Мухтарбек Кантемиров и конный театр Каскадер

Татьяна Свичкарь

Т.Н. Свичкарь М. И. Мерникова

Мухтарбек Кантемиров
и
конный театр «Каскадер»

Самарское отделение Литфонда
2009

УДК
ББК
С

Свичкарь Т.Н., Мерникова М.И.
С Мухтарбек Кантемиров и конный театр «Каскадер»
- Самара: Самар. отд-ние Литфонда, 2009. – 162 с.
ISBN

Это первая книга о легенде цирка, киноартисте, знакомом зрителям по фильмам «Не бойся, я с тобой», «В двух шагах от «Рая», «Сказание о храбром Хочбаре» и многим другим, художественном руководителе первого в мире конного театра «Каскадер», почетном члене мексиканского клуба наездников «Чаррос Педригаль», знаменитом метателе ножей – Мухтарбеке Кантемирове.

УДК
ББК

Авторы выражают сердечную благодарность:
директору конного театра «Каскадер» Анатолию Васильевичу Клименко,
депутату Думы городского округа Тольятти
Александру Алексеевичу Дружинину,
фотохудожнику Андрею Васильевичу Наронскому,
коллективу типографии «Инсома-пресс», благодаря которым эта книга увидела свет.

ISBN
© Свичкарь Т.Н., Мерникова М.И.

Мухтарбек Кантемиров


ПРЕДИСЛОВИЕ

Это первая книга о легенде цирка, киноартисте, знакомом зрителям по фильмам «Не бойся, я с тобой», «В двух шагах от «Рая», «Сказание о храбром Хочбаре» и многим другим, художественном руководителе первого в мире конного театра «Каскадер», почетном члене мексиканского клуба наездников «Чаррос Педригаль», знаменитом метателе ножей – Мухтарбеке Кантемирове.

Лев Дуров, народный артист СССР:
— Мы с Мухтарбеком знакомы много-много лет. Он удивительный человек! Я обращал внимание, что когда он появляется в какой-нибудь незнакомой компании, моментально все в него влюбляются: в нем есть какая-то магия, невероятная доброта, открытость, бескорыстие. Я знаю, что он очень сильный, и физически, и духом. Но ни разу не видел, чтобы он не то что до кого-то дотронулся, а даже просто голос повысил.
Я, шутя, называл его «Христос» — человек, которого можно очень сильно обидеть, а он тебе не ответит тем же. А однажды на съемках видел просто невероятную вещь. Мы снимались на колхозной конюшне, где стояли самые настоящие клячи, одры, у которых брюхо по земле волочится. Но когда Мухтарбек зашел в конюшню, они сразу стали стройненькими-стройненькими! А сказал-то всего два-три слова. Какое-то он воздействие имеет на лошадей. И на людей.
Да, он во многом играет героя, но Мухтарбек и сам очень мужественный человек. И потом, он же не все это показывает зрителю — он просто постеснялся бы все показать. Удивительный человек. И редкий. Недостатки? Не знаю за ним такого. Ни жесткости, ни жадности, ни злости, даже, когда она необходима. У меня дома везде сплошной Мухтарбек Кантемиров: все стены в его подарках и в нем самом. Иной раз засомневаюсь — кто здесь хозяин? Так что он святой!

Анатолий Клименко, директор Конного театра «Каскадер»:
— Мухтарбек для меня, прежде всего, старший товарищ, друг — невероятно талантливый, чистый, любящий свое дело. О том, что представляет Мухтарбек в конном и цирковом мире, даже и говорить не нужно — это просто живая легенда: многое из того, что он когда-то сделал, не только не превзойдено, но и вряд ли когда-либо будет повторено.… Ну, а если говорить громкими словами, то лучше всех сказал один из координаторов трюковой работы на Международном фестивале каскадеров «Прометей»: «Вы думаете, что Кантемиров — это ваше достояние? Нет, Кантемиров — достояние всего человечества…

Четыре дня в гостях у Мухтарбека Кантемирова

Благородное сердце твое,
Словно герб отошедших времен,
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.
Н. Гумилев.

