Глава 1. Лорел Гамильтон

Лорел Гамильтон

Соблазненные луной

Мередит Джентри – 3

OCR Денис http://mysuli.aldebaran.ru

«Лорел Гамильтон. Соблазненные луной»: АСТ, АСТ Москва, Хранитель; Москва; 2007

ISBN 978‑5‑17‑043649‑1, 978‑5‑9713‑5112‑2, 978‑5‑9762‑3234‑1, 978‑985‑16‑1553‑3

Оригинал: Laurell Hamilton, “Seduced By Moonlight”

Перевод: Е. Маликова

Аннотация

Мередит Джентри, бежавшая принцесса темных фейри, стала в нашем мире частным детективом по расследованию паранормальных и магических преступлений.

Но теперь мира нет ни в королевстве фейри, посланцы которого отыскали Мередит, ни в мире людском, испытавшем на себе страшную силу нечеловеческого колдовства.

В мире фейри идет безжалостная схватка за трон – и кузен Мередит, второй в линии наследования, пускает в ход меч и магию, чтобы стать первым – и единственным...

Мередит может спасти только одно нo прежде чем убийцы, подосланные кузеном, отнимут у нее жизнь, она должна стать матерью наследника короны фейри.

Однако наемные убийцы, действующие и в мире волшебном, и в мире людском, намерены не допустить рождения этого наследника. Мередит вынуждена искать помощи у давнего врага своего народа – царя гоблинов...

Но не слишком ли дорогую цену запросит такой опасный союзник?..

Лорел Гамильтон

Соблазненные луной

Глава 1

Много в Лос‑Анджелесе бассейнов, и много народу загорает над их водой, но по‑настоящему бессмертных среди этого народа мало – тут ни тренажеры, ни пластическая хирургия не помогут. Вот Дойл был истинно бессмертным, уже больше тысячи лет был. Тысяча лет войн и убийств, интриг и политики – но разве можно такое себе представить, глядя на конфетного красавчика, беззаботно раскинувшегося в плавках‑стрингах на краю бассейна голливудской знаменитости? Солнце играло на ярко‑голубой воде бассейна, в неровном танце дробилось на теле Дойла – словно невидимая рука разбила свет на множество тоненьких лучиков, и на поверхность темной кожи выплыли цвета и краски, которых я в ней и не подозревала.

Дойл вообще‑то черный, но не так, как это обычно для людей, скорее – как бывают черны собаки. Но только сейчас, глядя на игру света на его коже, я поняла, что все время была слепа. Кожа отливала синевой: полночно‑синий отсвет на мускулистом закруглении икр, ярко‑синий блик, словно касание неба, – на плечах и спине. Фиолетовый отблеск, на зависть самому темному аметисту, огибал бедро. И как я могла думать, что Дойл – всего лишь черный? Он – чудо из света и скрытых красок, перетекающих и танцующих с каждым движением мышц, отполированных в войнах, гремевших за столетия до моего рождения.

Черная коса спустилась по шезлонгу, упала вниз и свернулась кольцом, как затаившаяся змея. Волосы Дойла – единственное, что у него по‑настоящему черное. Никакой игры красок, только блеск, как у черного агата. Казалось бы, все должно быть наоборот: это волосы должны отливать разными цветами, а не кожа, но вот с Дойлом все обстояло именно так.

Дойл лежал на животе, лица мне не было видно. Он притворялся спящим, но я знала, что он не спит. Он ждет. Ждет, когда над нами пролетит вертолет. Вертолет, который привезет репортеров, людей с камерами. Мы заключили с этим дьяволом сделку: пресса дает нам определенный простор для личной жизни, а мы время от времени, по предварительной договоренности, подкидываем журналистам что‑нибудь горяченькое. Я – принцесса Мередит Ник‑Эссус, наследница Неблагого Двора фейри, и когда я после трехлетнего отсутствия всплыла на поверхность в Лос‑Анджелесе, штат Калифорния, это стало сенсацией. Люди думали, что я умерла. И вдруг я, живая и здоровая, обнаружилась прямо в сердце одной из крупнейших империй масс‑медиа на планете. А потом я совершила нечто, что еще лучше подходило для газетных заголовков.

