Младоверие

Кто-нибудь дотянет, кто-нибудь посмеет

Кто-нибудь поймает, кто-нибудь посеет

Огонь!

Ветхие седины, ветхие заплаты

Ветхие заветы, пыльные вселенные

В огонь!

Гордое слово в остывшей золе

Вольное слово в остывшей золе

Жаркое слово в остывшей золе

Новое слово в остывшей золе

Юное пламя!

Егор Летов

Одной из главных загадок раннего христианства является отсутствие в нем единого сакрального языка — такого, как иврит в иудаизме, арабский в исламе, санскрит в индуизме и т. д. При этом сам Христос отождествлялся с Божественным Словом (Логосом). Это Слово постигалось не из какого-то «священного писания», но путем прямой интуиции и устной передачи. Как потом вспоминал евангелист Марк, «без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все». Изначальная христианская Церковь, возникшая после земного пути Спасителя, представляла собой не какую-то централизованную структуру, но сеть экклесий, свободно и по-своему толковавших Его Слово. Причем это многообразие вполне поощрялось апостолами: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, чтобы открылись между вами искусные».

Однако все эти «разномыслия» находились в общем, резком контрасте с нормативами ветхозаветной религии. Протестантский теолог Адольф Гарнак в книге «Сущность христианства» ярко описывал этот контраст между поклонниками Ветхого Завета и самой личностью Того, Кто принес Новый:

Они себе представляли Бога деспотом, строго следящим за церемониалом домашнего устава. Он дышал Его близостью. Они видели Бога только в законе, из которого соорудили целый лабиринт с теснинами, извилинами и тайными выходами. Он видел и ощущал Его всюду. Они из религии сделали простое ремесло, — трудно найти что-то более отвратительное; Он возвещал живого Бога и благородство души.

Высшим трансцендентным принципом христианство провозгласило любовь — что было «невместимо» для иудаизма и поздней римской религии:

Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.

Это открытие вызвало небывалый мировоззренческий взрыв, мгновенно осыпавший все прежние «буквы». Не только римская самоуверенность и расчеты иудеев, но даже учение Иоанна Крестителя поблекло перед этим резким вторжением трансцендентного идеала в самую что ни на есть «обыкновенную» жизнь. Выяснилось, что внешне они почти не отличаются. (→ 2–8) Гарнак это подчеркивает:

Его поведение и образ жизни произвели совершенно иное впечатление, нежели жизнь великого проповедника покаяния на Иордане. Он, вероятно, с полным простодушием относился к тем областям, в которых обычай предписывал воздержание. Мы Его встречаем и в домах богатых, и у бедняков, за трапезой, среди женщин и детей, даже на свадьбе… Он повсюду находит Божьих детей, и для Него высшая радость разыскивать их в их скромном уединении, дабы сказать им Слово истины и любви. Но и учеников Своих Он не организовал как монашеский орден; Он им не дал указаний насчет того, что им делать и чего не делать в обыденной жизни. Кто читает Евангелие с простодушием, без буквоедства, должен признать, что этот живой и свободный дух не угнетен ярмом аскетизма.

В статье «Христианство и инициация» Рене Генон утверждает, что с точки зрения ислама раннее христианство рассматривалось как чистый тарикат, т. е. как исключительно посвятительная традиция, не имеющая никакой «внешней оболочки» — шариата, социальных норм. Только впоследствии, когда церковные деятели стали смешивать «Божие и кесарево», эти нормы были заимствованы из римского права. Сам же Христос крайне резко выступал против формальной обрядности и регламентации жизни, провидя за этой внешней «правильностью» и попсовой «красивостью» довольно мрачную сущность:

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты.

Раннее христианство — это вселенская «неформальная тусовка», доминировавшим настроением в которой были вовсе не скорбь и страх (как у иудеев и «поздних» христиан), а радость и веселье («возрадуйтесь и возвеселитесь»). Но радость эта была особого рода, она весьма отличалась от «форматов» римского шоу-бизнеса и происходила от чувства начавшегося воплощения своей утопии. Поэтому на римлян она производила странное впечатление, и они считали христианских «неформалов» сумасшедшими, бездельниками и т. д.

