Федерико моччиа три метра над небом я хочу тебя 23 страница

Снова сажусь в такси и называю свой адрес. Таксист кивает. Он знает дорогу. Впрочем, это же его работа. И тут на меня накатывают воспоминания о нашем путешествии. Как будто быстро перелистываются страницы альбома. И я выбираю самые лучшие фотографии. Купание в море, поцелуи, шутки, ужины, веселая болтовня, жаркая любовь, ленивые пробуждения. А теперь что? Мне неспокойно, и не только из-за смены часового пояса. Я скучаю по Джин. Оставить ее дома сразу после поездки — это как бы снова уехать, но не зная, куда и, главное, с кем. Одному. Я уже скучаю по Джин. Вот что меня беспокоит. Не слишком ли я стал романтичным?

— Приехали.

К счастью, меня возвращает к реальности счетчик. Я выхожу. Не дожидаясь сдачи, беру свой багаж и направляюсь к дому.

— Есть кто-нибудь?

Тишина. Так даже лучше. Мне надо потихоньку войти в ритм повседневности: без особого шума, без лишних вопросов. Вынимаю из сумки вещи, бросаю то, что надо постирать, в корзину и встаю под душ. Я не чувствую смену часового пояса, но зато слышу как звонит телефон. Выхожу из душа. Беру телефон, вытираю голову, прежде чем ответить. Это она, Джин.

— Ой, я включил его секунду назад, перед душем. Я так и знал, что ты не удержишься.

— Слушай, я тебе звоню, чтобы узнать, как ты справляешься. У тебя не начался приступ воздержания… от любви?

— У меня? — я отдаляю телефон от уха и делаю вид, что обращаюсь к толпе девушек. — Спокойно, девчонки, спокойно… я иду!

Джин напускает на себя безразличие.

— Странно, что ты не сказал — лечу. И — секундочку, девушки! Тебе надо быть поискреннее. И пусть они не строят иллюзий! Ха-ха!

— М-м-м! Язва. Если так и дальше пойдет, надо поговорить с Романи насчет твоего участия в передаче типа «Случай года», и мы тут же отправимся в мировое турне.

— Не будем так далеко забегать… Ты лучше продумай речь для моих родителей, тебе придется объясниться с ними через несколько дней.

— Что такое?

— Ну, если еще пару дней не придут «они», прийти придется тебе…

— А что такое?

— Сроки подходят, а «они» все не наступают, значит, я беременна! Ищи слова для предложения руки, извинения и все такое прочее.

Я молчу.

— Ну вот. Наконец-то ты понял! Развлекайся со своими девушками, времени тебе осталось мало!

— А я-то думал, что мне только имя надо будет выбрать.

— Конечно. Это самое простое! Нет уж, над этим подумаю я. А ты займись всем остальным. Знаешь, что обычно говорит моя мама? «Ты хотела велосипед? Крути педали!»

— Педали… если это будет девочка, можно назвать ее Педаль. Это наверняка будет очень спортивная девочка, и вдобавок, это будет как бы в честь твоей мамы.

— Неплохо. Я-то думала, ты в депрессии. А ты еще в состоянии всякие глупости говорить.

— Да, но это уже последние. Знаешь, папы должны быть очень серьезными. А ты уверена, что папа — я? Мой дедушка говорил: «Кто мать всегда ясно, кто отец — вот вопрос».

— Вот и молодец, будешь всю жизнь сомневаться. Но зато, если он будет дурачок, будь уверен — он твой!

— А если умный?!

— Стэп… давай не будем ссориться.

— А кто ссорится?

— Я по тебе скучаю…

Я снова отвожу телефон.

— Девушки, хотите знать, что она мне сказала? Что она по мне скучает.

— Какой же ты глупенький…

— Ты изменилась?

— В смысле?

— Обычно ты говоришь — дурак.

— А что лучше — глупенький или дурак?

— Ну, вообще-то глупенький мне больше нравится… и потом, ты сказала, что дурак — это мой сын, а меня тогда ты должна называть глупеньким, иначе в доме ничего будет не понять. Видишь, какая путаница?

— Кретин!

— Ну вот… а кретин-то кто? Кто-то другой?

