Загадка местопребывания

В моем многострадальном детстве и отрочестве, терпя все тычки и плевки от разных людей, я и не предполагала, что это безобидные цветочки и что очень скоро судьба-злодейка попробует согнуть меня в бараний рог.

Я хорошо запомнила солнечный летний день 1969 года. Мне шел четырнадцатый год, подросток-девушка, даже какая-то миловидность появилась. Местные добряки отметили, что «Томка-то наша как расцвела» и особенно хвалили «бирюзовые глазищи», попутно поясняя, что молодая бирюза вот такая светло-голубая, а потом темнеет. И именно в это время, когда я несколько успокоилась по поводу своей внешности и даже с удовлетворением изучила себя в зеркале, судьба нанесла мне удар под дых. Почему-то все самое плохое не обходилось без участия моей матери. И в тот день все произошло тоже с ее подачи. Мы с ней сидели на улице, она уже собиралась идти на станцию, к нам подошла медсестра, и они разговорились.

— Умненькая у вас девочка, письма сама читает. Кабы здоровая, какая помощница была бы. И красотулька, на вас похожа, — рассыпалась в комплиментах медсестра. — Кажется, у нее полиомиелит? Не помню, что у нее записано в истории болезни.

— Нет, у нее умственная отсталость, — ответила мать, нисколечко не смущаясь того, что я сижу рядом, — и в истории болезни это записано.

— А… Вон оно что… — разочарованно протянула медсестра.

Солнце светило по-прежнему, но на меня будто опустилась тьма. Я даже не слышала, что еще говорила мать.

Я и до этого была необщительна и беседам предпочитала чтение, но с того момента замкнулась окончательно и стала цепенеть и зажиматься при виде воспитательниц.

Почему воспитательниц? Потому что они составляли наши характеристики, а в характеристику обязательно заносили диагнозы из истории болезни. Я решила узнать, как и что вписывают воспитательницы в наши характеристики.

По натуре я паникерша, чуть что не так, начинаю паниковать, психовать, впадаю во внутреннюю истерику, а тут захотела спокойно проверить диагноз, заглянув в свою историю болезни. Потихоньку, конечно. Попросить напрямую невозможно, все равно бы не дали. Я выждала день, когда воспитатели обновляли наши характеристики. До неприятного разговора матери с медсестрой я не задумывалась о своей характеристике.

Когда всю нашу группу посадили в игровой комнате, и воспитательница раздала карандаши и бумагу для рисования, а сама села писать, я шепнула Любе Лабышевой, девушке, которая за мной ухаживала до самого моего отъезда из детдома, чтобы та незаметно принесла мне мою историю болезни. Пока воспитательница оформляла чью-то характеристику, Любка втихаря притащила папку с моей историей болезни.

Открыв папку, я опешила. Помимо пресловутого «необратимого поражения ЦНС» стоит диагноз «олигофрения в стадии дебильности» с воспитательским добавлением «примитивное мышление». Но с этим я смирилась, меня изумило другое — указание моего местопребывания. Я же великолепно помню, как меня в шестилетнем возрасте привезли в этот самый Бачатский детдом, а до этого жила в семье в Новокузнецке. Тогда почему в моей истории болезни на первой странице черным по белому выведено совершенно иное — Чугунашский детский дом?

Насколько мне известно, в Чугунаше есть взрослый мужской ПНИ. Даже если там имеется и детдом в придачу, то почему я живу не в нем, а здесь, в Бачатском, уже семь лет? Можно предположить, что заполнявший эту графу ошибся, описался, ведь Чугунашский ПНИ в нашем обиходе фигурирует часто, туда отправляют подросших парней. Но ведь воспитатели, регулярно просматривающие историю болезни, не могли не заметить несоответствие, они же пролистывают первую страницу, когда заполняют характеристики. Или им все по фигу? Если они на неверные диагнозы относительно умственного развития смотрят сквозь пальцы, то какая разница, к какому детдому приписана Тома Черемнова?

Мне захотелось получить объяснение: почему, проживая в Бачатском, я числюсь в Чугунашском? Судьба давала в руки отличный шанс возмутиться. Но я сдрейфила, струсила, испугалась…

Читатели недоумевают: а чего испугалась-то? Взрослая барышня, без малого 14 лет, имеет право знать содержание своей истории болезни, тем более первой страницы. Подошла бы к воспитательнице, спросила бы в лоб: а почему я числюсь в Чугунашском детском доме? Да еще уточнила бы: а в Чугунаше хоть есть детдом или только мужской ПНИ? Да еще съязвила бы: или вы меня сразу приписали к мужскому ПНИ, как раньше дворянских отпрысков с малолетства записывали в военный полк?

Поясняю ситуацию. Я не осмеливалась донимать воспитательниц по поводу их характеристик — после того разговора матери с медсестрой — потому, что страшилась своего будущего. Догадывалась, куда попаду после совершеннолетия со своими малоутешительными диагнозами…

Однажды, осмелев, я заикнулась персоналу о моих диагнозах и перспективах. Так меня чуть ли не пытали: откуда я знаю про диагнозы и планы в отношении меня? Если бы я выдала Любу, тайком принесшую мою папку с документами, ее бы наказали. А наказывали девочек, даже уже взрослых, издевательски — раздевали до нижнего белья, забирали матрас, одеяло, оставляли простыню да подушку — лежи на голой сетке, пока не одумаешься. И Любу эта участь не миновала бы. Так что я помалкивала.

Официальное местопребывание Томы Черемновой так и осталось загадкой.

Дата добавления: 2015-09-06