Тем не менее, сам принцип шоу был ранними христианами усвоен и развит великолепно. Это традиция публичных проповедей, зачастую перераставших в оргии. Но, в отличие от римских, эти оргии не были тривиальным «развлечением», а всегда сопровождались живой, искренней верой в совершение чуда. Заложил эту традицию сам Христос, который, благословляя брачную церемонию, превратил воду в вино. Раннее христианство своими парадоксами отменило ветхозаветные моральные «табу» — все блудницы мира были оправданы одним лишь знаменитым предложением: «Пусть первым бросит камень тот, кто сам без греха».[51]В гностическом Евангелии от Иоанна танцующий Христос говорит своим ученикам: «Тот, кто не танцует, не понимает, что происходит». Возможно, именно отсюда Данте позаимствовал образ «священных хороводов» в своем «Раю». Примечателен и еще один пророческий раннехристианский документ — «Пастырь» Гермы. Там рассказывается о видениях, во время которых Герме является облик самой Церкви, «сотворенной прежде всего и для нее сотворен мир». Сначала Церковь выглядит как старая женщина, но затем она чудесным образом молодеет…

Вся эта картина кажется слишком парадоксальной лишь с позиций нынешней «официальной церкви», лишившейся своего мистического облика и вновь скатившейся к ветхозаветному морализму. Ранние же христианские общины относились к той изначальной Церкви, Глава которой «любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам». Они называли себя братьями и сестрами, и не знали никакой «должностной иерархии». С точки зрения окружавшей их империи они выглядели безусловными анархистами. (→ 3–9) Еще задолго до «классиков анархизма» Христос провозгласил такой социальный принцип, который даже самым радикальным из этих «классиков» наверняка показался бы «чрезмерным»:

Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою.

Раннее христианство сознательно выбрало роль «меньшего» — и поэтому победило. Иудейство было повержено им как Левиафан юным Давидом, а поздняя Римская империя оказалась колоссом на глиняных ногах. Христианство же явилось как проповедь вечного детства: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».

В Евангелии детства (отвергнутом поздними жрецами) маленький Исус — это живой, бойкий и весьма своевольный ребенок, а не какая-то ходячая икона. Он исцеляет страждущих и наказывает обидчиков, совершая чудеса играючи. Символически очень многозначна такая, к примеру, история:

Когда мальчику Исусу было пять лет, Он играл у брода через ручей, и собрал в лужицы протекавшую воду, и сделал ее чистой и управлял ею одним своим словом. И размягчил глину, и вылепил двенадцать воробьев. И была суббота, когда Он сделал это. И было много детей, которые играли с Ним. Но когда некий иудей увидел, что Исус делает, играя в субботу, он пошел тотчас к Его отцу Иосифу и сказал: смотри, твой ребенок у брода, и он взял глину и сделал птиц, и осквернил день субботний. И когда Иосиф пришел на то место и увидел, то он вскричал: для чего делаешь в субботу то, что не должно?! Но Исус ударил в ладоши и закричал воробьям: Летите! и воробьи взлетели, щебеча.

Позже, когда некий старец Закхей берется обучить Исуса «буквам», понимая их сугубо формально, он заслуживает гораздо более поучительный ответ от своего «ученика»:

Как ты, который не знаешь, что такое альфа, можешь учить других, что такое бета. Лицемер!

Однако христианское символическое «детство» не исчерпывается физическим возрастом. Взрослый Исус творит не меньшие чудеса и говорит не менее смелые речи, но Его поведение остается совершенно «детским» — в смысле духовной юности, отрицающей «взрослую» догматику. «Новое вино» христианства невместимо ни в какие «ветхие мехи», хотя этой «ветхости» свойственно выдавать себя за реальность как таковую.

Точный образ для этого разделения подобрал лидер группы «Оле Луккойе» Борис Бардаш:

Дата добавления: 2015-10-16