Меланхоличный мир фантазии в системе самосохранения

Часто в психотерапии жертв ранней травмы мы сталкиваемся со своего рода внутренней зависимостью от фантазии, которая оставляет пациентов в непреходящем состоянии меланхолии,— подобно Королеве, отказавшейся выбирать и занявшей меланхолическую позицию. Агрессивные энергии этих пациентов, которые должны быть доступны для целей адаптации, отводятся от внешнего выражения и принимают форму архаичных нападений и критики, направленных на самого себя. Таким образом, страдая от ужасного, непрекращающегося внутреннего преследования, эти пациенты начинают искать "неземных" состояний, таких как растворяющаяся идентификация с другими, либо "выпадают" в диффузные недифференцированные состояния меланхоличного самоублажения для того, чтобы остаться невоплощенным и отгородиться от травматического аффекта. Эти пациенты часто проводят время, плача в одиночестве, но их слезы являются особой формой самоублажения. Они рыдают и в то же время поддерживают сами себя. Они не знают, как плакать вместе с другими. Их сердца болят от непрестанной печали и тоски. Но это никогда не привлекает к себе хоть сколько-нибудь эмпатии снаружи, потому что эти пациенты часто действительно не знают, о чем они плачут, и когда они хотят сообщить об этом другим, они терпят в этом неудачу. Эта очень сложная, с тонкими внутренними нюансами, печальная история, которую они рассказывают сами себе, остается запертой внутри них, остается инфляцированной, развоплощенной и одномерной. Трагическая ирония заключается в том, что все это страдание предназначено для того, чтобы предотвратить другое страдание,— страдание обращения к бытию во времени и пространстве, которое всегда влечет за собой принесение в жертву фантазии.

Юлия Кристева и "Черное Солнце"

Юлия Кристева, французский лингвист и психоаналитик лакановской школы, дала страшное описание меланхолического состояния, порожденного нашей системой самосохранения, как некоего "присутствия" во внутреннем мире депрессивных пациентов. Для его описания она использовала образ "Черного Солнца"(Kristeva, 1989). Она пишет, что это внутреннее присутствие на самом деле является отсутствием, "светом без изображения" (там же: 13), печалью, которая является "самым архаичным выражением несимволизируемой, неименуемой нарциссической раны" (там же: 14), которая становится единственным объектом, которому принадлежит индивид... объект, которому он покоряется и которого он нежно любит, за недостатком каких-либо других. Она назвала этот необъект "Нечто". Описывая пациентов, которые эксплуатируют это "Нечто", Кристева говорит:

... [весь символический] язык начинается с [порождения] отрицания [трансценденции] (Verneinung) утраты, к которому, вместе с депрессией, приводит горе. "Я утратил очень важный объект... (мою мать)",— вот что говорящее существо, вероятно, скажет. "Но нет, я нашел ее вновь в знаке, или, скорее, так как я согласен потерять ее, я не потерял ее (это и есть отрицание), я могу получить ее обратно в языке".

(там же: 43)

Депрессивные индивиды, напротив, отказываются от отрицания: они отменяют его, дают ему отставку и ностальгически припадают к реальному объекту их утраты [к тому, что Кристева называет "Нечто" — неутрачиваемым объектом"].., отвержение (Verleugnung) отрицания было бы проявлением невозможного горевания, утверждением непреложной печали и искусственного, невероятного языка, отрезанного от болезненного основания, то есть недоступного для любого означивания. В итоге, травматические воспоминания не вытесняются, а постоянно всплывают, поскольку отвержение отрицания предотвращает работу вытеснения...[и формирования символов, которое зависит от творческой активности психики].

(там же: 46)

Находясь в состоянии отчаяния, человек, посредством аннулирующего отрицания, становится сверхпроницаемым (hyperlucid). [Слова] будут казаться ему тяжелыми и без причины ранящими... Находящиеся в депрессии не говорят ни о чем, им не о чем говорить.

(там же: 51)

Мертвый язык, на котором они говорят, предвещающий их самоубийство, скрывает заживо погребенное Нечто. Однако последнее не может быть переведено для того, чтобы не оказаться преданным; оно должно быть замуровано в склепе невыразимого аффекта, анально удержано, без возможности выхода.

(там же: 53)

Я полагаю, что депрессивные пациенты должны быть атеистами — лишенные смысла, лишенные ценностей.... Тем не менее, они же, в своем отчаянии, являются мистиками, остающимися верными пре-объекту, не верящими в Единого, безмолвными, несгибаемыми приверженцами своего собственного невыразимого содержимого. Они посвящают свои слезы и свою преданность именно этой странности (fringe of strangeness).

(там же: 1-4)

Дата добавления: 2015-09-03