Мир кошки начинка сестренка воробей 10 страница

В «Пути Мэшина» этим домом служила Флэтбуш-авеню, где Алексис Мэшин провел свое детство, чистя бильярдную, которую держал его страдающий алкоголизмом отец. А где дом в этой истории?

«Где дом?» — подумал Тад и медленно опустил карандаш к бумаге.

Карандаш сделал целый ряд водянистых М-образных линий. Затем снова задвигался в руке Тада.

«Дом — там, где находится старт», написал карандаш пониже изображенных им птиц.

Каламбур. Что он может означать? Был ли еще теперь контакт в силе или Тад начал сам себя дурачить? Он наверняка не дурачил себя с птицами и во время написания первой порции текста, он знал это точно, но ощущение тепла и принуждения явно уменьшилось. Его рука еще чувствовала онемелость, потому что он с огромной силой сжимал карандаш и этому также свидетельствовала большая вмятина на указательном пальце Тада. Но не читал ли он сам в этой статье, что люди нередко дурачат сами себя сеансами автоматической записи, поскольку их руками повелевает не дух, а собственные подсознательные мысли и желания?

«Дом там, где находится старт». — Это все еще Джордж Старк, и если это что-то еще и значило, то только, что — здесь, в этом доме, ведь так? Потому что Джордж Старк родился здесь.

Вдруг отрывок из той чертовой статьи в журнале «Пипл» всплыл в сознании Тада.

«Я заправил лист бумаги в мою пишущую машинку… и затем вытянул его назад. Я печатал на машинке все мои книги, но Джордж Старк, очевидно, не принадлежал к поклонникам машинописи. Может быть, потому, что они не проходили курсов машинописи в тех каменных отелях, где он коротал свое время».

Хитро. Очень хитро. Но это ведь всего двоюродное родство по отношению к реальным фактам. Вообще-то это далеко не первый случай, когда Тад рассказывал истории, весьма далекие от истины, и он полагал, что далеко и не последний случай — поскольку жизнь его еще не была окончена. Это было просто смешение реальных и выдуманных эпизодов и фактов, и Тад не знал ни одного писателя-беллетриста, пишущего романы или рассказы и повести, кто бы не делал этого. Вы это делаете даже не для того, чтобы казаться лучше, чем на самом деле, поскольку чаще, наоборот, случается, что вы выглядите куда глупее и смешнее, чем это свойственно вам в повседневной жизни. Главным мотивом здесь служит именно то, как заявил один газетчик: «Когда вы имеете выбор между правдой и легендой, печатайте легенду».

То, что является грязным и аморальным для документального репортажа, может послужить базой для чудесной беллетристики. Перехлест каких-то искажений и преувеличений всегда сопровождает любое жизнеописание подобно привычному кашлю после многих лет курения.

Факты, связанные с рождением Старка, на самом деле были совершенно отличны от изложенных в версии «Пипл». Не было никакого мистического решения писать романы Старка от руки, хотя со временем это действительно превратилось в ритуал. А когда это превращается в ритуал, авторы делаются столь же суеверными, как спортсмены. Игроки в бейсбол могут носить годами один и те же носки или кроссовки, если в них они уже побеждали ранее; то же самое делают и добившиеся успеха писатели, только повторяют они свой удачный опыт не одеждой или обувью, а самими рабочими процедурами.

Привычка Старка писать карандашом возникла лишь потому, что Тад забыл захватить ленты для пишущей машинки в свой маленький кабинет в летнем доме в Кастл Роке. А поскольку его идея романа была слишком горяча и не терпела долгих ожиданий, он яростно схватил подвернувшиеся под руку тетрадь и карандаш, которые случайно оказались в ящиках письменного стола, и…

В те дни мы выехали в наше местечко у озера несколько позднее, чем обычно летом, потому что мне пришлось вести этот трехнедельный блок-курс, как он назывался? Методы творчества. Идиотский предмет. Это было в позднем июне в тот год, и я помню, как не смог найти ни одной нормальной ленты для машинки в летнем доме. Черт побери, я помню, что Лиз жаловалась, что там не осталось даже кофе…

«Дом там, где находится старт».

