Треть жителей Руси. 4 страница

Во всяком случае Новгород не простил — ни князю-убийце, ни вдохновителю вероломства — епископу. Очень скоро после этих событий Глеб был изгнан — изгнан, судя по всему, не миром — князю, по выражению летописи, пришлось бежать в земли чуди заволочской — кстати, веское доказательство, что убитый кудесник никакого отношения к этой чуди не имел, чего ради, в ином случае, его убийце искать укрытия в землях соплеменников жертвы?

Там он и обрёл бесславный конец. Недоброй смертью помер и епископ Федор — владыку, по сообщению Новгородской летописи, загрызли свои же псы.

Кто же из них не предвидел своей бесславной гибели на самом деле?

Однако попытки выступления волхвов в большинстве крупных городов Руси оказались подавлены — чем бы ни кончилось это для подавивших. И выступления благоволивших к язычеству князей, таких как чародей Всеслав или «охаянный» Святополк, и попытки волхвов поднять народ захлебнулись в крови.

Города, эти узлы Земных сил, вместилища древних святынь, остались в руках приверженцев новой веры.

Впрочем, не все крупные города оказались под христианами. В результате ли деятельности волхвов, или по другим причинам, очень упорен в вере оказался стоящий на Волжско-Балтийском торговом пути город Муром.

Полтора столетия муромцы упорно изгоняли от себя, крестителей и святителей, начиная с сына Владимира Отступника — Глеба, перед которым горожане захлопнули ворота. Пришлось юному князю поселиться за городской стеной, поодаль.

Непреклонность жителей этого города даже снискала им на века прозвище «святогонов», державшееся ещё в XIX столетии. Однако, как говорится, сила ломит и солому — когда в XII столетии к непокорному городу подошёл князь Константин и, взяв его штурмом, принудил уцелевших креститься, прийти на помощь муромцам оказалось некому.

И вновь не чудеса святых, не слово проповедника, а простая грубая сила княжьей дружины проложила путь Христу в последний оплот язычества.

Штурм Мурома и крещение его жителей завершает кровавую эпоху первой гражданской войны на Руси.

В последний раз сошлись в схватке худо-бедно сопоставимые силы язычников и христиан — городское ополчение муромцев и дружина Константина. Последний крупный центр вооружённого сопротивления насаждению новой религии был подавлен.

Пора, читатель, подвести итоги этой войне. Как введение новой веры сказалось на Руси, на её силах, на положении в мире, на уважении соседей.

Сравним, для начала, два широко известных сказания из «Повести временных лет», часто цитируемых во всевозможных книгах по истории. Оба повествуют о войнах с печенегами, герои обоих названы отроками.

Но действие одного происходит до крещения Руси, при Святославе, действие второго — после него, при Владимире. Вы наверняка сталкивались с ними, читатель, — это сказание об отроке, спасшем город Киев от печенегов в 968 году, пробравшемся из осаждённого Киева сквозь печенежский стан с уздечкой в руке и приведшем на подмогу осаждённым воеводу Претича.

Второе предание — об отроке-кожемяке, что в поединке у брода на реке Трубеж одолел печенежского богатыря.

Эти предания часто цитируют, но никому не приходит в голову сравнить их, и особенно — сравнить отразившееся в них отношение кочевников к Руси, к её князю.

В первом предании печенеги, едва заслышав звуки труб в предрассветье, обращаются в повальное бегство, а их вождь, вернувшись и услышав от Претича, что перед ним — человек князя, идущий перед войском «в сторожах», то есть в разведотряде, торопится с ним побрататься, поменяться оружием. Само имя князя-язычника наводит страх на печенегов, и их правитель почитает за честь для себя побратимство с воином Святослава.

Во втором — князь на месте, и дружина на месте, но печенеги не думают бежать, а их вожак обращается к Владимиру — не с предложением побратимства, нет, но с оскорбительным вызовом: пусть, мол, сойдутся в поединке бойцы, и если победит печенег — то кочевники будут три года беспрепятственно грабить и разорять Русь, если же одолеет русич — так уж и быть, уйдут назад в степь.

Чувствуете вы, читатель, какое-нибудь уважение к правителю Руси в этих словах? Лично я — нет. Впрочем, я уже говорил — трусость Владимира «прославила» его до далёкой Исландии. Печенеги, от которых недостойный сын Святослава прятался под мостом, наверняка знали о ней не хуже скандинавов.

Что характерно — во всём войске крестителя Руси не нашлось человека боеспособнее ремесленника-кожемяки. Вообще все предания летописи о войнах Владимира с печенегами отдают каким-то изумлением — неужели победили?

Победили хитростью, победили чудом — как на броду через Трубеж, как под Белгородом, как на месте будущего Василева — как раз там, где крещённый именем Василий сын хазарской невольницы спрятался под мост.

Между прочим, в летописи же утверждается, что дед крестителя Руси, Игорь, «повеле» печенегам атаковать Болгарию. Современник Игоря, Ибн Русте, называет Дон Русской рекой, а Чёрное море — Русским, «потому что по нему никто не смеет плавать, кроме русов».

