Глава 27. — Если такая ясная погода будет стоять и дальше, — заметила миссис Дженнингс

— Если такая ясная погода будет стоять и дальше, — заметила миссис Дженнингс, когда они встретились за завтраком на следующее утро, — сэр Джон навряд ли пожелает уехать из Бартона и на той неделе. Ведь заядлому охотнику упустить даже день всегда такая досада. Бедняги! Я очень жалею, когда что-нибудь мешает их забаве. Так они огорчаются!

— Это правда! — вскричала Марианна повеселевшим голосом и подбежала к окну взглянуть на небо. — Как я не подумала! Да, такая погода многих охотников удержит в деревне.

Слова миссис Дженнингс пришлись как нельзя вовремя, и к Марианне вернулось отличное расположение духа.

— Да, для них погода стоит чудесная, — продолжала она, вновь садясь за стол с сияющим от счастья лицом. — Как должны они ей радоваться! (Ее лицо немного омрачилось.) Но долго ведь она не продлится. В это время года и после таких дождей перемена должна наступить очень скоро. Воцарится холод и, вероятно, жестокий. Еще день-два, пожалуй, но такое редкое тепло не замедлит кончиться. Быть может, уже сегодня к вечеру все замерзнет!

— Ну, во всяком случае, — сказала Элинор, боясь, как бы миссис Дженнингс не прочитала мысли ее сестры с такой же легкостью, как она сама, — мы увидим сэра Джона и леди Мидлтон в городе не позже конца будущей недели.

— Да, душечка, за это я поручусь. Мэри всегда умеет поставить на своем.

«А теперь, — мысленно заключила Элинор, — она напишет в Комбе, чтобы успеть к первой же почте».

Но если Марианна так и поступила, письмо было написано и отослано в такой тайне, что Элинор этого не узнала, хотя и следила за сестрой. Так или иначе, спокойной себя Элинор чувствовать не могла, и все же, видя Марианну вновь веселой, не могла она и слишком предаваться тревоге. А Марианна была очень весела, радовалась теплой погоде и еще более радовалась холодам, скорого наступления которых ожидала.

Утром они главным образом объезжали дома знакомых миссис Дженнингс, оставляя визитные карточки, чтобы оповестить их о ее возвращении в город, и все это время Марианна бдительно следила за направлением ветра, высматривала перемены в небе и воображала перемены в воздухе.

— Не находишь ли ты, Элинор, что сейчас холоднее, чем утром? Право же! У меня руки мерзнут даже в муфте. Вчера, мне кажется, было теплее. И тучи как будто расходятся, вот-вот выглянет солнце, и вечер будет ясный.

Элинор это и смешило и огорчало. Но Марианна упорствовала и каждый вечер в пылании огня, а каждое утро — в состоянии неба видела несомненные признаки наступающих холодов.

У них с Элинор было не больше причин досадовать на образ жизни миссис Дженнингс и круг ее знакомых, чем на ее обхождение с ними, неизменно ласковое и заботливое. В доме у нее все было поставлено на широкую ногу, и, если исключить нескольких старинных друзей из Сити, с которыми она, к большому сожалению леди Мидлтон, и не подумала порвать, среди тех, с кем она обменивалась визитами, не было никого, чье знакомство могло бы показаться нежелательным ее молодым гостьям. Радуясь, что эти ее опасения оказались напрасными, Элинор охотно терпела скуку званых вечеров и дома у миссис Дженнингс, и у ее друзей, где единственным занятием были карты, ее нисколько не привлекавшие.

Полковник Брэндон, приглашенный бывать у них запросто, навещал их почти ежедневно. Он приезжал, чтобы смотреть на Марианну беседовать с Элинор, которой эти разговоры нередко доставляли больше удовольствия, чем все остальные события дня. Но она с беспокойством убеждалась в постоянстве его чувства к ее сестре и боялась, что оно становится все более сильным. Ей было тягостно видеть, с какой тоской он часто следил за Марианной, и, бесспорно, он стал гораздо печальнее, чем казался в Бартоне.

Примерно через неделю после их приезда не осталось никаких сомнений, что Уиллоби тоже в столице. Когда они вернулись с утренней прогулки в экипаже, на столе лежала его карточка.

— Великий Боже! — вскричала Марианна. — Он приходил, пока мы катались!

Элинор, успокоенная тем, что он, во всяком случае в Лондоне, осмелилась сказать:

— Разумеется, он заедет завтра утром.

Но Марианна, казалось, не слышала ее и поспешила скрыться с бесценной карточкой, увидев миссис Дженнингс.

Если Элинор воспрянула духом, то к ее сестре сторицей вернулось прежнее волнение. С этой минуты она не могла думать ни о чем другом, и, ежечасно ожидая увидеть его, не была способна ничем заняться. На следующее утро она настояла на том, что останется дома.