Беседуя с Майком Дональдсоном, парнем из журнала «Пипл», и рассказывая ему полувымышленную историю рождения Джорджа Старка, Тад передвинул само это место из летнего дома в свой основной дом в Ладлоу, даже не подумав особо на эту тему. Это было сделано потому, полагал Тад, что в Ладлоу он написал намного больше из всего ранее им напечатанного и, если вы решили что-то придумать, то Ладлоу больше подходил к этой придуманной вами сцене, чем еще что-либо другое. Это привычно для писателя романов заранее придумать сцену. Но Джордж Старк дебютировал совсем не там, хотя позднее он действительно вместе с Тадом создал большую часть романов в Ладлоу, и именно здесь они жили своей странной двойной жизнью.

«Дом там, где находится старт».

В этом случае, таким домом служит Кастл Рок. Кастл Рок, который также является местом, где расположено кладбище Хоумленд, а именно оттуда, говорило сознание Тада, если не сознание и Алана Пэнборна, должен был впервые появиться на свет Джордж Старк в своем убийственном физическом воплощении примерно две недели тому назад.

Затем, по закону естественного развития всего существующего в мире, другой вопрос возник в голове Тада. Этот вопрос был столь естествен, и все это произошло настолько спонтанно, что Тад даже услышал самого себя, бормочущего, словно вопрос задал робкий поклонник маститого писателя на званом вечере в честь своего кумира: «Почему вы хотите снова вернуться к написанию романа?»

Тад опустил карандаш к бумаге.

Еще раз его рука автоматически перевернула и разгладила страницу в тетради… но на этот раз запись началась далеко не сразу после соприкосновения карандаша с бумагой. Тад подумал уже, что, возможно, контакт нарушился, но затем карандаш в руке дернулся, словно он был живой… но тяжело ранен. Он дергался несколько раз, оставляя какие-то кривые линии, но затем написал «Джордж Старк Джордж Джордж Старк там нет птиц Джордж Старк», перед тем как остановиться, словно дышащий с присвистом уже списанный механизм.

Да. Ты умеешь писать свое имя. И ты можешь отрицать существование воробьев. Очень хорошо. Но почему ты хочешь вернуться к написанию романа. Почему это столь важно? Настолько важно, что надо убивать людей?

«Если я не буду писать, я умру», — вывел карандаш.

— Что это означает? — пробормотал Тад, и он почувствовал, как дикая надежда овладевает его головой. Неужели все так просто? Он предполагал, что это возможно, особенно для писателя, у которого нет другого дела. Боже, в мире достаточно настоящих писателей, которые не могут существовать, если не занимаются творчеством или чувствуют, что не могут уже творить… и, в случаях с людьми типа Эрнеста Хемингуэя, они действительно приходят к столь печальному концу, это верно?

Карандаш дрогнул, затем провел долгую ломаную линию ниже последней фразы. Она сильно смахивала на голосовой отпечаток.

— Продолжай, — прошептал Тад. — Что ты хочешь еще сказать?

«Распадаюсь НА ЧАСТИ», — написал карандаш. Буквы были корявые и сопротивлялись при выведении их на бумаге. Карандаш дергался и скользил между пальцев, которые были бело-воскового цвета.

«Если я нажму еще сильнее, — подумал Тад, — это все просто развалится».

«Теряешь… теряешь необходимую связь. Там нет птиц. ТАМ НЕТ ЧЕРТОВЫХ ПТИЦ! Ох ты сукин сын вылезай из моей головы!»

Вдруг рука Тада отдернулась. В то же время карандаш подпрыгнул и выскочил из пальцев словно под влиянием гипнотизера, и Тад схватил его ладонью, как кинжал.

