ГЛАВА IV. В первые месяцы после открытия военных дей­ствий против Японии война чувствовалась в

В первые месяцы после открытия военных дей­ствий против Японии война чувствовалась в Москве, как и во многих других местностях Европейской Рос­сии, весьма мало.

Московский военный округ не был мобилизован, никаких продовольственных ограниче­ний никто не знал, и жизнь текла прежним порядком. Война была крайне непопулярна, острословцы назы­вали ее «борьба макаки с кое-каки», а после проезда Куропаткина через Москву говорили, что ему под­несли такое количество икон, что он совсем не зна­ет, каким «образом» сможет победить японцев. Прав­да, в большом кремлевском дворце был комитет ве­ликой княгини Елизаветы Федоровны, который рабо­тал на помощь раненым, но раненые были далеко, их никто не видел, и эта красно-крестная работа не ме­няла характера прежней, спокойной жизни.

С течением времени картина стала меняться. Общей мобилизации в Москве не было, но в индивидуальном порядке было призвано много пра­порщиков запаса, во многих семьях сыновья и бра­тья оказались в действующей армии, кое-где стал появляться траур.

Обнаружилось, что на фронте дале­ко не все благополучно, в особенности в деле помо­щи больным и раненым. Чувствовалось, что нужно как то помочь; возникла общеземская организация, во главе с князем Львовым. А. И. Гучков уехал на Дальний Восток, как уполномоченный Красного Кре­ста и как представитель города Москвы. А главное, становилось ясным, что это не та «маленькая победо­носная война», о которой мечтал министр внутренних дел Плеве и которая помогла бы бороться против ре­волюционного движения, а надвигающаяся военная катастрофа, грозящая стране небывалыми потрясени­ями. И Мукден, и Лаоян, и гибель «Петропавловска», и сдача Порт-Артура и в особенности Цусима, траги­чески об этом свидетельствовали.

Военные неудачи на Дальнем Востоке поставили пе­ред страной вопрос об ответственности и правитель­ства, и всего режима за происшедшую катастрофу. Общественные организации стали реагировать. Пер­вым заговорило Московское городское общественное управление.

30-го ноября 1904 года Московская городская ду­ма должна была приступить к рассмотрению сметы на 1905 год. В заседании этого дня, перед обсуждением сметы, группа гласных внесла обширное заявление. В нем указывалось на то, что рассмотрение сметы до­ходов и расходов составляет один из последних су­щественно важных актов настоящего состава, почему и нужно обратить «взгляд назад». И далее шла ха­рактеристика тех препятствий, которые встречались в деятельности думы: устарелый и неуравнительный го­родской налог; непредставление общине, вопреки по­становлению закона, участия в некоторых видах го­сударственных налогов; оставление на городской каз­не тягот обширных расходов общегосударственного характера; обременительность государственных обло­жений; непомерность натуральных повинностей, от­бываемых населением исключительно по соображени­ям государственного порядка.

Вместе с тем записка указывала на те правовые условия, в которые поставлены городская община и население города, обязанные всегда подчиняться и подвергаться административным действиям и распо­ряжениям, во многих случаях несогласным с законом. Вследствие существующих условий, определяющих в русском обществе положение личности, права общей печати, пределы гласности и общих совещаний, жи­вая и тесная связь общественного управления с насе­лением и откровенное обслуживание общественных вопросов, — не существуют.

На основании вышеизложенного составители за­явления «имели честь предложить» следующее поста­новление:

Представить высшему правительству, что, по мнению Московской городской думы, необходимо установить ограждение личности от внесудебного ус­мотрения; отменить действие исключительных зако­нов; обеспечить свободу совести и вероисповеданий, свободу слова и печати, собраний и союзов; провести вышеуказанные начала в жизнь на обеспечивающих их неизменность незыблемых основах; выработать эти основы при участии свободно избранных представи­телей населения; установить правильное взаимодей­ствие правительственной деятельности с постоянным на законе основанным, контролем общественных сил над законностью действий администрации.

Это заявление Московской «цензовой» думы за­нимает совершенно особое место в ряду тех много­численных, либеральных, а иногда даже почти револю­ционных записок, которые вскоре стали подавать пра­вительству всякого рода общественные учреждения.

