Трансформирующаяся Россия

Автор: Л. П. Веревкин

В начале марта 2002 г. состоялась конференция "Трансформация современного российского общества". Открывая конференцию, директор института д-р исторических наук Л.М. Дробижева подчеркнула, что социологическая наука призвана не только описывать, но и объяснять социальные процессы, предлагать варианты решений проблем, волнующих общество, творчески осмысливать происходящие сдвиги и устанавливать адекватную связь между "высокой теорией" и повседневной социальной практикой.

Характеризуя сложившуюся в стране ситуацию, чл.-корр. РАН Н.И. Лапин особо выделил следующие тенденции. Начиная с 1990-х годов в стране существенно изменилась природа социального недовольства. Массовое обнищание, безработица, рост преступности, сиротство, катастрофы, страхи, болезни - все это выдвинуло на первое место проблемы физического выживания. Сформировалось общество тотального риска.

Происходит маргинализация многих социальных слоев и выпадение их из социальной структуры. Российское общество атомизируется, в нем почти полностью отсутствуют горизонтальные связи. Даже образование, которое по своей природе является интегрирующим социальным институтом, выступает в роли дифференцирующего фактора.

Растет дифференциация по доходам, особенно явственно в среде интеллигенции - между теми, кто занят в бюджетной сфере, и теми, кто работает в частном интеллектуальном секторе, в бизнесе и т. д. Примечательно, что наблюдается не только дифференциация, но даже противостояние между обладателями культурного и бюрократического капитала. Увеличивается разрыв в доходах домохозяйств разного типа. Усиливается дистанция между поколениями и внутри поколений. Расколотость общества сопровождается аномией.

Противоречивые асимметрии, подчеркнул Н.И. Лапин, характерны и для регулирующих структур, в частности властных органов всех уровней. Органы управления становятся все более закрытыми.

Что касается функций общества в целом, то сегодня ведущей является функция дифференциации. Именно она обуславливает поляризацию социума. Вместе с тем общество не распадается благодаря сохранению базовых ценностей и либерализации их структуры. Наблюдается сближение с Западом по трудовым ценностям и особенно по моделям брачности.

По мнению Н.И. Лапина, начавшийся этап трансформации российского общества может стать этапом закрепления нового социального порядка. Пока еще есть возможность для существенной коррекции изменений. Главное - решить ключевую проблему, определяющую тип антропосоциальной экспансивности, то есть соотнесения общества и образующих его индивидов. Иначе говоря, вопрос стоит так: произойдет ли в нашей стране возврат к прежним традиционалистским ценностям, как это уже неоднократно случалось, или мы сохранимся на той стадии либерализации общества, на которой оказались, а может быть, пойдем и дальше.

Д-р филос. наук З.Т. Голенкова остановилась на некоторых изменениях социальной структуры. По ее мнению, сейчас достаточно четко вычленяются две социальные группы - собственники и наемные работники, причем представители последней группы сильно разнятся по образованию и возрасту в зависимости от того, в каком секторе они заняты: государственном или частном. Социальная структура российского общества крайне неустойчива, аморфна, неопределенна. Формируется новая система отношений неравенства, интеграции-дезинтеграции асоциальном пространстве. Коренным образом изменились принципы социальной стратификации. Общество стало структурироваться по новым для России основаниям.

Накладывающиеся друг на друга процессы - обнищания населения и растущего социального расслоения приводят к возникновению гипертрофированного неравенства, создавая внутри одной страны две России, которые все больше отчуждаются друг от друга. Прежние границы классов, групп, слоев "размываются" в результате практически полного исчезновения зависимости между трудом и его оплатой, когда не важно, как человек работает, а важно - где. Идет перераспределение собственности, капитала и труда.

Конституция провозгласила Россию "социальным государством". Это означает, что его политика должна быть направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь каждого человека, определенные гарантии равенства социальных возможностей. Однако контраст провозглашенных целей и реальности очевиден и выступает дополнительным источником напряжения. Отслеживание происходящих изменений на эмпирическом уровне дает возможность не только оценить их последствия, но и выявить динамику социальных ожиданий различных групп, справедливости- несправедливости социально-структурных сдвигов, подчеркнула в заключение З.Т. Голенкова.

С любопытными данными исследований управленцев высшего звена, или топ-менеджеров ознакомил присутствующих канд. филос. наук М.Ф. Черныш. Среди этой категории - 70% собственников, причем большинство владеют собственностью единолично. Тем не менее здесь очень высок уровень поддержки идеи о государственной собственности, особенно в наиболее капиталоемких отраслях, где инвестиции не сулят быстрой отдачи (машиностроение, металлургия и т. п.). Этот парадокс объясняется скорее всего чисто психологическими причинами, а также давней традицией возлагать на государство роль арбитра.

