Читайте также:
|
|
Служкин зашел за Татой в садик, но ее уже забрала Надя. В раздевалке среди прочих мам и детей Лена Анфимова одевала Андрюшу.
– С наступившим, Лен, – сказал Служкин. – Привет, Андрюха.
По инерции он заглянул в шкафчик Таты и увидел на верхней полочке завернутый в газету пакет. Видимо, его забыла Надя. Служкин взял его и развернул. В пакете лежали три цветных фотографии с новогоднего утренника. Тата стояла под елкой с большим медведем в руках. Елка была украшена разнокалиберными шарами и большими звездами из фольги, но без гирлянд, мишуры, дождика – казенная, неживая, зря погубленная елка. Медведя Служкин видел и раньше. Медведь сидел в группе на верхушке стеллажа. Играть с ним не разрешалось, с ним можно было только фотографироваться. Тата неловко прижимала к себе медведя, словно бы отпрянувшего от нее, и испуганно глядела в объектив. На ней было надето незнакомое, мешковатое платье Снежинки, которое совершенно не смотрелось с красными туфельками и бантом.
Служкин долго рассматривал фотографию, потом подошел к Андрюше и присел. Лена в это время натягивала Андрюше валенок.
– Андрюха, а чье это платье на Татке? – спросил Служкин.
– Это Машки Шветловой.
– А почему Тате надели это платье?
– Вошпитательница шкажала, што у нее коштом плохой.
Служкин вышел на крыльцо садика и закурил. Был вечер. Небо за домами смущенно розовело, и в нем висела зеленоватая, как незрелое яблоко, луна. Детские домики, горки и веранды на площадках среди высоких сугробов казались уютным, заповедным городом гномов. Вдали в сизой мгле сочно багровел рубин светофора.
Сзади на крыльцо вышли Андрюша и Лена, волочившая санки.
– Ты что, Витя, расстроился? – заметила Лена, вынула из кармана его пуховика фотографии и посмотрела снова. – Платье, конечно. Плохо сидит – велико…– словно оправдываясь, сказала Лена.
Служкин пожал плечами и неохотно пояснил:
– Тата в красном костюме хотела быть на утреннике, а не в платье.
– Ну это же мелочь – костюмчик…– примирительно сказала Лена.
– Мелочь, – согласился Служкин. – Но именно мелочи глубже всего задевают. Так вроде уже со всех сторон корой зарос, и вдруг – бац… По такой мелочи и чувствуешь, что ребенок твой – это как душа без оболочки. Просто, Лен, ошпаривает понимание того, как дети беззащитны и в то же время – такая несправедливость! – уже отдельные от нас существа…
– Они с самого начала от нас отдельные, – грустно улыбнулась Лена. – Андрюша, садись в санки… Если бы ты, Витя, сам родил да возился с ребенком, убирал, кормил, пеленки стирал, то не расстраивался бы так по мелочам, проще относился.
– Я возился, стирал, – вяло ответил Служкин.
– Все-таки красный костюмчик – не для Нового года. – Лена мягко коснулась руки Служкина. – Надо было, Витя, надеть ей белое платье. Мало ли чего ей хотелось. Балуешь ты ее.
– Да я не балую… У меня ощущение страшной вины перед ней…
– Какой вины, ты чего?
– Ну как какой?.. Папаша я никудышный, семьи толком нет… Если Тата сейчас семейной любви не увидит, она в будущем себе всю судьбу покривит. А все мои отношения с Надей только и держатся на том, что у нас дочь. Вырастет Тата и поймет, что из-за нее у родителей жизнь не в ту сторону пошла, – и каково ей будет жить с этой виной, в которой она-то и не виновата? Каково ей будет, если она поймет, что родилась нежданная, нежеланная, по залету, по нашей ошибке? Что она о нас думать будет и о себе самой?.. Извини, Лен, что я тебе все это говорю. Ты ведь поймешь меня, да? Ведь день твоей свадьбы и день рождения Андрюши нетрудно сопоставить…
Лена тяжело молчала. Она была одета в длинную недорогую шубу, в валенки, на руках – расшитые бисером рукавички. В овале теплого толстого капора ее лицо, чуть румяное от мороза, казалось иконописным ликом, но все равно оставалось живым – тонким, красивым, усталым русским лицом. Андрюша возился в санках, усаживаясь поудобнее.
