Аннотация 9 страница. Сиппенс торжествующе щелкнул пальцами.

Сиппенс торжествующе щелкнул пальцами.

– Что! Говорил я вам! – радостно воскликнул он. – Значит, они идут на ваши условия. Это самый важный участок в Лондоне. А когда он у вас будет в руках, вы сможете спокойно выжидать, в особенности если вам удастся подцепить еще кое-какие концессии, потому что, стоит только этим спекулянтам пронюхать про вас, они сами к вам явятся. А этот субъект Джонсон! Этакое нахальство – требовать от вас, чтобы вы и не шевелились, пока с ним не увидитесь!

В этом восклицании Сиппенса слышалось искреннее негодование, ибо он уже слышал, что Джонсон – властный и самоуверенный человек, и заочно невзлюбил его.

– Конечно, у него есть кое-какие связи, – продолжал он. – И у этого Стэйна – тоже. Но без вашего капитала и опыта, без вашей изобретательности что они могут сделать? Даже эту Чэринг-Кросс не могли пустить в ход, не говоря уж о других линиях. Ничего у них без вас не получится.

– Очень может быть, что вы и правы, де Сото, – сказал Каупервуд, весело улыбаясь своему преданному помощнику. – Я повидаюсь с Гривсом и Хэншоу, вероятно, во вторник. И можете быть уверены, я ничего не упущу. Ну а насчет Чэринг-Кросс – поедем завтра? По-моему, следовало бы сразу осмотреть не только эту, но и обе главные линии.

– Отлично, патрон! В час дня вам будет удобно? Я вам все покажу, и к пяти вы уже будете здесь.

– Идет! Да, вот еще что: вы помните Хэддонфилда? Лорда Хэддонфилда, который несколько лет назад приезжал в Чикаго и такой шум там поднял? Палмеры, Филды, Лестеры – как они тогда все вокруг него увивались, помните? Он как-то раз был у меня в моем загородном доме. Такой молодцеватый, самоуверенный тип.

– Как же! Конечно, помню, – сказал Сиппенс, – он, кажется, тогда хотел стать пайщиком этого мясоконсервного предприятия?

– Да, и к моим предприятиям он тоже хотел примазаться. Я вам об этом никогда не рассказывал?

– Нет, не рассказывали, – поспешно сказал Сиппенс, сгорая от любопытства.

– Так вот, сегодня утром от него пришла телеграмма: приглашает к себе в поместье, в Шропшир, кажется. На субботу и воскресенье.

Каупервуд взял телеграмму со стола.

– Бэритон-Мэнор, Шропшир.

– Любопытно! Ведь он из той публики, что входит в компанию Сити – Южный Лондон. Пайщик, не то директор, – словом, что-то в этом роде! Я вам к завтрашнему дню все о нем разузнаю. Может быть, он тоже заинтересован в расширении лондонской подземки и хочет потолковать с вами об этом? Ну, если так и если он к вам расположен – так это находка! Для иностранца в чужой стране, сами понимаете…

– Да, да, ясно, – отвечал Каупервуд. – Может быть, это в самом деле удача. Надо поехать. Так вы попробуйте выяснить все, что можно, а завтра в час приезжайте за мной.

Выходя, Сиппенс столкнулся в дверях с Джемисоном, который нес еще целую пачку писем и телеграмм, но Каупервуд замахал на него руками.

– Нет, нет, Джемисон. Ничего больше слушать не буду до понедельника. Напишите Гривсу и Хэншоу, что я рад буду видеть их у себя во вторник утром, в одиннадцать; И еще свяжитесь с Джеркинсом и скажите ему, чтобы он ждал от меня распоряжений и пока ничего не предпринимал. Телеграфируйте лорду Хэддонфилду, что мистер и миссис Каупервуд с удовольствием принимают его приглашение, узнайте, как туда добраться, и закажите билеты. Если еще что-нибудь без меня придет, положите ко мне на стол. Я завтра посмотрю.