День первый
* * *
И вот я стою на развилке дорог. У ног – большущая сумка, не сумка, а крокодил. «Крокодайл». Так в «Ускоренной помощи» негр, искавший русскую невесту – назвал медсестру Раису, его из-за кордона заманившую.
-Что-о? Этот русский крокодайл?!…
У нас с сумкой позади долгий путь. В котором знакомые видели одно – авантюру. Поэтому всю дорогу, начиная с раскаленного жигулевского перрона, я придумывала оправдания. Объяснения.
-Понимаете, Мухтарбек Алибекович, это не просто так получилось – услышала об интересном человеке и села в поезд.
Нет, это было бы подло по отношению к памяти Осипова. Он так и говорил: «Когда я слышу об интересном человеке - я иду и беру билет на поезд».
Анатолий Павлович Осипов – журналист из Самары, киновед, человек настолько же душевно глубокий, насколько - неприспособленный к жизни. Ненадолго переживший сына, студента-медика, убитого – забитого насмерть – пьяной компанией. Анатолий Павлович, когда вы приезжали – какое богатство вы всегда привозили с собой! Как передать ночь, когда мы сидели и слушали записи гитариста Орехова, а ночь перед тем вы сидели у него в гостинице, и тихо крутились катушки магнитофона, и была уже та степень доверия между вами, когда он играл – как себе. Для души, не для зала…
Ах, Анатолий Павлович…
Но что же все-таки сказать в неведомом Новогорске, куда мы с «крокодайлом» вот-вот нагрянем?
-Мухтарбек Алибекович, поверьте, я не престарелая фанатка, которая перед тем, как надеть белые тапочки, примчалась броситься ниц перед кумиром…
Не фанатка, потому что четверть века назад, единственный фильм посмотрев, не влюбилась – а склонилась. Перед такой духовной вершиной – и этого воля режиссера, желавшего показать - просто героя, скрыть не могла – перед которой и можно было - только склониться.
Но - поклон, а что дальше?
Таких сюда много едет. Познакомиться, выразить восхищение, поучиться ножи метать - еще один его талант, еще одна вершина – правда, иного свойства. Едут на лошадях здешних покататься.
А тут…
-Правда, я не очень понял твою цель, - накануне сказал Кантемиров по телефону, - Но приезжай – поговорим.
Так какая цель?
Должна быть в природе книга о нем – большая книга. И если закрыть глаза, ее можно увидеть: переплет, конские головы – ибо нельзя о нем книгу, сразу же, на обложке, не дав – лошадей.
И название, золотом - «Мухтарбек Кантемиров».
Где не галопом по Европам, где можно благоговейно присматриваться к каждой дороге, по которой вела его жизнь. И к тому, как он шел…
Если бы нам хоть немного его душевной осанки, его внутренней прямоты.
Но с какой радости человек должен вот так, с порога открывать тебе душу и делиться сокровенными воспоминаниями?
Сходу, сердца не прикладывая, можно отвечать лишь на одни и те же - из года в год, вопросы журналистов: «Что значит ваша фамилия?» «Как вы пошли по цирковой стезе?» И рекордные по своей бездумности – о самых ярких впечатлениях, и дальнейших творческих планах.
Но как передать ощущения крошечного человека, впервые папой взброшенного на спину лошади – широкую, необъятную? Когда неведомая еще, но уже ясно - сколь могучая - сила начинает свое размеренное движение – и конь идет, неся на спине ребенка.
Захочется ли делиться этой памятью? И можно ли объяснить все это человеку, не шедшему с тобой тем же путем плечом к плечу?
Но может он разрешит сберечь в памяти - и на бумаге – хоть немного, хоть несколько дней своей жизни?
И я достаю телефон:
-Мухтарбек Алибекович, приехала, стою на развилке дорог…Куда дальше?
* * *
- А вы конкретно в конный театр - к кому? К Кантемирову? - солдат при входе в учебную часть МЧС не строг и документов не спрашивает, - Ну идите вон туда, можно прямо по траве, напрямик…
С этого начинался не один рассказ о Новогорске.
…«Пройдя еще метров двести, мы вышли на дорожку, ведущую к длинному ангару. Около входа в здание расхаживал высокий мужчина, а рядом вились несколько собак. Заметив нас, он приподнял вверх руки и радостно крикнул:
– Ну наконец-то добрались!
По-отечески обняв нас, Мухтарбек Алибекович пригласил нас в дом»…
И вот все это видишь своими глазами. Всё так. Среди зелени травы и берез, у входа в дом, высокий человек в светлом, гостя встречать вышедший. У ног его – собаки, среди которых, конечно и Асанна, и Махур…
Короткое приветствие и… «крокодайла» он сразу отбирает, не смотря на смущенное:
-Это же неприподъемное! Давайте хотя бы на двоих…
На двоих не удается. И с этой минуты, и до отъезда – так уютно для души будет чувствовать – дух подлинной воспитанности – культуры, что живет здесь.
Неизменное радостное – потому что приятно друг друга видеть - «Доброе утро», и «спокойной ночи» - при прощании. Ожидание за столом, пока не сядет старший – только тогда можно есть. Всегда заминка у двери – чтобы гость прошел первым…
У нас – так и хочется сказать «внизу», «в миру» - это уже такая редкость… Не в каждой семье дети знают, что именно так - должно. Что из этого рождаются традиции, семья.
Затем происходит то, о чем опять же писали многие. Кантемиров ведет знакомиться не только с живущими здесь людьми, но и со всеми вообще: с конями, козами… Даже с местами.
Как о само собой разумеющемся, прихватывая со стола кусок лепешки:
-Сперва пойдем к лошадкам на конюшню.
Кони заочно – тоже знакомы. И первый, к кому мы подходим – Лурик, на котором Кантемиров - столько ездил! Столько совместных выступлений, съемок… Дружба – старая, как сам Лурье.
И сразу Мухтарбек замечает, что нет у одного из коней воды, берет ведро.
-А ты покорми их пока.
Сам в лошадях души не чающий, но в любви гостя к ним не уверенный, он чувств своих не навязывает. Мы просто должны познакомиться, представиться друг другу. Та же вежливость.
Лепешка маленькая. Коней много.
-Прости мой хороший, что чуть-чуть…
За решетками денников возвышаются лошадиные головы. В темных глазах - древнее выражение того лукавства, о каком говорят - «себе на уме». И в то же время чувствуешь этот ум – несомненный, и желание понравиться, и выманить – что там у тебя в руке? А может – в кармане? Тянутся морды к кормушке, ложатся на край ее так, чтобы удобнее было захватить кусочек. Тяжелые замшевые губы почти нежно касаются ладони.
Когда-то давно, в деревне, приходилось ездить на лошадях, которые были - такими спокойными, от тяжелой однообразной крестьянской работы слегка отупевшими. Тут каждая лошадь – личность. И понравишься ли ты этой личности?
Тихое ржание вопрошает – нет ли еще?
Мухтарбек возвращается.
-Пойдем теперь на пруд, собак купать?
День жаркий, и на маленький, зеленью заросший пруд собаки смотрят с вожделением. Ждут малейшего повода броситься в воду. Они оглядываются на хозяина – может, пора палку швырнуть?
Палка летит - и вся стая, сперва с азартом, потом разочарованно вздымает брызги. Кому же удастся отобрать добычу у Асанны? У Аси с хозяином понимание без слов, она бросок предчувствовала за несколько секунд - и сразу метнулась в воду.
Мы сидим на нагретой солнцем скамейке.
-Ну, расскажи что-нибудь…, - говорит Мухтарбек.
Наверное, так нельзя… Время, эти минуты общения слишком драгоценны, и нельзя их тратить. Молчать. И столичные журналисты не растерялись бы и вопросы бы сыпались – один за другим.
Но как услышать человека?
Как понять, что действительно интересно – ему?