Я объявила, что ищу мужа.

Единственная принцесса фейри, рожденная на американской земле, ищет мужа. Я – фейри, более того: я из сидхе, аристократии фейри, а потому могу выйти замуж, только забеременев. Фейри не слишком плодовиты, а благородные сидхе – и того менее. Моя тетушка, Королева Воздуха и Тьмы, не допустила бы бесплодного брака. Вряд ли я могла бы за это ее осудить, ведь мы, похоже, вымираем. Но таблоиды каким‑то образом пронюхали, что я не просто принимаю ухаживания моих стражей, но что я с ними сплю. Кто подарит мне ребенка, получит мою руку. Станет моим мужем и королем.

Таблоиды узнали даже, что королева устроила гонки на приз между мной и моим кузеном, принцем Келом: трон получит тот из нас, кто первым обзаведется ребенком. Тут‑то пресса и набросилась на нас, как стая оголодавших каннибалов. Некрасивое было зрелище. Очень некрасивое.

Чего таблоиды не знали, так это что Кел уже не раз покушался на мою жизнь. Еще они не знали, что в наказание королева отправила его в темницу. В темницу и на пытки – на полгода. Бессмертие и способность исцеляться чуть не до бесконечности имеют свою обратную сторону: пытка может продолжаться долго... Очень долго.

Когда Кел выйдет на свободу, он снова сможет включиться в гонку – если только я к тому времени не забеременею. До сих пор мне это не удалось, и не потому, что я плохо старалась.

Дойл был одним из пяти телохранителей, личных телохранителей королевы, которые вызвались – или которым велели вызваться – стать моими любовниками. Королева Андаис когда‑то завела правило: семя ее стражей – только ей и никому больше. Дойл веками хранил целомудрие. Вот вам еще один недостаток бессмертия – при неудачном раскладе.

Мы выбрали один из самых назойливых "желтых" листков и организовали визит репортеров. Дойл ворчал, что так мы поощряем дурное поведение; королева желала, чтобы мы создавали в прессе положительный образ. Неблагой Двор сидхе имел не самую лучшую репутацию. Может, и заслуженно, но я провела не сказать чтобы мало времени при Благом Дворе, при сияющем и солнечном дворе, который журналисты считают таким прекрасным и радостным. Король Благого Двора Таранис, Король Света и Иллюзий, – мой дядюшка. Но ему я наследовать не могу. Мне хватило дурного вкуса оказаться дочерью чистокровного неблагого сидхе, а такого преступления сиятельное сборище не прощает. Никакое наказание, никакая пытка не смыли бы с меня этот грех.

Пусть говорят, что Благой Двор прекрасен – я‑то знаю, что моя кровь на белом мраморе точно такая же алая, как на черном. Прекрасные обитатели Благого Двора очень понятно объяснили мне еще в самом нежном возрасте, что я никогда не стану для них своей. Я слишком маленького роста, слишком похожа на человека, а самое ужасное – слишком похожа на неблагую.

Кожа у меня настолько же белая, насколько у Дойла – черная. Кожа белая, как лунный свет, считается красивой при любом дворе, но во мне едва наберется пять футов роста. Таких низеньких сидхе не бывает. Мои округлости вполне заметны, и для сидхе моя фигура слишком аппетитна – видимо, это гадкая людская кровь виновата. Глаза у меня трехцветные – золотое кольцо и два кольца разных оттенков зеленого. Глаза Благому Двору подошли бы, но вот волосы – никак. Они кроваво‑красные, сидхе скарлет, если вы попросите изобразить на вашей голове такой цвет в дорогом парикмахерском салоне. Это не каштановый и не обычный рыжий. Цвет такой, словно в волосы вплели драгоценные камни – яркие красные гранаты. Сияющее сборище называет этот цвет «неблагой красный». У благих красные волосы тоже бывают, но они ближе к человеческим рыжим: оранжевые, золотистые, каштановые или чисто‑красные, но и близко не такие темные, как у меня.

