Глава ХIII

Успехи Генри в разведении племенного скота не уступали успехам его жены в домоводстве. Но ни он, ни другие не знали, были ли неусыпное внимание, тщательная заботливость, аккуратное сведение баланса расходов и доходов, которые превратили Бартон в образцовое поместье, его собственной заслугой, или вызывались примером и советами его жены.

Ему больше не грозили презрение или обидная снисходительность со стороны местного общества. Через четыре года после его женитьбы освободился почетный пост мирового судьи, и по рекомендации лорда Монктона его предложили Генри. Он принес письмо Беатрисе с притворным раздражением, которое обмануло бы только очень легковерного человека.

— Он, кажется, думает, что у меня мало своих дел! Забот о таком поместье вполне достаточно для одного человека. К чему взваливать себе на плечи еще гору работы, за которую мне даже спасибо не скажут?

Беатрнса дважды перечла письмо, медленно водя глазами по строчкам и поспешно размышляя. Она оттягивала время, чтобы успеть все взвесить, прежде чем высказать свое мнение. Сперва она чуть было не расхохоталась, представив себе, как Генри тщетно старается разобраться в тонкостях уголовных и гражданских законов. Но этот презрительный скептицизм тут же исчез. В ее памяти всплыл отрывок из знаменитой книги ее деда — не самые слова, а только суть:

«Мировому судье полезно быть ученым, но прежде всего пусть он будет неподкупным и милосердным. Пусть он всегда помнит, что он защитник бедных, невежественных и несчастных».

Дедушке Риверсу, может быть, этот выбор не показался бы таким уж нелепым. Вряд ли кто осмелится во второй раз предложить Генри взятку. И он добр. Если он будет так же мягок с подсудимыми, как со своими лошадьми…

Да, но будет ли? С браконьерами — нет.

Но об этом думать не стоит. Кто бы ни стал судьей, им все равно нечего ждать пощады. Уолтер как-то с горечью сказал ей, что, по мнению большинства, законы об охоте были получены на горе Синай вместе с десятью заповедями, и, во всяком случае, в Уорикшире дело обстоит именно так. Однако во многих отношениях Генри будет не так уж плох. А если он откажется, то не откажется кто-нибудь другой, столь же мало разбирающийся в юриспруденции и гораздо менее человечный.

Она осторожно сказала:

— Вероятно, это будет отнимать много времени. Но с другой стороны…

Он с улыбкой кивнул, когда она, заколебавшись, умолкла.

— Конечно, очень приятно читать, в каких лестных выражениях ко мне обращается такой человек, как Монктон. Особенно, когда он предлагает мне этот пост без всяких просьб с моей стороны.

Затем он прибавил:

— Я всегда считал, что человек, которого господь благословил богатством, должен помнить о своих обязанностях перед округой.

Она искоса взглянула на него.

«Он чувствует себя сэром Роджером де Коверли, — подумала она. —Сельским властителем и благодетелем. Уже! Ну что же, такое тщеславие никому не приносит вреда».

— Ты не знаешь, — спросила она, — к кому они обратятся, если ты откажешься?

— Почти наверняка к майору Дру, и я знаю, что он согласится. Меня удивляет, почему к нему не обратились сразу; в Индии ему приходилось занимать административные должности, а кроме того, у него есть деньги и досуг.

И рот, как пасть акулы. Она чуть было не заткнула уши, когда майор однажды принялся хвастать тем, как он расправлялся с несчастными индусами.

Нетрудно догадаться, какой из него выйдет судья. У него от всего будут только два средства — колодки и плеть.

Нет, Генри нельзя отказываться! По крайней мере он никогда не будет жесток сперепуганными детьми, беспомощнымистарухамии солдатами-инвалидами, которые просят милостыню по дорогам. И он будет так рад этой игрушке. Она посмотрела на него.

— Не могу ли я помочь тебе немного по усадьбе? Например, взять на себя ведение книг? Я вела счета моего отца. Если ты мне их доверишь — конечно, под твоим руководством…

Ей и так приходится проверять его расчеты. Пожалуй, проще будет все делать самой, чем поправлять его арифметические ошибки.