Еще одна сравнительно новая область социологических исследований - взаимодействие налогоплательщиков и налоговиков. О результатах такого исследования в Москве и Нижнем Новгороде рассказала канд. социол. наук Е.Н. Данилова. Был проведен опрос аудиторов, налоговых инспекторов, физических и юридических лиц. Судя по полученным результатам, отношение граждан к государству как фискальному органу не изменилось. Очень низок моральный дух инспекторов, которые признают, что население относится к ним негативно. По единодушному мнению опрошенных, надо знать, куда идут налоги. Красноречивы следующие цифры: 60% инспекторов считают, что налогоплательщики вправе уклоняться от уплаты налогов, свыше 60% опрошенных рядовых граждан уверены, что налоговики берут взятки.

Выступление канд. техн. наук Я.Л. Эйдельмана касалось изучения структуры мотивов, определяющих отношение к труду работников промышленности. Выявлено несколько заслуживающих внимания обстоятельств. Во-первых, полностью разрушена прежняя структура мотивации. Отвергнут лозунг "Труд - дело чести, доблести и геройства". Во-вторых, антимотиватором стала ориентация на мнение коллектива или начальника. В-третьих, на отношении к труду никак не сказываются религиозные постулаты. Вывод таков: культура интенсивного труда у нас пока не сформировалась.

Выступление канд. психол. наук B.C. Магуна было посвящено выявленной им динамике притязаний и жизненных стратегий молодежи за последние 15 лет. В ходе исследований анализировались три вида притязаний: 1) на должность, властные позиции; 2) на богатство, благополучие; 3) на престиж, формы общественного признания, а также два вида ресурсов: а) расчет на собственные силы и б) ожидание помощи извне.

С 1985 по 1995 гг. наблюдался рост притязаний, а с 1995 по 2001 гг. - спад, который можно объяснить тем, что эйфория, связанная с перестройкой, вероятно, прошла. Заслуживает внимания тот факт, что за достаточно короткое время радикально изменился один из аспектов интегрального отношения к труду: люди больше не рассматривают пребывание на работе как своего рода рекреацию, а четко закрепляют за трудом функцию нелегкого добывания высокого и надежного заработка.

С большим интересом был выслушан доклад Л. М. Дробижевой "Общероссийская и этническая идентичности: противостояние или совместимость". Для нашей страны эта проблема весьма актуальна. Хотя по сравнению с СССР, где русские составляли 51% населения, Россия этнически более однородна, она сегодня остается полиэтническим государством: 19% российских граждан - не русские.

Как свидетельствует мировой опыт, в периоды этнополитических кризисов этнокультурная и государственная идентичности находятся в отношениях конкуренции, а в более спокойной обстановке они взаимодополняют друг друга: можно чувствовать себя русским и россиянином, татарином и россиянином и т. д.

Исследования, проведенные в Татарстане, Башкортостане, Республике Саха (Якутия) и Оренбуржье, позволили сделать ряд интересных выводов. Во-первых, уровень национальной идентичности гораздо выше у сельских жителей (что, впрочем, можно было ожидать). Во-вторых, в конфликтных ситуациях он оказывается выше у русских, причем не только у тех, кто проживает в национальных республиках. В-третьих, люди, которые акцентированы на своей национальности, чаще всего характеризуются средними социально-демографическими показателями. Они, как правило, среднего возраста, относят себя к среднему классу, имеют среднее образование.

Государство может консолидировать общество, используя фактор этничности. Общероссийская и этническая идентичности могут быть взаимодополняемыми, и во многом это зависит от политики властей предержащих.

Важным представляется следующее замечание Л.М. Дробижевой. С ее точки зрения, в печати и в политических дискуссиях у нас порой излишне драматизируют состояние межнациональных отношений в стране в целом. Конечно, есть регионы, где они предельно конфликтны (Чечня, Ингушетия), достаточно напряженные (Дагестан, Северная Осетия-Алания), тревожные (Тува, в значительной мере из-за высокой безработицы), сложнее обстановка и в мегаполисах с высоким притоком мигрантов. Но переносить уровень напряженности с конкретных регионов на всю страну - не только ошибочно, но и вредно. Это задевает чувства нерусских, живущих в нашей стране, и стимулирует негативную составляющую консолидации русских, что фиксируется исследованиями, проведенными в республиках Федерации, Так, от 1994 к 1999 г. вдвое выросла доля русских, считающих, что "все средства хороши для защиты интересов моего народа" (около 30%), высока доля тех, кто видит в "кавказцах" образ врага.