Моя мать изо всех сил старалась убедить меня, что я – не такая, как нужно. Недостаточно красива, недостаточно приятна, недостаточно... да что угодно "недостаточно". Мы не слишком много общаемся. Мой отец погиб, когда я была подростком, и вряд ли был день, когда бы я не жалела о его смерти. Он объяснил мне, что я – как надо. Красива – как надо, ростом – как надо, силой – как надо... да что угодно – "как надо".

Дойл поднял голову, продемонстрировав узкие солнечные очки, полностью скрывавшие черные глаза. Сверкнули серебряные сережки, обрамлявшие его уши от мочек до заостренных верхушек. Уши – единственное, что выдавало смешанное происхождение Дойла. Вопреки популярным книжкам и мнению всех этих подражателей эльфам с ушными имплантатами у настоящих сидхе уши не острые. Дойл мог бы прикрыть уши и сойти за чистокровного сидхе, но он почти всегда зачесывал волосы назад, выставляя свой недостаток на всеобщее обозрение. Наверное, и сережки нужны были для того, чтобы сей дефект не ускользнул от внимания наблюдателя.

– Вертолет. Куда делся Рис?

Я никакого шума еще не слышала, но я научилась доверять Дойлу: если он говорит, что слышит, значит, слышит. Слух у него лучше человеческого и лучше, чем у большинства прочих стражей. Наверное, наследие его темных предков.

Я села и оглянулась на стеклянную стену дома, хотела позвать Риса, но он уже возник в проеме скользнувших в стороны стеклянных дверей. У Риса кожа лунно‑белая, как и у меня, но на этом сходство заканчивается. Грива белоснежных, вьющихся мелкими кудрями волос спадает ему до пояса, обрамляя мальчишески‑красивое лицо, которому суждено быть мальчишеским вечно. Единственный глаз сияет тремя цветами: голубым, васильковым и цветом зимнего неба. Второго глаза Рис лишился очень давно. Порой он носит повязку, прикрывающую шрамы, но с тех пор как понял, что меня его шрамы не смущают, он редко дает себе труд ее надевать. Шрамы покрывают щеку, но до полных притягательных губ не доходят. Таких красивых губ я больше ни у кого видела. Рис всего пяти с половиной футов роста – самый маленький чистокровный сидхе из всех, кого я знаю. Но каждый дюйм его тела – сплошные мускулы. Видимо, он стремился наверстать недостаток роста избытком физической формы. У всех стражей мускулатура развита прекрасно, но Рис – один из немногих, кто похож на культуриста. И только у него одного мышцы брюшного пресса выступают "кирпичиками". Перед упомянутым прессом и немного ниже страж держал стопку полотенец, за которыми и пошел в дом, и только когда он бросил их на мой шезлонг, я увидела, что его плавки остались в доме.

– Рис! Ты в своем уме?

Он ухмыльнулся:

– Плавки такого размера – это самообман. Это людской способ оставаться нагим, не обнажаясь полностью. Я уж лучше буду просто голым.

– Если кто‑то из нас будет совершенно голым, они не смогут опубликовать снимки, – сказал Дойл.

– Задницу они вполне могут печатать хоть на первой полосе, а фасад я им не покажу.

Я посмотрела на него с внезапным подозрением:

– И как ты собираешься это устроить?

Он расхохотался, запрокинув голову и широко открыв рот, с такой искренней радостью, что даже день просветлел.

– Спрячу в твоем роскошном теле.

– Нет, – отрезал Дойл.

– А как вы собираетесь обеспечить им достойное зрелище? – спросил Рис, уперев руки в боки. Нагота его совершенно не смущала. Язык его тела не менялся, что бы на нем ни было надето – или не было надето. А Дойла нам два дня пришлось уговаривать надеть стринги. Он никогда не разделял привычку двора к наготе.

Дойл встал, и мне пришлось признать, что Рис прав – настолько точно цвет крошечного лоскутка ткани совпадал с тоном кожи стража. Если не знать, как великолепен обнаженный Дойл, можно было подумать, что на нем ничего не надето. Со спины он и вовсе казался почти таким же голым, как Рис.