И мы смеемся. И продолжаем весело болтать неизвестно о чем и неизвестно почему. Потом решаем повесить трубки и созвониться завтра. Бесполезное обещание. Мы уже и так это сделали. Когда долго болтаешь по телефону, когда не замечаешь, как бегут минуты, когда слова не имеют никакого смысла, когда думаешь, что если бы тебя кто-нибудь услышал, подумал бы, что ты свихнулся, когда никто из двоих не хочет класть трубку, когда после того, как она все же положила трубку, ты проверяешь, действительно ли она это сделала, это значит, ты попал. Или лучше сказать — ты влюблен. Что, по сути, одно и то же…

Следующие дни в Риме — самые обычные дни. Часовой пояс занял свое место. Снова холодно. Мы живем под разными крышами. Море отдаляется. Становится воспоминанием. Только фотографии напоминают об этом удивительном путешествии.

Но и они, в конце концов, занимают свое место в какой-нибудь коробке и забываются. Романи был рад нас снова увидеть, веселых и загорелых — в общем-то, благодаря ему. Еще больше он обрадовался, узнав, что мы готовы подписать контракт — работу мы получили тоже благодаря ему. У Паоло и Фабиолы, похоже, все хорошо. Паоло оставил идею стать агентом. Моим агентом. Он снова вернулся к своей коммерческой деятельности. Он позволяет Фабиоле, своей подруге, принимать за него решения, и поэтому все счета у него снова сошлись. Потому что, если бы у него счета не сошлись как на работе, так и вне ее, он бы рехнулся. Насколько мне известно из рассказов Паоло, мой отец и его подруга, имени которой мне никак не вспомнить, — впрочем, я на этот счет не напрягаюсь, — живут душа в душу, в согласии и любви. В любви. Насчет этого я тоже не хочу напрягаться. А вот о личной жизни мамы Паоло не имеет никаких сведений. Или, по крайней мере, ничего мне об этом не говорит. Он очень беспокоится за ее здоровье: несколько раз он видел маму в больнице, где она проходила какие-то обследования. Но и об этом Паоло ничего не знает точно. Или и в этом случае не хочет мне ничего говорить. Насчет этого я тоже не напрягаюсь. Просто не могу этого сделать. Мне было трудно даже прочитать книгу, которую мне подарила мама. Это история, очень похожая на нашу, но со счастливым концом. Там счастливый конец. Но это ведь просто книга.

— Привет, что делаешь?

— Собираю сумку и иду в спортзал.

Жизнь обрела прежний ритм. И Джин тоже.

— Да ты что, я тоже туда собираюсь, но чуть позже. Сегодня я иду… — она делает паузу, разыскивая в своем календаре подходящий спортзал. — В «Грегори Джим» на улице Григория VII! Хотя бы не слишком далеко. Увидимся?

— Конечно.

— Тогда целую и до скорого.

Даже не знаю, что должно случиться, чтобы я потерял уверенность в этом «конечно».

В спортзале здороваюсь с народом. И начинаю тренироваться. Без особых рывков, без напряга. Боюсь потянуть мышцы. Слишком долго я не тренировался.

— Эй, привет, с возвращением!

Это Гвидо Балестри, худой и, как всегда, улыбающийся. На нем все так же болтается бордовый тренировочный костюм, и новый худи, но той же марки, что и все его вещи.

— Привет. Тренируешься?

— Нет, я зашел в зал специально — надеялся встретить тебя.

— У меня нет ни лиры… — он смеется, потому что мы оба прекрасно знаем, что это последнее, в чем он мог бы испытывать нужду. — И некоторое время мне нельзя драться.

— Это точно. Не стоит лишний раз высовываться. Ты теперь звезда драки! — я понимаю, что он, должно быть, следил за моими перипетиями. Но он считает нужным подчеркнуть это. — Я вырезал все статьи: герой, рыцарь, палач телевидения…

— Да, им досталось.

— Судя по фотографиям, которые я видел — изрядно!

— Я и не знал. Что, фото тех троих тоже напечатали? Я что-то не видел.

Но это неважно. Я и сейчас зримо представляю себе ту сцену, со всеми ее участниками. Стараюсь перевести разговор на другую тему.