Ситуация социального взаимодействия динамична, и, вероятно, на межэтнические отношения влияют больше, чем можно было ожидать, политические и экономические факторы. Последние действуют по меньшей мере по двум основным каналам. Прежде всего в условиях депривации "работает" известная модель "козла отпущения". Виновными, как правило, оказываются "другие", в частности, "лица кавказской национальности", а в республиках - взаимодействующая этническая группа.

Кроме того, ситуация обостряется за счет усиления значимости "социальных ниш" в этнокультурном разделении труда. Например, в промышленности Республики Саха (Якутия) русских занято почти вдвое больше, чем якутов, а в образовании, здравоохранении, культуре, управлении, наоборот, якутов вдвое больше, чем русских.

Интеграция должна развиваться на основе общих экономических и социальных интересов, поэтому так важно поощрять связи республик и областей. Важно также, чтобы идеи интеграции поддерживались политической элитой, представителями бизнеса, лидерами интеллигенции. Необходимо не акцентировать внимание на истории раздоров между народами, а всячески культивировать через средства массовой информации и сферу образования образцы примирения, межэтнической толерантности. Принятая правительством федеральная программа формирования установок толерантного сознания и предотвращения экстремизма (август 2001 г.) предусматривает такие действия.

Тема выступления канд. филос. наук П.М. Козыревой - толерантность и социальное самочувствие. В основу доклада легли материалы российского мониторинга экономического положения и здоровья населения в 1994-2000 гг. Социальное самочувствие автор определяет как ощущение полноты и своевременности реализации жизненных интересов людей, которое отражает степень их уверенности в завтрашнем дне, тот факт, довольны ли они тем, как живут сегодня, что думают о своем здоровье, как располагают себя на социальной шкале. Согласно полученным данным, хуже всего дела обстояли в 1998 г. К 2001 г. картина улучшилась, причем, как ни странно, это не связано напрямую с экономической ситуацией, которая, хотя и стала более благополучной, но не в такой степени, как рассматриваемый показатель. Судя по данным панельных исследований, доля тех, кто считал себя несчастным, уменьшилась с 1998 по 2000 г. на треть.

Социологический инструментарий, подчеркнула докладчик, зачастую не позволяет определить что на что влияет: толерантность на социальное самочувствие или наоборот. Как бы то ни было, если по данным 1994 г. среди тех, кто выбирал стратегию сотрудничества, оценили свое социальное самочувствие как хорошее 50%, то в 2001 г. - уже 72%. И все же около 30% респондентов признают, что их жизненные интересы реализуются на конфронтационной основе. Доминирующая стратегия - ориентация на соперничество, а не на сотрудничество.

По утверждению канд. филос. наук А.В. Кинсбурского, в последние годы в российском обществе сложилась, на первый взгляд, парадоксальная ситуация: стабильно высокая доля недовольных сочетается со сравнительно низкой долей протестующих. Здесь возможны следующие объяснения. Прежде всего социальная неудовлетворенность проявляется не только в виде конфронтационных акций протеста, но и в некоторых формах компромиссного, социально конструктивного поведения, скажем, в творчестве, учебной деятельности, дополнительной трудовой активности и т. п. Кроме того, социальное недовольство выражается и в виде разного рода отклоняющегося поведения (алкоголизм, преступность, суицид и т. д.). Наконец, резонно предположить, что социальная неудовлетворенность вообще пока не может найти адекватного выхода. Важно подчеркнуть, отметил докладчик, что феномен социального недовольства выступает еще одним основанием дифференциации российского общества. Недовольные политикой, идеологией власти и одновременно удовлетворенные своими материально-экономическими условиями, как правило, не склонны солидаризироваться с теми, кто недоволен низким уровнем жизни. И наоборот.

Центральный вопрос, затронутый в выступлении доктора социологических наук В.В. Семеновой, звучит так: возможно ли появление "новых поколений" в ситуации транформирующейся России? В современной трактовке понятие поколения не совпадает с понятием возрастной когорты. В данном случае речь идет о социальной группе, объединенной спецификой своей исторической локализации, а значит, сходным опытом и общими характеристиками на индивидуальном и системном уровнях, наиболее общей конфигурацией жизненного пути. В.В. Семенова обратила внимание на то, что в России исторические общности всегда имели большое значение и были первичной формой самоидентификации личности (поколение декабристов, разночинцев, революционеров). На протяжении десятилетий авторитарного общества советского периода закономерной была за-данность "исторической судьбы" людей одного поколения (построение жизни согласно принципу "иного не дано").