– Я – в этом, – процедил Дойл, – и это на публике.

– Миленько, – ухмыльнулся Рис, – но если мы хотим, чтобы репортеры перестали подкрадываться со своей техникой к окнам спальни, нам надо играть честно. Мы должны обеспечить им зрелище. – С этими словами он развел руки в стороны и повернулся ко мне спиной, предоставляя полный обзор. Без плавок, которые нарушали бы чистые линии его фигуры, вид был явно лучше. Задница у него была великолепная, не то что у большинства культуристов. В погоне за мускулами многие избавляются от жира до последней капли, так что тело совершенно утрачивает округлость. Мускулы надо слегка прикрывать, сглаживая очертания, или они выглядят просто некрасиво.

Я тоже расслышала вертолет.

– У нас нет времени, джентльмены. Не хочу, чтобы фотографы опять разбили лагерь в теньке под забором.

Рис бросил на меня взгляд через плечо.

– Если мы не дадим первому из бульварных листков то, что им нужно, они оповестят всех, что их надули, и снова полезут на стены. – Он невесело вздохнул. – Лучше пусть моей задницей полюбуется вся страна, чем еще один репортер сломает руку, сверзившись с нашей крыши.

– Согласна, – сказала я.

Дойл глубоко вдохнул через нос и медленно выдохнул через рот.

– Согласен.

Свое недовольство он выразил всем телом. Если Дойл не сумеет играть лучше, чем сейчас, его нужно будет освободить от участия в будущих фотосессиях.

Рис подошел к моему шезлонгу и встал на него на четвереньки, руками упершись в подлокотники. Судя по широченной ухмылке, он сумел примириться с положением дел и даже найти в нем определенные плюсы. Может, он и предпочел бы сбить подлетающий вертолет ко всем чертям, но раз уж нам приходилось играть по чужим правилам – он постарался превратить это в развлечение.

Я невольно пробежала взглядом по его телу, просто не могла справиться с собой. Не могла не посмотреть на него, нависающего надо мной так близко, что можно дотронуться, так близко, что можно... Очень многое можно. Голос у меня слегка подрагивал, когда я спросила:

– У тебя есть план?

– Я думал, мы изобразим для них кое‑что.

– А мне ты какую роль отвел? – поинтересовался Дойл. Голос отразил его отвращение ко всей этой ситуации. Ему очень нравилось быть моим любовником, его привлекала возможность стать королем, но внимания публики и всего, что с этим было связано, он терпеть не мог.

– Для тебя места тоже хватит.

Вертолет был уже близко; наверное, только высокие эвкалипты по границе усадьбы скрывали его из виду. Дойл сверкнул улыбкой, внезапной и яркой на его темном лице, будто молния. Он скользнул вперед с грацией и скоростью, которым мне всегда оставалось только завидовать, и оказался на коленях у моего плеча.

– Если так, то я предпочту пить сладость твоих губ.

Рис коротко лизнул мой голый живот, и я вздрогнула и хихикнула. Он чуть приподнял голову и сказал:

– Бывает и другая сладость, ничуть не хуже.

Во взгляде, в выражении лица светились жар и знание, от которых у меня вырвался нервный смешок, а пульс пустился вскачь.

Дойл провел губами по моему плечу. Я взглянула на него и увидела то же темное знание в его глазах. Знание, рожденное ночами и днями, где были только обнаженная кожа, и взмокшие тела, и сбившиеся простыни, и наслаждение.

– Ты все же решил играть. Почему ты передумал? – спросила я слегка дрожащим голосом.

Он шепнул мне прямо в щеку, и от его горячего дыхания я снова вздрогнула:

– Это необходимое зло, и если тебе приходится выставлять себя на всеобщее обозрение, я не могу тебя бросить в беде. – Вновь его лицо озарила та же мимолетная улыбка, что делала его моложе – делала совсем другим. Еще месяц назад я не знала, что Дойл умеет так улыбаться. – Да и разве можно оставить тебя Рису? Только Богиня знает, что он натворит, если дать ему волю.

