соединении с застольем

Беседы 9, 10, 11, 12, 13

9. Трактиры, кабачки, пабы, бары, корчмы, чарды

Не будем скрывать, что развлекательному искусству стало хо­лодно, неудобно и безденежно под открытым небом. Особенно в осенне-зимнюю пору. Артистам надо было искать себе кругло­годичное прибежище с постоянным заработком. Работы под кры­шами балаганов и выставок на всех не хватало.

Так искусство легких жанров (а точнее говоря, легковоспри-нимаемых жанров) породнилось с заведениями, связанными с пи­танием, угощением, лакомством, праздничным застольем.

Но, оценивая любое содружество, любой союз, надо хорошо узнать обоих партнеров. Вот мы и посвятим некоторое время происхождению заявленных в заголовке заведений.

Один и тот же процесс, которым ежедневно и даже по не­скольку раз занимается человечество, называют по-разнйму. Вра­чи, ученые и люди, работающие на кухне и при кухне, именуют этот процесс достаточно прозаично — питанием. В их профес­сиональных разговорах фигурируют белки — жиры — углеводы, витамины, калории и килокалории, различные ингредиенты в граммах, из которых в итоге производится нечто съестное. Спе­циалистами точно установлено, что именно полезно есть чело­веку, а к чему лучше совсем не притрагиваться. Высчитано, ка­кую часть дневного рациона надо подать к завтраку, какую — к обеду, ну, а из того, что останется (а остаться должно немного!), можно приготовить ужин.

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Признаемся: ведь есть в этом во всем какое-то несообразие!? Человек, высшее разумное существо, деятельно и интересно жи­вущее, вынужден регулярно прерывать жизненный процесс для подпитывания организма калориями и витаминами!..

(Можно даже вспомнить и о том, что ученые одно время все­рьез изучали возможности полной замены продуктов питания таблетками и концентратами...)

Но, к счастью, нормальному человеку издревле свойствен­но стремление к получению удовольствия от самых, казалось бы, земных потребностей. И поэтому «процесс еды» давно уже приобрел нечто более значительное и содержательное не толь­ко в гастрономическом, но и в эмоциональном и эстетическом смыслах. Сегодня не получают полного удовольствия от еды, а просто питаются только люди, куда-то спешащие, перегружен­ные делами и заботами. (Во Франции, как известно, даже на­звание закусочных-бистро произошло от русского «быстро, быстро!»)

Есть, конечно, субъекты, питающиеся «научно обоснованно». Они хотят таким способом продлить себе жизнь. Есть и просто «занудствующие личности». У Козьмы Пруткова, помните: «Вы любите ли сыр, спросили раз ханжу... Люблю, тот отвечал, я вкус в нем нахожу!». Хорошо, что герой этот хоть вкус находил в сыре, однако оказаться рядом с ним за одним столом не хотелось бы.

Но повторимся: большинство из нас любят застолье за то мно­гогранное удовольствие, которое мы получаем от вкусно приго­товленной пищи, от хорошо сервированного стола, от хорошей компании, разделяющей с нами трапезу. Вот о таком застолье мы и будем далее вести речь.

Один известный театровед, наш соотечественник, помимо ис­торических исследований и критических статей о театре, регу­лярно публиковал свои «поэзы в прозе», посвященные питанию как эстетическому феномену. «Как известно, боги любили по­есть...» — эту его легкомысленно звучащую сегодня фразу мож­но поставить в качестве эпиграфа ко всему им опубликованному. «Кулинария сродни театру, — утверждается в другом из очер­ков. — Оба они существуют лишь в момент восприятия, вкуше­ния... А потом остается послевкусие — воспоминание, миф, ис­

Часть вторая. В соединении с застольем

тория... Великолепное блюдо, как и образ замечательного пред­ставления, помнится порой всю жизнь». И тот же автор высту­пал еще с одним умозаключением — «Кулинария — это вид поэ­зии». Тут мы пока остановим тему кулинарии как искусства и обратимся к социальному понятию «общественного питания». Эти два слова взяты в кавычки только потому, что в жизни не­скольких поколений Советской России (вернее, Советского Со­юза) упомянутое словосочетание нередко, но заслуженно было объектом сатириков-фельетонистов. Но если вдуматься, все со­вместные трапезы — протяженные или быстрые — впрямую со­ответствуют этому понятию. Совместное, общественное засто­лье в компании приятных, контактных людей доставляет боль­шое удовольствие собравшимся.

Теперь вернемся к общей истории. С подъемом ремесленни­чества, расширением торговых контактов, промышленного про­изводства, с развитием наземного транспорта резко возросло чис­ло странствующих и путешествующих. Торговые агенты — ком­мивояжеры, деловые люди, любознательные натуры покидали на время обжитые места и пускались в путь. Понадобились посто­ялые дворы, станции для смены лошадей, отели для имущего люда. И везде для проезжающих должен был быть готов и стол, и дом.

