Новости

-- Я, брат, к тебе на минутку, -- начал он торопливо, -- спешил сообщить... Я уже всё разузнал. Никто из них сегодня даже у обедни не был, кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. Оттирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и меня зовут. Не знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, -- важный пункт! И, наконец, как-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж предчувствую...

-- Напротив, дядюшка, -- заспешил я в свою очередь, -- всё превосходно устроивается. Ведь уж теперь вам никак нельзя жениться на Татьяне Ивановне -- это одно чего стоит! Я вам еще дорогою это хотел объяснить.

-- Так так, друг мой. Но всё это не то; во всем этом, конечно, перст божий, как ты говоришь; но я не про то... Бедная Татьяна Ивановна! какие, однако ж, с ней пассажи случаются!.. Подлец, подлец Обноскин! А впрочем, что ж я говорю "подлец"? я разве не то же бы самое сделал, женясь на ней?.. Но, впрочем, я всё не про то... Слышал ты, что кричала давеча эта негодяйка, Анфиса, про Настю?

-- Слышал, дядюшка. Догадались ли вы теперь, что надо спешить?

-- Непременно, и во что бы ни стало! -- отвечал дядя. -- Торжественная минута наступила. Только мы, брат, об одном вчера с тобой не подумали, а я после всю ночь продумал: пойдет ли она-то за меня, -- вот что?

-- Помилосердуйте, дядюшка! Когда сама сказала, что любит...

-- Друг ты мой, да ведь тут же прибавила, что "ни за что не выйду за вас".

-- Эх, дядюшка! это так только говорится; к тому же и обстоятельства сегодня не те.

-- Ты думаешь? Нет, брат Сергей, это дело деликатное, ужасно деликатное! Гм!.. А знаешь, хоть и тосковал я, а как-то всю ночь сердце сосало от какого-то счастия!.. Ну, прощай, лечу. Ждут; я уж и так опоздал. Только так забежал, слово с тобой перебросить. Ах, боже мой! -- вскричал он, возвращаясь, -- главное-то я и забыл! Знаешь что: ведь я ему писал, Фоме-то!

-- Когда?

-- Ночью; а утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, всё изобразил, на двух листах, всё рассказал, правдиво и откровенно, -- словом, что я должен, то есть непременно должен, -- понимаешь? -- сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб помочь мне у маменьки. Я, брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами...

-- И что ж? Никакого ответа?

-- Покамест еще нет; только давеча, когда мы собирались в погоню, встретил его в сенях, по-ночному, в туфлях и в колпаке, -- он спит в колпаке, -- куда-нибудь выходил. Ни слова не сказал, даже не взглянул. Я заглянул ему в лицо, эдак снизу, -- ничего!

-- Дядюшка, не надейтесь на него: нагадит он вам.

-- Нет, нет, братец, не говори! -- вскричал дядя, махая руками, -- я уверен. К тому же ведь это уж последняя надежда моя. Он поймет; он оценит. Он брюзглив, капризен -- не спорю; но когда дело дойдет до высшего благородства, тут-то он и засияет, как перл... именно, как перл. Это ты всё оттого, Сергей, что ты еще не видал его в самом высшем благородстве... Но, боже мой! если он в самом деле разгласит вчерашнюю тайну, то,., я уж и не знаю, что тогда будет, Сергей! Чему же останется и верить на свете? Но нет, он не может быть таким подлецом. Я подметки его не стою! Не качай головой, братец: это правда -- не стою!

-- Егор Ильич! маменька об вас беспокоются-с, -- раздался снизу неприятный голос девицы Перепелицыной, которая, вероятно, успела подслушать в открытое окно весь наш разговор.-- Вас по всему дому ищут-с и не могут найти-с.

-- Боже мой, опоздал! Беда! -- всполошился дядя.-- Друг мой, ради Христа, одевайся и приходи туда! Я ведь за этим и забежал к тебе, чтоб вместе пойти... Бегу, бегу, Анна Ниловна, бегу!