Он спустился в лифте и, выйдя на улицу, окликнул экипаж, сказав кучеру ехать на Оксфорд-стрит, но, проехав два квартала, приподнял окошечко и крикнул:

– Сверните на Юбери-стрит, за угол налево.

Кучер повернул и остановился; Каупервуд вышел, сделал несколько шагов, свернул в переулок и, выйдя на ту же улицу с другой стороны, подошел к отелю «Кларидж».

В чувстве Каупервуда к Беренис пылкость любовника сочеталась с отеческой нежностью. Молодость Беренис, ее одаренность и красота неизменно вызывали у него чувство восхищения, желание защитить ее, предоставить возможность развиться этой богатой натуре. Вместе с тем он Со свойственным ему пылом упивался ее любовью, хотя эта сторона их отношений иной раз невольно смущала его – так удивительно казалось ему сочетание его шестидесяти лет с ее непостижимой юностью. С другой стороны, ее трезвая предусмотрительность, ее здравомыслие – а в этом она иной раз не уступала ему самому – наполняли его гордостью, внушали ему уверенность в своей силе, ибо Беренис в этом смысле была ему поистине опорой. Ее самостоятельность, ее энергия, ее даровитость пробуждали в нем желание не просто растить капитал, а предоставить ей все возможности проявить себя, обеспечить ей положение в обществе. Вот почему он и решил поехать в Лондон, и это-то и придавало такое важное значение всему путешествию.

Когда она встретила его, цветущая, сияющая, и он схватил ее в свои объятья, он словно вдохнул в себя ее радостную уверенность, ее юность.

– Добро пожаловать в Лондон! Итак, Цезарь перешел Рубикон! – приветствовала она его.

– Спасибо, Беви, – сказал он, выпуская ее. – Я получил твою телеграмму и берегу ее. Ну-ка, дай мне посмотреть на тебя! Пройдись по комнате.

Он смотрел на нее с нескрываемым восхищением, когда она с задорной улыбкой побежала в другой конец комнаты, а потом медленно пошла к нему, слегка поворачиваясь на ходу, наподобие живой модели из модного магазина, и, наконец, остановившись перед ним, сделала реверанс и сказала: – Прямехонько от мадам Сари! И стоит всего – ах, это тайна! – и надула губки.

На ней было темно-синее бархатное платье, отделанное мелким жемчугом у ворота и на поясе.

Каупервуд взял ее за руку и подвел к маленькому диванчику, на котором только и можно было уместиться двоим.

– Чудесно! – сказал он. – Слов не нахожу, как я рад, что опять с тобой.

Он справился о здоровье ее матери, а затем продолжал:

– Ты знаешь, Беви, для меня это какое-то совершенно небывалое ощущение. Никогда мне, по правде сказать, не нравился этот Лондон, но в этот раз, зная, что ты здесь, я прямо одурел от восторга, когда увидел его!

– Ах, когда увидел его?

– Ну, и, разумеется – тебя! – и он стал целовать ее глаза, волосы и губы, пока она не отстранила его, сказав, что любовь надо пока отложить, пусть он сначала расскажет все.

Вынужденный подчиниться, он начал рассказывать, как они доехали и все, что за это время произошло.

– Эйлин со мной в отеле «Сесиль». Ее только что рисовали для газеты. А твой приятель Толлифер, надо сказать, действительно старался вовсю развлекать ее в дороге.

– Мой приятель! Да я с ним даже незнакома!

– Ну, разумеется, еще бы тебе быть с ним знакомой! Но во всяком случае он малый неглупый. Вот бы ты посмотрела на него, каким он пришел ко мне в первый раз в Нью-Йорке и какой это был блистательный кавалер на пароходе! Превращение Аладдина! А волшебная лампа – это пачка банкнотов. Кстати сказать, он поехал в Париж, вероятно с целью замести следы. Я, конечно, позаботился, чтобы денег у него было достаточно.

– А ты с ним встречался на пароходе? – полюбопытствовала Беренис.

– Да, он нам был представлен капитаном. Ну, это такой человек, который и сам сумеет все устроить. У него положительно дар нравиться женщинам. Он прямо-таки завладел всеми самыми хорошенькими.