Кстати, некоторые фирменные блюда зародились именно в небольших дорожных заведениях. Вот пример, даже попавший в поэзию. А. С. Пушкин, посылая стихотворные дорожные советы одному из друзей, пишет:

На досуге отобедай У Пожарского в Торжке. Жареных котлет отведай И отправься налегке.

Там, в Торжке, и родилось известное поныне блюдо «Пожарские котлеты».

Хозяева придорожных заведений постепенно стали заботить­ся о привлекательности своих помещений. Чистота и порядок, удобная мебель, приличная посуда, предупредительное обслужи­вание. Проезжающему было приятно, если его баловало своим

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

обхождением хорошенькое юное существо - дочка трактирного владельца или станционного смотрителя. Сошлемся опять на Пушкина: «Вышла из-за перегородки девочка лет четырнадца­ти... Красота ее меня поразила... Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет...» (А. С. Пушкин. Станционный смотритель). Так и возникала со­ответствующая атмосфера, поддерживающая хорошее настрое­ние. А если к тому же кто-то из хозяйской семьи был способен потешить заезжих гостей пением или танцем, то престиж тако­го заведения еще больше возрастал.

Выяснилось, что те же самые «питательные точки» могут привлекать к себе внимание и жителей здешних мест. В трак­тир постоялого двора, на почтовую станцию можно было зайти вечерком, чтобы отвлечься от дел, от семейных забот и поси­деть с друзьями за кружечкой пива или рюмочкой чего-то го­рячительного для душевного разговора. Женщинам вход туда был заказан, трактирщики и бармены их попросту не пускали, иначе они стали бы регулировать дружеское застолье, ограни­чивая его на свой лад.

О том, как человечество облагораживало процесс насыщения, написано уже немало книг. Эту область поведения человека изу­чали и физиологи, и социологи, и диетологи, и мастера кулинар­ного дела. В меньшей степени ею занимались эстетики, хотя те же правила хорошего тона, стиль обслуживания - категории не только прагматические, но и эстетические.

И что огорчительно: историки и теоретики почти не касались вопросов соединения трапезы с искусством. Нет, конечно, при­кладное искусство, участвующее в парадном застолье, и разви­валось, и изучалось (речь идет об интерьерах и мебели, о посуде и столовом белье), но мы ведем речь о другом.

«В самом деле, стоит ли обременять чрево всякой снедью, лакомствами и сластями, если при этом глаза, уши и дух наш не услаждаются смехом, играми и шутками?» - как вы помните, утверждал Эразм Роттердамский. И он был прав. Под его рито­рическим лозунгом можно поместить все последующие рассуж­

Часть вторая. В соединении с застольем

дения, связанные с так называемым ресторанным варьете-искус­ством.

Теперь нам надо детальнее разобраться в мире трактиров, кафе и ресторанов. Все многочисленные заведения обществен­ного застолья подразделяются на небольшие заведения «малых форм» (применим здесь искусствоведческий термин) и на осно­вательные, «крупномасштабные», рассчитанные на людей, име­ющих финансовые возможности для их посещения, любящих вкусно, плотно и не торопясь поесть.

Среди малых заведений есть свое функциональное разделе­ние на закусочные, бистро, кафетерии быстрого обслуживания в обеденные часы и на вечерние кафе, ресторанчики, пивные пабы, где можно найти приют после трудов праведных, рассла­биться, отдохнуть.

Давайте сейчас мысленно заглянем в небольшие по размеру заведения, где возникло соединение застолья с элементами ис­кусства. Начнем со старой доброй Англии. Кто-то в шутку ска­зал, что английские пабы (пивные) - лучшее изобретение бри­танцев, а русский журналист в одном газетном материале при­водит высказывание английского историка Ричарда Кеверна, назвавшего пабы самым здоровым, самым человечным и самым характерным из английских институтов41. Пабы возникли не­сколько столетий назад сначала как придорожные гостиницы, где пассажиры конных экипажей могли не только выпить, заку­сить, но и переночевать. Возникла практика семейного пивова­рения с приглашением гостей. Так «семейный очаг» превращал­ся в дом для публики — по-английски «паблик хаус», или попро­сту паб. А потом владельцы стали брать за пиво деньги, доход позволял им благоустраивать помещение, и дело пошло.

Все бывавшие в современных английских пабах, при общности их атмосферы, отмечают стремление владельцев к разнообразию интерьеров, к использованию мебели и убранства различных ис­торических эпох. Авангардистские тенденции к супермодерну в пабах встретишь едва ли. Знамением современности, пожалуй, яв­ляется только нынешнее равноправие женщин с мужчинами при посещении подобных заведений. А самое главное это то, что в па­бах пьют только английское пиво, никогда не напиваясь допьяна.