Он опустил его вниз — Старк опустил его вниз — и вдруг карандаш снова скрылся уже в левой руке, в мягкой ладони между большим и указательными пальцами. Кончик графитного стержня, частично стертый за время записи мыслей Старка, выскочил и прошел сквозь ладонь Тада почти наружу. Карандаш устремился за графитом и треснул. Лужица крови вдруг заполнила образовавшееся углубление в карандаше на месте графита, пропитала весь корпус — и вдруг та сила, которая все это сделала, ушла. Резкая боль пронзила руку Тада, из которой, наконец, выпал окровавленный карандаш.

Тад закинул голову назад и с стиснул зубы, чтобы удержаться от отчаянного воя, который раздирал ему горло, стараясь вырваться наружу.

У кабинета была оборудована маленькая ванная комната и, когда Тад смог передвигаться, он прошел туда, чтобы осмотреть свою рану под ярким верхним светом флюоресцентной лампы. Рана выглядела словно пулевая — абсолютно круглая дыра, окаймленная обгорелыми кромками. Потемнелость напоминала скорее порох, чем графит. Тад перевернул ладонь у увидел ярко красную точку, размером с головку спички на тыльной стороне. Кончик карандаша.

«Как же близко он дошел до конца своего пути», — подумал Тад.

Он лил холодную воду, пока его рука не окоченела, а потом взял из аптечки бутылочку с перекисью водорода. Он не мог держать ее в кулаке и прижимал к себе средней частью руки, пока другая рука вытаскивала из бутылочки пробку. Затем он залил дезинфектант в рану, наблюдая, как жидкость начинает забеливаться и пениться, со стиснутыми от боли зубами.

Тад поставил перекись на место, а затем перебрал еще несколько пузырьков с медицинскими составами, изучая их наклейки. У него случались сильные приступы болей в спине после его падения на горных лыжах два года назад, и добрый старина Хьюм выписал ему перкодан. Тад принимал эти пилюли очень редко, поскольку они явно действовали на него как снотворное, и ему было почти невозможно что-либо писать после их приема.

Наконец Таду удалось обнаружить пластмассовую упаковку с пилюлями позади крема для бритья, которому было почти тысяча лет. Тад открыл крышечку при помощи зубов и достал пилюлю на край раковины. Он подумал, не взять ли еще одну, но решил, что не стоит. Они были слишком сильнодействующими.

И, может быть, они уже испортились. Ты можешь закончить эту дикую ночь в конвульсиях и отправиться в госпиталь, как насчет этого?

Но Тад решил попробовать. Ведь другого выбора не было — боль была невыносимой. А насчет госпиталя… он посмотрел на рану и подумал: «Вероятно, мне следует ее показать, но будь я проклят, если сделаю это. И так слишком много людей смотрят на меня, как на безумца, в последние дни, сокращая мне этим жизнь».

Он высыпал еще четыре пилюли и положил их в карман брюк, а саму упаковку убрал в аптечку. Затем заклеил рану пластырем. Глядя на пластырь, Тад подумал: «Он заманил меня в ловушку. В ловушку своего сознания, и я попал прямо в нее».

Но что действительно произошло? Тад по-прежнему ничего не знал точно, но был уверен лишь в одном: он больше не хочет повторять это представление.

Когда Тад ощутил, что снова владеет собой — или хотя бы приблизился к своему обычному состоянию — он положил дневник обратно в ящик стола, выключил свет в рабочем кабинете и отправился наверх, в спальню. Он прислушался, уже на втором этаже, все ли спокойно.

Близнецы тихо спали. Лиз тоже.

Перкодан, видимо, не столь уж устарел и начал свою работу. Боль в руке понемногу отступала. Если руку ненароком задеть, то он наверняка вскрикнет от боли, но если он будет внимателен, то все не столь уж плохо.

Ох, но как она будет болеть утром… и что ты собираешься рассказать Лиз?

Он не знал точно, что именно он скажет. Вероятно, правду или хотя бы часть ее. Лиз уже давно научилась распознавать, когда он говорить неправду.