– Так я и поверила! А где же в это время был ты?

– Ну, знаешь, бывают иной раз чудеса! Но это в самом деле чародей. У него на это какое-то особенное чутье. Я-то, признаться, мало его видел, но Эйлин он сумел так пленить, что она жаждет пригласить его к нам на обед.

Он многозначительно поглядел на Беренис, и она ответила ему довольной улыбкой.

– Я рада за Эйлин, – сказала она помолчав. – Искренне рада. Ей просто необходима была такая перемена. И давно уже.

– Верно, Беви, – отвечал Каупервуд. – Раз я не могу быть для нее тем, чем ей хочется, почему не найти для этой роли кого-нибудь другого. Во всяком случае, я надеюсь, что он не перейдет границ, он для этого достаточно благоразумен. Эйлин уже мечтает поехать в Париж, покупать себе наряды. Так что с этой стороны у нас все обстоит как нельзя лучше.

– Чудесно! – сказала Беренис улыбаясь. – Значит, пока что наши планы понемножку осуществляются. А кто всему виновник?

– По-моему, ни ты, ни я. Просто так оно должно было случиться, вот как и то, что ты ко мне пришла тогда на рождество, когда я меньше всего ожидал этого.

Он обнял ее и хотел поцеловать, но она, поглощенная своими мыслями, отстранила его.

– Нет, нет, подожди, сначала расскажи мне о Лондоне, а потом я тебе тоже кое-что расскажу.

– Ну что ж, Лондон! Перспективы пока самые блестящие. Я тебе, кажется, говорил в Нью-Йорке об этих англичанах, Гривсе и Хэншоу? О том, как я их выпроводил, отклонив их предложение? Так вот только сейчас, когда я уходил из гостиницы, мне подали от них письмо. Они просят принять их, и я уже условился, когда и как. Ну, а насчет более широких проектов, есть тут группа акционеров, с которыми я предполагаю встретиться. Как только у меня выяснится что-нибудь более или менее определенное, я сейчас же тебе расскажу. А пока что мне хотелось бы укатить с тобой куда-нибудь. Может быть, мы могли бы дать себе маленькую передышку, прежде чем я заверчусь со всеми этими делами. Вот только Эйлин… Пока она не уедет, видишь ли… – он помолчал. – Конечно, я постараюсь уговорить ее поехать в Париж, а мы с тобой могли бы тогда прокатиться к Нордкапу или на Средиземное море. Мне тут один агент говорил, что сейчас есть возможность раздобыть яхту на лето.

– О, яхта, яхта! – воскликнула Беренис, но тотчас же, спохватившись, прижала палец к губам. – Нет, нет, ты уже забираешься в мою область. Это буду устраивать я, а не ты. Вот видишь…

Но он не дал ей договорить и зажал ей рот поцелуем.

– Какой же ты нетерпеливый! – упрекнула его Беренис. – Ну подожди же…

И она повела его в соседнюю комнату, где около распахнутого настежь окна был сервирован стол.

– Смотри, повелитель! Мы с тобой сегодня пируем вдвоем; тебя приглашает твоя рабыня. Если ты сейчас сядешь и будешь сидеть смирно, мы выпьем с тобой по бокалу вина, и я тебе все расскажу. Веришь ты мне или нет – но у меня уже все готово, я все решила.

– Все? Вот как! – засмеялся Каупервуд. – И так быстро? Хорошо бы мне так уметь.

– Да-а. Все или… почти все! – сказала она и, взяв со стола графин с его любимым вином, налила два бокала. – Дело в том, что, как это ни странно, я тут в одиночестве размышляла. А когда я размышляю…

Она торжественно подняла глаза к небу.

Он вырвал бокал у нее из рук и бросился целовать ее, – она только этого и ждала.

– Смирно, Цезарь! – смеясь, прикрикнула она. – Подожди, мы еще не пьем. Сядь на место. А я сяду вот здесь. И сейчас я тебе расскажу все. Буду каяться, как на исповеди.