Докладчик выделила несколько паттернов (моделей) поколений.

Среди поколения "родителей" особое место занимают теперешние 40-50-летние. Их можно считать поколением, "потерянным" в волнах трансформации и "борьбы за выживание". Это "поколение социокультурного перелома" как бы попало в "расщелину" между двумя тенденциями, его культурная доминанта больше тяготеет к традиции, чем к новациям.

Что касается поколения "детей", то оно подразделяется на три группы: молодежь периода перестройки; молодежь начала реформ; и поколение "икс". Вошедшие в первую группу (чье рождение приходится на начало-середину 1960 годов) не обладают инновационным потенциалом. Это достаточно традиционная возрастная когорта, образцы поведения которой в целом больше повторяют родительские. Вторая когорта молодых (в начале 90-х им было 15-20 лет) полностью отвергла как постматериалистические ценности родительского поколения, так и их образовательные и статусно- ориентированные стратегии. Она удачно адаптировалась к рыночным отношениям и ожидает новых перемен к лучшему, в частности роста своего благосостояния. Наконец, в самую юную среди молодежных когорт - поколение "икс" входят те, кому сейчас меньше 20 лет, то есть чья социализация осуществлялась в кардинально иных, чем у предыдущих групп, исторических условиях. Это первая генерация, которая не имеет возможности на собственной практике сравнивать преимущества и слабости двух социальных систем. Ориентация "на прошлое", как и чувство ностальгии ей фактически не знакомы. По мнению В.В. Семеновой, именно эту группу, прошедшую социализацию в иных условиях и ориентированную на другой культурный проект, можно считать источником конфронтации в межпоколенном аспекте.

В обсуждении проблем трансформирующегося российского общества невозможно обойти вниманием такую сферу, как властные структуры. Какова сегодня модель власти? Как меняется политическое пространство? Какие новые альянсы возникают среди региональных элит? Эти и другие вопросы изучались в ходе исследований в четырех регионах страны. О полученных результатах рассказала канд. психол. наук А.Е. Чирикова. Опрашивались губернаторы и вице- губернаторы, представители местных "олигархов", бизнес- элиты, директорского корпуса, партийные лидеры. Как выяснилось, в регионах доминирует полицентричная модель исполнительной власти. Дело в том, что прошедшие выборы, которые, как известно, становятся очень дорогими, вынудили исполнительную власть обратиться за помощью к бизнес- элите, а за это последняя требует место в структуре исполнительной власти.

Теперь топ-менеджеры крупных корпораций нередко являются вице-губернаторами и контролируют деятельность губернаторов. Многие представители бизнес-элиты возглавляют политические партии и движения. Иными словами, и структуры власти, и партии начинают работать на бизнес.

А вот на уровне муниципалитетов модель власти носит моноцентричный характер. Эксперты объясняют это тем, что команды в мэриях слабее, и, кроме того, большую роль здесь играют неформальные практики (личные связи). Сами члены команды оценивают такую моноцентричную модель власти как весьма эффективную.

Исследование показало, что нарастает замкнутость не только исполнительной, но и законодательной власти (механизм этой закрытости - все большая зависимость избирательных технологий от объема финансовых ресурсов). Региональная политика вытесняется из публичной сферы в сферу "невидимых договоренностей". К сожалению, очевидно, что в большинстве случаев население регионов для элит, скорее, ресурс и объект манипулирования, нежели цель реальных и осознанных преобразований.

Попытку сформулировать проблемы, которые имеют значение как для теоретической, так и для практической социологии, предпринял канд. филос. наук А.Ф. Филиппов. Классические вопросы: "как возможно общество?", "как устроено общество?", "что есть в обществе?" сводятся к фундаментальному противоречию, выявленному еще отцом социологии О. Контом. Суть этого противоречия в следующем: как возможно общество, если необходимые условия его существования не совпадают с реальными? Данный вопрос возникает на переломе социальных эпох, когда на смену одному типу социального устройства приходит другое, когда прежнее уже изжито, а новое еще не утвердилось. Именно такое время переживает сейчас наша страна. Мы знаем, что, говоря словами Конта, надо искать регулярности, характерные для нынешней российской действительности, мы продолжаем мучаться над тем, какие регулярности еще не найдены. Здесь- то и кроется опасность.

