Книга вторая 19 страница

мудрая голова и львиные когти... Омерзительный идол, исполненный

двойственности и как будто гордый тем, что мы рядом с ним подобны саранче.

Не человек, не животное, не камень... Что же он такое? Каково его

назначение? А улыбка... Дивишься незыблемости пирамид - он улыбается,

идешь побеседовать с гробами - он тоже улыбается. Зазеленеют ли поля

Египта, или тифон пустит во все концы своих огненных скакунов, невольник

ли ищет свободы в пустыне, или Рамсес Великий преследует побежденные

народы, - у него для всех одна и та же безжизненная улыбка. Девятнадцать

династий прошли перед ним, как тени, а он улыбается... и улыбался бы, если

бы даже высох Нил и Египет исчез под песками. Ну разве это не чудовище,

тем более ужасное, что у него кроткое человеческое лицо? Вечный, он

никогда не знал жалости к бренному миру, исполненному горестей.

- Вспомни, государь, лики богов, - сказал Пентуэр, - или мумий. Все,

кто наделен бессмертием, с таким же спокойствием взирают на то, что

преходяще. Даже человек, когда сам он уже отошел в вечность.

- Боги иногда еще внемлют нашим просьбам, - сказал как бы про себя

царевич, - а его ничто не трогает. Он не знает сострадания... Он над всем

смеется и в каждого вселяет ужас. Если б я даже знал, что уста его

скрывают предсказание моей судьбы или совет, как восстановить мощь

государства, и тогда я не осмелился бы спросить его. Мне кажется, что я

услышал бы нечто страшное, сказанное с неумолимым спокойствием. Вот каково

это создание жрецов и их воплощение. Он страшнее человека, потому что у

него львиное тело; страшнее зверя, потому что у него голова человека;

страшнее скалы, потому что в нем таится непонятная жизнь.

До них донеслись глухие стонущие звуки, источника которых нельзя было

угадать.

- Уж не сфинкс ли поет? - спросил царевич с удивлением.

- Это голоса из его подземного храма, - ответил жрец. - Но почему они

молятся в такой час?

- Спроси лучше: зачем они вообще молятся, раз их никто не слышит.

Пентуэр направился в ту сторону, откуда доносилось пение, а царевич

присел на камень, заложил руки за спину, закинул голову и стал смотреть в

страшное лицо сфинкса.

Несмотря на темноту, он ясно видел загадочные черты: сумрак вливал в

них душу и жизнь. Чем дольше всматривался Рамсес в это лицо, тем сильнее

чувствовал, что был предубежден и что его неприязнь к сфинксу

несправедлива.

В лице сфинкса не было жестокости, - оно выражало покорность судьбе, а

улыбка его казалась скорее грустной, чем насмешливой. Он не издевался над

убожеством и бренностью человека, а как будто не замечал их. Его

выразительные, обращенные к небу глаза смотрели за Нил, в страны, скрытые

от человеческого взора. Следил ли он за тревожным ростом ассирийской

монархии или за назойливой суетней финикиян, предвидел ли зарождение

Греции или события, которые надвигались на берега Иордана? Кто угадает?

Одно Рамсес мог сказать с уверенностью, - что сфинкс смотрит, думает и

ждет чего-то со спокойной улыбкой, достойной сверхъестественного существа.

И, казалось, когда это что-то появится на горизонте, сфинкс встанет и

пойдет ему навстречу.

Что это будет и когда? Тайна, разгадка которой ясно рисовалась на лице

Вечного. Однако это должно свершиться внезапно, ибо сфинкс никогда не

смыкает глаз и смотрит... все смотрит...

Тем временем Пентуэр нашел окно, через которое из подземелья доносилось

заунывное пение жрецов:

Хор первый. "Вставай, лучезарный, словно Исида, каким встает Сотис на

небосклоне утром, в начале каждого года".

Хор второй. "Бог Амон-Ра (*105) был по правую мою руку и по левую. Он

вручил мне власть над всем миром и помог покорить врагов моих".

