В психушке

В Прокопьевскую психиатрическую больницу я поступила в конце ноября 1988-го и провела там примерно два месяца. По прибытии со мной сначала побеседовала заведующая отделением Татьяна Ивановна, когда меня завезли к ней в кабинет, она поздоровалась и спросила имя.

—Тамара, — ответила я.

— А отчество?

— Александровна, — выдавила я, смутившись. Врачи редко интересовались моим отчеством, а в общении обращались по фамилии и на «ты».

— Тамара Александровна, у нас необычная больница — психиатрическая. Вас предупредили об этом, когда везли к нам?

— Знаю и сама к вам попросилась.

— Вы полежите у нас, пока оформят соответствующие документы для дома инвалидов, мы подлечим вас витаминами. А таблетки, снижающие спастику, вам в интернате давали?

— Я принимаю феназепам, кроме этих таблеток мне, к сожалению, ничего больше не подходит, — ответила я.

Тут в кабинет вошла еще одна врач.

— Тамара Александровна, это ваш лечащий врач Елена Васильевна Дьяконова, — представила ее Татьяна Ивановна.

Меня решили положить в палату, где был постоянный пост нянечек, но оговорили, что будут выпускать гулять в коридор.

Поначалу я никак не могла привыкнуть к тому, что здесь отсутствует ор, столь обычный в моих детдоме и ПНИ. Меня это даже напрягало, и, едва ко мне обращался кто-то из нянь, я испуганно вздрагивала.

— Ты чего вздрагиваешь-то? Кого боишься? Не бойся, здесь тебя никто не обидит, мы тебя в обиду не дадим, — успокаивали меня нянечки.

Но самым непривычным было то, что няни безропотно кормили меня — сами начинали кормить, без просьб с моей стороны, и никто ни разу не посетовал, что это ой как трудно. А прежде только и слышала, какая это неимоверная нагрузка на окружающих. И я впервые почувствовала себя не обременяющей калекой, а обычным человеком.

Когда Елена Васильевна пролистала мою историю болезни и прочитала запись, сделанную Павлом Петровичем Кузиным при визите в наш ПНИ, то возмутилась:

— С такими документами ее ни в один нормальный дом инвалидов не возьмут! Все надо переписывать заново и оформлять иначе. Я знаю, как это делается. Недельку-другую пролечим ее, пусть немного успокоится, потом возьмемся за документацию.

И меня начали лечить. Сеансов гипноза не проводили, его в той больнице не практиковали. Но назначенное лечение оказалось эффективным, страхи постепенно проходили, и гиперкинезы значительно уменьшались.

Я стала приглядываться к соседкам по палате. Привозили их сюда в плохом состоянии, в период обострения болезни. Во время приступов они были совершенно неадекватными, будто находились в другом измерении. Но приступ проходил, и они становились обычными людьми в реальном мире. И у всех у них были родные дома с домочадцами.

Первой женщиной, с которой я познакомилась, была Татьяна. У нее не было сложных приступов с потерей адекватности, но она сильно волновалась, что дома остались сын и старенькая мама. Татьяна сама изъявила желание познакомиться и ухаживать за мной.

Затем очнулась от приступа еще одна женщина. Позднее я узнала, что она работает преподавателем в профтехучилище. Потом еще одну бедолагу вернули в сознание. И все они с удивлением взирали на меня, будто видели впервые, меж тем я уже несколько дней обитала с ними в одной палате. Потом привезли библиотекаря — девушка училась, перенапрягла голову, и вот результат. После нее поступила совсем молоденькая девушка, девятнадцатый год, выучилась на фельдшера, приступила к работе в больнице, а как начался приступ шизофрении, то даже родную мать переставала узнавать. Еще в палате лежала женщина, которая недавно родила ребеночка, и у нее случился послеродовой психоз — перестала со всеми разговаривать. Она целыми днями лежала и молчала, если спросишь о чем-нибудь, то ответит на вопрос и снова молчит.