«Киммерийский Босфор» — Керченский пролив — современник Игоря и Святослава Лев Диакон называет той базой, откуда Игорь совершал походы морем на Константинополь.

Ибн Хаукаль называет при Святославе Русской рекою уже Волгу и рассказывает, что недобитая хазарская знать, спасавшаяся от русов в Ширване, впоследствии просила, при посредничестве ширваншаха Мухаммада ибн Ахмада аль Азди, у русов дозволения вернуться на условиях полного подчинения^[42].

Из этого следует, что русы не просто разрушили каганат, а взяли под контроль его территории, раздвинув до Волги свои границы. Тот же ибн Хаукаль пишет, что печенеги — это «острие в руках русов», которое те направляют против своих врагов.

А при Владимире вчерашние покорные вассалы деда, бегавшие от одного имени отца, те, чьи князья считали за честь побрататься с русским дружинником, каждый год приходят в земли под Киевом, и приходится возводить против них крепости — не на Волге, не на Дону, а на Ворскле, Суле, том же Трубеже, даже на Десне — в дне пути от столицы!

Теперь здесь проходит граница Руси с хищным миром кочевников Великой степи^[43].

В «Слове о полку Игореве», когда описывается вступление Игоря с дружиной на вражескую землю, говорится: «Дивъ кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаеме: Влъзе и Поморию, и Посулию, и Сурожу и Корсуню, и тебе, Тъмутороканьскый блъванъ».

Трудно избавиться от впечатления, читатель, что автор великой поэмы сознательно внёс в список «незнаемых» для крещёных русичей земель места, славя их предков-язычников. Список возглавляет Волга — Русская река ибн Хаукаля, по которой водили корабли торговцы-русы времен Игоря.

В Поморье здесь надо, конечно, видеть не «Поморье Варяжское» и тем более не берега Белого моря, а побережье Чёрного моря, Русского моря X века. О том, что русы жили на этих берегах, ясно свидетельствует договор Игоря Старого с Восточной Римской Империей, Византией, в 944 году.

Сула, речка, впадающая в Днепр слева, была освоена славянами, самое позднее, с антских времён. Сурож — город, который взяли штурмом дружины князя Бравлина в конце VIII века. В Корсуни, Херсонесе, как мы помним, ещё Константин-Кирилл видел книги, написанные русским письмом.

Наконец, Тъмуторокань, древний русский город на месте современной Тамани, тоже вошёл в XII столетии в список «незнаемых» земель.

Очень трудно не почувствовать в этом перечислении привкуса горькой усмешки — ведь постоянно вспоминающий «Трояновы века» язычества, упоминающий готов, «хинову»-гуннов и Буса, князя антов, автор «Слова...» не мог не знать, что все эти «незнаемые» земли были отлично известны русским язычникам всего лишь пару столетий назад.

И уже безо всякой усмешки, любовно, почти ласково — «дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо; далече залетело!». Далече... а ведь ещё только «Игорь къ Дону вой ведетъ»! нечего говорить про более дальние походы, вроде того же закавказского Бердаа. Пройдёт ни много, ни мало — девять столетий, прежде чем нога русского воина вновь ступит на землю Закавказья.

Покойный Вадим Кожинов, при всей своей православной правоверности, констатирует, что на те рубежи международных отношений, на которых стояла языческая Русь накануне её крещения, христианская Россия вышла лишь к XVIII столетию.

Черноземные земли Поднепровья и Подонья не стали житницами Руси — это одно изменило на века историю восточного славянства. Более того, они не просто остались в запустении. Потерянные Русью земли стали на несколько веков прибежищем гнёзд кочевых хищников.

Половцы сменяли печенегов, татары — половцев. Лишь в XVIII веке Румянцев, Суворов, Потёмкин раздавили последние логова разорителей русских сёл, торговцев голубоглазым, белокурым двуногим товаром — ногайцев и крымских татар.

Сколько русичей погибло, сколько было уведено в плен за восемь веков? Это — тоже цена, которую мы заплатили за кровавое крещение.

Сознавая, что выдвинул против своего любимого православия довольно сильное обвинение, Кожинов оговаривается — мол, силы были переключены на «внутреннее устроение». То есть когда православные исследователи фиксируют истребление или запустение трети русских поселений в конце X века, то это объясняется «укреплением государства», а когда обнаруживают, что были потеряны огромные земли, то принимаются твердить о «внутреннем устроении».

Истина же, как читатель мог убедиться, состоит в другом: государство настолько «укрепилось», что уже не помышляло о войнах с империями вроде Византии или Хазарского каганата, а с трудом отбивалось от разбойных шаек кочевников и викингов.

Граница со степью с Волги откатилась на Десну и Трубеж, степные разбойники убивали и грабили под стенами Киева, морские разбойники жгли Ладогу, — вот как выглядело «укрепление» государства. «Внутреннее устроение», в свою очередь, состояло в размножившихся разбойниках, опустошённых городах и сёлах.