Он восторженно обнял ее.

— Радость моя! Но ты уверена, что это тебя не слишком затруднит? Мне не хотелось бы перегружать старательную лошадку.

Она снова развернула письмо.

— Твой отец гордился бы тобой.

Он покраснел до корней волос. Она нечаянно коснулась горького воспоминания, о котором он никогда с ней не говорил. Венцом всех честолюбивых стремлений его отца был пост мирового судьи, который ему так и не привелось занять. Какой трепетной надеждой преисполнялся милый старик, когда этот пост освобождался, с какой трогательной покорностью переносил он презрительное молчание, которым встречали его робкие намеки. Его дважды обошли, и он умер, так и не прибавив заветное звание к своей фамилии. Но оно будет принадлежать его сыну: Генри Телфорд, эсквайр, мировой судья. Отец был бы доволен.

Лорд Монктон мог бы сделать и худший выбор. Несмотря на некоторую напыщенность, которая вскоре появилась в его манерах, судья из Генри получился гораздо лучший, чем ожидала его жена. Он не был загружен тяжбами, и местные гражданские казусы чаще всего оказывались очень несложными. В такой тихой заводи, как западный Уорикшир, споры чаще всего возникали по хорошо знакомым поводам: из-за червивых фруктов, заблудившихся коров и просроченных векселей. Он занимался такими делами очень добросовестно и решал их, в общем, удачно, выслушивая противоречивые заявления сторон и разбираясь в них с терпением и проницательностью, каких Беатриса в нем раньше и не подозревала.

Тонкости уголовного права были ему не под силу. Но и образованный юрист не смог бы отыскать логики в путанице свирепых требований уголовного законодательства. Однако его бессознательное желание насколько возможно смягчать суровые наказания очень неплохо помогало ему. Большинство мелких преступников, которых он судил, были так отчаянно бедны и невежественны, так задавлены нуждой, что не больше него понимали, в чем, собственно, они виноваты. Обычно он начинал с того, что приходил в притворную ярость: стучал кулаком по столу, кричал на обвиняемых и угрожал им страшными карами, которые в конце концов — порой в прямом противоречии с законом — сводились к небольшим штрафам, часто к тому же выплачивавшимся из его собственного кармана. В таких случаях, придя домой, он, словно застенчивый, но хвастливый ребенок, виновато признавался во всем Беатрисе, втайне гордясь своим поступком, но испытывая некоторую неуверенность, пока она, улыбаясь, не одобряла его прегрешения. Она была рада тому, что он занят и доволен; а так как он, по-видимому, возвел ее в ранг своей высшей совести, она честно старалась выполнять обязанности, которые это на нее налагало, но дом и дети требовали слишком большого внимания, и у нее оставалось мало времени и сил на что-нибудь другое, кроме неотложных забот. И хотя она по-прежнему чувствовала себя глубоко несчастной, даже это отступило куда-то на задний план.

Гораздо труднее было переносить мелочи. Его все глубже укоренявшаяся привычка пересыпать свою речь юридическими терминами порой резали изощренный слух внучки судьи Риверса, но она напоминала себе, что хотя он и путает реституцию с конфискацией, все же он полезен мирку, в котором живет. Он со своей стороны неустанно превозносил ее деловитость, трудолюбие и преданность долгу. Как ехидно заметила Эльси, он гордился своей женой не меньше, чем своей лучшей тисдейльской коровой.

Только в одном отношении он мог на нее пожаловаться, но это было то, о чем порядочный человек не говорит ни с кем. Даже наедине с самим собой он избегал думать, почему, несмотря на то, что его молодая жена красива, добродетельна, мила, и он искренне любит ее, священная супружеская близость дает ему так мало. Только однажды, в минуту откровенности, он смущенно намекнул семейному доктору, что его брак, столь счастливый во всех остальных отношениях, не вполне удачен как брак в строгом смысле этого слова. Трудно представить себе жену, которая больше заботилась бы об удобствах мужа, о его чести и интересах, проявляла бы большее терпение и мужество во время болезни, была бы так спокойна и внимательна, но…

Ему не пришлось продолжать — доктор понимающе закивал:

— Да, да; миссис Телфорд — восхитительная пациентка, благоразумная и заботливая мать, но эти умные женщины часто бывают немного холодными…

Так что оставалось только примириться. В конце концов это ее единственный недостаток, который к тому же теперь уже не имел такого значения, как вначале. После четырех-пяти лет брака даже самый преданный муж перестает быть пылким влюбленным.