Перед тобою будто колодец, на дне которого - драгоценные камни. Воспоминания. Случайным вопросом – как движением – зачерпнешь, достанешь, залюбуешься – и сбережешь… Нет – так и будут лежать на дне, скрытые молчаливым покоем хрустальной воды.
… В доме мы собираемся за столом. Пить чай выходят директор театра Анатолий Клименко, и - в гости заехавший - похожий на татарского хана - постановщик трюков Александр Гизгизов, тоже старинный друг, в разговоре попросту – Гиз.
Они вспоминают премьеру «Легенды о Золотом Руне» - первый спектакль театра. Премьере - как и «Каскадеру» - на днях исполняется двадцать лет. И не саму даже «Легенду» вспоминают, а то, как жили тогда в Абхазии:
-Помнишь, как мы корову вытаскивали?
-Нам кричат: «Ребята, ребята, корова тонет…» Я пробрался с лассо… еле вытянул – у Мухтарбека это как сейчас перед глазами.
Счастье коровы! Кто еще мог бы ее – по-мексикански, у кого хватило бы умения и силы, и желания спасти – живое?
-А потом вижу – со мной не разговаривают, чуть ли не обижены. Но корова ведь жива! Мне объяснили: «Что ты наделал! Когда корова гибнет, местным разрешают… есть мясо»….
Клименко приходит на память еще один случай. Там – лассо, здесь – топоры:
-Когда мы в Германию ездили, девять вагонов у нас было: шесть с лошадьми и три с реквизитом. В Польше стояли, в Бресте…. Приехали в Тирасполь, начало мая, жара - невыносимая. А лошади как всегда крушат все, грудью выламывают доски, мы постоянно заняты починкой…Гвозди и топоры у нас самое ценное, весь рынок, бывает, перелопачиваешь, ищешь подходящие гвозди… Словом – ни минуты покоя.
В конце концов, переоборудовали все, что надо, погрузили – и поехали. Во Франкфурт на Майне. И у каждого – ведь мы давно в пути – мечта – горячего поесть.
Наконец узнали, что стоянка будет шесть часов. Добыли кастрюлю. Большая кастрюля – на всех – ценнейшая в дороге вещь. Еле-еле ее у матушки выпросили, головой за нее отвечаем.
Развели костер, варим. Хорошо так... Раздетые у костра возимся, жарко…. А загранпаспорт мой остался в тренировочном костюме, в вагоне.
И вот, всё только начало закипать - как наш поезд вдруг тронулся. Представляете?
Мы в пятидесяти метрах от вагона. А поезд поехал – да сразу с такой скоростью…
Срываем с огня кастрюлю с закипающим - как без кастрюли? Нельзя – матушка убьет. Кое-как, за ручки, чтобы не обжечься… Я хватаю топоры - два топора, ценность нашу, и бежим стометровку.
А из вагона – глядит на нас - каскадер наш.
-Русик, - кричу, - брось спортивный костюм!
Хоть вид - думаю - поприличнее будет. Ведь теперь как-то самим добираться придется. И паспорт, паспорт же там!
А он стоит, смотрит ошалелыми глазами и уезжает…
-Брось костюм, сволочь!
Он потом говорил – только помнить надо, что он каскадер - и не из слабых. Ведущий каскадер.
-Знаешь, Васильич, мне стыдно,- Клименко передает приглушенный голос виноватого, - но я так испугался! Мы едем, а директор…мы остаемся без директора. В чужой стране!
-Надо же, ты никогда об этом не рассказывал, - Мухтарбек слушает - увлеченно.
-И вот, - продолжает Клименко, - Я с двумя топорами посреди Европы. В трусах и бейсболке. Иду семь километров, по столбикам. Вдруг дорога резко поворачивает в сторону, и там – станция дорожного смотрителя, рабочие. Я приветственно взмахиваю бейсболкой.
-Хайль! – говорю.
Вроде как обычное дело.
Тут же немка вешает белье. Спокойная такая фрау. А я…
-А ты – «Руссо туристо, облико морале…», - подсказывает Гиз.
-Ну да. И я говорю, уже все языки мешая – испанский, английский….Пытаюсь объяснить, что случилось. Она снимает еще влажный джинсовый комбинезон мужа и протягивает мне. Молча, спокойно.
Прохожу еще пятьсот метров и … Стоит наш поезд, стоит родимый. Пошутил машинист, увидев, что мы так увлеченно варить начали.
Я сразу, в первую очередь - в костюм за паспортом… Советские же времена. Беру его – это чувство представить надо – вот он…
И тогда уже машинисту от всей души
-Ах ты, фашист!!!
-А он?
-Он залепетал вроде того, что он «не есть фашист, он есть Ганс».
-Приедем, - говорю, - К стенке поставлю!
Но за два дня переезда забылось.
-Только, - продолжает он с усмешкой, - с лошадьми дорога бок о бок – это что-то. Зайдешь потом в отель пятизвездочный, а дух от тебя…И женщина, ухоженная такая, удивленно тонкие бровки приподнимает:
-О-о….
-Я тоже такой был, - говорит Гиз, - когда из трюма вышел. Везли нас морем. Кидало до самого Босфора, а сверху ехали тигры Шевченко. Три дня длился переезд, их укачало… И они – все, что могли…Я когда вылез наверх, дух – о-о…
И продолжает, веселея:
-Зато потом я оттянулся. «Все, - говорю своим ребятам, - Я за вас отпахал. Теперь – вы». А там уже хорошая погода пошла. Они в трюме, а я - да на палубе, да за бильярдом…
И сбивается разговор с прошлого, на все, что друзьям интересно:
-Юра Мерденов брата моего приезжал хоронить. Ребята у него разбежались.
-А Марик звонил?
-Ко мне один чудик приходил: хочет сделать конное шоу в Австралии. У нас набрать людей, а там лошадей.
Мухтарбек рассказывает про лечение, которое проходит:
-Массажист – зверь. «Вам, - говорю – на Лубянке работать. В отделе дознания».
Где-то в промежутке между чаем и дальнейшим течением дня, глядя на сцепленные руки, наконец, объясняю - зачем приехала. Мечтаю написать книгу. Давно.
И ясное понимание, что не ему это нужно, а мне. Но раз мне так хочется – он готов этот подарок сделать. Отвечать на вопросы, показывать фильмы. И через некоторое время, так же щедро – отзывается на уверения мои, что написанное - сразу пришлю:
-Можешь не присылать. Я тебе верю.
А потом все тут так привыкнут к моей тетрадке, что станут брать ее в свидетели.
Когда Наташа – ученица и правая рука, будет привешивать к лампе мушиные ленты, Мухтарбек начнет сердиться, что вешает их – короткими, не размотала до конца:
-Да размотай же! На это место еще двадцать мух налипнет! Танечка, запиши, как меня тут третируют – не слушают…
И Наташа в ответ:
-Да-да, запишите, Танечка, что Кантемиров оказался – тиран и деспот!
Тут примут – или не примут - человека, а тетрадка или диктофон – дело десятое.
* * *
-Мухтарбек Алибекович, а что Вы будете сейчас делать?
-Мне – кнут доплести надо. Пойдешь смотреть?
Работает он в самой просторной комнате, которая здесь называется – спортзал. Стены ее украшены картинами, среди которых – пейзажи на бересте.
-А это моя половина, Людочка – делает. Она удивительно чувствует фактуру вещи, природу - правда? Зимними пейзажами я всегда любуюсь. Вот это мой любимый. И этот…
Не только фактуру. Не только пушисты сосны и грубы корявые стволы. Но цвет… Цвет зимнего морозного неба передан удивительно точно. Леденящий холод предвечерья в этом розовом – ощутим.
Мухтарбек прицепляет к поясу кнут, который предстоит плести. И становится похож на пленника времен гражданской войны. Так в фильмах показывают: ведут их за лошадью, привязав веревкой. Он ищет, как лучше встать, чтобы удобнее было больной ноге.
-Это можно делать – только стоя? Но Вам тяжело…
Улыбка тихая, мягкая:
-Это моя работа. Праздник скоро сделают в мою честь. И я буду кнут как главный приз вручать. А вообще он где-то 10-12 тысяч стоит…, - после паузы, - Работы много. Из Франции сейчас седла для джигитовки заказали. У них там никто делать не умеет…
-Мухтарбек Алибекович, уже столько статей о Вас начиналось с фразы, что Вы сели на лошадь как только научились ходить…