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Тут-то мы и остановимся ненадолго на фигуре бармена, ко­торая не может нас не заинтересовать. Они, бармены, как пра­вило, большие профессионалы, превосходно запоминающие вку­сы посетителей. Авторитет бармена не подвергается сомнению: он вправе отказать в очередной кружке человеку, который, по его мнению, выпил уже достаточно. Приветствуя приходящих го­стей, бармены нередко вступают с ними в добродушную пики­ровку, создавая тем самым атмосферу раскованности и свободно­го общения. По сути, бармен — это тот же артист разговорного жанра, тот же конферансье, от находчивости и личного обаяния которого зависит популярность заведения.

Коль скоро мы заговорили об английских пивных заведени­ях, надо здесь же воздать похвалу пиву как напитку, ни с чем не сравнимому и способному конкурировать лишь с натуральными виноградными винами. Да, юг, виноградники, божественный сок, путем созревания превращающийся и в крепкие, и в десертные, и в сухие столовые вина, — это великолепно! И, безусловно, Ита­лия, Испания, Греция, Португалия, юг Франции и России, За­кавказье могли бы обходиться без пива. Но...

...Но, как говорят специалисты, пиво, издавна известное все­му индоевропейскому племени, в XIX столетии сделалось гос­подствующим народным напитком во всем мире. Крепкие спирт­ные напитки и даже виноградные вина вытесняются этим осве­жающим, взбадривающим, чуть горьковатым питьем. Многие закусочные и винные заведения сделались заведениями пивны­ми. Так было не только в Англии, но и в Германии, и в Чехии.

Однако нам пора возвращаться к самому главному. Сегодня уже никто не сможет точно определить, кто сделал решитель­ный шаг навстречу друг к другу — содержатели заведений, где можно было перекусить, выпить, посидеть с друзьями, или ар­тисты-умельцы, которых не устраивала сезонная работа под от­крытым небом. Может статься, что «живая музыка» впервые воз­никла в корчмах и чардах Восточной Европы, а пение — во Фран­ции и Италии. Но это всего лишь предположение, опирающееся на записи историков и национальный склад характеров.

Инструментальная музыка всегда воспринималась достаточ­но проникновенно, она способствовала общей атмосфере, со­

Часть вторая. В соединении с застольем

тканной из негромких душевных разговоров за столами, освещен­ными свечами и масляными лампами. Здесь же под звуки старой скрипки танцевали чардаш или польку.

(Отвлечемся еще раз и вспомним забавный диалог завсегда­тая пивного заведения с журналистом. Разговор этот произошел не где-нибудь, а в Москве. И не в XVIII—XIX веке, а в тридца­тых годах века ХХ-го. Но в связи с темой, которую мы сейчас затрагиваем, нас не может не подкупить бесхитростная откро­венность москвича. На вопрос журналиста, почему посетитель ходит именно в этот пивной погребок, тот сослался на то, что он большой любитель звучащей там музыки. Тогда журналист по­лушутя-полусерьезно посоветовал ему лучше ходить в Большой театр, на что получил ответ: «Да, но там не дают пива!..» А изве­стный в свое время Осип Брик выразился по этому поводу до­статочно иронично: «Музыка — вещь нейтральная и аполитич­ная, и под нее, по-видимому, любителю выпить хорошо пьет­ся?»42. Но шутки шутками, а музыка даже в этих условиях исподволь благотворно воздействовала и на трезвых и на захме­левших посетителей. Но серьезный разговор о восприятии искус­ства в подобных, весьма своеобразных условиях еще впереди.

Полистаем страницы книг. Некоторые русские трактиры ста­новятся своеобразными неформальными клубами определенных слоев населения. Яшка-Турок, герой рассказа И. С. Тургенева, был талантливым певцом. В обстановке деревенского кабака за­ставлял он слушателей подчиняться своему пению. «У меня, — рассказывает автор, — я чувствовал, закипали на сердце и под­нимались к глазам слезы; глухие сдержанные рыдания внезапно поразили меня... я оглянулся — жена целовальника плакала, при­пав грудью к окну» (И. С. Тургенев. Певцы).

