ГЛАВА I 4 страница

Даже в купеческих группировках и на бирже бо­гатство не играло решающей роли. Почти все главные руководители отдельных организаций обычно быва­ли не очень богатые люди. Таковыми были и Найде­нов, и Крестовников или Гужон. Бывали и исключения, но сравнительно редко. Да кроме того, всегда инте­ресовались происхождением богатства, недаром Най­денов говорил, что Москва ни ростовщиков, ни откуп­щиков (Откупщики — это люди, бравшие на откуп торговлю водкой в тех или иных губерниях.) не любит.

Не любили и не уважали также и тех, в основе благосостояния коих был «неплатеж», когда «выворачивали шубу», с тем, чтобы нажиться на сделке с кредиторами. Надо сказать, что прежние русские законы плохо защищали кредитора: можно было почти безнаказанно перевести свое имущество на чужое имя и лишить таким образом кредитора воз­можности наложить на него арест.

Незадолго перед войной, в провинции была целая эпидемия неплате­жей, иногда носивших почти уголовный характер. Москва усиленно боролась с этим печальным явлени­ем: разрабатывался вопрос о пересмотре законода­тельства — существовали особо созданные комиссии для этой цели, и биржевой комитет стал отказывать в «администрации», а направлял дело в «конкурс», то есть на ликвидацию, при малейших признаках злост­ности. Правда, в последние годы, когда ряд больших фирм, под влиянием кризиса в хлопковом промысле, испытывал денежные затруднения, многие предприя­тия получили реорганизацию своего внутреннего устройства, с преобладающим банковским влиянием, но интересы кредиторов при этом не страдали.

Насколько стремились оградить свою фирму от возможного обвинения в желании нажиться за счет доверителей, можно судить по одному факту, характерному для Москвы: один из известнейших москов­ских промышленников разыскивал, путем публикации в газете, кредиторов своего отца, который более трид­цати лет назад вынужден был заключить с ними сдел­ку, не имея возможности полностью с ними рассчи­таться, и всем, кого смог разыскать, заплатил.

Это был, правда, С. И. Четвериков, пользовавшийся ре­путацией самого выдающегося и кристаллически чест­ного промышленного и общественного деятеля в ста­рой Москве, к голосу которого всегда внимательно прислушивались.

Может создасться впечатление, что я рисую ка­кую-то идиллическую картину, закрывая глаза на все имевшиеся злоупотребления, и хочу возвеличить то, что не было этого достойно. Я знаю и свидетельст­вую, что злоупотребления были, были недостойные и нечестные деятели и дельцы, но в то же время утверж­даю, что они не являлись правилом, а представляли собою исключение, и повторяю лишь то, что уже го­ворил: тот значительный успех в развитии произво­дительных сил и всего народного хозяйства России не мог бы иметь места, если бы база была порочной, если бы те, кто этот успех создавали, были жулики и мошенники, а таковые, как и везде, к сожалению, были. Один из моих приятелей, председатель ниже­городского ярмарочного комитета, член Государствен­ной Думы А. С. Салазкин (Это имя вымышленное) рассказывал мне следуюшие подробности про одного небезызвестного в Рос­сии коммерческого деятеля: когда он был еще моло­дым человеком, его отец решил не платить и «сесть в яму». Он перевел дело на сына и объявил кредито­рам, что ничего платить не может. Его «посадили в яму» — тюрьму для неплательщиков, и стали ожи­дать, какая будет предложена сделка.

После некоторого времени узник позвал своего сына и поручил ему предложить кредиторам по гривеннику, в уве­ренности, что те согласятся и выпустят его на свобо­ду. Но сын все медлил и на сделку не шел. Через не­которое время, когда отцу уже сильно надоела тюрь­ма, он стал сурово выговаривать сыну, который пре­спокойно отвечал: «Посидите еще, папаша». Когда возмущенный отец сказал: «Ведь это я все передал тебе, Вася», — сын ему «резонно» ответил: «Знали, папаша, кому давали». Отец долго просидел в тюрь­ме, потом его все-таки выпустили, после чего вскоре он умер.

Про этого же «деятеля» один из его приятелей говорил: «Ну, Вася, и жулик же ты. Уж видал я жу­ликов, много с жуликами дел делал, сам не любил упускать то, что в руки плывет, но такого, как ты, не видал, да и не увижу, потому что и быть не может».

Возвращаясь к тому, о чем говорил раньше, до­бавлю, что самая оценка достоинств фирмы была иной, чем, например, во Франции, в настоящее время. Здесь торговец старается продать как можно дороже, хотя бы за счет сильного сокращения оборота: хо­роший купец тот, кто умеет продавать дорого, и вся­ческие профессиональные группировки всячески это­му способствуют. В России было наоборот: хорошей фирмой считалась та, которая могла торговать де­шевле, чем ее конкуренты. Эта дешевизна не должна была идти за счет недоплаты торговому персоналу. «Хорошей» также фирма считалась лишь тогда, ког­да служащие знали, что их положение лучше, чем в других предприятиях, и стремились остаться на служ­бе, покидая ее только при желании начать свое соб­ственное дело. Фирмы, где служащие, из-за плохого к ним обращения, часто сменялись, и состав их был текучий, уважением не пользовались. Их презритель­но называли «проходной двор».