Беатриса была уже на последних месяцах третьей беременности, когда случилось неизбежное. Как-то зимой Генри в мрачном и подавленном настроении ехал верхом по лугу. Навстречу ему попалась краснощекая девушка, которая почтительно присела. когда он проезжал мимо, а потом поглядела на него через плечо блестящими плутовскими глазами. Это была новая коровница, которую один из соседних фермеров нанял недавно на ярмарке.

В вопросах половой морали у Генри были твердые принципы, которым он неуклонно следовал со времен отрочества. Порядочный человек относится с уважением к родственницам своих друзей, соседей и арендаторов, какой бы репутацией они ни пользовались, а также ко всем честным женщинам, каково бы ни было их положение; по отношению к остальным он обязан проявлять известную корректность, быть щедрым и уметь молчать, если они этого хотят. Кроме того, он, разумеется, обязан, елико возможно, соблюдать супружескую верность.

Генри даже мысленно никогда не покушался на честь мужей и невинность девушек; к распутнику он питал такое же отвращение, как к своднику, браконьеру или паписту. Но у Марты, приехавшей из другого прихода, родных здесь не было; да и вообще о чувствах ее близких задумываться особенно не стоило — целомудрие этой девушки было более чем сомнительно. В деревенском трактире поговаривали, что у нее уже был ребенок от одного фермера, жившего милях в тридцати от Бартона; и все знали, что свое последнее место она потеряла из-за скандала, в котором были замешаны еще двое мужчин. Она была доступна и неразборчива, как здоровая молодая кошка, и поцелуи нравились ей сами по себе, а не только ради нового воскресного платья.

В течение пятнадцати месяцев Генри скрывал свою грешную тайну, хотя внимательный наблюдатель без труда догадался бы о ней по его то довольному, то виноватому виду. Их третьему ребенку исполнился год, и Беатриса ждала четвертого, когда она, гуляя одна по заброшенной лесной дороге и любуясь подснежниками, увидела в десяти шагах за кустами своего мужа и коровницу, которые обменивались прощальным поцелуем. Все так же глядя на ковер подснежников, она прошла мимо них столь же равнодушно, как если бы они были кроликами. Марта, испуганно взвизгнув, укрылась в роще. Генри, покраснев как вареный рак, кинулся вслед за женой.

— Беатриса! Беатриса, прости меня! Родная, я знаю, что я страшно виноват… как я мог причинить тебе такую боль! Я… Беатриса, неужели ты не хочешь даже смотреть на меня?

Она обернулась к нему.

— Но, Генри, я давно об этом знаю. Он в изумлении уставился на нее.

— Ты знала! А… кто тебе сказал?

— Никто, это и так было совершенно ясно. Тебе нечего бояться меня, Генри. Я все понимаю. Когда женщина часто рожает, она не… Да, я понимаю.

Но будь осторожен, у нее дурная слава. Если она попытается устроить тебе ловушку, лучше всего пошли ее ко мне.

Безупречная жена! Совершенная жена… но не слишком ли совершенная?

Если бы она заплакала, или рассердилась, или…

Но как бы то ни было, это значительно упрощало дело.

Он бы не почувствовал такого облегчения, если бы мог хоть на секунду заглянуть ей в душу.

Рожая третьего сына, она сильно мучилась — и во время родов и после.