-Когда нас с братьями сажали на коней? Только-только папа почувствует, что сын готов. Ходить, конечно, я начал уже хорошо. Но закон ведь профсоюзный есть – нельзя ребенку в цирке выступать, пока ему одиннадцать лет не исполнится. Нельзя подходить к ремеслу. Но в одиннадцать лет ребенок уже боится. А в шесть-семь – нет страха. Папа рядом – значит нечего бояться.
И только потом понимаешь – какая суровая школа – цирк, какой это суровый кусок хлеба. Нагрузка – кости трещат. Ведь не сделал еще никто подобного – когда я с двух прыжков запрыгиваю на лошадь - и потом, стоя, с саблями беру два барьера… В книгу рекордов Гиннеса могу быть занесен, - с усмешкой, -. Только кому это надо…
-А лошади – это Ваша первая память? Они всегда были рядом?
-Всегда. И видел я их только добрыми - так их у нас воспитывали. Знал, что от них никакого зла быть не может, тем более ребенку. К маленьким они относились очень хорошо. И собаки…они тоже детей любят. Они лают и бросаются оградить, если ребенок идет купаться. Чуют, что в воде есть для него опасность. Наши предки в бой ходили с ними – морщится с выражением страдания, - Жестоко было, и страшно. Когда прикрепляли к ним сосуды с горящей жидкостью, и они - впереди кавалерии…стена пылающих собак… Они погибали все.
И он говорит об аланах.
-Я могу показать …
Это родная ему история, как будто история семьи. Просто очень дальние предки. Аттила, готы… Как даже свои расступались, когда они первыми шли в атаку.. И в имени Жанны Д Арк – знакомое звучание.
-В наших венах течет аланская кровь.
Он по-прежнему плетет стоя, стараясь не опираться на покалеченную ногу. Прицепленный к поясу, кнут висит в воздухе. Запах детского крема, который Мухтарбек набирает на пальцы – крем в деле этом необходим. И быстро сплетаются полоски – белые, серые – в объемную - женщина столь аккуратно не выплетет – косу, в кнут…
-Но пальцы… Это ведь все надо – затянуть? Они не устают?
-Привыкли пальцы… - помолчав, - Наоборот, успокаивает нервы эта работа.
А вот то– он указывает на коробку – в которой и роскошь работы – и строгая простота отделки. - Для олигарха одного делаю. Тут будут нож охотничий, нагайка и кнут.
…И станет олигарх показывать вещь «от Кантемирова», но невдомек будет ему, что когда тяжело на душе – к оплетенной рукоятке можно прижаться щекой – и заструится от нее добрая сила.
-А это мой экспандер. Хорошо, когда делаю так… и так… - и легкие движения рук, экспандер натягивающих. Стремительное, и молодое, прекрасное в движении тело.
После мы вернемся в комнату, опять к столу, к чайным чашкам, но разговор пойдет такой, что мы забудем о них.
-Когда папа женился, и создал труппу, и родился сын, в двадцатые годы… Многие благородные осетины были к тому времени уничтожены. Папа собрал несколько человек – кого мог, и увез за границу. Вывез цвет осетинской молодежи, чтобы спасти. Десять человек…один в один.
А сейчас смотришь на лица осетин – иные. Нет тех лиц – интеллигентных, одухотворенных…, - с горечью и силой, – Вот благо – большевизм!
-Меня, - продолжает он, - в позапрошлом году в Осетию приглашали:
-Приезжай, атмосфера напряженная, мы делаем «прямой эфир».
Ведущая - Света Абаева, умница, которая говорила, что «в этого человека», (в меня то есть), с детства была влюблена».
-Я могу говорить что хочу? - спрашиваю у нее.
Кивает.
И идет вопрос – уже для всех.
-Что сегодня творится в Осетии - наркотики, молодежь теряет уважение к своей нации, к старшим… Мухтарбек, как вы считаете, в чем причина этого?
И я – по наитию:
-Осетию посетили три больших несчастья. Татаро-монгольское иго, Беслан – и большевизм. Я читал Микояна. Он писал, что в 1913 году на Кавказе самая могучая интеллигенция была у осетин.
Мне старики потом говорили:
-Молодец, Мухтарбек, что ты все это сказал.
И помню, как в одной передаче я обратился к новому президенту:
-Учти ошибки своего предшественника и будь на коне.
Смеется:
-Не включили это в передачу. Зря говорил.
* * *
-Какие лица были у детей до революции! А сейчас… Люди даже визуально вырождаются… нарушение генетики.
Он снимает фотографию с полки.
-Как ты думаешь, сколько им лет?
На снимке два старика в кавказской одежде. То есть в нашем, русском понятии старика - и то не совсем. Одному лет шестьдесят, другому хорошо, если за семьдесят. Но, помня, что это Кавказ, и люди там выглядят много моложе своих лет, осторожно предполагаю:
-Семьдесят? Восемьдесят?
Мухтарбеку весело:
-Вот это, слева – мой папа – ему девяносто. А это его дядя – ему … (пауза, потому что предстоит сказать – небывалое) …ему сто пятнадцать лет. Он всю жизнь прожил высоко в горах.
Он пришел к нам, когда мы работали во Владикавказе. Город тогда еще назывался - Орджоникидзе. Мы стоим навытяжку перед ним, а он ругает папу.:
-Тебе не стыдно, племянник? Я старше тебя, и я спустился к тебе с гор, а ты не мог приехать на родину.
И медленно, задумчиво:
-Да, там в чистоте живут. Там воздух особый… Он сам собой мумифицирует тела. Их можно оставлять в городе мертвых.
Еще древние так называли кладбища – «город мертвых» И «город живых» строили так, чтобы ветер оттуда летел к тем, кто …нет, не умер. Ушел из жизни. Просто ушел - в вечность.
И, раз Кавказ вспомнился:
-Когда снимали фильм «Возвращение Странника», мы были там, где двадцать метров оставалось до туннеля, в котором укрылась группа Бодрова. Семь человек там погибли наших. И три лошади.
В этом разговоре впервые возникает тема вещего сна. Потом он будет говорить об этом снова и снова.
-У меня очень часто сбываются сны, - говорит он, - Еще мама спрашивала в детстве:
-Мишенька, тебе ничего не снилось?
Она про эти вещие сны - знала.
И за три дня перед тем, как спустился сель, мне снилось…
Мы с цирком приехали в Осетию. Я вышел в город… Совершенно реальный, цветной сон. Иду, разглядываю всё, и уже ищу своих. Но никто не знает, не может мне указать – где цирк.
Спрашиваю опять и опять:
-Вы цирк не видели?
Мне отвечают:
-А вы видите - море внизу? Спуститесь – он там.
Я спускаюсь: и вот, из-под ног - огромная волна воды, а под ней - люди, все в костюмах. Если бы мне не надо было бежать, искать наших – я бы поплыл с ними.
И стоит цирк, а у входа в него – старший брат Ирбек с белой лошадью и мой ученик Петр, тоже покойный.
Ирбек спрашивает:
-Почему ты опоздал, Мишка?
-Не волнуйся, - говорю, - Я сейчас быстро переоденусь и могу уже выступать.
Понимаешь? Стояли покойники. Они ждали меня и не могли дождаться.
А до этого, в конце августа, мне звонил Юлик Гусман:
-Я везу в Осетию фильм «Next». Давай возьмем «Не бойся, я с тобой» - и поедем вместе.
Еще и Олег, племянник, уговаривал – поехали на халяву?
И в те дни, когда мы должны были быть там - сошел сель.
Я бы погиб тогда.
Ведь я точно, совершенно точно, поехал бы к своим ученикам. Был бы с ними, это не могло быть иначе.
И Гусман чуть не погиб. Он в тот день сидел на дне рождения у кого-то из членов местного правительства. И его соседке за столом позвонили, сказали: на фестиваль ехали актеры и попали в катастрофу.
Она спрашивает:
-Юлий Соломонович, наверное, надо поехать к ним?
-Конечно, - говорит он, - Это же наши люди.
Они поехали, а сель сошел и уничтожил то место, где они сидели.
А потом объявили, что погиб Бодров, и (совсем тихо)… артисты конного театра.
-Мне часто снятся сны.
Недавно приходили врачи из МЧС:
-Вы же хромаете. Давайте повезем вас к врачу.
Хирург посмотрел и говорит:
-Определенно, тут когда-то была травма.
Сделали рентген, и он - задумчиво:
-Наверное, все же был перелом. Пойдем к профессору.