Оставшись один, я вспомнил о моей встрече давеча с Настенькой и был рад, что не рассказал о ней дяде: я бы расстроил его еще более. Предвидел я большую грозу и не мог понять, каким образом дядя устроит свои дела и сделает предложение Настеньке. Повторяю: несмотря на всю веру в его благородство, я поневоле сомневался в успехе.

Однако ж надо было спешить. Я считал себя обязанным помогать ему и тотчас же начал одеваться; но как ни спешил, желая одеться получше, замешкался. Вошел Мизинчиков.

-- Я за вами, -- сказал он, -- Егор Ильич вас просит немедленно.

-- Идем!

Я был уже совсем готов. Мы пошли.

-- Что там нового? -- спросил я дорогою.

-- Все у Фомы, в сборе, -- отвечал Мизинчиков, -- Фома не капризничает, что-то задумчив и мало говорит, сквозь зубы цедит. Даже поцеловал Илюшу, что, разумеется, привело в восторг Егора Ильича. Еще давеча через Перепелицыну объявил, чтоб не поздравляли его с именинами и что он только хотел испытать... Старуха хоть и нюхает спирт, но успокоилась, потому что Фома покоен. О нашей истории никто ни полслова, как будто ее и не было; молчат, потому что Фома молчит. Он всё утро не пускал к себе никого, хотя старуха давеча без нас всеми святыми молила, чтоб он к ней пришел для совещаний; да и сама ломилась к нему в дверь; но он заперся и отвечал, что молится за род человеческий или что-то в этом роде. Он что-то затевает: по лицу видно. Но так как Егор Ильич ничего не в состоянии узнать по лицу, то и находится теперь в полном восторге от кротости Фомы Фомича: настоящий ребенок! Илюша какие-то стихи приготовил, и меня послали за вами.

-- А Татьяна Ивановна?

-- Что Татьяна Ивановна?

-- Она там же? с ними?

-- Нет; она в своей комнате, -- сухо отвечал Мизинчиков. -- Отдыхает и плачет. Может быть, и стыдится. У ней, кажется, теперь эта... гувернантка. Что это? гроза никак собирается. Смотрите, на небе-то!

-- Кажется, гроза, -- отвечал я, взглянув на черневшую на краю неба тучу.

В это время мы всходили на террасу.

-- А признайтесь, каков Обноскин-то, -- а? -- продолжал я, не могши утерпеть, чтоб не попытать на этом пункте Мизинчикова.

-- Не говорите мне о нем! Не поминайте мне об этом подлеце! -- вскричал он, вдруг останавливаясь, покраснев и топнув ногою. -- Дурак! дурак! Погубить такое превосходное дело, такую светлую мысль! Послушайте: я, конечно, осел, что просмотрел его плутни, -- я в этом торжественно сознаюсь, и, может быть, вы именно хотели этого сознания. Но клянусь вам, если б он сумел всё это обделать как следует, я бы, может быть, и простил его! Дурак, дурак! И как держат, как терпят таких людей в обществе! Как не ссылают их в Сибирь, на поселение, на каторгу! Но врут! им меня не перехитрить! Теперь у меня, по крайней мере, есть опыт, и мы еще потягаемся. Я обдумываю теперь одну новую мысль... Согласитесь сами: неужели ж терять свое потому только, что какой-то посторонний дурак украл вашу мысль и не умел взяться за дело? Ведь это несправедливо! И наконец, этой Татьяне непременно надо выйти замуж -- это ее назначение. И если ее до сих пор еще никто не посадил в дом сумасшедших, так это именно потому, что на ней еще можно было жениться. Я вам сообщу мою новую мысль...

-- Но, вероятно, после, -- прервал я его, -- потому что мы вот и пришли.

-- Хорошо, хорошо, после! -- отвечал Мизинчиков, искривив свой рот судорожной улыбкой. -- А теперь... Но куда ж вы? Говорю вам: прямо к Фоме Фомичу! Идите за мной; вы там еще не были. Увидите другую комедию... Так как уж дело пошло на комедии...

III

Дата добавления: 2015-10-13