Рис провел пальцами по краю моих плавок.

– Такой крошечный клочок ткани... Если мы постараемся, они его не разглядят.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась я.

Он наклонился ниже, почти прикоснувшись лицом к этому крошечному лоскутку, руки скользнули по моим полусогнутым ногам и сомкнулись на бедрах, полностью закрыв ярко‑красную ткань плавок‑бикини. Голову страж наклонил, и белые кудри рассыпались, занавесом скрыв нижнюю часть моего тела.

Я не успела даже слова сказать, ничего вообще сообразить не успела, как между деревьями показался вертолет, и нас увидели. Прелестная картина. Рис, зарывшийся лицом мне в пах, ноги согнуты в коленках, пятки в восторге молотят по заду, как у ребенка, дорвавшегося до кулька со сладостями.

Я думала, что Дойл наорет на него, но тут глава моих телохранителей уткнулся лицом мне в шею, и я поняла, что он смеется. Плечи у него дрожали от попыток не расхохотаться в голос. Потом Дойл позволил мне откинуться на шезлонг: он все еще хихикал, но уже мог скрыть это от камер без моей помощи.

Я тоже не удержалась от улыбки и порадовалась, что на мне солнечные очки. Улыбка перешла в смех, когда вертолет начал выписывать круги над нами так низко, что по воде побежали волны, а волосы Риса разметало по всему моему телу. Мои собственные волосы под искусственным ветром взметнулись, будто языки пламени.

Теперь я смеялась неудержимо, и груди подпрыгивали в такт.

Рис лизнул внизу живота, и даже сквозь ткань это заставило меня задохнуться на миг, смех стал тише. Он поднял на меня глаз, и взгляд сказал достаточно: он не хотел, чтобы я смеялась. Рис осторожно укусил меня сквозь ткань. Я вздрогнула всем телом, спина выгнулась, голова запрокинулась и рот открылся в судорожном вдохе.

Дойл сжал мне плечи, слегка приведя в чувство. Я дрожала, и сфокусировать зрение было трудно.

– Полагаю, для одного раза зрелищ хватит. – Он накрыл мне живот одним полотенцем и протянул Рису второе.

Рис смерил его взглядом, и я видела, что он раздумывает, не пуститься ли в спор. Но все же Рис поднялся, постепенно расправляя полотенце, так что мое бикини ни разу не мелькнуло перед объективами. Я вообще‑то ожидала, что в конце он разоблачит нашу шутку, но он не захотел. Он очень тщательно укутал меня полотенцем, пока вертолет нарезал над нами круги и ветер от лопастей винта развевал наши волосы. Стоя на коленях, Рис был отчетливо виден, и я подумала: станут журналисты дипломатично затемнять фотографии в стратегических местах, или попросту продадут снимки европейским газетам?

Когда я была надежно укрыта от колен до самого верха купальника, Рис подхватил меня на руки.

Мне пришлось перекрикивать ветер и шум двигателя:

– Я могу идти сама!

– Я хочу тебя нести.

Он сказал это так серьезно, а мне, в сущности, ничего не стоило разрешить ему это сделать. Я кивнула.

Рис понес меня к дому, Дойл шел чуть позади и сбоку от нас. Позади – как хороший телохранитель, но сбоку – чтобы не закрывать обзор камерам.

У своего шезлонга он остановился и прихватил еще одно полотенце, потом с привычной текучей грацией направился к дому. Я заметила блеск пистолета под тем полотенцем. Люди в кружащем над нами вертолете не узнают, что кто‑то из нас был вооружен. А еще они не узнают, что прямо за дверью, скрытый шторами, нас ждал Холод. Полностью одетый и до зубов вооруженный. Подозреваю, что приставания прессы не слишком меня донимали уже потому, что я считала удачным каждый день, когда меня не пытались убить. Если таков критерий для определения хорошего дня, то что значат один‑два вертолета и сколько‑то десятков скабрезных фотографий?

Не очень много.

Дата добавления: 2015-09-06