Боль уменьшилась, но послешоковый эффект — всех этих пережитых ранее шоков — все еще оставался, и Таду подумалось, что у него уйдет немало времени, пока ему удастся уснуть. Он спустился на первый этаж и взглянул на патрульную машину с полицейскими-охранниками. Он смог заметить огоньки двух сигарет внутри темной машины.

«Они там сидят, как пара холодных огурцов ночью, — подумал Тад. — Птицы их никак не потревожили, так что, возможно, они действительно здесь и НЕ находились, исключая лишь мою голову. Ведь этим парням платят деньги, чтобы они беспокоились из-за меня».

Это была не очень-то правдоподобная идея, но ведь его кабинет находится на другой стороне дома. Его окна не видны с площадки для стоянки автомобиля. Не виден и сарай. Поэтому копы могли и не разглядеть птиц. По крайней мере, когда те начали собираться.

Но как же объяснить, что их не заметили, когда они все взлетели? Уж не хочешь ли ты сказать, что их нельзя было услышать? Ты сам увидел, их не менее сотни, Тад, — а возможно и две-три сотни.

Тад вышел наружу. Не успел он только приоткрыть дверь, как оба охранника выскочили из машины, по одному с каждой из ее сторон. Это были два крупных парня, двигавшиеся с молчаливой скоростью оцелотов.

— Он снова позвонил, мистер Бомонт? — спросил тот, кто вышел из-за руля. Его звали Стивенс.

— Нет — ничего в этом роде, — сказал Тад. — Я писал в моем кабинете, когда мне послышался шум множества птиц, взлетающих в небо. Это меня немного ошеломило. Вы ничего не слыхали?

Тад еще не знал имени копа-напарника, вылезшего со стороны пассажирского сиденья из патрульной машины. Это был молодой светловолосый парень с тем круглым лицом, которые всегда излучают добродушие и доброжелательность.

— И слышали, и видели их, — ответил он. Полисмен указал на ночное небо, где уже прошедшая свою первую четверть луна висела над домом. — Они летели как раз на фоне луны. Воробьи. Целая стая. Они вообще-то не летают по ночам.

— Откуда, вы думаете, они здесь появились? — спросил Тад.

— Ну, и не знаю, что сказать, — ответил круглолицый охранник. — Просто не знаю. Я ведь не веду наблюдений за пернатыми.

Он засмеялся. Но другой охранник не присоединился к его смеху.

— Вы нервничаете сегодня вечером, мистер Бомонт? — спросил он.

Тад посмотрел на него задумчиво.

— Да, — ответил он. — Я нервничаю каждую ночь с недавнего времени.

— Можем ли мы что-нибудь сделать для вас теперь, сэр?

— Нет, — сказал Тад. — Думаю, нет. Я просто полюбопытствовал о том, что услыхал сам, в кабинете. Спокойной ночи, ребята.

— Доброй ночи, — откликнулся круглолицый. Стивенс только кивнул. Его глаза блестели с выражением легкого подозрения из-под краев козырька фуражки.

«Этот малый считает, что я виновен, — подумал Тад, возвращаясь с этой ночной прогулки. — В чем? Он не знает. И даже, вероятно, не очень этого и хочет. Но у него лицо человека, подозревающего всех в виновности в чем-либо или когда-либо. Кто знает? Может, он даже и прав».

Он закрыл дверь и вернулся в гостиную, откуда снова выглянул наружу. Круглолицый охранник залез обратно в машину, но Стивенс все еще стоял у дверцы водителя, и в какой-то миг Таду показалось, что Стивенс смотрит ему прямо в глаза. Этого, конечно, не могло быть, тем более, что кисейные занавески опущены. Стивенс мог увидеть только неясный темный контур в окне… если он вообще что-либо и заметил.

И все же это впечатление осталось.