Прошла неделя, меня начали возить по поликлиникам города для дальнейшего обследования. Вот где испытание: как же унизительно, когда тебя таскают на руках женщины твоего же возраста. После каждого путешествия в поликлинику я так рыдала, что можно было подумать, что живот разболелся у меня, а не у бедных нянечек, носивших меня на руках по лестнице, ведь я лежала на третьем этаже.

— Тамара, мы же потом все равно отдыхаем, и животы у нас нисколечко не болят, — убеждали они.

И ни единой жалобы на тяжелую физическую нагрузку. Как же я благодарна им за доброжелательность и сострадание!

Как ни странно, но именно в психиатрической больнице без интенсивного медикаментозного лечения, без физиотерапевтических процедур, без сеансов гипноза, без участия врачей-неврологов, у меня полностью прошли острые гиперкинезы. Меня лишь немного подергивало, когда начинала шевелиться. Исчезло и частое испуганное вздрагивание. Я успокоилась.

А чего мне теперь бояться? Ведь у меня скоро будет новая история болезни без олигофренного диагноза и с рекомендациями по поддержанию улучшенного состояния.

Соседки по палате выписывались по мере выздоровления и уходили домой нормальными людьми.

Я не смела им завидовать, понимая, ведь это не окончательное выздоровление, а ремиссия, приступ может повториться, причем непредсказуемо, когда именно это произойдет. Но когда видела их в нормальном состоянии, то все же в глубине души шевелился червячок — вот их подлечили, а я навсегда останусь скрюченной своим ДЦП.

В январе 1989 года, когда документы были полностью готовы, меня выписали и привезли обратно в ПНИ дожидаться путевки в дом престарелых.

Когда я рассказываю про то, как мне помогли в психиатрической больнице, часто слышу предположения:

— Наверное, все же тебя лечили психотропными средствами, но тебе не говорили!

А вот и нет, только витамины и мой «дежурный» феназепам. Их доставали из упаковок прямо при мне. Плюс хороший уход, спокойная обстановка, доброе отношение и тактичная помощь. И, конечно, психологический настрой пациента — а я жила будущим, меня же твердо пообещали перевести из ПНИ в дом инвалидов к психически нормальным людям.

Какая замечательная в Прокопьевске была психиатрическая больница! И какие квалифицированные и душевные сотрудники. Отношение ко мне не было продиктовано указаниями из Минздрава, там точно так же относились ко всем женщинам, что проходили через нашу палату. Такими и должны быть медработники. И такое отношение к больному и подразумевает клятва Гиппократа, которую приносят врачи, получая медицинский диплом.

Когда я вернулась назад в ПНИ дожидаться путевку в дом инвалидов общего типа, наши медсестры, увидев меня, пришли в восхищение:

— Томочка! Как ты хорошо выглядишь! И куда девались твои гиперкинезы? И спастики совсем нет… Чем они тебя так хорошо пролечили?

— Само отошло, — отвечала я с гордостью.

А девчонки в палате заметили, что у меня даже голос изменился, стал более тихим и ровным.

Но стоило один-единственный раз понервничать и сорваться на крик, как спокойствие улетучилось как дым. И все вернулось на круги своя — и голос, и прерывистая речь, и спастика, и гиперкинезы. Будто рассеялись волшебные чары… И я была уже такой, как раньше, обычной, пока дожидалась свою путевку…

Настал тот день…

И вот настал долгожданный день, мне сообщили, что пришла моя путевка. Это случилось в начале мая 1989 года.

Радость была омрачена тем, что в Облсобесе посчитали, что если я из ПНИ, то меня можно затолкать хоть куда, хоть на самые выселки, в самый плохонький дом-интернат, пусть и за это спасибо скажет. Даже наши врачи возмутились, узнав, что путевка пришла в дом-интернат в Благовещенке. Благовещенка — малоизвестный поселок в Мариинском районе, который можно найти только на подробной карте Кемеровской области, далеко от города Мариинска, жуткая глухомань. В тот дом-интернат в основном направляли тех, кто, выйдя из тюрьмы на свободу, остался без квартиры. Несидевшие были в меньшинстве. Впоследствии там сделали специнтернат для нарушителей порядка.