– Вот бесенок! Серьезно, Беви, перестань дурить…

– Да я в жизни своей не была серьезней. Ну хорошо, слушай. Дело было так. На пароходе с нами ехало с полдюжины англичан, старых и молодых, всяких, один красивее другого; по крайней мере те, с которыми я флиртовала, были очень недурны.

– Не сомневаюсь, – добродушно проронил Каупервуд с легкой ноткой сомнения в голосе. – Ну и что же дальше?

– А дальше, если ты проявишь некоторое великодушие, я признаюсь тебе, что флиртовала я исключительно ради тебя. Кстати сказать, флирт был совершенно невинный – впрочем, этому ты, конечно, можешь и не верить. Например, я разузнала об одном прелестном загородном местечке, Бовени, – это на Темзе, всего в каких-нибудь тридцати милях от Лондона. Рассказал мне об этом очаровательный молодой человек – разумеется, холостяк – Артур Тэвисток. Он там живет с мамашей, леди Тэвисток. Он уверен, что мне она очень понравится. А сам он очень понравился моей матушке! Так что видишь, как обстоят дела…

– Гм… вижу, что нам предстоит жить в Бовени: мне и матушке, – язвительно усмехнулся Каупервуд.

– Вот именно! – в тон ему отвечала Беренис. – И это чрезвычайно важный вопрос – ты и мама. С этих пор ты должен будешь уделять свое внимание главным образом ей. И как можно меньше мне. Но, конечно, ты сохраняешь за собой все обязанности опекуна. Вот.

И она ущипнула его за ухо.

– Иными словами, мистер Каупервуд – опекун и друг семьи! – произнес он с довольно кислой улыбкой.

– Совершенно верно! – подтвердила Беренис. – Так вот дальше. Предполагается, что я в скором времени отправляюсь с Артуром путешествовать на лодке. А кроме того… – тут она не удержалась и фыркнула, – он обещает достать очаровательный плавучий домик, как раз то, что нужно для нас с мамой. Нет, ты только представь себе: лунная ночь… или жаркий летний день – когда моя мама и его мама будут сидеть себе и вязать или прогуливаться по саду, а ты будешь читать да покуривать, – мы с Артуром…

– Да! Представляю себе, чудесная жизнь – плавучий домик, возлюбленный, весна, мамаша, опекун! Поистине рай земной!

– А что же может быть лучше? – с жаром воскликнула Беренис. – Он даже расписал, какие у нас там будут тенты – красные и зеленые! И кто из его друзей приедет, и какие они!

– Тоже красные и зеленые, я полагаю?

– Вот именно, ведь это же цвета спортивных и гребных костюмов! Словом, все, как полагается. Так он рассказывал маме; А друзей у него масса! И он их всех собирается представить маме и мне.

– А когда же приглашение на свадьбу?

– В июне, не позже. Могу обещать тебе совершенно точно!

– И я буду посаженным отцом?

– Да, это мысль! – серьезно сказала она.

– Черт возьми! – преувеличенно громко захохотал Каупервуд. – Я вижу, у тебя было на редкость удачное путешествие!

– Да ты еще и сотой доли не знаешь! – вскричала Беренис. – Сотой доли! Вот еще Мейденхед – мне даже неловко признаваться.

– Вот как? Запомним!

– И я еще тебе не рассказала о полковнике Хоксбери. Из королевской гвардии или чего-то там еще, не помню! – дурачась, продолжала она. – Ну, один из таких блестящих военных красавцев – а у него есть приятель офицер, у которого есть кузен… Так вот у этого кузена есть коттедж где-то там в парке на Темзе…

– Ах, уж теперь два коттеджа и два плавучих домика! Или у тебя, может быть, в глазах двоится?

– Во всяком случае коттедж, о котором я сейчас говорю, почти никогда не сдается. Этой весной чуть ли не в первый раз. И это настоящая мечта! Если его когда-нибудь и сдавали, то только близким друзьям. Но, конечно, маме и мне…

– Мы, кажется, намереваемся стать дочерью полка?