А за три дня до этого мне снился Ирбек. Он бил лошадь. Невиданное дело, зачем? Я отошел – как я могу вмешиваться? Иду в дом и встречаю маму.
-Мишенька, - говорит она, - Ты принес желчь? Тебе скоро понадобится много желчи.
Прошло три дня, и. профессор сказал:
-Тут нехороший перелом был. Две кости легли друг на друга, и на них нарос хрящ. Если делать по уму – хрящ этот можно раздробить. А вам, молодой человек, (с усмешкой - «Это мне»), нужно купить желчь, и каждый вечер греть ногу.
-Мистического много в жизни. Наш Эмир… Чудесный конь. «Звезда» в Большом театре. Ходил под Дон Кихотом. И на шестой этаж легко всходил по лестнице. Когда Хасанбек умер – ему не смогли привезти к изголовью белую лошадь, как у нас принято… Тогда умер Эмир. Хасанбек будто забрал его с собой. Конь ушел с ним.
Когда я ездил к брату в последний раз – я знал, что он умрет, я чувствовал…
Он… мы никогда не нежничали. Но он лежал с закрытыми глазами, и когда ему сказали: «Миша приехал»…
-Мишенька, - проговорил он. Впервые так нежно, и я почувствовал, как у меня перехватило горло, – Мишенька – это наша гордость. Береги нашу честь.
Для нас это всю жизнь было бесконечно важно. И что я мог сказать, кроме:
-Не бойся… я сберегу
-Вы прожили детство в том маленьком доме, на тихой улице Владикавказа, что показывают в фильме?
-Я ведь родился в Воронеже. Ирбек где-то под Ярославлем, и только Хасанбек во Владикавказе. Когда началась война – мы вернулись в Осетию. Сперва мы жили в одном доме, том, что сняли в фильме. Потом папа дешево купил другой. Тогда это была окраина Владикавказа – и дома стояли как крепости. Защита от ингушей. А сейчас там почти центр.
Папе много лошадей не оставили. Одну лошадь всего, чтобы мы кормились.
Когда отец с Ирбеком ездили в лес за дровами на единственной нашей лошади… Это было страшно. Ингуши… Они ведь могли убить и ребенка и старика. Для них святого нет. У них на гербе – волк. Волк – представляешь? Эта нация не подлежит цивилизации.
А у нас, с аланских еще времен – барс.
Хасанбеку было неполных семнадцать, и он ушел добровольцем.
Мама распродавала вещи – этим нас кормила. Она плакала постоянно. Помню это как сейчас. По радио суровые голоса поют: «Вставай, страна огромная», и мама плачет.
Вернется ли Хасанбек? Это тогда было главное.
А однажды она вышла из спальни с просветленным лицом и сказала:
-Отец, все обойдется. Мне привиделся старец в белом одеянии – святой Николай, и на тарелке у него – три большие ягоды, клубника:
-Мария, – не плачь, - сказал он, - Все будет хорошо.
Три ягоды - три сына. Она поверила, что Бог сбережет нас всех.
Хасанбек рвался на фронт. Он учился в Краснодарском пулеметно-минометном училище и мечтал о боях.
Помню фамилию – капитан Пожар. Он писал родителям: «Остановите его. Я хочу его сохранить». И родители слали письма: «Толенька, не рвись…»
Годы спустя, когда мы работали в цирке – Пожар пришел нас смотреть. Он сказал:
-Все-таки я его сберег.
И Толик его обнял.
А после… переезды один на другой похожи. Взрослым часто бывало не до нас. Видимо, детей и вправду Бог хранил. В цирке у меня друг был – Сережа Лавров. Его родители музыкальные эксцентрики. Побежали мы раз на пруд. То он тонет – я его вытащу, то я тону – он меня тянет. После он стал музыкантом хорошим.
Когда я подрос – братья уже работали.
-А школа?
-В школу я пошел во Владикавказе. Что-то уже умел – мама со мной занималась. И папа. Два языка знал - это было привычно. В семье говорили по-осетински…
Что я…Когда мы были в Германии – жили на квартире у одного знаменитого профессора. Он просил папу оставить ему Хасанбека. Предлагал любые деньги.
-Это умница, - говорил он, - Он здесь станет великим человеком.
Брат и вправду был умница. До войны он успел закончить только девять классов, но на одни пятерки. А после – два института: физкультуры - и ГИТИС заочно.
Но что мог сказать отец? Только:
-Осетины своих детей не продают.
В последние годы я звонил Хасанбеку, и не мог слышать его голос:
-Мишенька, маленький, я так ждал твоего звонка.
Он же всегда был суровый, он держал нас в руках. Когда в Сибирь приезжали: в Кемерово, Свердловск, там в школах ребята - (ищет слово) – ну, бандиты… И тут я – как на проверку их кулакам – циркач, интеллигент.
Он научил меня боксу. Не плакать - стоять за себя.
-Чего? Да у тебя слезы? Давай лучше, я покажу тебе…
Потом, когда сняли «Не бойся, я с тобой» - я же там дерусь, а бокс - это была значительная часть его жизни – он сиял.
-Ты так хорошо сыграл, Мишенька.
А когда показали «В двух шагах от рая», горестно спрашивал:
-Ну зачем тебя там убивают?
Вообще, я не должен был там умирать. Предполагалось, что мы двое придем живыми. Но шел 83-й год, я снимался в «Петре Великом».
И вдруг звонит Тимур Золоев, режиссер:
-Знаешь, мы задумали хорошую картину…
-На лошадях? - спрашиваю.
-Нет.
-Тогда, - говорю, - мне там делать нечего.
-Ну хочешь – я возьму для тебя лошадь? Согласись только! Там забрасывают группу разведки, все погибают, и лишь ты с другом возвращаешься.
А я мог выделить на съемки только две недели. Значит, надо было сделать так, чтобы меня «убили». Это было непросто, в те годы – в верхах согласовать, изменить сценарий. Но это сделали.
В это время у меня как раз родился внук. На заработанные деньги я купил двух баранов и устроил праздник. Улетал уже за свой счет.
Меня убивали в трех фильмах – «Русь изначальная», «В двух шагах от рая» и «Марш-бросок».
-Так что я, - смеется, - трижды убитый. Мне друзья говорили:
-Значит, жить долго будешь.
Маме святой предсказал, что нам – жить.
И, возвращаясь к детству:
-Брат вернулся в сорок седьмом. Тогда у нас уже две лошади было. Папа сделал манеж и учил мальчишек, и приглядывался к ним – может, наездники будущие?
А потом начались поездки.
В 1946-м году мой первый город – Тула. Тульский цирк был очень низкий. Надо было, выезжая, наклонить голову, а я забыл… Там балка – и я об нее, со всего маху… Шрам вот он, до сих пор – первый шрам… Заметно? – чуть касаясь рукой лба.
Пришел в себя – мама плачет, вытирает мне кровь.
-Мишенька, вставай, надо работать…
Как ей было это говорить – 12 летнему мальчику, только что открывшему глаза, только что у нее на руках ожившему?
-И пошло – Харьков, Москва… Дальше уже не помню… Хасанбек вернулся к нам, когда мы были в Ульяновске. Писал до того: «Скоро я вернусь, ждите». И пришел прямо в цирк.
Когда обо мне снимали фильм и спрашивали: «Самые яркие моменты…»
(Любимый вопрос прессы, смысл которого – дайте зрителям такое, чтобы ах)
Что мне было сказать? Только:
-Самое яркое – это живые родители. Мама, папа…
-Папа вас учил…
-Папа нам показывал – мы быстро схватывали. Мы так старались, чтобы папа нас похвалил! Он приходит домой, и самая большая радость слышать: «Миша делает успехи».
* * *
Потом мы смотрим фильмы – один за другим.
То, как выступала труппа «Али-бек» - надо видеть. Казалось – они коней касаются едва, манеж – лишь секундная опора, чтобы спрыгнуть - и вновь взлететь.
Как делали пирамиду…
--Это я, - поясняет Мухтарбек, - Смотри, шесть человек меня топчут - здоровый был…
Но главное не это:
-Когда мы работали в Стамбуле – зал был битком набит. Мы выезжали аланской ездой. Подо мной тогда был Алмаз, красивый конь. Я выехал, сделал свечку, и приветствовал соотечественников, которые сидели в зале:
-Пусть тысячу лет живет наша любимая Осетия! – крикнул я в зал.
И все встали. До сих пор, как вспомню - мурашки по коже.

