Тайны монахов

Где только не побывал Юрка с тех пор, как лишился родителей и дома.

Первую неделю своего сиротства провел в Вознесенском монастыре, куда бежал, спасаясь от холода и голода, из сожженной Сосновки. Облаченный в монашеские одежды, подобранные и подшитые заботливым экономом, сначала помогал Михаилу и Козьме хоронить казненную братию. Забирался на деревья, обрезал веревки, подсоблял складывать покойных и тащить на волокуше к монастырским стенам. Выдолбить могилу, способную вместить всех загубленных, не хватило бы сил и у большего числа людей. Поразмыслив, Козьма велел сложить братию в подклети. Порубленную животину вытянули со двора, сволокли под холм — есть самим мясо, поклеванное вороньем, Козьма не разрешил.

Запретил старый монах и возвращаться в Сосновку.

— Утром выдь-глянь на останки, что вниз мы стащили, — ни рожек, ни ножек не будет. Волки ведь! Слыхал, видал, сколько их вокруг монастыря шастает? Не осталось уж ничего в деревеньке твоей, дитя горемычное.

По вечерам троица сидела у печурки в игуменской келье. Батюшка Козьма читал Юрке жития святых, а брат Михаил запекал морковь с репой, кипятил воду в котелке. Слушал вместе с Юркой чтение Козьмы, вздыхал, крестился и плакал.

Как могли, убрались в келейной и на дворе. Отскребли нечистоты и кровь, поставили двери на место. Стуча топором, Михаил дотемна провозился с воротами, поправляя их.

Завершив скорбные труды, переночевали последний раз в игуменской.

Лежа на боку под теплым подрясником, Юрка глядел на желтую щель печурки, прислушивался к ее гулу и шепоту чернецов. Склонившись друг к другу, Михаил и Козьма, казалось, о чем-то спорили. До слуха мальчика долетали лишь обрывки их разговора. «Отроч… Высокопреосвященнейший… не сыскать им… а ну как схватят…» Затем зашептали совсем тихо, о каком-то серебре, и, убаюканный теплом и непонятными разговорами, он заснул.

Поутру, заколотив ворота, два монаха и мальчик отправились пешком в город.

Брат Михаил шагал впереди со свежерубленой палкой-посохом.

— На случай волков! — пояснил он Юрке.

— А если снова царских людей повстречаем? Волков-то дубьем испугаешь, а от кромешников чем отбиваться? — спросил мальчик.

Монахи переглянулись.

— Молитвами спасемся! — ответил Михаил и ободряюще потрепал по плечу.

Козьма держал Юрку за руку. По-стариковски вздыхая, семенил вперевалку.

— Бывал ли в Клину, дитя? — спросил он, вглядываясь в снежную равнину, на краю которой едва заметно темнел город.

— Разок-то бывал, с отцом на ярмарке… — ответил мальчик и помрачнел, вспомнив о своем сиротстве.

Утро выдалось тихое, безветренное. Морозец отпустил, перестал щипать лицо, зимний воздух отмякал, будто перед весенней капелью. Торчали из-под снега сухие былки травы, синими росчерками виднелись повсюду звериные следы.

К полудню дошли до моста через Сестру.

Юрка не смог узнать наполовину сгоревший город. Серый, пустой, пришибленный, с молчаливыми людьми-тенями. Ни бойких выкриков зазывал и торговцев, ни собачьего лая, ни ребячьего смеха. Молчали и разоренные церкви. Пустые колокольни немо упирались в небо — сняли и увезли звонкую медь царские слуги.

В одном из храмов вознесенские монахи переговорили с попом, чудом не попавшим под опричный топор. Плача и шмыгая носом, тот рассказывал о черном воинстве, творившем по царскому приказу в городе бесчинства два дня и две ночи. Заночевав в его доме, утром чернецы посовещались и решили двигаться к Твери, а Юрку хотели оставить в поповской семье.

— Всяко лучше тебе под приглядом семейным, чем с нами в опасности. Тут тебе батюшка с матушкой новые будут. И сестрицы с братиками вон на лавке да в люльке. А наша судьба пускай тебя стороной обходит.

Но мальчишка вцепился в рукав брата Михаила и таким зверьком глянул на рассуждавшего о судьбе Козьму, что тот осекся, смутился. Отвел глаза.