Тад опустил драпировки поверх занавесок и подошел к бару. Он открыл его и вынул бутылку «Гленливета», который всегда был его любимым виски. Он долго смотрел на бутылку и затем снова убрал ее. Ему очень хотелось выпить, но это было бы самым худшим временем для возобновления пьянства.

Тад прошел на кухню и налил себе стакан молока, стараясь не задеть левую руку. Рана горела и саднила.

«Он был ошеломлен, — подумал Тад. — Это длилось недолго — он тут же ощетинился и выдал этот рубец — но он был ошеломлен. Я полагаю, он спал. Может быть, ему снилась Мириам, но не думаю. То, во что я попал внутри его сознания, слишком напоминает сон. Я думаю, что это его память. Видимо, это подсознательный архив записей Джорджа Старка, где все записывается и хранится на своей полочке. Я представляю, что когда ему удастся проникнуть в мое подсознание — а может быть это уже случалось — он найдет примерно то же самое».

Он проглотил молоко и взглянул на дверь в кладовую.

Интересно, смог бы я проникнуть в его ПРОБУЖДЕННЫЕ ОТ СНА мысли… его сознательные мысли.

Тад подумал, что ответом здесь будет «да»… Но также подумал, что вряд ли решится на повторение всего пройденного ужаса. А ведь в следующий раз оружием может стать не карандаш в руке. В следующий раз им может оказаться нож для вскрытия конвертов, который, на этот раз, вскроет шею Тада.

Он не сделает этого. Я ему нужен.

Да, но он безумен. И безумцы не всегда действуют даже в своих же интересах.

Могу ли я заставить его сделать что-то? Так же, как он заставляет это делать меня?

Тад не знал, что здесь ответить. По крайней мере, сейчас. А один неудачный опыт может убить его.

Он кончил пить молоко, сполоснул стакан и убрал его в сушилку для посуды. Затем, он направился в кладовую. Там с правой стороны находились полки для продуктов, а с левой — для бумаги и прочих канцелярских принадлежностей. С тыльной стороны кладовой имелась дверь черного выхода, откуда можно было попасть на широкую лужайку, которую Бомонты называли задним двором. Тад открыл обе половинки двери и увидел столик для пикника. Тад вышел на асфальтовую дорожку, шедшую вокруг этой части дома, которая затем соединилась с более широкой, главной аллеей, перед зданием.

Дорожка блестели, как черное стекло под лунным светом. Он смог увидеть на ней белые нашлепки через неправильные интервалы.

«Птичий помет, не слишком приятно будет в него вляпаться», — подумал Тад.

Тад медленно прошел по дорожке пока не оказался прямо под окнами своего кабинета. Мощный грузовик «Оринко» показался из-за горизонта и свернул на дорогу 15 как раз около дома Тада. Свет от фар ярко осветил не только дорожку, но и лужайку. При этой яркой вспышке Тад заметил тушки двух мертвых птиц, лежащих на дорожке лапками кверху. Затем грузовик исчез. При лунном свете тела мертвых птиц снова казались лишь какими-то тенями — не более того.

«Они были настоящие, — снова подумал Тад. — Воробьи были живые.» — Тот слепой, безграничный ужас стал возвращаться в его сознание, заполняя его чем-то грязным. Он машинально попытался сжать руки в кулаки, на что его левая рука отозвалась резкой болью в ране. То небольшое облегчение от перкодана уже прошло.

Они были здесь. Они были настоящие. Но как это возможно?

Он не знал.

Позвал ли я их или сам создал из воздуха?

Он и этого не знал. Но был теперь уверен в том, что эти сегодняшние воробьи были лишь частицей всех возможных в этом мире воробьев. Может быть, просто мельчайшей их частицей.

«Никогда снова, — подумал он. — Пожалуйста — никогда».

Но сам же Тад подозревал, что его желания здесь не играют особой роли. Это был настоящий ужас, он коснулся одной из сторон какого-то страшного паранормального таланта в себе самом, но не умел управлять им. Да и сама мысль об управлении такими вещами казалась шуткой.