Чтобы проиллюстрировать характер этой опасности, А.Ф. Филиппов сослался на пример, который приводит американский социолог Коулмен. В результате завоевания испанцами Америки произошло не физическое истребление коренных жителей, оказалась уничтоженной тонкая структура, исчезли способы общения, взаимосвязи, самоидентификации, обращения с ресурсами, характерные для инков, майя и других народов континента. Сами люди остались, но возникли ли у них другие ресурсы, другие взаимосвязи, другой способ самоидентификации? И правомерно ли утверждать, будто это те же люди, на основании того, что можно проследить их биографии, но при этом не знать, как они трансформировались?

С точки зрения докладчика, конструкция, предполагающая, что общество образует некое множество людей, находящихся на одной территории и принявших некие общие ценности, устарела. Во-первых, одинаковое отношение к какой-либо ценности нельзя считать достаточным для того, чтобы люди образовали единство, поскольку у них могут быть разные мотивации. Во-вторых, нахождение на одной территории, под властью одной и той же политической структуры тоже не дает таких оснований. За время своей жизни человек может неоднократно менять местожительство. Исчезают социальные общности, с которыми он себя идентифицировал в юности, появляются другие, возникает необходимость адаптироваться к новым социально-политическим и национальным реалиям. Может ли такой человек быть назван членом общества в том понимании этого слова, к которому мы привыкли? Думается, нет. Должны быть найдены какие-то более сильные основания как для идентификации, так и для самоидентификации, чтобы человек мог сказать: "Да, я отношу себя к этому обществу". По мнению А.Ф. Филиппова, общество есть там, где есть ощущение эмоциональной, очевидной для значимого количества людей, близости, там, где человек безоговорочно, без рационального рассуждения принимает на себя обязательства по отношению к другим. Именно такое общество и можно изучать не как теоретический конструкт, а эмпирически. Там же, где этого нет, можно находить локальные сети и солидарности, региональные идентичности и т. п. Но понятие "общество" в этих условиях неприменимо.

Своеобразным подведением итогов конференции стал доклад д-ра филос. наук В.А. Ядова, под руководством которого осуществлялась общеинститутская программа "Социально-культурные процессы в России на пороге XXI века в контексте глобальных социальных изменений". Прежде всего он обосновал использование термина "трансформация". Это понятие можно считать адекватным потому, что оно свободно от жесткой "векторной нагрузки". Особенность нынешнего российского общества не в том, что оно преобразуется (преобразуется вся миросистема), а в том, что мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность социальной системы близка к состоянию, говоря словами И. Пригожина, "динамического хаоса". В этом отличие России от стабильно трансформирующихся обществ с прогрессирующей экономикой и устойчивой социально- политической системой.

Чтобы иметь возможность прогнозировать дальнейшее развитие происходящих в стране процессов, необходимо, как считает В.А. Ядов, учитывать целый ряд факторов. Один из них - так называемые российские институциональные матрицы. Речь идет об историко-культурном наследии, инерционное влияние которого, вероятно, сохранится и в будущем. К примеру, если устойчивость западных обществ обеспечивается гражданскими структурами, иначе говоря, доминированием горизонтальных социальных взаимосвязей, то конфигурация российского общества пирамидальная, основанная на иерархии вертикальных взаимосвязей. Поэтому когда в России слабеет государство, рушится все. Задача социологов - отслеживать, меняются ли хоть как-то российские институциональные матрицы.

Другой важный фактор - ментальность, глубинные социопсихологические черты национального характера(например, патерналистские интенции россиян, упование на судьбу, счастливый случай, авось), что тоже существенно влияет на общественные преобразования. Примечательно, что наряду с перечисленными чертами, социологи фиксируют достойную удивления сопротивляемость бедных слоев населения признанию себя таковыми, стабильность доли граждан, не желающих признать бесперспективность своего положения. Казалось бы, одно противоречит другому, но странным образом эти противостоящие черты уживаются в русском характере.

Прогнозируя развитие России, нужно учитывать и глубокую анклавизацию нашего общества (с одной стороны - столица, с другой - провинция, глубинка), и раскол страны (основная масса тянется к корням, другая - к Западу), и направленность глобальных перемен - ведь Россия часть глобального мира. Многое будет зависеть от того, когда удастся преодолеть, по образному выражению польского социолога П. Штомпки, так называемую травму переходного периода.

Слишком большое число разнонаправленных факторов - как внутренних, так и внешних - не позволяет уверенно прогнозировать будущее. Вместе с тем дискуссии российских обществоведов убеждают в том, что мы начинаем понимать Россию умом, сохраняя веру в лучшие времена, - сказал в заключение В.А. Ядов.

Л.П.ВЕРЕВКИН, кандидат философских наук

Дата добавления: 2015-10-21