А когда был юбилей, мне исполнилось семьдесят лет, такие говорили тосты, такие пели дифирамбы… Ну что оставалось делать?
-Сейчас, - говорю, - скажу сам себе, спасибо, мол, что я у вас есть, такой хороший...
И все как закричат:
-Да! Да!
Я аж покраснел. Сам, выходит, на комплименты напросился.
* * *
Ужинать мы выходим во двор.
Но двор ли это? По правую руку лежит небольшое поле, поросшее травой, уже по-осеннему пожухшей. Скоро быть здесь новому манежу, о котором мечтают все. А Мухтарбек – больше двадцати лет.
По левую - забор, за которым тесной шеренгой поднимаются новорусские коттеджи.
-Понастроили! – негромко говорит Кантемиров, - А какое здесь место было – международный фестиваль каскадеров проходил! Мы первое место заняли.
От места осталось – небо. Над коттеджами, деревьями пока не закрытое, свободное – вечернее небо, в котором призрачным желтоватым светом обозначается полная луна.
-Посидим на воздухе? Злее будем шашлык кушать…
Скоро за столом соберутся все, кто ныне тут живет. Высокий, похожий на викинга Юра, и его жена, белокурая Лена, которая уже много лет с лошадьми. И маленький Игорек. («Чудные люди», - Мухтарбек о них, - Юра - «медвежатник», любой сейф откроет. Его олигархи зовут, если захлопнут, и забудут, как открыть).
Наталья с дочкой Юлечкой.
Наталья – ученица и опора, но за несколько дней можно услышать много ее прозвищ.
-Кендаратиха! Ведьма! Циркачка … Главный козодой… - как только ее не назовут…
Но что за мир был бы тут без нее?
Она скажет о себе: «Я не красавица». Однако ее лицо столь гармонично, столь богато прекрасной мимикой, что не поверится в такую оценку. На Наташу хочется смотреть и смотреть. Любоваться. И слушать ее, конечно.
Она в эти дни совершит подвиг. Объездит коня, который до того сбрасывал каскадеров мужчин. И как сбрасывал!
Сейчас этот самый Ахаз следует за ней в поводу.
-Вот она иде-е-ет, и коня веде-е-ет, - запевает Мухтарбек, и голос его становится звучным. Голос артиста.
-Сума-а-асшедше-е-его…, - подпевает Наталья.
- Ты ему ножки мыла? Смазала?
Наташа, не глядя уже, кивает. Ей сейчас снова на Ахазе ехать, а самое главное - потом с него спрыгнуть, благополучно перенести ногу. Это самый драматичный момент, когда всадник, если он нелюбимый – во власти коня.
Мы садимся на низкую скамеечку, смотреть. И собаки с нами – как без них? Все тут – Ася и Махурка, рыжая Берта, маленький Кабысдох…
Ася валяется, скользит спиной по траве, и вообще всячески радуется жизни:
-Это она для меня старается. Знает, что я люблю на нее глядеть. Обезьяна, актриса!
Миг спустя псы стаей кидаются гнать чужую собаку. Ни в коем случае – не рвать. Но от хозяев погнать – святое дело.
А Наталья на Ахазе едет– круг за кругом.
-Это я Наташе седло сделал удобное, – поясняет Мухтарбек.
-Юлька,- зовет Наташа, - поставь палочки…
Юля сооружает барьер. Совсем невысоко от земли – на пробу. Чтобы и не страшно коню, и привыкал слушаться.
-Наташа снималась в «Минуте славы», - говорит Мухтарбек, - мурыжили их там…столько часов, да за бесплатно… Телевидение сумасшедшими деньгами ворочает, а другим – ничего, другим - за честь вроде, что просто снимаются.
-Ай молодец, ай хорошо, - у Наташи совсем особый голос, громкий, певучий, лошади внятный и ее успокаивающий., - Ай, бравочки… Давайте нам кормежку, корду нам давайте….
-Каскадер известный на него сел – трижды сбрасывал. Мужиков – сбрасывал. Тянул на пузе, - с гордостью за ученицу говорит Мухтарбек, - Она же медленно-медленно - и приучила его к себе.
-А мужики к женской заездке, - это Наташа с иронией, - так относятся, мол: «Тьфу…»
…Ужинать народ собирается в трактире «Три подковы». Не в двух, в одном шаге от дома – длинный стол, лавки… Все укрыто от непогоды двускатным навесом. С одного торца его и вправду висят три подковы, с другого - сделанная Мухтарбеком икона.
-Боялся, что украдут ее. Но вот уже шестой год ни у кого рука не поднимается.
Вечер гаснет, уже почти совсем темно. В очаге рдеют розовые угли.
Все эти дни стояла жара, но в поздний час - нежный ветер будто гладит. На небе одна за другой вспыхивают и гаснут зарницы.
Юра снимает с мангала шашлык, стряхивает дымящееся мясо на тарелки.
Мухтарбек приготовил соус – цахтон. Это общая гордость, и секрет, который откроют не каждому. Дружное:
-Попробуйте! Вас ожидает совсем новое ощущение!
И верно - ощущение настолько своеобразное, в цахтоне столько оттенков вкуса, что если переводить в речь – не слово, не фраза – поэма…
После дня работы – к вечеру у всех честная усталость. Сразу после ужина все пойдут спать. Но эти минуты, когда можно собраться за общим столом – дороги. И их длят.
Игорек ковыряет вилкой скатерть.
-Не тронь ее, - нарочито-испуганно – Мухтарбек, - Она с королевского стола!
Наташа вспоминает, как объездила со своим цирком Китай. И как Юльку трепали там за светлые волосы: в Китае – диво невиданное. И как ели они черных жуков…
-Ф-фу…
-Да они на курочку похожи, вареную, – хладнокровно говорит Юлька.
-А какие лангусты там были… Но дорогие, собаки…
Вечер гаснет.
И ощущение, как в юности. Свет очага, нежный ветер, звезды… Иногда судьба дает такое чувство родства – в походе, в архелогичке, в стройотряде… Когда приезжаешь домой – и домашние кажутся более чужими, чем те, оставленные.
Иногда судьба дает такое.
Но не всегда и не всем.