– Ну, хорошо. Оставим полковника. Еще есть некий Уилтон Брайтуэйн Райотсли – произносится: Ротислай. У него замечательные маленькие усики, а рост ровно шесть футов и…

– Послушай, Беви! Что за подробности! Я, знаешь, начинаю подозревать!

– Только не с Уилтоном! Нет, нет, клянусь тебе! С полковником – куда ни шло, но с Уилтоном – нет! – и она расхохоталась. – Ну, чтобы не перечислять всех подряд, скажу тебе коротко, что я узнала не только о четырех плавучих домиках на Темзе, но и о четырех прекрасно меблированных, комфортабельных особняках в самых замечательных кварталах Лондона, – и все их можно снять на сезон, на год или навсегда, если мы решим с тобой остаться тут навеки.

– Что ж, тебе надо только захотеть, милочка, – отвечал он. – Но какая же ты, однако, актриса!

– И все эти особняки, – продолжала Беренис, пропуская мимо ушей его восхищенное восклицание, – будут немедленно показаны мне любым моим поклонником на выбор – или всеми сразу, стоит мне только дать свой лондонский адрес, чего я еще пока не сделала.

– Браво, браво! – воскликнул Каупервуд.

– Так вот, пока еще никаких обещаний никому не дано, ни с кем ничего не условлено, но мы с мамой думаем поехать посмотреть один домик на Гроссвенор сквере, а другой – на Беркли сквере. И тогда уж будет видно, что делать.

– А тебе не кажется, что лучше было бы все же посоветоваться с твоим престарелым опекуном насчет, скажем, аренды и всего прочего?

– Что касается аренды – конечно. Ну а насчет всего прочего…

– Ну, хорошо. Насчет всего прочего – отступаю охотно. Довольно я распоряжался на своем веку, посмотрим-ка теперь, как это у тебя получится!

– Так вот, – продолжала она, все еще дурачась, – допустим, для начала, я сяду вот сюда…

И, усевшись к нему на колени, она взяла со стола бокал с вином и прикоснулась к нему губами.

– Смотри – я загадала желанье! – сказала она и отпила половину. – Вот и ты тоже загадай! – И она протянула ему бокал и смотрела, пока он не допил до дна. – А теперь ты должен бросить его об стену – через мое правое плечо

– чтобы уже никто больше никогда из него не пил. Так поступали в старину датчане и норманны. Ну…

Каупервуд швырнул бокал.

– А теперь поцелуй меня – и все сбудется, как мы с тобой загадали. Потому что, ты ведь знаешь, я колдунья и могу сделать так, чтобы все сбылось.

– Я готов этому поверить! – с чувством сказал Каупервуд и торжественно поцеловал ее.

После обеда они принялись обсуждать, куда им поехать и что предпринять в ближайшее время. Беренис пока не хотелось никуда уезжать из Англии. Сейчас весна, а она всегда мечтала осмотреть все эти города с кафедральными соборами – Кентербери, Йорк, съездить в Уэльс, взглянуть на развалины римских бань в Бате, посетить Оксфорд, Кембридж и разные старинные замки. Хорошо бы отправиться в такое путешествие вдвоем! Разумеется, он сначала разузнает все что нужно относительно своего лондонского проекта. А она тем временем посмотрит эти коттеджи, о которых ей говорили. И как только все это устроится, они тотчас же могут и уехать.

А сейчас надо пойти повидаться с мамой; она немножко расстроена последнее время. Все чего-то опасается, а чего – и сама не знает. Ну, а потом он вернется сюда – и тогда…

Каупервуд обнял ее и прижал к груди.

– Хорошо, Минерва моя! – сказал он. – Может быть, и действительно удастся все устроить так, как тебе хочется. Пока еще я ровно ни в чем не уверен. Одно могу сказать наверняка – если здесь все это затянется надолго, мы с тобой не будем выжидать, а отправимся путешествовать. С Эйлин я как-нибудь да улажу. И если она будет даже недовольна – мы все равно уедем. Она мне всегда грозит оглаской, но это можно будет как-нибудь предотвратить. На этот счет я спокоен. Во всяком случае до сих пор мне это всегда удавалось.