Она еще не оправилась, когда догадалась о происшедшем, и почти немедленно поняла, что снова беременна. Ею овладела холодная ярость. Она убедила себя, что измены Генри — его личное дело и ее совершенно не касаются. Но, подыскав себе девку, он мог бы из простой порядочности хотя бы на время оставить больную жену в покое, прежде чем снова подвергать ее унизительным и ненужным страданиям деторождения без любви.

Теперь она разглядывала его с холодным вниманием. Да, он совершенно уничтожен, готов от раскаяния валяться у нее в ногах — не из-за того, что он сделал с ней, а потому, что она узнала о его грязном грешке, как будто ей не все равно!

Она невозмутимо заговорила о другом:

— Мне хотелось посоветоваться с тобой насчет Эльси. Ты знаешь, что Фил Денверс вернулся из-за границы? Да, он приехал в понедельник. Вчера он встретился на лугу с Эльси и просил ее стать его женой. Она рассказала мне об этом сегодня утром. Ты не слышал, он бросил пить?

Этой весной Уолтер был переведен из Вены в Константинополь, потому что отправлявшийся туда чрезвычайный посол просил прикомандировать его к своей миссии в качестве доверенного переводчика. Из Константинополя он написал Беатрисе, что будет сопровождать посла в Лондон, где снова начнет работать над переводами в министерстве иностранных дел. Он надеялся вернуться вовремя, чтобы успеть крестить младенца и присутствовать на свадьбе Эльси.

Филипп Денвере, более или менее образумившийся, собирался стать офицером. Его свадьба с Эльси была назначена на октябрь, и новобрачные должны были немедленно уехать в Индию.

Вторую коротенькую записку от Уолтера Беатриса получила уже незадолго до родов. Она была помечена Константинополем, и в ней сообщалось только, что он здоров и выезжает на родину. Ни в словах, ни в почерке не было, казалось, ничего, что могло бы вызвать беспокойство, но когда Беатриса читала записку, у нее по спине пробежала холодная дрожь. Сама не зная почему, она неожиданно почувствовала, что с ним случилось какое-то непоправимое несчастье.

Как только ей разрешили сидеть в постели, она написала ему о рождении дочери, напоминая, что перед отъездом из Англии он обещал быть крестным отцом новорожденного.

"Как ты знаешь. Генри сказал, что выбирать имя будешь ты, и он не станет жаловаться, каким бы иностранным оно не оказалось. Если ты по-прежнему без ума от древних египетских и персидских принцесс, не упускай этой возможности. Но на случай, если твое любимое имя окажется действительно неудобопроизносимым, мы дадим ей еще одно, которым ее могли бы называть простые смертные.

Крестными матерями будут старая леди Монктон и миссис Ньюджент.

Сочетание довольно странное, и бедная миссис Ньюджент совсем перепугана. Мы несколько месяцев тому назад просили ее оказать нам эту честь, и она согласилась. Мы с Генри хотели таким образом выразить ей свою благодарносгь за ее помощь во время кори. А вчера ко мне приехала леди Монктон и сказала, что хочет быть восприемницей, так что у девочки будет одна очень богатая крестная мать и одна очень бедная.

Крестины назначены на первое воскресенье октября — за неделю с небольшим до свадьбы Эльси, которая будет четырнадцатого. Они немедленно отправятся в Индию: Фил должен ехать в свой полк, который стоит в Калькутте.

Вот почему, занимаясь ее приданым, присматривая за приготовлениями к свадьбе и — между прочим — производя на свет толстенького младенца, я писала тебе последнее время так мало и коротко. Но ты не можешь сослаться на подобные причины. Мне остается только предположить, что твое долгое молчание после возвращения из Турции объясняется необычной даже для твоего министерства спешкой. Пожалуйста, постарайся добиться, чтобы тебе позволили прогостить у нас до свадьбы".

Ответ Уолтера начинался с обычных поздравлений. Да, он приедет на крестины и останется до свадьбы. Разумеется, они с Генри должны решить, подходящее ли он выбрал имя. Ему нравится уэльское — Гвлэдис. Оно музыкально, легко произносится, и значение его прелестно: «живущая на земле».