**

День второй
За окном медленно гаснут звезды. И тихо, уже не во сне, уже просыпаясь, ржут лошади.
Мухтарбек подымается первым. Надо выгулять собак. Надо вынести мусор – два больших голубых пакета битком набиты. Отнять не получается:
-Нет-нет, это моя обязанность…
После он «качается» – эспандер, гантели, кольца. Движения, тысячи раз повторенные… Тело привычно впитывает их в себя, ото сна восставая.
-Еще метать буду. Каждый день надо обязательно - утром и вечером.
Помня стремительность и точность, с которой летят ножи:
-А вы перед броском – думаете? Или рука - помнит движения?
Он - сосредоточившись на миг, стараясь воспроизвести ощущения:
-Думаю. Бездумно нельзя. Это как будто гипноз. Мишень - гипнотизируешь
И уже с весельем вспоминая:
-Меня пригласили в Росгосцирк. Я туда вообще-то редко хожу. Но пришел, Запашный позвал. Секретарь спрашивает:
-Вам назначено?
-Да нет, - говорю, - Я Кантемиров.
-А, ну тогда…
Вобщем, дожил до того, что ногой открываю к директору двери.
И Запашный меня спрашивает:
-Мишка, а ты еще швыряешь ножички?
-До того, - говорю, - дошвырялся, что стал председателем Союза метателей России…
Мы пьем чай и ждем Юру. По утрам у них с Мухтарбеком – дуэль. Кто, метая ножи, точнее в мишень попадет. Все еще спят, и у Кантемирова есть время – вспоминать.
-Одна женщина ко мне приезжала. Попросила назвать точно время рождения. Сказала:
-Я вам открою тайну вашей прошлой жизни.
И оказалось, что я был девушкой! Проводил время за книгами, в монастыре. Девушкой – вот что обидно!(смеется) И ведь она ничего обо мне не знала. Не знала, как я книги люблю!
И, возвращаясь к той теме, которая не дает покоя:
-Какие были лица в старину! Какие лица! Когда мы были во Франции, потомки эмигрантов приходили, целовали ноги наших лошадей.
А два брата у меня были - коммунисты. Голландцы когда приезжали, и фильм о нас делали – они сложные вопросы задавали об этом. Сейчас я покажу запись.
Ставит кассету.
-Ты его наверняка не видела – это редкий фильм. Смотри, Ростовский цирк, братья. Вот они сидят…
– Ах, дорогие, дорогие мои, - повторяет он им, с тою нежностью, словно они без сомнения, его слышат, - Вы мои дорогие…
Хасанбек… Его жена, Ирина Ивановна…Сокровище, дочь офицера. Они в Краснодаре познакомились. Ему семнадцать, ей шестнадцать еще не исполнилось. А потом… У нее муж умер, у него жена – они встретились и двадцать лет прожили.
А сейчас, смотри… Я буду метать, а Ирбек рядом стоит. Он в жизни ножа не бросил. Но меня так, со знанием дела, хвалит. «Молодец, - говорит, - хорошо метаешь…»
А это Лурик… Он двух курсантов сбросил, и решил за меня приняться. Кепка с меня слетела. Для наездника, когда кепка падает – позор. Ты смотри, смотри, ты слушай – что я ему говорю! И поверить нельзя, что это я!
-Лурик, урод! У, крокодил! У, собака! - кричит Мухтарбек на экране.
И по-детски смеется тот, что в комнате.
Голландцы спрашивают старших братьев об «уме, чести и совести эпохи».
Честные ответы:
-Я когда в армии был – вступил в партию. И не сразу увидел, что в ней поднимаются наверх - самые скользкие.
Мухтарбек добавляет:
-А мне отец говорил: «Мишенька, держись от нее подальше, не нужна тебе та партия». В лагерях интеллигенты сидели, и сохранились, почему? Были отгорожены от этой гадости. (-Ух, - комментирует Мухтарбек. – какой я здесь злой!) А мы считали, что наша партия – это лошади.
Сразу вспоминается Галина Карева, которая говорила: «Моя партия – Кармен».
-А вот, - объясняет Мухтарбек, - Новогорск в те годы. Тут такая разруха была! (в подтверждение слов на экране - канава, пустырь) Я в вагончике этом жил. А Ирбек приезжал к своему коню, к Асуану. В шесть утра выезжал, первым поездом.
В стране тогда такое творилось! Нищета. За границей говорили – русские будут работать за бутерброд. Это же – представляешь, как обидно?…

…На экране - денник. Человек и лошадь.
-А это Ирбек и Асуан. Смотри, он сердится, начинает звереть. Ножку дает с неохотой. Сейчас начнется.
Асуан опускает голову.
-Уже опасно, - говорит Мухтарбек, - Он перебарывает себя, свою природу. Он обязан броситься, как дракон… и брат это понимает.
«Не могу слушать тебя, я тебя ненавижу» – говорит вид Асуана. Но что-то в глубине души его все же побеждает, и он бежит, - бежит, чтобы не причинить человеку вреда.
-Папаха… Сорок лет назад эту папаху сшила мама. Ирбека похоронили в ней. Голландцы фильм сняли, и не прошло месяца, как брат умер. И они сделали конец так, что он ушел в золотой занавес…
***
Раннее утро отходит.
Заглядывает и здоровается Юля. Личико удивительно светлое. Не только краски природы, но доброта.
-Доброе утро, Юленька, - почти поет Мухтарбек.
И Юра уже готов к дуэли.
-А теперь пойдем, посмотришь на «рулетку Мухтарбека», - Кантемиров обрезает края у мишени, объясняет, как подсчитываются очки. Если мимо – пять долой.
У входа в дом стоит щит. Небольшой деревянный щит – одна из самых насущных здесь вещей. В то время, когда никто не метает, он прикрыт влажной тряпкой, чтобы не рассыхался на солнце.
Мухтарбек и Юра стоят на невидимой черте. Поочередно вскидывают руки – и ножи летят. И вот дивно, еще в полете можно почувствовать – удачный ли был бросок, войдет ли нож в щит.
Идут, подбирают упавшие, когда возвращаются – нож, будто сам собой, совершает вертушку в их пальцах. Играет, прокручивается…
-Юра, как это называется?
-А никак…Нервный тик…
Позже Мухтарбек скажет, что это нужно делать непременно – помогает сосредоточиться и лучше почувствовать нож.
Броски разные. То рука тянется за ножом, и – будто невидимо удлиняясь, вкладывает его туда, куда наметил - взгляд.
И по иному: когда, словно плавной дугой взмывая – нож летит, и кажется, он сейчас на излете и упадет, но силы ему довольно, чтобы пронзить дерево. И страшнее всего смотреть именно, как он входит в щит.
Наверное, нож вообще противен женской природе. Как Мать говорит у Федерико Гарсиа Лорки.
А этот ножичек так мал,
что выпадает он из рук,
а между тем он проникает
незримо в глубь смущенной плоти,
он останавливает бег свой
там, где дрожит в клубке сплетенном
незримый корень наших криков...
-Мухтарбек Алибекович, а когда Вы начинали, с первого раза получилось?
-Не только не в первый, много раз не выходило… Я прятался – метал, когда никто не видел. Стеснялся…. Я сперва снизу кидал.
И поясняет:
-Соревнования скоро, надо потренироваться, чтобы быть достойным…
Стоит минуту, опустив голову, полностью поглощенный собой.
-Все, давай Юра, сейчас дуэль будет. Доченька, - это Асе, - ну отойди, не до тебя…
И поочередно, один за другим… И блики солнца на летящих, в воздухе обороты совершающих, ножах…
-А кто вот в это попадет - тот будет самый что ни на есть молодец и чемпион, - Юра указывает на маленький желтый кружок в центре мишени.
И почти сразу в него попадает.
-Молодец! - Мухтарбек – ласково.
-Случайность, но закономерная, - чуть ворчливо говорит Юра, - Ах ты, желтая метка…
-Давай: три захода – по три ножа. «Рулетка Мухтарбека.»
-Кормилец, зараза, ножи затупил, - Юра.
-Это мой ученик, чемпион уже, – поясняет Мухтарбек.
Три ножа. Снова три. И снова.
Это останется в памяти как на кинопленке. Не забыть. Завораживающее, грозное зрелище.
Но это со стороны, а для них – состязание.
-Вот так с Мухтарбеком связываться – ворчит Юра, - И вообще, я с вами больше не играю.
-Подожди, говорил же я тебе, что первые десять лет трудно.
Но Юры уже нет рядом. Мухтарбек вновь опускает голову, на миг уходя в себя. И, кажется, что раньше он не хотел огорчать – бесполезностью соревноваться с ним, не хотел показывать все. Ножи летят - и сходятся в одном месте, будто раскрытый стальной веер.
-На хорошем нужно заканчивать, - легкая улыбка, - В рулетке меня еще никто не побеждал. Надо так держать – не сходить с трона. Идем завтракать? Я сейчас фирменное блюдо сделаю – «яичницу по-мухтарбячьи».
* * *
Раковина в кухне самая простая. Вода бежит из крана, но отводной шланг опущен прямо в ведро. Когда оно наполняется – его надо выносить.
На этот раз оно полно до краев.
-Это ж кто так налил? – наклоняется Мухтарбек, - Ой, мама, родная…Это верно Наташа…
-Ну и что, я бы вынесла, - откликается Наташа. Ей некогда – она в делах кухонных.
-Нет, это в тебе дух противоречия говорит – знаешь, что я прав, а все равно надо поквакать. А теперь гляди что вышло– я штаны облил.
Кабысдох умильно заглядывает в глаза тем, кто уже сидит за столом..
-Кантемиров, кто ж так делает? – почти шипит Наташа, - Надо ж подождать, пока вода на сковородке испарится, а не масло в воду лить! Сперва вода уйдет, потом туда – масло, потом – яйца.
-Слушайте, слушайте ее – она ж дипломированная официантка! Вот и квакает.
В дверь заглядывает приехавший Клименко:
-Ну, как? – спрашивает Мухтарбек, - Всех врагов растоптал? Обратите внимание на исторический момент – у него в руках – план манежа.
За завтраком не засидишься, как за ужином. У всех дела.
Мухтарбек идет в спортзал, он же – мастерская. Торопится сделать иконы до того, как его увезут на лечение. А еще до процедур надо заехать к олигарху – отвезти заказанный для дочери стэк.
В глубине спортзала, над столом горит маленькая лампочка. Мухтарбек включает приемник, чтобы тихо играла музыка, берет заготовку, одевает очки…
-Это Вы от папы научились?
-Нет, это я сам напридумывал., - и после паузы, - Два года я здесь сижу. Сперва в комнате у себя сидел, потом там тесно стало, теперь и здесь зарастает всё – инструменты, работа моя...
Музыка ли виной? Но Ася вторит ей длинным воем – поет тоже.
-Эй, товарищ Ася! Я ей говорю - молчать, а она мне: «У- у-у…» Сейчас директор нам с тобой выговор объявит.
Мягкий свет лампы, короткие частые удары молотка. Светлые глаза Христа с Туринской плащаницы – картина над головой.
Заглядывает на минуту друг:
-Подать инструмент? Зачем сам встаешь?
-Да я еще не знаю, что хочу сделать.
-При-и-думаешь.
Проходится губкой. Снова точные удары маленького молотка. Тянется узор. Будет у Казанской кожаный оклад кантемировской работы.
С усилием руки идет нож – и изящнейшее окошечко для иконы прорезано.
За спиной Мухтарбека сидя, не спрашивая его ни о чем – теряешь ли время? Если сидеть тихо-тихо, совсем незаметно, получаешь царский подарок – можешь видеть, каков он наедине с собой.
Заглядывает в спортзал юная совсем девочка - попрощаться и поблагодарить.
-Фильм снимают, - поясняет Мухтарбек, - Она - главная героиня, я - тренер, обучаю ее. А сейчас Наташа ее учит, доводит до ума.
На сотовом телефоне картинка – Асанна. Телефон смотрит Асиными глазами, смеется детским голосом.
-Очень хороший парень, - после короткого разговора – Мухтарбек, - Учится метать.
Ему звонят часто. Он то и дело кому-то нужен.
Одевает перчатки. Прибавляет музыку – передают французское.
-Джо Дассен… такой певец замечательный. А Анна Герман? Обаятельная, мягкая, нежная… И голос…
Почему же так хочется плакать? Понимаешь, что эта жизнь, его жизнь – слишком драгоценна, и спазм перехватывает горло просто оттого, что истекла ее минута, другая… Здесь ведь нет воздуха, который хранит - на сто с лишним лет. Но вытирать слезы и шмыгать носом – неудобно. Смотрим в потолок. Ах, скорее бы кончалась французская эта музыка.
Снова детский смех телефона:
-Это мой ученик. Очень хороший художник.
Взглядывая на часы – работает – до последнего, до той минуты, когда пора ехать. Кладет, то что стало из пластинки, из формы – произведением искусства – сохнуть.
-Не знаю, когда вернусь. В семь часов в лучшем случае - с дорогой если.