И он полагал, что еще до того, как все здесь для него закончится, они снова возвратятся.

Тад содрогнулся и пошел обратно в дом. Он проскользнул внутрь, словно грабитель, закрыл дверь и разобрал дрожащими руками постель. Перед тем как лечь, Тад принял еще перкодан, запив пилюлю водой из кухонного крана.

Лиз спала, когда Тад лег рядом с ней. Через некоторое время он забылся на какие-то три часа неспокойным и каким-то судорожным сном с кошмарными видениями, кружащимися вокруг него, но до которых он никак не мог добраться.

19. СТАРК ДЕЛАЕТ ПОКУПКУ

Пробуждение не походило на обычное. Он вообще всегда был словно во сне, переходя от одного видения в другому. Этот сон был ночным кошмаром.

Он медленно просыпался, зная, что он фактически и не спал. Каким-то образом Тад Бомонт сумел внушить ему эти мысли, сумел подавить его волю, ненадолго. Сказал ли он какие-то вещи, открыл что-нибудь пока Тад Бомонт контролировал его сознание? У него было такое ощущение, что он мог это сделать… но он также знал, что Тад не сможет узнать, как интерпретировать все это и как отличить то важное от того второстепенного, что он сумел выяснить.

Он также проснулся от боли.

Он снимал двухкомнатную «площадь» в Ист Виллидже, как раз у авеню «В». Когда он открыл глаза, то обнаружил, что сидит у покатого кухонного стола с открытой записной книжкой перед собой. Струйка яркой крови стекала по клеенке на столе и здесь не было ничего удивительного, потому что ручка «Бик» торчала, воткнувшись в тыльную сторону его правой руки.

Теперь сон начал вспоминаться.

Тот сон был о том, как ему удалось вышвырнуть Бомонта из своего сознания, о единственном способе, которым он сумел пробить ту трусливую дерьмовую завесу, которую как-то воздвигли между ними. Трусливую? Да. Но также и лукавую, и ему не следует забывать об этом. В самом деле, не следует.

Старк неясно ощущал свои ночные видения о том, что Тад был с ним, в его постели — они беседовали друг с другом, шептались и сперва это показалось удивительно приятным и удобным — как беседовать со своим братом после того, как свет уже выключен.

Но ведь они занимались не только разговором?

Они не просто разговаривали, а обменивались секретами, или, вернее, Тад задавал вопросы, а Старк должен был отвечать. Отвечать было приятно и удобно. Но было также и тревожно. Сперва тревогу вызвали птицы — почему Тад спросил о них? Никаких птиц не было. Один раз, может быть… давно, очень давно… но не более. Это было просто игра ума, пробная попытка расколоть Старка. Затем, понемногу, его чувство тревоги начало все более и более пробуждаться под воздействием очень сильно развитого инстинкта самосохранения — это чувство росло и ощущалось все острее, пока Старк пытался проснуться. Он чувствовал себя так, словно его погружают в воду и тащат ко дну…

Поэтому, все еще полусонный Старк пошел на кухню, открыл записную книжку и вынул шариковую ручку. Тад никогда не писал такими, почему же он ею пользуется? Ведь он же сам пишет другими, когда находится в пяти сотнях миль отсюда. Ручка, конечно, не годится, но придется ею воспользоваться. Для нынешнего случая.

«Распадаюсь НА ЧАСТИ» — наблюдал Старк за собой, как он выводит эту строку, и он вдруг ощутил себя совсем близко от магического зеркала, отделяющего сон от пробуждения, он стал бороться за то, чтобы вложить в эту писанину свои собственные мысли, свою волю, но это было трудно, о Бог мой, добрый Христос, это было чертовски тяжело.

Он купил ручку «Бик» и полдюжины записных книжек в магазине канцелярских товаров сразу же по приезде в Нью-Йорк, еще даже до того как снял эту «площадь». В магазине были и карандаши «Бэрол», и Старку хотелось купить их, но он не стал этого делать. Потому что, чем бы разум не заставлял двигаться эти карандаши, они должны находиться в руке Тада Бомонта, и он не знал, не разрушит ли таким образом связь между ними. Поэтому он и взял вместо карандашей ручку.