Элинор поехала с миссис Дженнингс, но ее мысли все время возвращались к тому, что происходило в доме на Беркли-стрит во время ее отсутствия. Однако по возвращении одного взгляда было достаточно, чтобы понять — Уиллоби вторично с визитом не пришел. В эту минуту принесли записку и положили на стол.

— Это мне! — воскликнула Марианна, делая поспешный шаг вперед.

— Нет, мисс, госпоже.

Но Марианна все же схватила записку.

— Да, правда, она адресована миссис Дженнингс! Какая досада!

— Значит, ты ждешь письма? — спросила Элинор, не в силах сдерживаться долее.

— Да... быть может, немножко...

— Ты мне не доверяешь, Марианна, — после некоторого молчания сказала Элинор.

— Ах, Элинор, такой упрек — и от тебя! Ведь сама ты никому не доверяешь!

— Я? — воскликнула Элинор в некотором смущении. — Но, право, Марианна, мне нечего сказать.

— И мне нечего! — с силой возразила Марианна. — Следовательно, мы в одном положении. Нам обеим нечего сказать: тебе, потому что ты молчишь, и мне, потому что я ничего не скрываю!

Элинор, удрученная этим обвинением в скрытности, которое у нее не было права опровергнуть, не знала, как теперь добиться откровенности от Марианны.

Но тут вошла миссис Дженнингс и, когда ей вручили записку, прочла ее вслух. Леди Мидлтон оповещала, что накануне ночью они прибыли к себе на Кондуит-стрит, и приглашала мать и кузин пожаловать к ним вечером. Дела сэра Джона и ее сильная простуда не позволили им самим заехать на Беркли-стрит. Приглашение было принято. Но когда приблизился назначенный час, хотя простая вежливость требовала, чтобы они обе сопровождали миссис Дженнингс, Элинор не без труда удалось добиться, чтобы Марианна поехала с ними; та, все еще не увидевшись с Уиллоби, была не только не склонна искать развлечений вне дома, но к тому же опасалась, что он опять заедет в ее отсутствие.

Когда вечер подошел к концу, Элинор окончательно убедилась, что перемена жилища не оказывает существенного влияния на характер — едва приехав, сэр Джон уже успел собрать вокруг себя почти два десятка молодых людей и устроить для их развлечения маленький бал. Однако леди Мидлтон этого не одобрила. В деревне позволительно устраивать танцы когда вздумается, но в Лондоне, где светская репутация много важнее, а приобретается с большими трудностями, нельзя было ставить ее на карту ради того, чтобы поразвлечь нескольких девиц, — вдруг пойдут слухи, что у леди Мидлтон танцевали какие-то восемь-девять пар под две скрипки и с холодным буфетом вместо ужина!

Среди присутствующих были мистер и миссис Палмер. Первого они после приезда в город еще не видели, ибо, тщательно избегая оказывать теще хоть малейшие знаки внимания, он никогда к ней не ездил. А теперь он, казалось, их не узнал и лишь бегло посмотрел на них, словно спрашивая себя, кто они такие, миссис же Дженнингс сухо кивнул из противоположного угла комнаты. Марианна обвела гостиную быстрым взглядом. Этого оказалось достаточно: Уиллоби среди гостей не было, и она тотчас села в стороне, равно не расположенная ни развлекаться, ни развлекать. Примерно через час мистер Палмер небрежно направился к ним и выразил свое удивление, что видит их в городе, хотя полковник Брэндон услышал об их приезде у него на обеде, а сам он, узнав об их намерении погостить в столице, сказал что-то ужасно забавное.

— Я полагал, что вы обе в Девоншире, — сказал он.

— Да? — ответила Элинор.

— Когда вы намерены вернуться?

— Право, не знаю.

И на этом их беседа завершилась.

Еще никогда Марианна не танцевала с такой неохотой, как в этот раз, и никогда не утомлялась так сильно. На что и пожаловалась, когда они возвращались домой.

— Да-да, — сказала миссис Дженнингс, — и мы хорошо знаем почему. Будь там один кавалер, называть которого не станем, вы ни чуточки бы не устали. И по чести говоря, не слишком-то мило он поступил, не поспешив повидать вас, хотя был приглашен.

— Как приглашен! — вскричала Марианна.

— Мне про это сказала моя дочка Мидлтон. Сэр Джон утром где-то с ним повстречался.

Марианна промолчала, но ее лицо страдальчески омрачилось. Полная нетерпеливого желания избавить сестру от столь ложного положения, Элинор решила завтра же написать матери в надежде, что, встревоженная состоянием Марианны, она наконец добьется ясного ответа, который следовало бы получить давным-давно. Утром она еще больше укрепилась в своем намерении, когда после завтрака увидела, что Марианна пишет Уиллоби. (Адресатом мог быть только он: никому другому Марианна писать сейчас не стала бы, в этом Элинор не сомневалась.)