– А тебе, Витя, не хотелось бы начать все сначала? – негромко вдруг спросила Лена.
Служкин помолчал.
– Этот вопрос нельзя задавать, – сказал он. – И думать об этом тоже нельзя. Желать начать все сначала – это желать исчезновения нашим детям.
– Ну… не детям… хотя бы ошибки исправить…
– Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство, – сказал Служкин. – Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность. Что значит «исправить свои ошибки»? Изжить в себе веру в людей?.. Самые большие наши ошибки – это самые большие наши победы.
– Ты всегда думал в таких широких масштабах…– усмехнулась Лена.
– Наоборот, – возразил Служкин. – Я думаю в самом узком масштабе – только человек. Я, Лена, стараюсь думать лишь о том, что рядом, – как получается, конечно.
– Наверное, ты прав, – кивнула Лена. – Я тоже чувствую, что это плохо – когда желаешь вернуться обратно… И все равно иногда очень хочется начать все сначала.
«Эти глаза не против»
С утра отключили воду – всю: значит, надо было идти на ключик. Неумытый и раздраженный, Служкин напялил пуховик и ботинки и потопал в подвал, в кладовку. Канистру он нашел сразу, а в поисках крышки от нее пришлось перевернуть весь хлам – мешки со старыми игрушками, связки макулатуры, узлы тряпья, обрезки досок и фанеры, обломки лыж, какие-то чайники, коробки, пыльные бутылки, хоккейные каски, велосипедные рамы, рваные раскладушки и вообще невесть для чего хранящиеся вещи вроде половинки корпуса от стиральной машины или упаковки минерального удобрения.
Пока Служкин рылся, хлопнула дверь подвала, чьи-то плечи шаркнули по стене, и в дверях кладовки появился багровый от натуги Будкин, приволокший два пластмассовых ящика с банками.
– Здорово, Витус, – пропыхтел он. – За водой собрался?..
– За дерьмом, – мрачно ответил Служкин и сел в санки покурить.
Будкин опустил ящики на верстак и захехекал.
– Слушай, а можно я их у тебя поставлю? – спросил он.
– Ставь, – безразлично кивнул Служкин. – А с чем они?
– С дерьмом, – сказал Будкин и сел на канистру.
Служкин достал из ящика длинную банку и повертел перед глазами.
– Слива в крепленом вине, – прочел он. – Попробуем?
– Это же на продажу…– замялся Будкин.
– Продашь, деньги выручишь – все равно пропьешь.
Будкин грустно хехекнул, подумал, взял с верстака стамеску и пробил в банке две дырки. Банку он протянул Служкину, а себе достал вторую и открыл подобным же образом. Они начали пробовать.
– Чего давно в гости не заходил? – спросил Служкин.
– Дела, – неопределенно ответил Будкин и закурил.
– Брехать – не кувалдой махать… Из-за Нади?
– Н-ну…– сознался Будкин. – Достала она меня.
– Мне-то чего врешь? – Служкин приложился к банке. – Я-то вижу.
– Чего ты видишь?
– Что влюбилась она в тебя.
Будкин ничего не говорил, яростно дымя сигаретой.
– Ну, продолжай, – подтолкнул его Служкин.
Будкин зажег вторую сигарету от первой, хехекнул, помолчал и неожиданно кратко и твердо сказал:
– Да.
– И что, крепко? – усмехнулся Служкин.
– Крепко, – кивнул Будкин. – Ты же знаешь, Витус, со мной такого никогда не бывало, а вдруг случилось… Ну, я и решил держаться подальше. А что делать-то? Посоветуй. Ты же здесь командир.