Если бы он мог писать, писать по собственной воле, все было бы в порядке и ему не понадобилось бы создавать этот несчастный образ в Мэне. Но ручка не подчинялась ему. Как бы он ни пытался, она выводила на бумаге только его собственное имя. Он писал его снова и снова: «Джордж Старк, Джордж Старк, Джордж Старк», — пока не перешел в конце листа на какие-то каракули, более всего напоминающие неуклюжие и неумелые попытки дошкольника что-то написать.

Вчера он зашел в районный филиал Нью-Йоркской публичной библиотеки и заказал один час компьютерного времени на IBM в комнате для записей. Этот час длился, казалось, почти тысячу лет. Он сидел в кабинке, огороженной с трех сторон, пальцы бегали по клавиатуре и печатали его имя, причем тогда — только прописными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».

«Прекрати! — крикнул он самому себе. — Печатай что-то другое, что-нибудь еще, но перестань!»

И он попытался. Он перешел на другие клавиши, а затем прочитал свою новую фразу: «Быстрая рыжая лиса прыгает через ленивую собаку».

Но когда он взглянул на распечатку из машины, он прочел там вместо только своего имени из двух слов следующее: «Летчик Джордж Старк летит, сверкая поверх звездной абсолютности».

Он почувствовал желание разнести компьютер и печатающее устройство на мелкие части, расплющивая и раскалывая лица и спины всех окружающих его здесь олухов: раз уж он не может ничего создать, то пусть хотя бы уничтожит все вокруг!

Но вместо этого, Старк взял себя в руки и вышел из библиотеки, скомкал лист сильными пальцами и швырнул его в мусорную корзину на тротуаре. Он вспомнил сейчас, держа ручку в руке, ту полную слепую ярость, которую ощутил, выяснив, что без Тада Бомонта он не может написать ничего, кроме собственного имени.

И страх.

Панику.

Но ведь он все еще имел Бомонта? Бомонт… но, может быть, Бомонт как раз и существует для того, чтобы преподнести ему один огромный сюрприз, и не самый лучший.

«Теряешь», — написал Старк, и, Бог мой, он не должен ничего более сказать Таду — то, что он уже написал, было достаточно плохо. Старк сделал еще одну попытку установить контроль над своей предательской рукой. Проснуться.

«Необходимую СВЯЗЬ», — написала его рука, и вдруг Старк увидел самого себя, протыкающего Бомонта ручкой. Старк подумал: «И я ведь могу это сделать, а ты — вряд ли, Тад. Потому что, когда дело действительно дойдет до этого, ты всего лишь большой глоток молока, ведь так? А когда меня пытаются прижать к стенке… я могу это устроить — тебе, недоноску. Сейчас настало время проучить тебя, я полагаю».

Затем, словно сон внутри сна, часть самосознания и самообладания Старка вернулась к нему. В этот триумфальный момент разрыва оков, навязанных ему Бомонтом, он успел направить ручку… и наконец ощутил способность писать ею то, что ему хочется.

Какой-то миг — очень краткий — у него было ощущение сразу двух рук, держащих два пишущих инструмента. Чувство было слишком ясным и реальным, чтобы быть чем-нибудь иным.

«Там нет птиц», — написал Старк — это было первое осознанное предложение, которое когда-либо он лично написал в своем нынешнем физическом облике. Ему было ужасно трудно писать, для этого понадобились почти сверхъестественные усилия. Но раз слова были написаны, он почувствовал усиление своей власти. Хватка той, чужой и неизвестной руки, заметно ослабла, и Старк зажал ее сверху своей собственной беспощадной и не знающей сомнений рукою.

«Немножко подергаешься, — подумал он. — Посмотрим, как тебе это понравится».