Но, может быть, принятие новой веры, за которое мы заплатили столь страшную цену, принесло нам хотя бы уважение соседей?

Во всех учебниках и статьях, посвящённых крещению Руси, неизменно отмечается, что принятие Русью христианства поставило-де её в ряд христианских стран, что с нею стали считаться, её стали уважать. Проще говоря, перестали относиться к русам, как к варварам.

Увы, перед нами очередной миф, постоянно поминаемый в литературе (это называется забавным словосочетанием «историографическая традиция»), но не имеющий никаких оснований в источниках.

Уж, казалось бы, кому проникнуться к русам братскими чувствами после обращения их в православную веру, как не византийцам. Но вот что пишет в середине XI века Михаил Пселл: «Это варварское племя всё время кипит злобой и ненавистью к ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет повода для войны с нами» (Хронография, Зоя и Феодо-ра..., ХСI).

Нельзя сказать, чтобы Пселл относился к уже несколько десятилетий как крещённым русам с большим уважением. Впрочем, точно так же за полвека до Пселла император Никифор Фока отозвался о православных болгарах: «Грязное, во всех отношениях низкое племя... одетый в звериные шкуры вождь, грызущий сырые кожи».

Это последнее, если кто не понял, про царя болгар, к моменту произнесения исторической фразы уже век как православных, одевавшегося и кушавшего по последней византийской моде.

Просто бездна уважения...

Кстати, о бездне. Ещё один блестящий пример «уважения» православных византийцев к русским «братьям во Христе» — фреска Страшного суда в южноитальянском городе Торичелло. Согласно православному канону, внизу фрески изображён Сатана — пока без «архитектурных излишеств» вроде рогов, копыт или птичьих когтей, просто в виде тёмного страховитого старца с косматой бородой и длинными встрёпанными волосами.

У ног нечистого — как раз «бездна преисподняя», в одном из разделов которой из пламени торчат головы женщин с косами и мужчин... с чубами и усами на обритых головах. Из всех народов, известных византийцам, такую причёску носили только русы, начиная, как минимум, со времён Святослава и заканчивая XIII веком.

Венгерский монах Юлиан, странствовавший по Восточной Европе перед самым Батыевым нашествием в поисках прародины своего народа, видел подобные чубы на бритых головах русской православной знати в Матреге, как называет он русский Тъмуторокань, современную Тамань.

К моменту создания фрески в Торичелло прошло уже почти два столетия с момента, как с киевской Горы, по грязи и конскому навозу Боричева взвоза, проволокли в Днепр Бога русских побед, Бога Олега Вещего, Игоря Старого, Святослава Храброго, перед которыми трепетала империя.

Но русы остались в глазах «братьев во Христе» из Второго Рима проклятым, богоненавистным «народом Рос», племенем гогов и магогов, место которым — в «езере огненном и серном».

Для того чтобы оценить степень «братских чувств» новообретённых «родственников» из Восточного Рима к нашим предкам, надо знать, что сам собор стоял на землях Южной Италии. Землях, которые империи удалось отвоевать у византийских норманнов только благодаря православным дружинам «россов», впервые в истории исполнявшим «интернациональный долг».

В то самое время, когда где-то половецкие орды топтали нивы, чёрным дымом уходили в небо дома и брели степною тропкой-сакмой за конями кочевников русоволосые пленницы, их заступники — отцы, мужья, женихи, братья — рубились с норманнскими рыцарями под жарким итальянским солнцем, отвоёвывая богатые итальянские земли для «православных братушек». Тех, которые потом «благодарно» изобразят соратников в своих церквях в адском огне, под лапами сатаны.

Нет, не принесла измена Богам никакого уважения отступникам. Никакого и ничьего.

В конце XX века в стране их потомков повторилось нечто похожее — люди решили, что если откажутся от кровожадной и бесчеловечной идеологии, за которую умирали их отцы и деды, и сменят её на так называемые «общечеловеческие ценности» (исповедовала их на деле-то даже не четверть человечества, просто она была очень уж шумной и кричала о своих ценностях так, что остальных было не слышно; да и за людей исповедующих иные ценности не считала, вот и выходило, что её ценности — «общечеловеческие»), то их перестанут бояться и ненавидеть.

Очень занимательно в этом смысле познакомиться с сериалом про похождения Джеймса Бонда, агента 007. В ранних сериях русские показаны без особой любви, но с заметным уважением. И глава грозного «Кей-Джи-Би», генерал Гоголь (очень похожий на Андропова), настоящий джентльмен, и сам «товарищ председатель» (похожий на Брежнева) — вполне разумные и достойные люди. А вот в заключительных, уже после развала Союза снятых сериях любви не прибавилось, а вот всё уважение — исчезло.

За что же уважать того, кто сам растоптал собственные ценности, собственные святыни, подавшись в смиренные ученики к тем, кто вчера трепетал от одного его имени?

То же, я убеждён, произошло в конце X века, за тысячу лет до «перестройки». Страх исчез. Вместе с ним исчезло и уважение. Вот уж воистину, как сказал Тютчев —

Дата добавления: 2015-10-13