа действий должна быть проработана как отдельный проект, специфический проект, я не побоюсь этого слова, специфический.

Другие директора закивали, признавая абсолютную необходимость специфического проекта. Они обожали в Секретариате эти специфические проекты. Никто толком не знал, что дает слово «специфический» в соединении со словом «проект», но «специфический проект» звучало гораздо более солидно и четко, чем просто «проект». По сути дела, никто не знал разницы между «проектом» и «специфическим проектом», и никто никогда не задумывался о смысле и необходимости этого звучного прилагательного. Просто с удовольствием произносили «специфический проект», не уточняя. Как только проект объявляли специфическим, он приобретал неизъяснимую прелесть, некий многообещающий престиж плодотворного действия.

Взяв в свою очередь слово, Бассет, директор отдела культуры, отметил, что необходимо действовать в тесном сотрудничестве с заинтересованными добровольными организациями. Но при этом играем – карты на стол! – перебил Максвелл, директор отдела планирования и связей с общественностью, – и сразу уточняем, что Секретариат играет главную роль в специфическом проекте! Но послушайте, воскликнул Джонсон, необходимо быть благоразумными и обязательно согласовывать действия со странами – членами Лиги! С этой целью необходимо разослать список вопросов разным правительствам, и специфический проект программы действий нужно разрабатывать в соответствии с их ответами. Орландо на это сообщил, что лучше будет установить контакт с разными министерствами образования, с тем, чтобы разработать программу школьных конференций о целях и идеалах Лиги Наций.

Вернувшись к вопросу ответственности, Бассет – настоящее имя его было Коэн, родовое имя потомков Аарона, брата Моисея, но он, маленькая вонючка, предпочитал маскироваться под Бассета – заявил, что «специфический проект должен содержать программу действий, не только систематических и конкретных, но еще и скоординированных, так что необходимы отдельные меры по координации, с одной стороны, между разными отделами Секретариата, и с другой стороны, между Секретариатом и разными межправительственными организациями, дабы избежать повторов, некомпетентности, неправильного распределения сил, и возможно, в конце концов прийти, путем соглашения с заинтересованными правительствами разных стран, к созданию отдела в Секретариате, ответственного за распространение целей и идеалов Лиги Наций». Ну вот и все, сказал он, потупив глаза, гордый своим вмешательством не меньше, чем тем, что превратился в Бассета. Его коллеги тут же одобрили идею создания нового отдела, поскольку им была знакома переиодически овладевавшая Секретариатом ненасытная жажда реорганизации. Подобно ребенку, бесконечно собирающему и разбирающему конструктор, старикашка Чейни обожал перестраивать свою игрушку, то убирая отдел, то разделяя другой на два, то создавая вовсе новый, и в результате через несколько месяцев опять возникала исходная структура.

Желая блеснуть перед молчащим боссом, все фонтанировали и выдавали блестящие импровизации на странном жаргоне Секретариата: «ситуации, требующие разработки», «генеральный агреман на разделение как организационных, так и исполнительных обязанностей», «разнообразные способы разрешения проблемы», «завершение специальных мероприятий», «легкость получения решений от правительств в случае обращения к их доброй воле и желанию сотрудничать», «результаты опыта, широко демонстрирующие срочную необходимость конкретных действий», «очевидные меры, которые следует осуществить в целях выполнения намеченной программы», «практически несущественные трудности», «внушающие оптимизм речи, недавно прозвучавшие на заседании Совета». И так далее, и тому подобное, и все еще приправлено противоречивыми и непонятными предложениями, которые были скрупулезно записаны стенографисткой, которая ничего в этом, впрочем, не поняла, поскольку была умна.

Внезапно наступила тишина. Намутили столько тины, что никто не знал, что же все-таки решили и на чем остановились. Максвелл спас ситуацию, предложив обычное ленивое решение, а именно: «учреждение рабочей группы, которая проработала бы ситуацию и представила бы перед комиссией ad hoc, созданной в дальнейшем и составленной из членов правительств, предварительный специфический проект, состоящий из конкретных предложений, устанавливающий основные положения конкретной долгосрочной программы, определяющей систематические и скоординированные действия для продвижения целей и идеалов Лиги Наций».

Раздосадованный тем, что не ему в голову пришла эта идея, и озабоченный тем, чтобы его оценили в должной мере, ван Вриес предложил, что на базе дискуссий, которые сейчас имели место, и решений, которые сейчас будут приняты, «следует подготовить ориентировочное сообщение для использования рабочей группой и установления генеральной линии и предпочтительных направлений ее действий». Довольный своим подлым ударом в спину и довольный тем, что подпихнул грязную работу конкуренту, он выразил пожелание, чтобы Максвелл занялся подготовкой этого сообщения, которое впоследствии будет представлено на суд сэра Джона.

– Ну вот, превосходно, мы все пришли к согласию, – сказал Солаль и снова закусил губу. – Максвелл, за дело. Господа, я всех вас благодарю.

Оставшись один, он представил, что будет дальше. Максвелл призовет Мосинсона, временно прикрепленного к отделу планирования и связей с общественностью, скажет ему, что стенографический отчет о собрании содержит все необходимые элементы будущего доклада, что, по сути, вся работа уже проделана и Мосинсону нужно только все упорядочить и подредактировать. В общем, дел всего на час или два. «Короче, за дело, заключит он, все почти готово, но только будьте бдительны, учитывайте все политические аспекты проблемы и национальные особенности, это материя тонкая, ничего такого, что может не понравиться правительствам, больше тонкостей, больше нюансов, и принесите мне это завтра с утра». И бедный Мосинсон возьмется за дело, поддерживая себя бессчетными чашками кофе; не будет спать всю ночь. Погрязнув в бессмысленных дебрях расширенного отчета, потеряв надежду распутать клубок загадок, он просто сам сочинит то, что решили шесть директоров, и целиком извлечет из своего мозга ориентировочное сообщение. В общем, маленький еврей, временный служащий на мелкой должности, получающий всего пять сотен в месяц, примет решение за сэра Джона Чейни, генсека Лиги Наций, кавалера многих орденов.

Дата добавления: 2015-07-11