И намного быстрее и с еще большим удовлетворением, чем при самом мощном оргазме, Старк написал: «ТАМ НЕТ ЧЕРТОВЫХ ПТИЦ. Ох ты, сукин сын, вылезай из моей ГОЛОВЫ!»

Затем, не задумываясь даже об этом — иначе можно было вызвать фатальное сомнение — он резко взмахнул ручкой, проведя короткую дугу в воздухе. Металлический наконечник воткнулся ему в правую руку… и за сотни миль отсюда к северу он мог ощутить как наконечник карандаша «Бэрол» воткнулся Таду Бомонту в левую руку.

Это было тогда, когда он проснулся — когда они оба проснулись, — на самом деле.

Боль, была резкой и сильной — но также и освобождающей. Старк вскрикнул, поворачивая свою голову к пораненной руке, но этот крик был также криком радости и освобождения, а не только криком боли.

Он чувствовал, как и Тад заглушает свой возглас боли в кабинете в Мэне. Однако все же полной ликвидации установленных Тадом с ним связей не произошло. Старк это чувствовал, почти видел. Какой-то червь поселился в его сознании, и эта штука ворочалась и не давала ему покоя. Он вдруг стал чувствовать боль Тада и слышать его крик. И он ничего не мог сделать, чтоб хотя бы заглушить этот крик.

Затем Старк подумал, не стоит ли воспользоваться еще одним карандашом из кувшина Тада. На этот раз его можно направить либо в глаз Таду, либо в ухо, чтобы он прошел через голову и достал мозг Тада. Это было бы чертовски приятно.

Но Старк одумался. Ему не нужен мертвый Бомонт.

По крайней мере, не сейчас еще.

Пока что Бомонт не научит его, как ему жить самому, своим умом.

Старк медленно разжал свой кулак, и пока он это делал, он почувствовал, что и тот кулак, которым он сжал саму жизнь Тада — кулак сознания, который работал не менее быстро и безжалостно, чем его физический двойник — тоже раскрылся. Он ощутил, как стонет и распрямляется сознание Бомонта.

Только на время, — прошептал Старк и занялся повседневными делами. Он выдернул левой рукой ручку из своей правой и швырнул ее в мусорное ведро.

У Старка стояла бутылка «Гленливета» на посудомойке из нержавеющей стали. Он взял ее и отправился в ванную. Кровь капала из раны на его правой руке, оставляя красные точки на рваном и поломанном линолеуме. Рана была абсолютно круглой и находилась повыше третьих фаланг пальцев. Пятно от черной пасты растеклось по краям и напоминало следы пороха на огнестрельной ране. Он проверил руку. Пальцы работали… но боль стала слишком резкой.

Старк включил 60-ваттовую лампу без колпака, висевшую в ванне. Он прижал бутылку виски к себе правым предплечьем, с тем чтобы открыть ее левой рукой. Интересно, делал ли то же самое Бомонт у себя в Мэне. Старк сомневался в этом. Он вообще сомневался, что у Тада хватит мужества самому продезинфицировать рану. Сейчас он, наверное, уже держит путь в госпиталь.

Старк плеснул виски на рану, и острая боль прошла вверх по всей руке до плеча. Он увидел, как пузырится виски в ране и прижал свое лицо вбок, уткнувшись в предплечье, чтобы заглушить невольный стон.

Он сомневался, отойдет ли эта жестокая боль когда-нибудь от него, но, наконец, она стала понемногу утихать.

Старк попытался поставить бутылку на полку под зеркалом. Его руки, однако, слишком дрожали для этой операции, что лишало ее почти всех шансов на успех. Поэтому Старк поставил бутылку на пол в ванной. На какую-то минуту он ощутил большое желание выпить.

Он поднял раненую руку к свету и осмотрел ее более внимательно. Треклятая ручка почти проткнула ладонь. Может быть, у Бомонта дело обстоит несколько лучше.

Дата добавления: 2015-09-06