— Послушником стану. Как вы, в чернецы пойду. Нет у меня родителей, а новых не хочу. Лишь Бог отец мне теперь!

Вздохнули монахи, переглянулись и велели Юрке собираться.

Старый эконом ворчал и жаловался, что нет сил у него на малолетнюю обузу, а брат Михаил неустанно стращал опасностями монашеской жизни — рассказывал о разоренных подворьях, сожженных скитах и сотнях замученных чернецов.

— Видел я и разорение, и пожары, и смертей повидал довольно, — упрямо твердил Юрка.

Не раз чернецы пытались пристроить мальчишку послушником в одну из обителей, то в едва живой после отъезда царя Твери, то в новгородских краях. Во многих монастырях сильно поредело число братии. Нужны были и рабочие руки, на восстановление разоренных хозяйств. Но Юрка — или Григорий, как начал его называть батюшка Козьма, а за ним и Михаил, — упрямо цеплялся за одежду одного из них, а то и обоих сразу.

— Останетесь сами — и я здесь послух приму. Пойдете куда дальше — значит, с вами отправлюсь.

Спал чутко — не удавалось монахам уйти ночью, оставив его под чужим присмотром.

Первым смирился брат Михаил, а за ним и Козьма, покрутив носом по-ежиному, вздохнул и махнул рукой:

— Прикипел ты к нам, Григорий. Да и мы к тебе не меньше. Беда у нас общая, а значит, и судьба такая же.

Михаил присел рядом, помолчал и неожиданно строго сказал:

— Все, что узнаешь о нашей чернецкой жизни — или увидишь ненароком, или услышишь от кого, — храни навсегда в тайне. А лучше бы тебе, пока постриг не примешь, и вовсе глаза и уши закрытыми держать.

— И вот что еще, — добавил Козьма. — Одежду монастырскую надо тебе снять. Достану платье крестьянское, в нем безопаснее будет.

Юрка вздумал было спорить, но снова стал говорить брат Михаил:

— Уж если ты с нами, так слушайся во всем. Глядишь, и помощь твоя понадобится. Чернецам сейчас туго, а к тебе, мальцу деревенскому, внимания меньше.

Так с монахами, пустившимися в один им ведомый путь, Юрка, дальше клинской ярмарки не бывавший, увидал Псков — город красоты небывалой. Величавый, с высокими стенами, каменными домами и церквями, огромным Торгом. Во все стороны от храма Покрова расходились улицы с лавками, амбарами, чуланами, клетями. Шли ряды кузнечные, кожевенные, шапошные, горшечные, мясные, хлебные… Глаза разбегались — снетки, сельди, моченые яблоки, кисели, квас, гороховые пироги… Сапожники зазывали на починку обувки, торговцы кричали, расхваливая товары, веселили толпу скоморохи, играли на гуслях, свирелях, били в бубны…

Ученый Козьма рассказывал Юрке, щедро сыпля неведомыми для него словами:

— Товаров много разных, от голландских купцов, литовских и ливонских, и от шведских есть. А самих иноземцев не сыскать, нельзя им на Торге быть. Чтобы не шатались возле кремля, не вынюхивали секретов, всех на Немецкой стороне селят, за речкой Псковой. А наши с ними все сделки на особом мосту совершают.

Мальчишка таращился по сторонам и слушал старика, открыв рот. Город звенел мастерскими, бурлил разноголосьем гостиных рядов, веселился, затихал на полуденную дрему и вновь кипел жизнью до темноты. Ночью спал за добротными оградами, под ленивый собачий перебрех, и висел над ним золотистый месяц, как сдобный рожок. А утром из-за лесной гребенки выкатывался каравай солнца, и воздух мягчел после ночного морозца. Нежились в начинавших пригревать лучах грудастые голуби на карнизах амбаров. Зевая, крестились лавочники, почесывались, гремели замками. Поднимался дым и пар над стряпными избами.

Казалось, нет смертей и разбоя вокруг псковских земель, лишь дурной сон и кровавый морок.

Но Юрка, быстро освоившийся в городской жизни, начал подмечать знаки тревоги. Пустовали на Торге тверские ряды. Не приехали новгородские купцы, а вместо них пробирались в город разрозненные кучки людей, растерянных и перепуганных насмерть. Беспокойно было среди церковных. Остановившись в гостиной келье Снетогорского монастыря, Михаил с Козьмой целыми днями ходили по городу, встречаясь с чернецами и церковными людьми. О чем они говорили, Юрке расслышать не удавалось, разве что выхватывало ухо знакомые слова о серебре да имя какого-то Николки.