Письмо заканчивалось так:

"Я не писал последнее время потому, что хотел подождать, пока ты совсем поправишься, прежде чем сообщить новость, которая может тебя взволновать.

Два месяца тому назад я обвенчался с Фанни Бейкер, с которой познакомился в Константинополе. Можно привезти ее к вам?"

— Что-то уж очень быстро, — заметил Генри, когда она показала ему письмо. — Ведь он не пробыл в Константинополе —и четырех недель. Два месяца тому назад! Это у вас семейное — торопиться с венчанием. Надеюсь, что он не ошибся в выборе. Мы ведь тоже торопились со свадьбой. Если он будет с ней так же счастлив, как я с тобой, ему не на что жаловаться.

Беатриса не сказала ничего. Она старалась, хотя и без особого успеха, побороть невольное предубеждение. Она послала Уолтеру поздравления от имени всех родных, приглашая его приехать как можно скорее вместе с женой. Он ответил, что сможет быть в Стратфорде только в ночь накануне крестин. Однако если за ним и Фанни пришлют туда карету пораньше утром, они успеют к церемонии. Они прогостят в Бартоне две недели. Это письмо, как и предыдущее, было коротким и сдержанным. В конце была приписка:

«Если можно, Би, — отдельные комнаты».

Утром в день крестин над Бартоном разразилась гроза, за которой последовал страшный ливень, и на два часа все дороги в долине стали непроезжими. Снова выглянуло солнце, собрались гости, но завтрак, приготовленный для Уолтера и Фанни, успел уже давно остыть, а их все еще не было. Генри не находил себе места, каждую минуту поглядывал на часы и в конце концов послал им навстречу верхового, чтобы, если понадобится, перевезти их и багаж через вздувшуюся речку.

Беатриса сидела на кушетке между будущими крестными матерями и весело болтала с ними. На этот раз она быстро оправилась после родов. В дверях появилась миссис Джонс.

— С вашего разрешения, сударыня, Робертс говорит, что они уже проехали брод и теперь поднимаются на холм. Сварить еще шоколаду?

Генри и Эльси выбежали на крыльцо. Когда Беатриса присоединилась к ним, гости вылезали из экипажа. Она остановилась на пороге как вкопанная.

Злобно поджатые губы, бегающие глаза, острый подбородок; крысиное лицо, ожесточенное, жалкое, подлое.

Не может быть, невероятно! Уолтер… Уолтер женат на…

— Би, — сказал он, — вот моя жена. Беатриса мгновенно овладела собой.

Она шагнула к ним, приветливо протягивая руки, и поцеловала обоих.

— Фанни, бедняжка, как вы, должно быть, измучились! Наверное, совсем промокли? Мы так беспокоились? Вы завтракали?

— Да, в Эбботс-Вуде, в гостинице, — сказал Уолтер, — пока ждали у брода.

— Но, может быть, вы подкрепитесь? Чашку горячего шоколада или стакан вина?

Она бросила на него ободряющий взгляд и снова повернулась к Фанни.

— Через час надо будет ехать в церковь. Не хотите ли подняться к себе и немного отдохнуть?

Несколько минут Фанни жеманно, маленькими глотками пила вино, держа рюмку изящно, словно элегантная дама из журнала мод, и болтала искусственным игривым голосом богатой бездельницы, сплетничающей в своем будуаре. Но иногда в звучании того или иного слова предательски проскальзывали более естественные интонации горничной. Затем она последовала за своей золовкой наверх, но прилечь отказалась. Она вертелась перед зеркалом, по-прежнему возбужденно болтая, а потом принялась уверять, что не может отправиться в церковь, не познакомившись с «милыми деточками».

— Уолтер столько рассказывал мне о ваших прелестных малютках, милая Беатриса. Я знаю, что полюблю их, если они похожи на вас. Или они пошли в отца? Я никак не ожидала, что он такой красавец.

Беатриса провела ее в детскую, где трое мальчиков в парадных костюмчиках чинно дожидались, чтобы их позвали вниз. Фанни с восторженными возгласами принялась обнимать их, гладить по головкам и осыпать поцелуями.