При определении отношения прежней России к богатству, нужно не упускать из виду особенности русского семейного и наследственного права.

В Рос­сии богатство было индивидуальным, а не семейным. У детей не было презюмаций, что они непременно и в «законных» долях будут наследовать отцовское до­стояние. Купеческие богатства были, по большей ча­сти «благоприобретенные», и наследодатель мог де­лать с ними, что хотел. Примеров такого «произволь­ного» распоряжения своим имуществом было немало. Я вспоминаю в Москве одного из крупных промыш­ленников, который, не желая и имея к тому основа­ния, оставить все свое состояние сыну, завещал боль­шие суммы церквам, на колокола: «Пусть звонят в мою память». И ничего поделать с такою своеобраз­ной благотворительностью было нельзя. Если к это­му прибавить, что уже давно женщины в России бы­ли совершенно свободны в распоряжении своим иму­ществом, то будет ясно, что там ничто не мешало употреблять нажитые средства на ту цель, которая была близка сердцу. «По недоразумению, по капризу, по вдохновению», — писал хорошо знавший Москву сотрудник «Нового времени».

Широкая благотворительность, коллекционерство и поддержка всякого рода культурных начинаний бы­ли особенностью русской торгово-промышленной сре­ды. Третьяковская Галлерея, Щукинский и Морозовский музеи современной французской живописи, Бахрушинский Театральный музей, собрание русского фарфора А. В. Морозова, собрания икон С. П. Рябушинского, собрания картин В. О. Гиршмана, Е. И. Ло­севой и М. П. Рябушинского, Частная Опера С. М. Ма­монтова, Опера С. И. Зимина, Художественный Театр В. С. Алексеева-Станиславского и С. Т. Морозова, рав­но как и Н. Л. Тарасова... В. А. Морозов и «Русские ведомости», М. К. Морозова — и Московское фило­софское общество, С. И. Щукин — и Философский институт при Московском университете... Найденовские собрания и издания по истории Москвы, Московии и, в частности, московского купечества...

Клинический городок и Девичье поле в Москве созданы, главным образом, семьей Морозовых... Солдатенков — и его издательство, и «Щепкинская» биб­лиотека... Больница имени Солдатенкова, Солодовни-ковская больница, Бахрушинские, Хлудовские, Мазуринские, Горбовские странноприимные дома и прию­ты; Арнольдо-Третьяковское училище для глухоне­мых; Шелапутинская и Медведниковская гимназии;

Александровское коммерческое училище; Практиче­ская Академия Коммерческих Наук; Коммерческий Ин­ститут Московского общества распространения ком­мерческого образования, где каждая аудитория, каж­дый кабинет или лаборатория были сооружены либо какой-то семьей, либо в память какой-то семьи... Мно­го было и других, и разве вообще можно припомнить все те памятники жертвенности представителей «тем­ного царства», того «чумазого», который неустанно шел вперед и не хотел только торговать миткалем, а интересовался категорическим императивом, гегелианством, Штейнеровской антропософией и картинами Матисса, Ван Гога и Пикассо.

Но нужно быть справедливым. Нужно признать, что та роль, которую купечество, в частности москов­ское, играло в общественной жизни и, главным обра­зом, в целях благотворения, уже давно отмечалась вы­дающимися русскими людьми.

В 1856 году в Москву приезжала делегация се­вастопольских моряков, славных защитников этой рус­ской крепости, павшей во время Крымской войны. Геройским защитникам Севастополя в Москве была устроена торжественная встреча, одним из главных моментов коей был торжественный обед, устроенный Кокоревым от имени русского московского купечест­ва. На этом обеде известный русский историк М. П.

Погодин произнес большую речь, в которой, между прочим, сказал следующее:

«Перехожу на другой клирос и прошу позво­ления сказать несколько слов в честь знамени­того московского купечества. Оно служит верно Отечеству своими трудами и приносит на алтарь его беспрерывные жертвы. Ни один торговый город в Европе не может сравниться в этом от­ношении с Москвой. Но наши купцы не охотни­ки еще до истории: они не считают своих по­жертвований и лишают народную летопись пре­красных страниц. Если бы счесть все их пожерт­вования за нынешнее только столетие, то они составили бы такую цифру, которой должна бы поклониться Европа. И не бывает в Москве про­межутка, чтобы переводились даже частные бла­готворители между купцами. Скончается один, — является другой. Святое место не бывает пусто. Каков был Крашенинников. До десяти миллио­нов простиралось количество его пожертвований. Колесов, Лепешкин оставили завещания, изукра­шенные делами благотворительности. Сколько на­значил для добра Рахманов, нашедший себе до­стойного душеприказчика в Солдатенкове. А сам Солдатенков, а Набилков, Лобков, Гучковы, Про­хоровы, Алексеевы, — всех и не пересчитать.

Да здравствует и успевает во всех своих доб­рых делах знаменитое благотворительное Москов­ское купечество».

Что бы пришлось сказать Погодину, если бы он произносил свою речь пятьдесят лет спустя.

Дата добавления: 2015-10-16