Страшно ехать в Благовещенку! Все-таки туда лучше кому-нибудь покрепче, а не беззащитной колясочнице с неуправляемыми руками-ногами. Наш новый врач Андрей Петрович предложил:

— Тамара, так как путевку дали не в тот дом, куда тебя следует поместить, давай-ка подождем с отправкой. Может, будет другая путевка, поприличнее, попробую обменять в горсобесе.

Но сколько ждать другой путевки? Вдруг она придет лишь через год? Удастся ли договориться с горсобесом? Сколько времени займут переговоры, переписка, повторное рассмотрение моего «дела»?

И я отклонила предложение Андрея Петровича:

— Спасибо, Андрей Петрович, за заботу. Но не стоит мне ждать. Уж поеду, куда направили. — А про себя подумала: я в этой Благовещенке смогу договориться о переводе в другой интернат. Откуда такая уверенность? Наверное, оттуда же, сверху, от того, кто управлял всеми моими поступками.

— Ну, тогда завтра в четыре утра будь готова, — облегченно выдохнул Андрей Петрович, все ж одной проблемой меньше.

Сотрудницы и соседки помогали собрать мои нехитрые пожитки, а я попрощалась со всеми. Постаралась всем сказать что-нибудь доброе и обнадеживающее. Но говорить обнадеживающее в таком безнадежном месте, которое я сама изо всех сил стремилась покинуть… Наверное, это звучало фальшиво.

В ночь отъезда даже не захотела лечь в постель — все равно не усну. Так и осталась сидеть на коляске.

— Ты ляг. Не заснешь, так хоть отдохни. Дорога предстоит длинная — четыре часа езды от Прокопьевска до Мариинска, а там еще черт знает сколько до этого дома-интерната… — уговаривали меня. Но до отдыха ли мне?!

Моя последняя ночь в ПНИ… Я безмолвно сидела в темноте. Девчонки притихли, то ли спали, то ли молчали из деликатности, предоставляя мне возможность побыть одной. И не верилось, что пройдут какие-то три-четыре часа и случится то, чего я ждала столько лет, — вырвусь из этого скорбного заведения!

И уж если мне представилась возможность — вернее, я ее сама добилась, выгрызла зубами, — так зачем соглашаться подождать, когда будет путевка получше, в более достойное место? Определенно я правильно сделала, что отвергла доброе предложение Андрея Петровича. А вдруг это единственный шанс? А потом не будет путевок, мест, поменяются законы и порядки или про меня вообще забудут и спустят на тормозах всю мою историю. Всяко может быть.

И, сидя на коляске, в последние минуты моего пребывания в ПНИ, я мысленно прощалась с каждым проживающим, с каждым сотрудником, со всеми, с кем была знакома. И вновь и вновь просила прощения у девчонок, с которыми прожила столько времени, за все, что было не так. А еще за то, что покидаю их, понимала, что они сейчас чувствовали: я уезжаю, а они остаются. Если б у меня была возможность, я бы их всех взяла с собой, прочь из ПНИ…

Я сидела и невольно сравнивала эту последнюю ночь — благостную — с моей первой ночью в ПНИ — кошмарной… Какое счастье, что я все же вырвалась! Долгожданное счастье. Выстраданное.

И вот за окном затарахтела машина. Ну вот и все, вздохнула я. И уже почувствовала себя за стенами Прокопьевского ПНИ…

В палату вошла нянечка:

— Ну что, Тома, проснулась? Собирайся.

— Я не сплю! Я готова! — почти пропела я.

Меня в коляске выкатили на улицу. Возле крыльца стоял микроавтобус. Удобно разместили на сиденье в салоне, и машина тронулась. Выехала за ворота, набрала скорость и помчалась навстречу рассвету и моему будущему…

В Прокопьевском ПНИ я прожила ровно 15 лет — с мая 1974 года по май 1989-го. И прошла путь от крайнего отчаяния и попыток суицида до литературного признания и лучезарных надежд.

Дата добавления: 2015-09-06