Разрастаясь с каждым днем, по городу поползли слухи о великой беде в Новгороде. Стихла на Торге скоморошья музыка, помрачнели лица горожан. Вскоре прибыл обоз из пяти саней, а в них под накидками — умученные монахи, по монастырским надобностям ездившие в Новгород да застигнутые там царевыми людьми.

Возницами сказано было, что государь отправил тела для погребения и сам вот-вот прибудет с войском, а если падет его гнев на псковичей, то быть великому истреблению.

Храмы заполнились молящимся о спасении народом.

К вечеру стало известно — царь уже близко, встал на ночлег в Любятовском монастыре и поутру будет во Пскове.

На всех колокольнях и звонницах загремели трезвоном колокола, приветствуя государя, но людям, тревожно жавшимся друг к другу в церквях, слышались набатные удары.

Еще страшнее стало, когда вернулись те, кто по схваченной льдом Великой пытались покинуть город и рассказали, что на другой стороне наткнулись на царский дозор. Никого не выпустили. Погнали беглецов обратно, а некоторых и в прорубь скинули, чтобы другим неповадно было. Вскоре стали видны огоньки по всему берегу — грелась опричная стража.

Тряслась городская знать, дрожало купечество. Прятались украшения, монеты. Мазались сажей молодые женщины и девушки, растрепывали волосы, выискивали одежду поплоше.

Юрка, отстояв с Козьмой и Михаилом полунощную в монастырской церкви, увидел, что те направились к воротам, и увязался за ними.

— Куда тебе с нами?! — вскинулся встревоженный Козьма, но Михаил взял его за плечо и что-то шепнул. Козьма недовольно нахмурился, разом став похожим на сердитого ежа. Но, поразмыслив, кивнул:

— Пришло время, Григорий, помочь и церкви, и всем православным, — склонившись к мальчику, зашептал ему в ухо Козьма.

Юрка удивленно слушал.

— Повсюду во Пскове царские люди, следят за монастырями и церквями. Схватить нас могут на улице. Нам же попадать раньше времени в их руки никак нельзя. Благое дело должны свершить — для того, видать, и уберег Господь в прошлый раз.

Оба монаха размашисто перекрестились. Брат Михаил спросил:

— Знаешь ведь, где Святой Троицы храм стоит?

Юрка кивнул.

— Сейчас отправляйся туда. Отец Козьма тебе даст узелок. Пройдешь к колокольне, подле нее сыщешь пристройку без окошка. Там юродивый Никола живет. Уже ждет тебя.

— Меня? — изумился Юрка.

Михаил потрепал его по затылку.

— Того ждет, кто ему принесет важную вещь.

Козьма дернул монаха за рукав. Михаил отмахнулся:

— Пусть знает!

Вручая Юрке узелок — небольшую шкатулку, перевязанную платком, — Михаил заглянул ему в глаза и тихо сказал:

— Теперь все от тебя зависит. Пройди незаметно, не попадись никому, не оброни нигде.

— Если боишься — скажи сразу. Придумаем, как тогда быть, — настороженно блестел глазами Козьма.

— Про нас в деревне так говорили: «Отрепье носят, а храбрости взаймы не просят!» — запальчиво ответил Юрка. — Так и прозвали, Отрепьевыми.

— Отчего ж не Смельчаковыми? — улыбнулся брат Михаил.

Юрка пожал плечами.

— Ну, хватит пустопорожничать, — насупился отец Козьма. — Ступай. Передашь и бегом сюда. К утру из монастыря все вместе выйдем, царя встречать.

Мальчик спрятал за пазуху ценный сверток и кинулся за ворота.

***

Темные улицы казались бесконечными. Тянулись высокие заборы с наглухо затворенными воротами. В колокола бить перестали, и на город опустилась звенящая морозная тишина. Не слышны были молитвы из-за плотно подогнанных ставень. Собаки — и те не лаяли. Юрка бежал, прижимая к боку шкатулку. Останавливался, переводил дыхание, прислушивался и снова мчался вдоль домов, серых в ночи, как волчья шерсть. Вдруг в конце улицы черным пятном мелькнула чья-то фигура. Мальчик бросился в сторону, нырнул в сугроб. Затаился. Совсем рядом раздался торопливый скрип снега.