Он ласково поцеловал ее и, смягченный, растроганный, прошел к миссис Картер. Он застал ее с романом Марии Корелли в руках. Принаряженная, напудренная, миссис Картер сидела у открытого окна, по-видимому поджидая его. Она встретила его радостной улыбкой. Но он сразу почувствовал в ней какое-то напряжение, беспокойство – она, видимо, опасалась, что это добром не кончится, что они зря все это затеяли – он и Беренис. Он даже уловил в ее глазах какой-то тоскливый страх, жалкое, безнадежное выражение. Обменявшись несколькими ничего не значащими фразами о том, как приятно будет провести весну в Англии, он сказал ей как бы между прочим, но довольно откровенно:

– На вашем месте, Хэтти, я бы не стал ни о чем беспокоиться. Мы с Беви отлично понимаем друг друга. И я думаю, что и себя она хорошо знает. Она умница, красавица, и я люблю ее. Если даже с нами и случится какая-нибудь неприятность, мы сумеем выпутаться. Приободритесь, Хэтти, все будет хорошо. Я, вероятно, буду очень занят и, пожалуй, не сумею приезжать к вам так часто, как мне этого бы хотелось. Но помните, что я всегда начеку. И она тоже. И вам нечего беспокоиться.

– Да я вовсе и не беспокоюсь, Фрэнк! – сказала миссис Картер почти извиняющимся тоном. – Конечно, я знаю, Беви – девушка решительная, находчивая, и я знаю, как вы заботитесь о ней. И я надеюсь, что все сложится так, как вам хочется. Она, правда, очень подходит вам, Фрэнк. Такая талантливая, обаятельная. Жаль, вы не видели, как она прекрасно держала себя на пароходе!. Как она всех умеет обворожить и в то же время держит себя с таким достоинством, с таким тактом. Вы у нас еще побудете? Я очень рада. Мне что-то нездоровится, но мы еще с вами увидимся попозже.

Она проводила его до дверей с видом хозяйки, которая провожает важного гостя – таким он, в сущности, и был в ее глазах. Когда он вышел и закрыл за собой дверь, она подошла к зеркалу и, грустно поглядев на себя, чуть-чуть подрумянила щеки – на случай, если заглянет Беренис, – потом открыла чемодан, достала бутылку с бренди и налила себе стаканчик.

В конце недели, в субботу, супруги Каупервуд приехали в гости к лорду Хэддонфилду, в его замок в Бэритон-Мэнор. Это было внушительное, массивное здание английской архитектуры XVI века, высившееся посреди обширного, прекрасно сохранившегося наследственного поместья, на юго-востоке Хардаун-Хис. С северо-запада к нему примыкала открытая, похожая на безбрежное море равнина, густо поросшая вереском. Эти простирающиеся на много миль, волнующиеся на ветру зеленые заросли пережили немало столетий, с ними не мог справиться ни плуг, ни сеятель, ни строитель. Их главная ценность как для богача, так и для бедняка заключалась в изобилии зайцев, оленей и прочей дичи. Это было излюбленное место охоты; сюда приезжали шумные компании с доезжачими в красных фраках, с гончими и борзыми. На юго-западе, куда глядел главный фасад замка, раскинулись пашни, покрытые лесами склоны, а посреди них виднелись камышовые крыши небольшого ярмарочного села – Литлбэритон; все вместе производило впечатление радушного сельского приюта.

Хэддонфилд встретил супругов Каупервуд на станции Бэритон. Это был все такой же веселый, несколько циничный джентльмен, каким Каупервуд знал его пять лет тому назад. У него сохранились приятные воспоминания об Америке, и он был очень рад видеть своих заокеанских друзей. По дороге к замку, показывая Эйлин великолепные газоны и тенистые аллеи, он сказал:

– Я опасался, миссис Каупервуд, что наша вересковая равнина покажется вам и вашему супругу унылым зрелищем. Поэтому я распорядился приготовить для вас комнаты с окнами в сад. В гостиной сейчас пьют чай, может быть вы хотите подкрепиться с дороги?