— Ну ладно, кроме шуток, что я могу для тебя сделать?

— Это я могу что-то сделать для тебя. Я заеду за тобой в девять, Стэп. Ты свободен?

— Смотря для чего.

— Эй, да ты стал как те дамочки, что строят из себя черт-те что. Из разряда «я пошла бы, но не могу». Я отвезу тебя на классный праздник, там все в порядке, все путем, и только не говори мне, что попал под чей-то каблук! Увидимся с друзьями, оторвемся!

Идея снова встретиться со старыми друзьями нравится мне. Прошло столько времени. Почему бы нет. Отключиться на некоторое время от всего. Окунуться в прошлое. Думаю о Полло, и мне уже не больно. Тряхнуть стариной — это то, что надо. Хлопнуть по плечу ребят, которых столько не видел. Пара-тройка воспоминаний, крепкие рукопожатия и искренние взгляды. Друзья по дракам. Самые верные друзья.

— Почему бы нет.

— О’кей, тогда дай мне адрес, я заеду за тобой на машине.

Мы прощаемся.

— До девяти! Спасибо…

Продолжаю заниматься. Делаю это с большей отдачей. Какая самонадеянность! Что ты делаешь? Ты хочешь снова быть в форме, чтобы встретиться со старыми друзьями? Быть на высоте их представления о тебе? Стэп, легенда! Посмеиваясь над собой, решаю заканчивать с тренажерами и отправляюсь в душ.

Некоторое время спустя, дома. У меня звонит телефон.

— Привет, ты так и не заехал.

Джин несколько разочарована.

— Нет… я просто думал, ты еще в спортзале.

— Да где там! Пришлось помогать маме с покупками. Потом она поняла, что забыла купить молоко, и я снова пошла в магазин. А потом еще и лифт сломался.

— Хоть ты и не ходила в зал, все равно ты в хорошей спортивной форме.

— Да, уж. Ягодичные мышцы у меня что надо! Хочешь приехать посмотреть на них сейчас? Мне как раз надо пойти наверх забрать белье на террасе — сегодня обещали дождь.

— Нет, не смогу. За мной скоро заедет один приятель.

— А-а… — Джин заметно огорчена.

— Один мой друг, Гвидо Балестри, такой длинный худой… Он был тогда, когда мы ходили к «Полковнику», — я стараюсь успокоить ее.

— Нет, не помню. Хорошо, как хочешь. Я все равно иду на террасу. А потом…

— Ну ладно, не дуйся. Как там, все еще ничего?

— Пока нет. Пока ты еще папаша в проекте…

— Ну, этим надо воспользоваться — сегодня же это и сделаю. Давай, может быть, созвонимся сегодня.

— Никаких «может быть». Созвонимся! И без отговорок.

— Хорошо, — я смеюсь. — Как скажешь, третий дан.

Я не успеваю повесить трубку, как снизу звонят.

Это Гвидо.

— Иду.

Раффаэлла в волнении ходит по дому. Что ты будешь делать? Ничего не сходится. Это хуже, чем в колбасном магазине: каждый раз у тебя на чеке что-то добавляется, или на заправке на площади: тебе заправляют полный бак и моют машину. И это люди, которым ты доверяешь, — они извиняются и произносят одну и ту же фразу: «Ну посмотрите, это же пустяк. Один евро, синьора, ну что тут такого?». Кажется, тебя специально выбрали для их трюков. Но здесь речь совсем о другом. О Клаудио. Клаудио изменился. Взять позавчерашний день, когда они занимались любовью: он почему-то не захотел снять рубашку. Странно. Он даже читает теперь не то, что всегда — что уж говорить о музыке. Раньше он читал только «Диаболик», максимум — «Панораму». Да и то покупал ее, только если на первой обложке была какая-нибудь красуля. Естественно, полуголая. Ну, это-то в порядке вещей. Он, конечно, утверждал, что внутри — очень важная статья о мире финансов. А сейчас? Как объяснить эту книгу? Раффаэлла подходит к тумбочке Клаудио и берет ее в руки. «Стихи» Гвидо Гоццано. Перелистывает ее. Ничего особенного. Ничего в них нет. И вдруг из книги что-то падает на пол. Открытка. Раффаэлла быстро переворачивает ее, чтобы посмотреть, что там написано. Ничего. Только марка и подпись того, кто ее послал. «Ф». Одна буква «Ф». Марка бразильская. Кто бы мог ему ее послать?