— Вроде шнырял кто? — глухо раздался голос.

— Померещилось, — ответил другой.

Снова снежный скрип, затихающий. Посидев для верности еще немного, Юрка осторожно выбрался из снежной кучи, прокрался к повороту в узкий проулок и побежал к Детинцу.

Вскоре показался на черном фоне неба силуэт колокольни.

В кремле, не в пример замершему в пугливом ожидании городу, было оживленно. Входные ворота распахнуты, площадь освещена кострами. Псковский воевода, тучный и свирепый лицом князь, расхаживал среди суетившихся стрельцов. Все, кроме князя и стражи, были безоружны. Тащили длинные столы и скамьи, расставляли возле ворот. Подбегали люди с ворохами скатертей, несли гремящую посуду. Два дородных стрельца катили винную бочку.

Улучив момент, когда один из стражников отвернется, Юрка прошмыгнул в ворота, никем в общей суматохе не замеченный и не остановленный. Келью юродивого он отыскал без труда — прилепленная к каменной колокольне сараюшка бросалась в глаза. «Меньше, чем у Федюни, даже», — подумал мальчик и потянул хлипкую дверь.

Внутри мерцало два огонька — слабый от лампадки перед одинокой иконой и второй, поярче — от свечи на полу.

На голой лавке сидел заросший, словно леший, старик. Из одежды на нем был лишь дерюжный мешок с дырами для головы и рук. Ноги он поджал под себя, виднелись только костлявые, с мозольными наростами колени. Юродивый отрешенно смотрел на стену и не обращал внимания на вошедшего.

— От отца Козьмы и брата Михаила, — тихо сказал Юрка, шагнув в келью.

— Подавай, что принес! — выкрикнул резким голосом старик и повернул голову. Один глаз его сильно косил, другой был закрыт сплошным бельмом. — Подавай, подавай, подавай!

Юрка поспешно сунул руку под одежду, вынул сверток и протянул юродивому.

Никола цепко схватил принесенное и рассмеялся:

— Не то денежки, что у бабушки, а то денежки, что в запазушке!

Неожиданно лицо его будто затвердело. Блекло-голубой глаз, не покрытый бельмом, перестал косить. От всей фигуры Николы повеяло силой и собранностью. Точным движением размотав платок, юродивый щелкнул замком шкатулки. Выудил из ее нутра блестящую фигурку птицы. Поднес к оплывшей, почерневшей от нагара свечи и тщательно рассмотрел.

— Что же это, дедушка? — робея, но изнемогая от любопытства, подал голос Юрка.

Николка вздрогнул. Засмеялся, обнажив темные десны. Свел глаз к носу и затряс головой:

— Летела птица орел, садилась на престол, говорила со Христом: «Гой еси истинный Христос! Дал ты мне волю над всеми: над царями и царевичами, королями и королевичами. Не дал ты мне воли ни в лесе, ни в поле, ни на синем море!»

Юродивый зажал принесенную ему вещицу в кулаке, вскочил и принялся подпрыгивать, размахивая руками, словно крыльями. Мальчик попятился к двери. Николка подбежал к нему почти вплотную, склонил голову набок. Юрка увидел, что зрячий глаз старика стал ярко-васильковым.

— Беги скорей, пока не пришел Ларион, да не выдрал всю травушку вон! — заквохтал юродивый, приплясывая вокруг мальчика. — Да никому не сказывай, что видели глазки, что слышали ушки, дам за то тебе полушку!

Не помня себя, бежал Юрка обратной дорогой в монастырь.

Монахи, нетерпеливо поджидавшие его в гостиной келье, принялись расспрашивать. Мальчишка лишь дышал часто, отходя от беготни, и хлопал глазами. Брат Михаил принялся было сердиться, но Козьма, присмотревшись к Юрке, улыбнулся довольно, шепнул что-то на ухо молодому монаху и велел обоим прилечь на час, отдохнуть.

— Трудный день нас ожидает. Справится если Николка, сразу отправимся в путь.

— Ну, а если не сможет он? Тогда что? — тревожно спросил Михаил.

— На все воля Божия…

Дата добавления: 2015-10-16