Хотя великолепный нью-йоркский особняк Каупервуда с множеством слуг был намного роскошнее этого замка, а владелец его Хэддонфилд был далеко не так богат, как Каупервуд, Эйлин – по крайней мере в первую минуту – оглядывалась по сторонам с восхищением и завистью. Ах, если бы иметь вот такое поместье и такое солидное положение, и блестящие связи, как у этого человека! Избавиться от необходимости отвоевывать себе место в обществе, жить в полном покое. Но Каупервуд, посматривая кругом с явным удовольствием, не испытывал никакой зависти. Блеск титула, богатство, доставшееся без всяких усилий, нимало не трогали его. Он, Каупервуд, сам создал себе имя и состояние.

Гости лорда Хэддонфилда, съехавшиеся к нему на субботу и воскресенье, представляли собой смешанное, но весьма изысканное общество. Накануне из Лондона приехал сэр Чарльз Стонледж, знаменитый лондонский артист, светило театрального мира, в высшей степени претенциозный и напыщенный субъект, пользующийся всяким случаем поддержать связь со своими аристократическими знакомыми. Он привез с собой артистку мисс Констанс Хэсэуей, которая с успехом выступала в это время в модной пьесе «Чувство».

Резкий контраст этой паре являли собой лорд и леди Эттиндж. Он – крупный акционер в железнодорожных и судоходных компаниях – рослый, цветущий, властного вида мужчина, любитель выпить и, будучи навеселе, склонный грубовато пошутить, тогда как в трезвом состоянии он говорил резко, отрывисто и скорее обрывал, чем поддерживал разговор. Леди Эттиндж, напротив, была особой в высшей степени дипломатичной, и лорд Хэддонфилд, посылая ей приглашение, просил ее на этот раз взять на себя роль хозяйки в его замке. Хорошо изучив привычки и настроения своего супруга, леди Эттиндж относилась к ним весьма терпимо, но при этом отнюдь не поступалась собственной персоной. Это была высокая, могучего сложения дама с румяными щеками, испещренными синими жилками, и с холодными голубыми глазами. Когда-то она была очень привлекательна и недурна собой, как всякая свеженькая девушка в шестнадцать лет, – по-видимому, она и по сию пору не забыла об этом, так же как и лорд Эттиндж. Он в свое время очень усиленно добивался ее руки. У леди Эттиндж было несомненно больше практического понимания жизни, чем у ее супруга. Старший отпрыск старинного богатого рода, лорд Эттиндж ценил титул и наследственные права выше каких бы то ни было личных достижений. Это не мешало ему участвовать весьма успешно в разных коммерческих операциях. Его супруга, не уступая ему знатностью происхождения, отличалась большей проницательностью – она следила за совершающимися на ее глазах переменами и появлением новой денежной знати и искренне восхищалась такими нетитулованными гигантами, как Каупервуд.

Затем здесь были лорд и леди Босвайк, оба молодые, веселые, пользующиеся всеобщей симпатией. Они увлекались всеми видами спорта, посещали бега, скачки, могли составить партию в карты и благодаря своей заразительной веселости и живости были желанными гостями в любом обществе. Они украдкой посмеивались над четой Эттиндж, но, отдавая должное их высокому положению, держали себя с ними как нельзя более любезно.