Кто-то, кто был в Бразилии. Она смотрит дату на штемпеле. Открытка была послана шесть месяцев назад. Кто из друзей мог ездить в Бразилию шесть месяцев назад? Филипп, Ферруччо, Франко. Нет. По-моему, никто из них не ездил. Тем более, жены никого из них бы туда не отпустили. Разве что кто-то из них ездил туда тайно… И послал Клаудио такую открытку с буквой «Ф»? Нет. Не сходится. Раффаэлла переворачивает открытку и смотрит с другой стороны. Там некая бразильская красотка. Классическая фотография девицы, идущей вдоль пляжа, выставив напоказ задницу в купальнике размером с фиговый листок. Странно, но на фото четко видно ее лицо. Она улыбается. Ничего такого. Она кладет открытку обратно в книгу и листает ее дальше. На одной странице видит фразу, подчеркнутую красным карандашом. Что за ерунда? Клаудио ненавидит красный цвет. Он бы ни за что не взял такой карандаш. Он напоминает ему о его школьных ошибках, которые Клаудио делал именно потому, что никогда ничего не читал. А сам подчеркнутый стих? «Мне нравятся лишь розы, что не сорвал». С приписанным восклицательным знаком. Восклицательным знаком? Кто-то еще вдобавок нарушил синтаксис поэта, исказил его. Этот кто-то никого и ничего не уважает. Даже меня. В первую очередь — меня. Раффаэлла быстро добирается до последней страницы, чтобы посмотреть, есть ли там цена. Но цены нет. То ли ее стерли, то ли заклеили. Нет, вот цена. Она присматривается. Раффаэлла подносит книгу к лицу. И вдруг видит следы от клея. Цена была заклеена. А потом наклейку содрали. Это сделал Клаудио! Он не хотел, чтобы увидели название магазина, где купили эту книгу. Ему ее подарили! И подарила ее эта «Ф». Эта вонючая «Ф». У Раффаэлы в голове все встает на свои места. Нужно что-то придумать.

К сожалению, единственный, кого она знает в «Телекоме», это синьор Франки, друг Клаудио. Он наверняка ничего ей не даст: ни распечатку звонков, ни сообщений, посланных Клаудио. Он и под пытками ничего бы не сказал. Раффаэлла уже несколько раз проверяла его телефон. Ни одного сообщения, — ни посланного, ни полученного. И звонков — сделанных и полученных — очень мало. Слишком мало. Это чистый телефон, слишком чистый. А значит, он грязный. Но как это можно сделать? Уж конечно, не так, как сделал этот тупой скряга Меллини: чтобы сэкономить, он взял абонемент «You & Me», в нем можно выбрать телефон, по которому ты чаще всего звонишь, и в него он записал телефон любовницы. Это было раскрыто в два счета. Бедняга! Хотя бы тут он мог бы проявить хоть чуточку вкуса. Теперь он, наверное, счастлив до чертиков: на всем сэкономил. Его даже любовница оставила. А может, он специально так подстроил, чтобы его раскрыли. Когда муж оставляет сообщение в телефоне, это значит, что жену он больше ни во что не ставит. И он не знает, как ей об этом сказать. Так он избегает нудных разговоров. Какие же мужчины сволочи. То есть, я должна быть счастлива, что он сдирает наклейку с книги, и что он от меня все скрывает… Едва успев оценить по достоинству это свое последнее умозаключение, Раффаэлла вдруг придумывает, что надо сделать. Это как озарение, вспышка в сознании. Полузакрыв глаза, она начинает обдумывать свою идею во всех подробностях. И, наконец, улыбается: идея превосходная.

* * *

Немного позже. Клаудио возвращается домой. Раффаэлла выходит ему навстречу.

— Привет, как дела? На работе все хорошо?

— Превосходно.

— Давай помогу тебе.

Клаудио позволяет ей снять с себя пиджак, но останавливается в недоумении. С чего бы такая неожиданная забота? Тут что-то не так. А вдруг она что-то обнаружила? Или снова что-то с девочками?