Конечно, она была навеяна теми земско-городскими со­вещаниями, которые стали собираться, с лета того года, «явочным» порядком. Но здесь характерна да­та, — конец ноября 1904, т. е. более чем за месяц до петербургских событий. 9-го января 1905, — день, с которого началась революция.

Характерно и то, что она, несомненно, соответ­ствовала настроениям, существовавшим тогда в пер­вопрестольной. Это видно прежде всего из того, что новые члены думы, которые по выборам декабря того же 1904 года вступали в ее состав, первым актом своей будущей деятельности ставили подпись под этим заявлением.

В числе таковых был и мой отец, и я очень хорошо помню, какое значение придава­лось тогда этой подписи. Не знаю почему, но суще­ствовало опасение, что все подписавшие будут при­влечены к ответственности и лишены избирательного права, примерно так, как впоследствии было поступлено с подписавшими Выборгское воззвание. Этого не случилось, но заявление было с определенностью продемонстрировано солидаристами[LDN2].

Другим подтверждением указанных выше настро­ений было выражение Московским Биржевым комите­том сочувствия в связи с постановлением 30-го но­ября. Это, правда, было во время Найденова и лич­ной унии в деле лидерства в городе и на бирже.

Когда в начале того же, 1905-го года, на очередь стал вопрос о разработке положения о Государствен­ной Думе и была, с этой целью, создана Булыгинская коммиссия, то представители московской промышлен­ности живо на это реагировали.

Во всеподданнейшем адресе Московского торго­во-промышленного сословия, поданном в феврале 1905 года, говорилось о призыве к работе в области государственной деятельности «подданных Ваших, объ­единенных родом своих занятий, в лице их избранни­ков, опытом ознакомленных с насущными потребно­стями народной жизни. Торгово-промышленное со­словие с готовностью принесет свои силы и знания служению, согласно предуказаниям Вашим, на пользу Отечества.»

14-го марта Булыгину была подана от всех тор­гово-промышленных организаций петиция, в которой указывалось на важное место, занимаемое промышлен­ностью в жизни государства и общества, нужды ко­торого не могут быть выражены представителями земств и городов, и доказывалось, что к совещанию должны быть привлечены выборные представителе промышленности. Это заявление было подписано С. Т. Морозовым, С. И. Четвериковым, Г. А. Крестовниковым, А. И. Коноваловым, П. П. Рябушинским, Н. С. Авдаковым, И. И. Ясюковичем, П. О. Гукасовым, В. В. Жуковским, и было вручено Булыгину особой депутацией в лице С. Т. Морозова, Э. Л. Нобеля и Н. С. Авдакова.

Выработка самого положения о Государственной Думе вызвала раскол в московских промышленных кругах. Московское Биржевое общество, как и мно­гие другие организации, предполагало заявить свои пожелания в Булыгинскую комиссию, разрабатываю­щую вопросы о правах будущей Думы и о выборах в нее. На собрании выборных Биржевого общества, 2-го июня 1905 года, значительное большинство высказа­лось за совещательную думу, на что меньшинство за­явило протест. Одним из мотивов возражения против совещательного характера Думы была указана невоз­можность для «самодержавного Царя держать совет с выборными своего народа», как это было встарь, в первый период Романовской династии.

Повидимому, эта экскурсия в историю русской государственности была неизбежна по цензурным условиям времени, а мысль протестующих была простая и ясная: Дума должна быть законодательной.

Этот протест подписали 14 выборных, во главе с П. П. Рябушинским, В. А. Бахрушиным, И. А. Мо­розовым и др.

В этом же, столь значительном в истории пред­революционной России, 1905 году, начинается период подачи либеральных записок. Становятся частыми и земско-городские совещания. Во всех подаваемых за­писках отчетливо формулируется мысль о непосред­ственной зависимости судеб промышленности от куль­турных и политических условий народной жизни. Так Записка петербургских фабрикантов заявляет, что промышленность не может процветать там, где „народ бедствует.

Уральские промышленники говорят, что «дух ини­циативы и предприимчивости, столь важный для раз­вития промышленности, живет только там, где каж­дый уверен в строгом соблюдении разумного и спра­ведливого закона».