– Командир пропил мундир… Кому советовать-то? Тебе? Так в этих делах я перед тобой просто щенок. Вам самим решать надо, а не играть в Штирлица с Мюллером, как детям малым.
– Ну тогда, блин, держи ее на цепи! – рявкнул Будкин. – А за себя я ручаюсь!
– Я не умею! – Служкин развел руками с банкой и сигаретой.
– Что же ты, презентуешь мне ее? – растерялся Будкин.
– Она мне не принадлежит. Я ее свободы не умаляю.
Будкин допил банку, повертел в руках и бросил в ведро.
– Нет, я так не могу, – подвел он итог. – Друг все-таки…
– Вот как! – крякнул Служкин и тоже допил банку. – Ехали-ехали, да никуда не приехали. Ты для себя реши, а за меня не боись. Я-то ничего не теряю, у меня нет ничего. А Наде я счастья желаю, я перед ней виноват. Если уж ей такое счастье выпадает – пусть будет такое.
– Как-то дико все это, Витус…– Будкин обеими руками стал скрести голову. – Душа разрывается… Да и не верю я тебе…
– Ну, хочешь, пойдем к тебе, я позвоню Наде и скажу, что ты ее любишь? – предложил Служкин. – Тогда ты поверишь, что я зла не держу? Сидишь тут мрачнее навозной кучи…
– Пойдем, – убито согласился Будкин.
Они заперли подвал и пошли к Будкину. Не разуваясь, ввалились в комнату. Будкин набрал номер и протянул Служкину трубку.
– Алло? – произнесла Надя.
– Надя, это я, – сказал Служкин. – Мы тут с Будкиным хорошо поговорили, и я должен тебе сказать, что он тебя любит.
– Вы что, пьяные? – яростно спросила Надя.
– А что, тебя любить только спьяну можно?
– Передай ему, что он козел! – крикнула Надя и бросила трубку.
Будкин стоял и глядел на Служкина собачьими глазами.
– Она дала понять, что очень рада, – пояснил Служкин, опуская трубку на рычаг. Он ненадолго застыл, глядя куда-то в пустоту. – Старая я толстая сводня, – сказал он. – Виктор Сергеевич Случкин… Пойдем обратно в подвал, вмажем еще по банке, а потом на ключик слетаем – тебе ведь тоже водой запастись надо? Через час, красные, расхристанные, они вывалились из подвала, волоча за собой по ступенькам санки. В санках громоздились две канистры – толстая пластиковая Служкина и тощая алюминиевая Будкина. Канистры чем-то напоминали опальных боярыню Морозову и протопопа Аввакума. У дверей подъезда, расстелив по снегу пушистый хвост, сидел Пуджик и смотрел на Служкина спокойными, как копейки, желтыми глазами. Пока Будкин, прикрывшись воротником, закуривал, Служкин, почти встав на четвереньки, гладил кота и бормотал:
– Не трусь, солдат ребенка не обидит…
Взявшись под локоть, как супружеская пара, Служкин и Будкин твердо двинулись вперед, а сзади санки оставляли извилистый след на заметенном тротуаре.
– Споем? – предложил Будкин, когда они проходили мимо школы.
– Какое петь! Я же, блин, на хрен, педагог! – осадил его Служкин.
На позвоночнике скелета теплицы сидели Чебыкин и Градусов.
– Виктор Сергеич! Здрасте! – заорал Чебыкин.
– Здрасте…– Служкин вяло махнул рукой.
– Вы куда пошли?
– В публичный дом, – ляпнул Служкин.
Чебыкин и Градусов превратились в изваяния наподобие химер собора Парижской Богоматери, а потом восхищенно заржали.
– Географ глобус пропил! – ликующе завопил Градусов.
– Это Градусов, знакомься, – сказал Служкин Будкину.
– Пойдем ему в торец дадим, – предложил Будкин.