Хор первый. "Ты был еще молод и носил заплетенную косичку (*106), но в

Египте ничто не совершалось без твоего повеления, без тебя не был заложен

ни один камень строящегося здания".

Хор второй. "Явился я к тебе, владыка богов, великий бог, господин

солнца. Тум обещает мне, что появится солнце и что я буду похож на него, а

Нил - что я получу трон Осириса и буду владеть им вовеки".

Хор первый. "Ты вернулся в мир, чтимый богами, повелитель обоих миров,

Ра-Мери-Амон-Рамсес. Обещаю тебе вечное царство. Цари придут к тебе и

поклонятся тебе".

Хор второй. "О ты, Осирис-Рамсес! Вечно живущий сын неба, рожденный

богиней Нут. Пусть мать твоя окутает тебя тайной неба и пусть позволит,

чтобы ты стал богом, о ты, ты, Осирис-Рамсес!" [из надписей на гробнице].

"Значит, святейший владыка уже умер!" - подумал Пентуэр. Он отошел от

окна и приблизился к месту, где сидел погруженный в мечты наследник. Жрец

опустился перед ним на колени, пал ниц и воскликнул:

- Привет тебе, фараон, повелитель мира!

- Что ты говоришь? - воскликнул царевич, вскочив.

- Пусть бог единый и всемогущий ниспошлет тебе мудрость, а народу

твоему - силы и счастье!

- Встань, Пентуэр! Так, значит... так я...

Рамсес вдруг взял жреца за плечи и повернул его к сфинксу.

- Посмотри на него, - сказал он.

Ни в лице, ни во всей фигуре колосса не произошло никакой перемены.

Один фараон переступил порог вечности, другой восходил, как солнце, а

каменное лицо бога или чудовища осталось таким же, как было. На губах

кроткая усмешка над земною властью и славой, во взгляде ожидание

_чего-то_, что должно прийти, но неизвестно, когда придет.

Оба посланных вернулись с переправы и сообщили, что лодки скоро будут

готовы.

Пентуэр направился к пальмам и закричал:

- Вставайте! Вставайте!

Чуткие азиаты тотчас вскочили и принялись взнуздывать лошадей. Встал и

Тутмос, зевая.

- Брр! - ворчал он, - так холодно. Добрая вещь - сон! Чуть-чуть

вздремнул - и снова уже могу ехать хоть на край света, лишь бы не к

Содовым озерам. Брр! Я забыл уже вкус вина, и мне кажется, что руки у меня

обрастают шерстью, словно лапы шакала. А до дворца еще не меньше двух

часов езды. Хорошо живется крестьянам: спят себе, бездельники, вовсе не

беспокоясь о чистоте собственного тела, и не идут на работу до тех пор,

пока жена не приготовит им ячменного отвара. А я, большой господин,

должен, словно злодей, слоняться по пустыне, не имея ни глотка воды.

Лошади были готовы. Рамсес сел на своего скакуна. Тогда подошел

Пентуэр, взял под уздцы коня повелителя и повел его, сам бредя пешком.

- Что это? - спросил удивленный Тутмос.

Но тотчас же сообразил, побежал и взял лошадь Рамсеса под уздцы с

другой стороны. Все шли молча, пораженные поведением жреца, однако

чувствуя, что произошло что-то очень важное.

Через несколько сотен шагов пустыня кончилась и перед путниками

открылась дорога среди полей.

- В седла! - скомандовал Рамсес. - Надо торопиться.

- Его святейшество велел садиться на коней! - крикнул конвойным

Пентуэр.

Все остолбенели. Тутмос же, положив руку на меч, воскликнул:

- Да живет вечно всемогущий и милостивый владыка наш, фараон Рамсес!

- Да живет вечно! - взвыли азиаты, потрясая оружием.

- Спасибо вам, верные мои солдаты! - ответил повелитель.

Спустя минуту всадники уже мчались вперед, к реке.

Дата добавления: 2015-09-06