В любом случае, стоит принять надлежащие меры. Клаудио идет за женой в спальню.

— Милая, все в порядке? Что-то случилось?

— Нет, все в порядке, а что? Хочешь чего-нибудь выпить?

Она даже спрашивает, не хочет ли он выпить. Значит, проблема все же есть. И серьезная.

— А как Даниела?

— Прекрасно, она сдала экзамены. Результат, кажется, объявят сегодня, но, по-моему, у нее все в порядке. А что ты задаешь такие вопросы?

— Знаешь, Раффаэлла, мне кажется, ты сегодня слишком заботливая.

— Да я всегда заботливая.

— Но как-то не так!

Верно, думает Раффаэлла. Черт, я выдаю себя с головой.

— Ты прав, от тебя ничего не скроешь! Я совсем забыла, что Габриэла пригласила меня сыграть партию в буррако^[63]. А мы, вроде, сказали Феррини, что идем с ними в кино.

— А-а… — Клаудио с облегчением вздыхает. — Представь себе, дорогая, по правде говоря, я об этом тоже совершенно забыл. К тому же мне позвонил Фарини и предложил мне сегодня отыграться в бильярд, представляешь! Теперь-то уж он точно перейдет в нашу компанию!

— Здорово, я рада! Значит, прими душ и расслабься. Если ты снова проиграешь, он будет думать, что ты делаешь это специально, чтобы доставить ему удовольствие.

— Ты права, сегодня я его побью.

Клаудио раздевается и заходит в душ. Он расслабляется под сильной струей воды. Вот и чудно, думает он. А она еще чувствует себя виноватой. Он спокойно может поехать в гостиницу «Марсала» и получать удовольствие до поздней ночи. Как же ему везет… Знал бы он, насколько он ошибается. Раффаэлла только что поставила точку в своем плане. Несомненно, план не просто прекрасен. Он дьявольски хорош. Клаудио закрывает кран. Быстро вытирается, возбужденный внезапной возможностью легко уехать из дома, и нежно прощается с Раффаэллой.

— А ты что? Не едешь?

— Нет, мы собираемся около десяти. Так что я дождусь Даниелу, она скоро вернется, мне хочется ее встретить.

— Ты права. Передай ей привет, и хорошего тебе вечера.

— И тебе.

Раффаэлла, улыбаясь, провожает его. Клаудио поспешно выскакивает за дверь. Но если бы на затылке у него были глаза, он бы увидел, как эта улыбка превращается в ужасную гримасу. Гримасу женщины, знающей, что ей делать. Раффаэлла берет домашний телефон и звонит обеим дочерям. А потом всем своим близким подругам, которые могли бы искать ее по ее телефону. И всем им говорит одно и то же. Всем говорит одну и ту же ложь.

Чуть позже я сижу в машине с Балестри. Я принес ему пиво. Он ведет машину весело и спортивно, надеюсь — не только из-за пива.

— Ну вот. Приехали.

Виа Гроттаросса. Выходим. Напротив виллы припарковано несколько машин, но я ни одну не узнаю. Балестри звонит в домофон. Кореи. Фамилия тоже незнакомая. Гвидо с любопытством смотрит на меня, похоже, ему весело.

— Гвидо, а ты, часом, не ошибся адресом? Что-то я не вижу тут мотоциклов. Корси, кто это?

— Это вилла, все нормально. Успокойся. По крайней мере, одного человека ты там точно знаешь.

Нам открывают калитку. Мы входим. Вилла очень красивая, окна в разноцветных занавесках выходят во двор. Полупустой бассейн отдыхает в ожидании майских дней, а рядом — теннисный корт с красной землей и натянутой сеткой, которая как бы охраняет ее. Улыбающийся швейцар ждет нас у двери и отступает в сторону, давая пройти.

— Спасибо.

Гвидо с ним здоровается. Похоже, они знакомы.

— Карола здесь?

— Конечно, здесь, заходите.

Он ведет нас по коридору. На стенах великолепной библиотеки — картины с подсветкой, старинные книги, китайские вазы и хрусталь. Все это стоит на полках светлого дерева. Швейцар открывает дверь в гостиную и отходит в сторону. Там много людей. Какая-то девушка бежит нам навстречу.