Весьма важным гостем в глазах Хэддонфилда, а также и супругов Эттиндж, был мистер Эбингтон Скэрр, личность довольно темного происхождения, – ни титула, ни родства, – однако сумевшая создать себе громкое имя в финансовом мире. За четыре года мистер Скэрр нажил изрядный капитал, организовав крупную скотоводческую компанию в Бразилии. Пайщики этой компании уже получали весьма недурные прибыли. Сейчас у него было не менее доходное овцеводческое предприятие в Африке, где благодаря каким-то неслыханным привилегиям, полученным от правительства, и удивительному умению сбивать цены и захватывать рынки, он уже считался без пяти минут миллионером. Ядовитые слухи, ходившие о его рискованных авантюрах, пока что не приобрели сколько-нибудь опасной гласности. Хэддонфилд и даже Эттиндж открыто восхищались его успехами, но благоразумно воздерживались от участия в его делах. Им не раз случалось делать выгодные обороты с акциями компаний Скэрра. Но они всегда старались как можно скорее сбыть их с рук. Сейчас Скэрр затеял совершенно новое предприятие, однако на этот раз ему почему-то не так повезло, как в прежних его авантюрах: он задумал построить новую линию подземной железной дороги на участке Бейкер-стрит – Ватерлоо и сумел получить на это парламентскую лицензию. Поэтому он весьма заинтересовался, когда неожиданно для себя услышал о приезде Каупервуда.

Так как Эйлин очень долго возилась со своим туалетом, стараясь одеться как можно изысканнее, супруги Каупервуд сошли к обеду несколько позже положенного часа. Все гости уже собрались в гостиной, чтобы оттуда проследовать в столовую, и у многих на лицах выражалось явное неудовольствие, что их заставляют ждать. Эттиндж уже решил про себя, что он просто не будет обращать внимания на этих Каупервудов. Но когда они вошли и Хэддонфилд встретил их радостным приветствием, все повернулись в их сторону, все заулыбались, и американские гости сразу завладели вниманием всего общества. Эттиндж, когда их знакомили, медленно поднялся со стула и чопорно поклонился, но при этом не преминул внимательно осмотреть Каупервуда. А леди Эттиндж, которая читала все заметки об американском миллионере, появлявшиеся в английских газетах, тут же решила про себя, что, за исключением ее супруга, Каупервуд несомненно самый выдающийся человек в этом обществе. Она даже простила ему Эйлин – наверно, он женился очень молодым и потом уж ему волей-неволей пришлось примириться с этим неудачным браком.

Что касается Скэрра, он был достаточно проницателен, чтобы почувствовать несомненное превосходство этого выдающегося дельца, крупнейшего воротилы в финансовом мире.

Эйлин, после долгого вынужденного уединения в Нью-Йорке, попав в такое блестящее общество, чувствовала себя несколько неловко; она изо всех сил старалась казаться естественной, но это только производило впечатление какой-то преувеличенной любезности, почти восторженности, потому что она улыбалась всем без разбора. В каждом ее слове чувствовалась неуверенность в себе. Каупервуд заметил это, но решил, что в конце концов он как-нибудь управится за двоих, и с присущей ему дипломатичностью обратился к леди Эттиндж как к самой почтенной и, по-видимому, самой влиятельной из присутствующих дам.

– Я, знаете, впервые в английской усадьбе, – сказал он просто. – Но, должен признаться, даже то немногое, что я успел видеть сегодня днем, вполне оправдывает восхищение, с каким о ней отзываются.

– В самом деле? – сказала леди Эттиндж, которой было небезынтересно узнать его вкусы и склонности. – Вам правда кажется привлекательной наша сельская жизнь?

– Да, и, пожалуй, я даже могу объяснять почему. Это, так сказать, первоисточник всего, что есть лучшего в настоящее время в моей стране. – Она заметила, что он сделал ударение на словах «в настоящее время». – Ну, взять, например, итальянскую культуру, – продолжал он. – Мы ценим ее, как культуру нации, совершенно отличной от нас. И то же самое, я полагаю, можно сказать о культуре Франции и Германии. Но здесь мы, и даже те из нас, кто не может себя считать вполне английского происхождения, совершенно естественно, как нечто свое, узнаем источники нашей собственной культуры и развития.

– Вы что-то уж чересчур добры к Англии, – сказала леди Эттиндж. – А вы сами из англичан?

– Да. Мои родители были квакеры. Меня воспитывали строго, в суровой простоте, как водится у английских квакеров.

– Боюсь, что не все американцы относятся к нам так дружелюбно.

Дата добавления: 2015-09-06