Южные горнопромышленники пишут, что «какая бы то ни была промышленность может развиваться только при условии существования прочных законов и сильной власти, всеми уважаемой и признаваемой». Наконец, Нижегородский биржевой комитет еще до 17-го октября пишет:

«Теперь, когда мы стоим, по-видимому, перед лицом полной революции, мы, как умеренные элементы, вновь должны указать прави­тельству, вновь умолять его дать России правильное народное представительство, т. е. основанное на об­щем избирательном праве и с законодательной вла­стью».

Заявление московских промышленников, редакти­ровалось в том же духе.

«Нужны коренные реформы, — говорит доклад­ная записка группы фабрикантов и заводчиков цент­рального района, — мы ясно видим, что сама про­мышленность находится в теснейшей зависимости от устойчивости правовых организаций страны, от обес­печенности свободной инициативы личности, от сво­боды науки и научной истины и от уровня просвеще­ния народа, из которого она вербует свои рабочие силы, тем более производительные, чем более они просвещены и материально обеспечены».

Записка московских фабрикантов и заводчиков заявляет также, что

...«недовольство рабочих, при проч­ном правовом порядке, при неотъемлемых гарантиях неприкосновенности личности, при свободе коалиций и союзов различных групп населения, связанных об­щностью интересов, могло бы вылиться в законные формы борьбы... Отсутствие в стране прочного за­кона, опека бюрократии, распространяющаяся на все области русской жизни, выработка в мертвых кан­целяриях, далеких от всего того, что происходит в неостанавливающемся течении бурного потока жиз­ненных явлений, норм и правил на все случаи много­сложных народных потребностей, задерживают раз­витие хозяйственной жизни в стране».

Были и другие заявления, все примерно такого же содержания. Заметим, что они исходили всегда от «группы фабрикантов и заводчиков», — той груп­пы, которая сорганизовала потом Общество фабри­кантов и заводчиков.

Земские и городские съезды не один раз соби­рались в 1904-5 годах. Лейт-мотив всех обсуждений — необходимость созыва народного представительства на основании четырехгласной формулы.

Главная мас­са участвующих — либеральные земцы. Представите­ли городских дум представляли значительное меньшин­ство, причем от городов в съездах сидели представите­ли интеллигенции. С несомненной ясностью обнаружи­валось, что распространенное ранее мнение о «купече­ском засилии» в городских думах, по меньшей мере, пережиток прошлого. Если формально в составе ли­деров земско-городских совещаний имеются «выход­цы» из купечества (всегда приходится иметь в виду А. И. Гучкова), то, по существу, между организован­ной промышленностью и руководителями земско-го­родских съездов согласия нет: все попытки в этом от­ношении терпят неудачу.

Бюро, избранное на июльском съезде 1905 года, для подготовки проекта общеимперской организации промышленности и торговли, куда входили гр. Бобринский, Плезнер, Гужон, Коновалов, Нобель, Рябу-шинский и Триполитов, — уже в июле пыталось до­стигнуть координации действий с заседавшим тогда в Москве съездом городских и земских деятелей. Но почвы для соглашения не нашлось. Эта попытка бы­ла возобновлена во время сентябрьского съезда зем­цев, но также успеха не имела. Сентябрьский съезд принял кадетскую аграрную и промышленную прог­рамму: принудительное отчуждение земли, восьмича­совой рабочий день, свободу стачек и т. д.

На том же съезде А. И. Гучков выступил против принятия постановлений об автономии отдельных областей (в частности — Польши) и децентрализации власти. Не­которые члены городской думы, из купечества (М. И. Карякин), земно ему за это кланялись, но дело сбли­жения между земцами и промышленниками вперед не продвинулось.

Торгово-промышленную Москву отнюдь нельзя рассматривать, как однородную, политически едино­мышленную группу. В московском купечестве, как среди лиц русского торгового сословия вообще, бы­ли люди разных мнений, разных оттенков политиче­ской мысли. Были правые, были и левые. Были край­ние правые; были, хотя и не особенно часто, и край­ние левые, тесно связанные с революционным движе­нием. Таковым, как я уже указывал, молва называ­ла С. Г. Морозова, что имело некоторое внешнее под­тверждение в его дружбе с Максимом Горьким. На­стоящими революционерами являлись члены семьи мебельного фабриканта Шмидта, а в семье шерстя­ных фабрикантов Арманд были люди, весьма близкие Ленину.

Дата добавления: 2015-10-16