— Привет!

Она обнимает Гвидо, очень нежно целует его, но не в губы. Наверное, это и есть Карола.

— Тебе все же удалось?

Гвидо с улыбкой поворачивается ко мне, как бы говоря: «Конечно, Карола, разве ты не видишь, кто это?». Карола смотрит на меня. Какое-то удивление проскользнуло по ее лицу. Она смотрит на меня внимательно, как бы оценивая. Чуть закрывает глаза, зажмуривая их, как будто не верит, что я… это я.

— Но он… Это он?

Гвидо улыбается.

— Да, это он.

— Да, я думаю, это действительно я… обычно меня зовут Стэфано. Для друзей — Стэп… но «он» — так меня никогда не звали… Он? Вы мне объясните, в чем дело?

И вдруг через приоткрытую дверь, из гостиной, полной незнакомых людей, сквозь отдаленные и неясные голоса, из-за старинных книг и картин, написанных много лет назад, я слышу смех. Ее смех. Смех той, по которой я так скучал, той, которую я так долго искал, той, которая мне снилась тысячу ночей. Баби. Баби. Баби сидит на диване посреди гостиной, она в центре внимания, она рассказывает что-то и смеется, и все смеются за ней следом. А я, в полном одиночестве, стою и слова вымолвить не могу. Как долго я ждал этой минуты. Сколько раз в Америке, погрузившись в воспоминания, стараясь не думать о болезненных моментах, о разочарованиях, я погружался все глубже и глубже, туда, где находил ту улыбку. И вот она здесь, передо мной. И я должен с кем-то ее делить. Делить то, что было моим, только моим. И вдруг я чувствую, что бегу по лабиринту, состоящему из трепетных мгновений: наша первая встреча, первый поцелуй, первый раз… и немыслимый взрыв моей любви. К тебе. И в этот миг я вспоминаю все, что я не смог тебе сказать, всю красоту моей любви — я так хотел, чтобы ты знала о ней. Как бы я хотел показать тебе ее. Я, простой смертный, допущенный к твоему двору, опустившийся на колени перед самой твоей простой улыбкой, перед величием твоего царства, я хотел бы показать тебе мое. На серебряном блюде, вытянув руку в нижайшем поклоне, я хотел бы преподнести тебе мой дар — то, что я испытывал к тебе: безграничную любовь. Вот, моя госпожа, видишь, все это — твое. Только твое. Оно простирается дальше морей, дальше горизонта. И еще дальше, Баби, — выше звезд, выше неба, и еще дальше — дальше луны и всего невидимого. Вот что такое моя любовь к тебе. И это не все. Потому что это только то, что мне дано знать. Моя любовь к тебе больше, чем то, что мы можем увидеть, больше, чем дано нам познать. Вот это, и еще многое другое, я хотел бы тебе тогда сказать. Но не смог. Я не смог сказать тебе ничего, что бы ты хотела услышать. А сейчас? Что бы я мог сказать сейчас девушке, что сидит на диване? Кому я могу показать чудеса этой огромной империи, которая принадлежала ей? Я смотрю на тебя, и тебя больше нет. Куда ты делась? Где та улыбка, что лишала меня всякой уверенности, кроме уверенности в том, что счастье возможно? Я хотел бы незаметно исчезнуть, но уже поздно. Это ты. Баби медленно оборачивается ко мне.

— Стэп! Быть не может… Какой сюрприз…

Она встает и бежит мне навстречу. Крепко сжимает меня в объятиях и нежно целует. В щеку. Потом слегка отклоняется, смотрит мне в глаза и улыбается.

— Как я рада снова тебя видеть… Но что ты тут делаешь?

Это напоминает мне «Смотрите, кто пришел!» — что бы там начали выкрикивать? А, да. «Здесь Баби!» Но она мне ни слова не дает вымолвить. Начинает говорить. Смеется и говорит. Говорит и смеется. Кажется, она обо мне знает все. Знает, где я был, что я делал в Америке, про учебу, про мою работу.

