Ночлежка находилась на Петтикоут-лейн. Ее освещал лишь фонарь посередине улицы. Бедняки, у которых не было и двух пенсов, чтобы заплатить за ночлег, грелись у костра и без всякой надежды обращались к прохожим.
У двери ночлежки рядом со старухой-привратницей стоял великан в матросских панталонах и, по всей вероятности, только что украденном камзоле, пахнущем званым ужином на Гановер-сквер. Они собирали деньги у постояльцев, а старуха совала их в шерстяной чулок, до отказа набитый монетами. Казанова зашел внутрь и чуть не задохнулся от вони, которую источала тускло блестящая лужа сточной воды под лестницей. Он прижал ко рту кулак, схватил другой рукой Жарбу за полу куртки и поднялся, ожидая, что скрипучие деревянные ступеньки в любую секунду провалятся у него под ногами. Казалось, что в доме не было дверей, и отовсюду доносились храп и сопение тревожно спавших, выкрики, одинокий баритон какого-то пьяницы и хныканье голодных детей.
На третьем этаже, а быть может, на четвертом или пятом рабочие прошли по коридору в заднюю комнату. На обгоревших, заблеванных матрасах с крошащейся соломой вповалку лежали спящие, отделенные друг от друга грязными и скомканными простынями. От фонаря, висевшего на гвозде, падал унылый свет. Жарба и Казанова направились к наименее заполненной лежанке и втиснулись под одеяло в вонючее человеческое месиво. Прочие спящие — среди них шевалье заметил Каспара — завертелись, но так и не проснулись.
Лежа на спине, Казанова разглядывал темную штукатурку. Ему вспомнилась другая ночь, двадцать лет назад. Тогда он пересек предместье близ Серреваля, и ночь застала его на подступе к городу. С ним еще был этот пройдоха-францисканец Стаффано, и они заночевали в большом крестьянском доме. А когда они спали, на них вдруг набросились две старухи, крепкие и вонючие, точно козы. То ли им не терпелось опустошить их кошельки, то ли они собирались растерзать их молодые тела и обглодать до костей. Разбуженные путники боролись так, что небу стало жарко. Стаффано вращал своим посохом, женщины визжали и уворачивались…
Из его груди вырвался усталый смешок. Porco zio! [19] Вот это были деньки! Из Серреваля он потащил свою молодую тень в Рим к туфлям папы и маленьким сатиновым башмачкам Лукреции и ее сестры Анжелики. А потом служил кардиналу Колонне, нанявшему его писать любовные письма. Гулял в густых садах Тиволи и Фраскати. Там, наверное, до сих пор бродит какой-нибудь его двойник и угощает девушку арбузами. Казанова представил себе их красные и сладкие, как у детей, рты.
Отчего он не остался в Риме? Может, не стоило уезжать? Какое отличное время он там провел! Казанова вспомнил яркий свет и особый аромат, исходивший от власти. Он похож на духи очень, очень дорогой шлюхи, и стоит к ней приблизиться, как твоя голова идет кругом. Но вернуть те дни означало бы застыть на месте и превратиться в сторожевого пса, лающего у двери прошлого.
Конечно, Гудар прав — чтоб его черти взяли, чтобы морские чудища разорвали его мозг и вытащили через нос! Их обоих всегда выручали природный ум и быстрые ноги. Они не боялись темных дыр и углов жизни и заходили туда, где не встретишь людей из общества. Да, у них много общего. Шевалье всегда подозревал, что у Гудара не было родителей и он появился на свет, словно зачатый спертым воздухом снятого на час гостиничного номера. Но и сам шевалье не знал своих истинных предков — мать, готовая на все, у него, конечно, имелась, но отцом мог быть кто угодно — дож, дьявол или просто mangiamarroni [20] — завсегдатай театров, где танцевала Дзанетта. Генеалогическое древо говорит человеку, кто он такой и кем, по всей вероятности, станет, а они были его лишены, и потому им пришлось создавать себя самим и выстраивать свою жизнь. Гудару это удалось разве что отчасти — тело мужчины и голова шиншиллы, вот кто он такой. Но Казанова сумел преуспеть, и в свое время его выдумки отлично сработали. Быть может, даже слишком хорошо. В нем было все, в чем нуждалась знать, одетая в шелка: он легко приспосабливался, схватывал смысл происходящего с полуслова, и в нем сверкали искры таланта. Подобно венецианскому каналу, он притягивал других своими пороками и налетом грязи. Что же. Прекрасно. Долгие годы успех сбивал его с пути, и он не был готов к поражениям. Везение, аплодисменты мира, но сейчас…
Что-то зашелестело у него на коже около бедра. Казанову это не встревожило — ощущение было смутным, каким-то отдаленным, а насекомых при случае можно вытерпеть, впрочем, как и людей. Завтра они уберут и вычистят комнату, подумал он, и найдут новую солому для матрасов. Не повесить ли на стены картины? Новая жизнь. Джек Ньюхаус. Человек из народа.
Дата добавления: 2015-09-06; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава 2 | | | Глава 4 |