— Какие ангелочки! В первый раз вижу таких очаровательных крошек.

Понимаете ли вы, Беатриса, какая вы счастливица? Херувимчики вы мои золотенькие, я ваша новая тетя. Поцелуйте меня еще раз, душечки мои.

Мальчики не привыкли к подобному обращению. Мать всегда умела уважать их самостоятельность, и до сих пор никому еще не разрешалось требовать от них поцелуев. Каждый из них принимал непривычные ласки по-своему. Гарри, хотя ему было явно не по себе, держался очень вежливо. Дик вырвался и насупился. Бобби, самый младший, ища защиты, уцепился за юбку матери и смотрел большими укоризненными глазами. Беатриса не вмешивалась. Она напрягала всю волю, чтобы не броситься, не вырвать своих детей из этих жадных рук.

Затем в детскую внесли новорожденную в пышном крестильном наряде, и мальчики были забыты. Фанни принялась ворковать над девочкой и целовать ее.

Миссис Джонс с большой неохотой передала белый сверток в ее цепкие объятия и, угрюмо хмурясь, стояла рядом, готовая в любую минуту кинуться на помощь.

Выражение ее лица было красноречивее всяких слов. Она надеется, что знает свое место. Если весь этот прекрасный батист будет из-за всяких глупостей измят и испорчен — кто она такая, чтобы жаловаться? И если малютка попадет в церковь бог знает в каком виде — что поделаешь? Но она не позволит, чтобы ее бесценную милочку уронили на пол, да-с, сударыня! Нет уж, этого она не позволит!

— Пожалуй, — сказала Беатриса, — нам следует спуститься к гостям.

Миссис Джонс, может быть вы возьмете маленькую? Фанни прижала к себе девочку еще крепче.

— Нет, нет. Я понесу ее. Милая душечка останется на ручках у тетечки.

— Простите, Фанни, но будет лучше, если ее понесет миссис Джонс. Вы ведь не привыкли к нашим старомодным деревенским лестницам.

Пылая негодованием, миссис Джонс выхватила из рук Фанни драгоценную ношу и разгневанно зашагала вниз. Беатриса взяла за руки Дика и Бобби.

— Гарри, ты проводишь тетю Фанни? Да, если хочешь, можешь идти впереди.

Будь умником, не споткнись.

Когда после возвращения из церкви Беатриса кормила дочку в детской, туда ворвалась Эльси. Щеки ее горели, глаза сердито сверкали.

— Уолтер сошел с ума! Привез эту особу сюда и со всеми ее знакомит! В жизни мне не было так стыдно! Кто ее родители, хотела бы я знать?

— Кажется, — сказала Беатриса ровным голосом, — она дочь священника.

— Хорош священник! Не мог научить свою дочь говорить как приличные люди! А манеры? Фил спросил меня в церкви, не женился ли Уолтер на кухарке.

Интересно, откуда у нее такой заискивающий вид? Словно она ждет, что ей подарят поношенное платье.

— Кажется, она была гувернанткой.

— Ну, гувернантки тоже разные бывают. Уж если ему понадобилось жениться на гувернантке, то лучше бы выбрал нашу Смизерс. По крайней мере она настоящая леди, хоть ей и стукнуло шестьдесят, а двадцатью годами больше или меньше — какая разница? Этой все сорок, да еще с хвостиком. Уолтер просто идиот!

Эльси упала в кресло. Сердито постукивая туфелькой и быстрым движением изящной руки ероша свои кудри, она выглядела очаровательно. Досада была ей очень к лицу; ее щеки розовели еще больше, а глаза начинали сверкать.

— И они собираются остаться здесь до моей свадьбы! Это все испортит.

Офицеры будут смеяться, Фил разозлится, а его сестрица начнет отпускать шпильки. Уолтер просто эгоист.

— Эльси, — сказала Беатриса, — извини, я не могу сейчас разговаривать.

Маленькой пора спать.

С Генри, хоть он и проявил больше великодушия, ей было немногим легче.