— И потом, ты же вернулся в Италию в начале сентября. Третьего, если точнее. И даже с днем рождения меня не поздравил… Ты что, забыл? Ладно, прощаю тебя…

И она продолжает в том же духе, и все время смеется. Шестого сентября у нее был день рождения — конечно, я прекрасно помнил эту дату. Всегда помнил. И все остальное я тоже помнил, все, что у нас с ней было, все самое прекрасное и самое горькое. А она? Она прощает меня. За что? За то, что я не мог ее забыть?

— Шестого сентября! Вот видишь, ты забыл…

— Да, верно. — Я улыбаюсь и не мешаю ей говорить дальше. Она говорит за нас двоих, она решает за нас, все она, как это было всегда.

— А потом ты выпустил телепередачу, а потом я видела эти газеты. С фотографиями. Ну, когда ты спас ту девочку. Как ее зовут? Ну, я уже не помню. Вообще-то я тебя искала, но…

К счастью, она не останавливается. Так и не спросила имя. Джиневра. Для друзей — Джин. Надо бы ей позвонить. Я сказал ей, что мы созвонимся позже. Может быть. Да, может быть. Если что, я смогу уцепиться за это «может быть». Я выключаю телефон. Оборачиваюсь. Чисто инстинктивно. И вижу Гвидо: он смотрит на меня. Замечает мой взгляд и подмигивает. Он — коварный Базилио, а я — глупый Буратино в руках Девочки с голубыми волосами. Она добрая или злая? Я вижу, как он уходит. За ним закрывается дверь, и я остаюсь один. Один на один с ней, Баби, один на один со своей судьбой, со своим прошлым. Баби берет меня за руку.

— Пойдем я познакомлю тебя с моими друзьями.

И она тащит меня за собой — более ребячливая, более женственная, более уверенная, более зрелая. Более… более не знаю что.

— Вот. Это Джованни Франческини, владелец «Каминетто Блю»… А это — Джорджо Маджи, ну, его-то ты наверняка знаешь, у него большое агентство недвижимости, он занимается куплей-продажей. Ее агентство очень известно: оно называется «Каза Дольче Каза».

— Нет, не знаю, увы.

Я улыбаюсь и здороваюсь, как будто мне все это очень интересно. Другие имена, другие истории. Титулы и звания молодых коммерсантов, псевдоаристократов из общества, у которого нет названия… По крайней мере, для меня.

— А это Эсмеральда — моя самая близкая подруга! — Баби наклоняется ко мне с заговорщицким видом и мурлычет на ухо: — Можно сказать, она заняла место Паллины.

И смеется. А я чувствую только запах ее духов. Я смотрю на нее. Вернее, на то, что от нее осталось. Мне так и хочется спросить: «А кто же занял мое место?». Мое место. Да. «А с чего ты взял, что у тебя было место?» — могла бы она ответить. Поэтому я ничего не говорю. Стою молча. И смотрю на нее, пока она продолжает эту странную череду представлений. Она, такая респектабельная светская дама, безупречно подходящая к этому светскому обществу, этому позолоченному мирку. Она пританцовывает, смеется, откидывая назад голову — и струится поток волос, и запах духов, и смех. И еще… Все это — ты. Но нам не следовало бы больше видеться.

И тут я чувствую всю свою боль. Все то, чего я не знаю, то, чего я не пережил, то, чего мне теперь не хватает. Всегда будет не хватать. Сколько же рук тебя обнимало, прежде чем ты стала такой? Да какая разница. Она мне все равно этого не скажет. К сожалению. И я стою, не говоря ни слова. И смотрю на нее. Но не нахожу ее. И тогда я прокручиваю черно-белый фильм длиной в два года. Целая жизнь. Те ночи, что я провел на диване. Далеко-далеко. Я так тогда и не смог примириться со случившимся. Я царапал себе щеки, молил о помощи звезды, стоя на балконе и куря сигарету. А потом следил за дымом, улетающим к небу, высоко-высоко, за облака… Туда, где мы когда-то были вместе. Сколько раз я плавал в этом ночном море, потерявшись в этом черном небе, унесенный парами алкоголя и надеждой снова ее встретить. Вверх — вниз, без остановки. Вдоль Водолея, Персея, Андромеды… И еще выше — до Кассиопеи. Первая звезда справа, а потом — прямо, до самого утра. И еще дальше. И я всех спрашивал: «Вы ее видели? Прошу вас… я потерял свою звезду. Свою вселенную, ее нет. Где она теперь? И что она сейчас делает? И с кем?». И звезды вокруг меня озадаченно молчат. Слышна лишь капель моих слез. А я-то, глупый, искал и так хотел найти ответ. Дайте мне объяснение, просто объяснение, все равно какое объяснение. Ну и дурак. Все давно известно. Когда любовь проходит, можно найти все, что угодно, кроме объяснения.