Днем миссис Дженнингс уехала куда-то по делам одна, и Элинор села писать матери, а Марианна, не находя себе места, то бродила по гостиной от окна к окну, то опускалась в кресло у камина и погружалась в меланхолические размышления, слишком занятая ими, чтобы отвлечься разговором. Элинор без утайки изложила матери все подробности, не скрыла, что сомневается в постоянстве Уиллоби, и заклинала ее материнским долгом и любовью добиться от Марианны ответа об истинных отношениях между ними.

Не успела она отложить перо, как стук в дверь возвестил приход визитера и лакей доложил о полковнике Брэндоне. Марианне всякое общество было в тягость, и, успев увидеть его в окно, она поднялась к себе прежде, чем он вошел. Полковник выглядел даже серьезнее обычного и, хотя изъявил удовольствие, что застал мисс Дэшвуд одну, точно у него было намерение сообщить ей нечто конфиденциальное, тем не менее довольно долго сидел молча. Элинор, полагая, что речь пойдет о чем-то имеющем отношение к ее сестре, с нетерпением ждала, когда он наконец заговорит. Уже не впервые испытывала она такое чувство. Несколько раз ранее, начав со слов вроде «ваша сестра выглядит нынче нездоровой» или «ваша сестра, видимо, в грустном расположении духа», он, казалось, был готов либо открыть что-то важное для Марианны, либо задать вопрос, близко ее касающийся. Прошло несколько минут, прежде чем он прервал молчание и с некоторым волнением осведомился, когда ему можно будет поздравить ее с новым братом. К такому вопросу Элинор готова не была и, не найдясь сразу, волей-неволей прибегла к самому простому и обычному средству защиты, спросив в ответ, о чем он говорит. Попытавшись улыбнуться, полковник объяснил, что «о помолвке вашей сестры с мистером Уиллоби знают очень многие».

— Этого никак не может быть, — ответила Элинор, — потому что ее родные ничего ни о какой помолвке не знают.

Полковник с видимым удивлением сказал:

— Прошу у вас прощения. Мой вопрос, боюсь, был неизвинительно дерзок. Но я не предполагал, что это держится в тайне, так как они открыто переписываются и все говорят о их скором браке.

— Как же так? От кого вы это слышали?

— От многих. И от тех, кого вы вовсе не знаете, и от тех, с кем вы близки — от миссис Дженнингс, миссис Палмер и Мидлтонов. Тем не менее я, возможно, все же не поверил бы — ведь рассудок всегда умеет найти доводы против того, в чем ему не слишком хотелось бы убедиться, — но в руке слуги, открывшего мне дверь, я случайно увидел письмо с адресом мистера Уиллоби, написанным почерком вашей сестры. Я пришел узнать, но получил ответ, еще не задав вопроса. Так все наконец решено? И невозможно... Но у меня нет никакого права... да и никакой надежды преуспеть. Прошу у вас прощения, мисс Дэшвуд. Мне кажется, я позволил себе сказать много лишнего, но я не знаю, как поступить, и всегда глубоко уважал ваше благоразумие. Скажите мне, что все бесповоротно решено, что любая попытка... короче говоря, что остается только скрывать, если скрыть еще возможно...

Его слова, в которых она увидела прямое признание в любви к ее сестре, очень тронули Элинор. Она не сразу нашла в себе силы заговорить и, даже когда успокоилась, некоторое время раздумывала над ответом. Она сама столь мало знала об истинном положении вещей между Уиллоби и ее сестрой, что, пытаясь объяснить его, могла сказать слишком много или слишком мало. Однако чувства Марианны к Уиллоби, по ее глубокому убеждению, не оставляли надежды для полковника Брэндона, каков бы ни был исход, и, желая уберечь поступки сестры от осуждения, она после некоторого размышления решила, что и безопаснее и лучше для него будет сказать больше, чем она на самом деле знала или предполагала. Поэтому она призналась, что, хотя от них самих ни разу ничего прямо о помолвке не слышала, в их взаимной привязанности она не сомневается и поэтому их переписка удивления у нее не вызывает.

Он слушал ее с безмолвным вниманием, а когда она кончила, тут же встал, сказал взволнованным голосом: «Вашей сестрице я желаю всевозможного счастья, а Уиллоби — чтобы он попытался быть достойным ее», попрощался и ушел.

Этот разговор произвел на Элинор тягостное впечатление и не только не развеял другие ее тревоги, но добавил к ним новые; всем сердцем сострадая полковнику Брэндону, она тем не менее не могла пожелать облегчения его душевным мукам, а напротив, больше всего желала, чтобы произошло событие, которое стократно их усугубило бы.

Дата добавления: 2015-09-06