В этот вечер он ходил по спальне, недоуменно рассуждая вслух и прищелкивая языком, словно уговаривая заупрямившуюся лошадь.

— Что ни говори, Уолтер промахнулся. Мне тяжело, мне просто тяжело видеть, что он женился бог знает на ком. Будь она хотя бы молодой и хорошенькой. И как это он… Помяни мое слово, дорогая, тут был какой-то фокус-покус, не будь я Телфорд.

Беатриса зарылась лицом в подушку и притворилась спящей. Если бы только он перестал говорить об этом, если бы только все они перестали говорить об этом!

На следующее утро, проходя из детской в кухню мимо комнаты Фанни, Беатриса услышала, что оттуда доносится плач. Она постучала и открыла дверь.

— Вам нездоровится, Фанни?

Уолтер стоял рядом с креслом жены и, нагнувшись к ней, что-то успокаивающе говорил. Она сбросила его руку с плеча.

— Ах, оставьте меня в покое!

— Уолтер, может быть, принести сердечные капли?

Он молча покачал головой. Вид у него был измученный. Через секунду он снова склонился над рыдающей женщиной.

— Фанни, будьте добры, успокойтесь; вы огорчаете Беатрису.

— Как будто ей не все равно! Она не поступила бы так, если бы…

— Поступила как? — спросила Беатриса, подходя к ней. — Погоди, Уолтер.

Фанни, я вас чем-нибудь обидела? Скажите мне, чем же? Или пусть Уолтер скажет.

Он покраснел.

— Би, мне страшно неприятно… Она подумала, что вы с Генри вчера намеренно ее оскорбили. Фанни, уверяю вас, ничего подобного не было. Вам просто показалось…

— Мне показалось, что меня посадили в карету с аптекарем?

На секунду Беатриса растерялась.

— С доктором Джеймсом? Он был так любезен, что предожил воспользоваться его каретой. Почему…

— А эта Ньюджент уселась в экипаж леди Монктон?

— Это вполне естественно. Леди Монктон пригласила миссис Ньюджент ехать с ней, потому что они обе — крестные матери.

— Конечно! Как будто не приличнее было пригласить в крестные матери свою невестку вместо жены какого-то священника без прихода. Я могу понять, что вы выбрали леди Монктон, — она знатная дама.

— Она наш старый друг, — холодно ответила Беатриса. — Так же, как и миссис Ньюджент, и обе они обещали крестить ребенка, прежде чем мы узнали о женитьбе Уолтера.

— А почему вы о ней не знали? Потому что Уолтер целых два месяца скрывал наш брак. Наверно, он стыдится меня. О, мне не надо было выходить за него. Мне следовало бы предвидеть, что все вы будете презирать и оскорблять меня.

— Кто оскорбил вас?

— Если хотите знать — ваша Эльси. За обедом я видела, как она посмотрела на меня, засмеялась и что-то шепнула своему хлыщу. Или вы думаете, что я совсем бесчувственная?

— Выслушайте меня, пожалуйста, — сказала Беатриса. — Если Эльси была груба с вами в нашем доме, мне это крайне неприятно. Да, она порой бывает бестактна; ее слишком избаловали в детстве. Сейчас у нее много волнений, и мы должны быть к ней снисходительнее. Но мне кажется, что ни Генри, ни я ничем вас не обидели.

Снова разразившись слезами, Фанни вскочила с кресла и бросилась на шею своей золовке.

— Простите меня, милочка Беатриса! Вы ангел, и я сама во всем виновата.

Я знаю, что я ужасно чувствительна. Но я так хочу, чтобы вы все меня полюбили.

Ради Уолтера Беатриса выдержала град мокрых поцелуев.

— Вы переутомлены, — сказала она. — Прилягте, а я принесу вам настой бузины. Опусти штору, Уолтер. Может быть, Фанни уснет.

Фанни покорно подчинилась. Уолтер молча последовал за сестрой к дверям.

— Спасибо, — прошептал он в коридоре. — Будь с ней как можно терпеливее. У нее была тяжелая жизнь.

Дата добавления: 2015-10-16