Э-МЮЭ И ТРОГЛОДИТЫ

На другой день класс решил урок алгебры посвятить разбору поединка Биндюга с Атлантидой. Биндюг угрюмо отнекивался. Но вместо ожидавшегося математика Александра Карлыча в класс вошел незнакомый старичок в чистеньком кителе. Он был хил, близорук и лыс. Вокруг лысины росли торчком бурые волосы, лысина его была подобна лагуне в коралловом атолле.

– Что это за плешь? – мрачно спросил Биндюг, И класс загоготал.

– Э-мюэ… Эта? – спросил старичок, тыкая пальцем в склоненную лысину.

– Это моя. А что?

– Ничего… Так, – сказал не ожидавший этого Биндюг.

– Может быть, теперь лысые… э-мюэ… запрещены? – приставал старичок.

Класс с уважением смотрел на него.

– Нет, пожалуйста, на здоровье, – сказал Биндюг, не зная, как отделаться.

– Ну спасибо, – прошамкал старичок. – Давайте познакомимся. Э… Э-мюэ… Я ваш педагог истории, Семен Игнатьевич Кириков. Э-мюэ… Добрый день, троглодиты!

Слово было новым и незнакомым, и мы растерялись, не зная, похвалил нас старичок или обидел. Тогда встал Степка Атлантида. Степка спросил Кирикова:

– Вопросы имеются: из какого гардероба вы выскочили – раз. И чем вы нас обозвали – два. Это насчет троглодитов.

Троглодиты затопали ногами и требовательно грохнули партами.

– Сядьте, вы, фигура! – сказал Кириков. – Троглодиты – это… э-э-эм… э… допотопные пещерные жители, первобытные люди, наши, э-мюэ, пра – пра – пра-пра родители, предки… ну-с, э-мюэ… А вы – молодые троглодиты.

– Это, выходит, я – троглодитиха? – грозно спросила Мадам Халупа.

– Ну, что вы! – учтиво зашамкал Кириков. – Вы уже целая мамонтша или бронтозавриха.

– Свой! – восторженно выдохнул класс.

Старичок оказался хитрым завоевателем. Класс был покорен им к концу первого урока. Даже требовательный Степка сперва признал, что «старикан – подходящий малый». Прозвище новому историку нашлось быстро. Его прозвали «Э-мюэ», что по-французски обозначало «е» немое. Кириков не говорил, а выжевывал слова, при этом мямлил и каждую фразу разбавлял бесконечными «Э-э-э-мюэ»…

Э-мюэ не обижался на троглодитов. Он был весел и добродушен. Девочки наши обстреливали Кирикова записочками.

Э-мюэ называл нас в одиночку фигурами.

– Фигура Алеференко! – говорил он, вызывая. – Воздвигнитесь!

Алеференко воздвигался над партой.

– Ну-с, фигура, – говорил Э-мюэ, – вспомним-ка, э-мюэ, пещерный житель… О чем мы беседовали прошлый раз?

– Мы беседовали о кирках и каменном веке, – отвечал троглодит Алеференко.

– Очень скучное и доисторическое. Ни войны… ничего.

– Садитесь, фигура, – говорил Э-мюэ. – Сегодня будет еще скучнее.

И он нудной скороговоркой отбарабанивал следующую порцию доисторических сведений. Отбарабанив, он разом веселел, ставил у двери дозорного и оставшиеся пол-урока читал нам вслух журнал «Сатирикон» за 1912 год или рассказывал свои охотничьи похождения. И внимательная тишина была одной из почестей, воздаваемых Кирикову. Ликующая лысина его постепенно окружалась ореолом славы и легенд. Несмотря на свою близорукость, Э-мюэ разглядел распад класса на партии, и он сам стал делить нас на троглодитов (гимназистов) и человекообразных («внучков»). Это окончательно полонило души старых гимназистов.

Но иногда проглядывало, казалось мне, в этом добродушном старичке что-то неуловимое, злое и знакомое. Оно вставало в конце некоторых его шуток, видимое, но непроизносимое, как э-мюэ, как немое «е» во французском правописании.

Дата добавления: 2015-10-13