Дверь в его комнату остается открытой.
«У нас дверей не запирают»…
Хотя в этой комнате человека можно закрыть – и ему никогда не будет скучно. Можно переходить от фотографии к фотографии, благоговейно касаться ножей, мечей… разглядывать корешки книг.
«Мише на память о нашей дружбе» - портрет Никулина просто прикреплен к одной из полок. Без рамы, без стекла. Здесь все живое.
Ася растянулась на кровати, крытой шерстяным клетчатым пледом. И дремлет, готовая покорно ждать хозяина столько, сколько нужно.
Кепка и куртка Ирбека, самые рабочие – будто пришел сейчас от коней и повесил.
Отгорожен кухонный закуток. Здесь пахнет нездешними приправами. И тут волшебно готовить. Резать хлеб на столе, к которому прислонены – мечи. И не знаешь, для кого варишь. Может быть, в двери войдут – семь богатырей?

Только к вечеру освобождается Наташа. Вернее, ее удается поймать за руку, когда она несет в «кухню» кастрюлю с молоком
-И такая дребедень – целый день, - с весельем в голосе поясняет Наташа, - Как в мультике – то покос, то удой. То с собаками возишься – им тоже надо любовь дать. И лошадям… и козам. А когда я Юльку залавливаю – я ее тоже стараюсь приласкать на неделю вперед. Она хорошая. Честно. Не потому, что она моя дочка – просто хорошая.
-Да расскажите же, как вы пришли сюда…
Наташа садится. Передохнуть хоть четверть часа.
-Пришла я сюда из цирка. А в цирк попала…
Я ведь из Сибири, из Магнитогорска. Родилась в Питере, а потом папу, как подающего надежды политрука, перевели в Магнитогорск.
Но это был не мой город. Я никогда не ощущала его своим. Сбегала из детского сада – хотела уехать и жить в Америке. Почему-то в Америке. Копала «волшебную» яму, чтобы через нее можно было уйти в эту самую, никогда не виданную Америку.
Потом Москва стала для меня магнитом, я ее «чувствовала», как близнецы чувствуют друг друга… Понимаете? Духовная связь. И всеми правдами-неправдами я в нее рвалась.
Мама меня практически не воспитывала. Я сидела в библиотеке, погрузившись в книги о собаках – те, кто имел собаку, казались мне тогда волшебниками, жителями небес. Листала книги, а перед глазами стояла Москва.
Начала подрастать – и пришло время, когда нас с одноклассниками стали брать в разные дебильные кружки. Тогда ведь это не было добровольно. Заходит в класс накачанная такая тетя и тычет пальцем: «Ты и ты – пойдете в легкую атлетику».
Деваться нам было некуда. Правда спортивную подготовку это мне дало. Но я ж хотела на рояле играть! Танцы танцевать! Хотя я понимала, что рояль – это дорого, мне его не купят. А танцевать все же начала, хотя и поздно. В цирке.
Цирк мне попросту башню снес. Когда я попала в коллектив и вышла в качестве артистки - мы тогда работали ёлки… это была Москва - стадион Динамо, Речной вокзал…
Хорошо, что я плохо вижу. Но я понимала – народу-у…И все на меня смотрят. Я танцую восточный танец. По стеклам хожу, руки обжигаю… Хороший балетмейстер у нас был, он научил всему. И это было красиво. Но я только через некоторое время начала танцем – жить, а сперва был сплошной счет в голове: четыре шага туда, четыре – сюда, и восемь назад. Тупо повторяла заученные движения.
-А с артистами вы сжились?
- Как-то сразу влилась. Пока не вышла в манеж – млела. «Ой, артисты – люди, сошедшие с небес!». Не верила, что мне позволят быть рядом с ними. Думала только: «Вот бы когда-нибудь»… И сама себе говорила: «Нет, никогда…»
А когда получаешь работу – это как планка над головой. И ты до нее поднимаешься. Мне всегда было мало. За лошадьми ухаживать научилась – мало, хочу что-то нового, хочу учиться дальше. Костюмером побыла – проехали. Потом балет, и спрашиваю себя: «Ну, сколько ты будешь танцевать? Пока рожа молодая?»
Это же адский труд, катастрофический.
Но когда добираешься до артистической единицы – тут уже интереснее, ты можешь выразить то, что хочется.
После появилась у меня эта штука, которую я вращаю (Эта штука - из граней состоящий куб, где каждую грань озаряет – огонь – Т.С.)… довольно тяжелая. Посмотрела, до меня ее вращали – и ничего, никто не убился.
-Она горячая?
-Горячая! Если перчатки зафиксировать на одном месте – они плавятся. Сперва я вышла в перчатках без пальцев, хотела показать, что я крутая девчонка. Ощущение было - как утюг взяла. И ведь не бросишь.
Перехватываю грани, вращаю… пузыри на пальцах вскочили и сразу полопались… Образовалась корочка. Ну и ладно, думаю, хорошо, что нет пузырей. Но на следующий день я была уже в перчатках. Руки – рабочий инструмент, их надо беречь.
Потом я работала в другом коллективе. Я его и сейчас вспоминаю. Там была одна молодежь. Зарезали его к сожалению. Сказали: «Вы не нужны, на вас смотреть нечего»
А у нас сильное шоу было. Артисты все - профессионалы. Мастера спорта по художественной гимнастике, чемпионы по каратэ. Педагоги с нами занимались, которые потом тренировали «Фабрику звезд».
И цель у нас была, чтобы в цирк не только бабушки с малышами за сахарной ватой шли, но и молодые… Все наше шоу было – для молодых.
Первое выступление прошло в Туле. На нас народ ходил. Потом переезжали – и тоже - полный зал. Яркое шоу.
Коллектив - как единое целое. Работали полтора часа – и всё это время все были в манеже. У нас никто не сидел. Обидно, что это ушло в никуда. И труд жалко, и себя – мы без денег были постоянно. Ни на что не хватало.
А у меня ребенок растет, у меня Юлька пошла в первый класс. В Москве же надо как-то жить, метро оплачивать, еду… И я пошла учиться на официантку.
Поработала какое-то время. Быть официанткой от звонка до звонка - это тяжело. Я могла уже всё, могла даже заменить повара, но было тяжело. В цирке - репетиции, выступления, но есть и свободное время, чтобы просто жить.
И атмосфера в цирке другая – моя.
В нищете, головы из нищеты не поднимая, я думала – что дальше? Магнитогорск? У меня в нем не осталось ни друзей, ни врагов. Жизнь там даже пахнет не так, у нее пульс не тот.
Тогда попробовала сунуться еще в один коллектив. Пришла в цирк и…. поняла, что из Москвы больше не уеду. Мы уже выступали с Запашным, с самыми лучшими артистами. И это тоже была планка. Взятая планка.
Но как остаться в Москве? Судьба свела меня с осетинами. А Кантемирова я к тому времени уже знала, он приезжал посмотреть на нас. И я подошла к руководителю осетинской труппы:
-У Мухтарбека в Новогорске жилплощадь большая – нельзя ли мне там где-то поселиться?
У меня тогда был – чемодан, а Юлька жила у родственников.
Мухтарбек сказал, что у него освободился вагончик..
Я приехала, распаковала чемодан и… осталась.
Заниматься с лошадьми мне в то время не хотелось. К ним привыкаешь, а потом уходить, душу рвать на кусочки…
Я все еще работала официанткой, и это мне до чертиков надоело. В конце концов: дай, думаю, на лошадке поезжу. Один день поездила, другой. Девочка помогла, Оксана – она тут работает. Показала, как сидеть, как держаться.
Кантемиров посмотрел издалека и сказал:
-Толк будет.
Потихоньку я обжилась в среде каскадеров. Что-то умею, что-то – нет.
Сыграла мать Кендарат в «молодом Волкодаве». Я там на ослике езжу. По книге Кендарат старая, но решили такую сделать – как я, переписали сценарий. Я там и дралась, и летала. Ребята входили в мое положение, что я играю в первый раз. И в искусстве пока тупа, как дерево.
Мне понравилось сниматься, но чтобы этим заниматься – надо делать портфолио, возиться. А времени нет.
Иногда я начинаю халтурить, просто валяюсь в своей постели. И хорошо, чтобы собаки в это время не колбасили. И не приставал Кантемиров, что ему что-то срочно надо.
Пусть у меня в комнате будет бардак – я лучше посплю до завтрашнего дня. А завтра снова - бегу выпускать коз, даю им водички, дою, кормлю кур, чашку кофе – и на конюшню. Собак воспитывать надо, у Махурки щенки скоро будут. Это значит – «детскую» нужно делать. И пойдет - бессонные ночи, кормежка…Когда они всей толпой бегут – собаки, щенки – это кантемировская «мафия». Черная.
-Но как вы освоились с лошадьми?
-Сперва даже заходить к ним боялась – мандраж начинался. Каждый день спрашивала себя: «Зачем мне все это надо?» Потом смотрю – руки на месте, пальцы уже никто не вышибает.
Дедушка научил меня плести волчатки. Я ему советую иногда, как лучше сделать. Он долго не хочет соглашаться. Потом говорит: «Да, Наталья Борисовна, вы были правы. Как я привык – уже устарело». Он не упертый.
Единственное, чего я не могу – не торопиться.
-Наталья, а когда снимали фильм «Возвращение Странника» - правда, так было? Вы выступаете, там все так талантливо, так тонко…А публика занята своими делами – голов не поворачивает…
-Москвичам сейчас не столь важно, что происходит перед ними. Важнее то, кто придет? Кто тут будет? Путин, Лужков… А остальное им по барабану…
Сидят они себе за столиками, нарядные такие, а мимо кантемировцы носятся.
Но дети…Дети были в восторге. Самая благодарная публика. Они думают, как я когда-то, что мы «неземные жители».
Идея конного театра, чем хороша? Тем, что это место наше будет. Не получится, как в варьете, когда пьют, курят, а девчонки перед залом - топлесс… Именно к нам будут приходить, нас смотреть.
Было бы здорово, если бы Кантемиров вышел в свой манеж… Он его ждет двадцать лет. Это очень долго – могут и руки опуститься.
За то, что Клименко эту идею пробивает – ему при жизни надо нерукотворный памятник ставить. Урвать кусок земли и построить здесь что-то – это такой подвиг! Здесь же за дачи убивают. А манеж, театр…
Если это будет - это будет сказочно.
-Вы больше ни на кого не смотрите, как на небожителей?
- Теперь я могу смотреть только с уважением. Когда к нам приезжал Лев Дуров – я на него так смотрела. Это потрясающий человек, потрясающий рассказчик. И простой, такой простой…
Хорошо, когда встречаешь тех, кто смог добиться признания – и в них сохранилось человеческое.
-К вам ведь сюда приезжают – очень часто?
-Часто, - Наташа кивает, - У Алибековича много друзей. И все считают долгом - познакомить его со своими друзьями. Плохие люди едут, которым надо имя: «Мы вам то-то и то-то сделаем, а вы нам – имя Кантемирова». Такие появляются и уходят, и следа не оставляют. Скверному человеку здесь некомфортно.
У осетин есть тост, вы еще услышите: «Пусть порог вашего дома переступит только добрый человек, а плохой останется за порогом».
Не люблю, когда едут такие, которые чуть не открытым текстом говорят: «Давайте нам поляну, ублажайте нас»…
Один раз вообще – приехали ночью, привезли девок. Смотреть живого Кантемирова. Мухтарбек им - как баба ряженая. Дедушка стоит – такой растерянный.
Вспоминаю, что и Костя Ежков рассказывал то же самое: «Один «друг» привез своих знакомых, те – своих. И начинаются поездки – знакомиться с Мухтарбеком, как со свадебным генералом.
Гости приезжают, привозят водку, коньяк – и даже не понимают, что человеку просто, элементарно не до них. У него другие заботы.
Он не должен сидеть с ними, заваривать им чай, и делать вид, что ему приятно их видеть. Мухтарбек очень сильно устает от таких гостей, которые просто валом туда ломят.
Конечно, я исключаю тех, которые действительно помогают.…Но они не являются супер-каскадерами, это люди со стороны, которым Мухтарбек стал дорог каким-то образом. И они всячески стараются ему помочь…
А остальные…
Они просто им пользуются. А он настолько хорошо воспитанный, и скромный, и интеллигентный – воспринимает это, как само собой разумеющееся. И гости воспринимают это, как должное.
Например – приходит молодой человек, его познакомили с Кантемировым, тот показал ему несколько ударов кнутом, дал метнуть свои ножи – он пометал.
И этот парень, который видел Мухтарбека один раз – возвращается к себе и говорит – «я ученик Кантемирова». На каком основании? Просто потому, что знаком с ним?
Москва – это вообще другая планета. И москвичи – европейское уже у них мышление, у них в глазах светится слово - «доллары» … Они приезжают, берут у него то, что им надо, а потом – сваливают. А для Мухтарбека - человека из прошлого - такой вот подход – даже не деловой, а потребительский – равносилен предательству.
Он не хочет разочаровываться в людях, не хочет этого видеть. Я вижу, что он не может на эту тему говорить, и мы с ним не разговариваем».

Дата добавления: 2015-10-16