Клаудио едет не спеша. Изредка поглядывает в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что Раффаэлла не отправилась за ним следом. Все спокойно. За ним — ни одной машины, ничего подозрительного. Только полицейский мотоцикл, который включил фары и рванул с места. Клаудио видит, как он, мигнув поворотником, быстро свернул направо и понесся к «Кассиа». Он не удосужил его даже взглядом. «И не за что, — думает он про себя, — я идеальный гражданин, никогда ничего не нарушаю». И, уверенный в своей добропорядочности, он сворачивает на корсо Франча, а по ней — прямиком к виа Марсала. И вот уже Порта Пиа. Клаудио останавливается у кинотеатра «Европа» и достает из кармана телефон. Открывает его, проверяет: пусто, никаких сообщений. С Франческой они договорились, что встречаются в гостинице в половине десятого. Если бы были какие-то проблемы, она прислала бы ему сообщение. Отлично.

Чем меньше сообщений они друг другу будут посылать, тем меньше вероятности быть пойманными. После того, как Раффаэлла добыла выписку со счета и устроила тот допрос с пристрастием по поводу кия, Клаудио больше не может звонить или посылать сообщения со своего телефона. Это слишком рискованно. Раффаэлла способна позвонить Франки и ему тоже устроить допрос с пристрастием. Тот не имел дела с такой фурией и, несмотря на мужскую солидарность, в конце концов, может и сдаться. Клаудио в этом уверен. Лучше уж звонить из офиса, а если придут сообщения, сразу их стереть. Клаудио закрывает телефон и снова кладет его в карман, на обычное место. Потом, спокойно и безмятежно, решает выкурить сигаретку. Если хочется, можно себе позволить. Тем более, что сегодня для тревоги нет никакого повода. И Клаудио закуривает «Мальборо». Но если бы он посмотрел на свой телефон получше, то заметил бы, что он чуть новее, чем был. И тогда, действительно, для тревоги бы повода не было. Потому что это бы означало кошмар.

* * *

Биип. Биип. Звук входящего сообщения. На столе мигает телефон Клаудио. Так она и знала. Это было только дело времени. Раффаэлла улыбается и берет телефон в руки. Ждет секунду. Смотрит на него нерешительно. Вот он. Момент, который может полностью изменить ее жизнь. Подумать только: когда Клаудио захотел купить два одинаковых мобильника по случаю распродажи, я так его критиковала. «Бедный Клаудио, — думает она, — трудно переоценить тот факт, что мне удалось сегодня подменить твой телефон, который всегда лежит у тебя в кармане, на свой». Но тут лицо Раффаэллы меняется. Оно становится жестким. Его перекашивает от злобы. Она решительно открывает телефон. Чтобы увидеть сообщение, которое, возможно, положит конец самому значительному периоду ее жизни. Она открывает его и читает.

«Привет, сокровище мое! Я закончила. Встретимся в девять тридцать, как договорились».

Глаза Раффаэллы лезут на лоб. Они зеленеют от злобы, вылезают из орбит. Она скрипит зубами от ярости, дыхание ее прерывисто. Ей хочется бросить телефон Клаудио в стену, но она понимает, что тогда она потеряет след этой поганой «Ф», этой бабы, которая позволяет себе называть Клаудио «своим сокровищем». Тут только она понимает, насколько важен сейчас этот телефон — единственная улика для завтрашнего судебного заседания. Идеальная карта, по которой можно найти «свое» сокровище. Раффаэлла собирается с мыслями, делает глубокий вдох, расслабляется. Ей нужно восстановить ясность суждений. Действовать нужно хитроумно. Она берет телефон Клаудио и медленно пишет сообщение.

Дата добавления: 2015-10-16