– Да фиг с ним…
Будкин все равно оглянулся и зорко всмотрелся в Градусова.
– Вот ты какой, северный олень…– пробормотал он.
Они пересекли Новые Речники, пересекли Старые Речники и выбрались на крутой берег затона.
– Эти глаза напро-о-отив!.. – самозабвенно пел пьяный Будкин.
– Эти глаза не про-о-отив!.. – самозабвенно пел пьяный Служкин.
По тропинке, ведущей к ключику, в обе стороны двигались многочисленные фигурки с санками и бидонами.
– Блин, неохота в очередюге дрогнуть на таком ветродуе!.. – поежился Служкин. – Давай лучше в санках с горы покатаемся?
Будкин посмотрел вниз, себе под ноги, и хехекнул. Они выбросили канистры в сугроб и вдвоем взгромоздились на санки, еле уместившись. Отталкиваясь руками, они, как паук, подползли к обрыву, качнулись и канули вниз. Свистнул ветер, сдвинув шапки на затылок. На убитом склоне санки вмиг развили сверхзвуковую скорость. Корявая береза, росшая посреди склона, неуверенно шагнула вправо, влево и остановилась прямо на пути, широко расставив ноги и растопырив тысячу кривых рук.
– Катапультируемся! – взвыл Будкин.
Они разом повалились набок, покатились кубарем и вопящим комом шлепнулись об ствол. Служкин сипло захохотал.
– Это был первый выход в космос человека без скафандра! – сказал он Будкину, который еле отклеился от его спины и медленно пополз наверх, к желтому небу. Он охал и потирал поясницу.
– Ну что, повторим? – бодро спросил Служкин Будкина, когда и сам поднялся на обрыв.
Будкин сидел в сугробе, держал в зубах перчатку и пальцем протирал часы на запястье.
– Не-е…– помотал он головой. – Мне хватит…
– Да ла-адно! – Служкин сзади подхватил его под мышки и почти силком воткнул обратно в санки. Деловито плюхнувшись ему на колени, Служкин дернулся всем телом, и санки скользнули под уклон.
Они промчались по крутояру так, что береза, промелькнув мимо, только рявкнула. Масса санок отлилась в такую инерцию, что они с разгона вылетели на камский лед и врылись носом. Тесно сцепившихся Будкина и Служкина единым телом унесло вперед на задах, они прорыли широкую борозду и остановились, увязнув по грудь в снегу.
Они взбирались обратно наверх, ногтями отцарапывая со штанов ледяную корку.
– Ну давай еще разик поглиссируем…– ныл Служкин. – Ну последний… Бог троицу любит…
– Глиссируй один, – сердито отрезал Будкин.
Вздохнув, Служкин натянул шапку поглубже, оседлал санки один и кинулся вниз. Его траектория вильнула из стороны в сторону, выпрямилась и нацелилась в березу.
– Виту-у-ус!.. – истошно завопил Будкин.
Но было поздно. Санки, как снаряд, врезались в комель. Служкина поставило в полный рост, шмякнуло об ствол и отбросило. Он пластом хлопнулся в сугроб и остался неподвижен.
Будкин постоял, подергиваясь от ужаса и холода, и, не выдержав, неловко, как баба через плетень, полез вниз. Он добрался до Служкина и потолкал его в бок.
– Витус, ты жив?.. – растерянно спросил он.
Служкин повернул к нему красное, мокрое лицо с испуганными глазами и ошарашенно пробормотал:
– У меня в ноге что-то хрустнуло…
– Где? – забеспокоился Будкин и пощупал его ногу.
– Уй-я-а!.. – взвыл Служкин.
– П-переломчик…– заикаясь, произнес Будкин.
Служкин перевел сумасшедший взгляд на свою ногу.
– Не слишком ли много для одного человека? – спросил он.
Дата добавления: 2015-10-13; просмотров: 106 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Станция Валёжная | | | Посетители |