Богатые русские трактиры, стремясь поразить посетителей широтой размаха своей деятельности, приглашали иноземных ис­полнителей — немцев, итальянцев или вездесущих цыган. П. И. Мельников-Печерский откровенно живописал картины русского трактирного бытия. «Стоном стоят голоса в многочис­ленных, обширных, ярко освещенных комнатах Рыбного тракти­ра. Сверху из мезонина несутся дикие, визгливые крики цыганок и дрожмя дрожит потолок под дробным топотом беснующихся

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Часть вторая. В соединении с застольем

талах Парижа. К трем причинам ухода артистов под крышу (не­погода, неорганизованная публика и ее неплатежеспособность) прибавилась еще одна. Росло число желающих проявить свои та­ланты, и для дебютов наиболее подходили маленькие кафе с про­граммами исключительно музыкальной направленности. Ведь пока развлекательное концертирование проходило под откры­тым небом, на ярмарках и гуляниях, оно нередко носило пусть и прикрытый, но игровой характер. Поборников высокого теат­рального искусства это не беспокоило (ведь ярмарочный театр — для простонародья!). Но как только некоторые исполняемые но­мера в кафе стали походить на маленькие моноспектакли, возник протест со стороны маститых, признанных театров, поддержан­ный соответствующими рескриптами. Еще бы: королевские (им­ператорские, государственные) театры во всех странах являлись храмами искусства, гордостью нации, сохраняющими традиции отечественной классической культуры! А тут, понимаете ли, пле­бейские развлечения начинают соперничать со сценическими опу­сами! Нет, нет, застолью вполне достаточно музыки и пения.

Да и сами хозяева кафе, нисколько не сомневаясь, при нали­чии двух слагаемых — угощения и художественной части — при­оритетным считали застолье. А раз так, то и планировка поме­щения, и обслуживание задумывались соответствующим обра­зом. Для артистических выступлений отводилось мизерное пространство, не позволявшее исполнять в кафе ничего, кроме песен и музыки. Кафе, где выступали артисты-певцы, стали на­зывать кафе-шантанами («кафе, где поют»). К сожалению, в России в свое время укоренилось толкование понятия «кафе­шантан» в искореженном смысле. Его сделали синонимом исклю­чительно вульгарно-гривуазного искусства, тогда как под этим наименованием во Франции функционировали кафе, где высту­пали певцы с самым разнообразным репертуаром — лирическим, драматическим, шуточным.

О танцевальных номерах в кафе-шантанах и речи не могло быть, не говоря уже о жанрах цирковых. Подиум сооружался очень редко, артисты пели, стоя на полу. Да и зачем этот поди­ум нужен, — рассуждали владельцы кафе, — ведь певца надо слу­шать, а видеть вовсе не обязательно!

плясунов. Внизу смазливые немки, с наглыми, вызывающими взо­рами, поют осиплыми голосами, играют на струнных инструмен­тах, а потом докучливо надоедают, ходят с нотами от столика к столику за подаянием» (П. И. Мельников-Печерский. На горах. 1875).

10. Франция. Кафе-шантаны (1830-е гг.), кафе-концерты

Надо отметить, что бытовая культура народов Центральной и Западной Европы была выше, чем культура Евроазиатской ее ча­сти. Прилюдное потребление алкоголя регулировалось более же­стко (вспомним функции английских барменов), что давало воз­можность даже в самых затрапезных заведениях создавать уют.

Так сложилось, что именно маленьким кафе, столь распро­странившимся во Франции, суждено было стать наиболее удоб­ным пристанищем для камерного развлекательного искусства.

Напрасно думать, что во французских кафе на столиках обя­зательно превалировал кофе. Выбор напитков был достаточно большим. Но кофе как бы олицетворял стабильность уклада жиз­ни горожан. Существовали и разновидности кафе-заведений. На­пример, кафе-гогетч являлись по сути клубами любителей хо­рового пения.

Известный французский исследователь Ромй начинает свою книгу о парижских кафе с описания следующего курьеза, имев­шего место в середине XVIII века. Некоему господину Д. при­шла в голову мысль открыть кафе, где показывались бы отрывки из балаганных представлений. Все было бы хорошо, но, к несча­стью, однажды один из посетителей обнаружил в своей чашке с кофе огарок свечи. Это привело публику в некоторое смятение, и отныне прогрессивное для того времени заведение получило прозвище «Кафе, где подают огарок свечи». А ведь именно здесь была апробирована идея сочетания в едином небольшом про­странстве застолья и искусства.

В начале XIX века число подобных заведений возросло, а в 50—70-е годы того же века они функционировали во всех квар­

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Вместе с тем, чтобы удержать постоянных посетителей, со­здать аудиторию завсегдатаев, хозяевам кафе-шантанов прихо­дилось прибегать к всевозможным ухищрениям. Поощрялось хождение артистов между столиками и индивидуальное обще­ние с посетителями. Во многих шантанах разрешалось курить, и в этом состояла их привлекательность. Некоторые владельцы кафе отделывали уличные фасады и интерьеры с вызывающей роскошью.

Интересно заметить, что иногда посетителей привлекали не кухней, не содержанием концертных программ, а исключитель­но внешними данными и обаянием выступающих. Хорошим то­ном считалось ходить в кафе «Мокко», чтобы послушать пение красавицы Матье, супруги хозяина. «Успех этого восхититель­ного существа заключался не в том, как она пела, а в том, что на этих убогих подмостках она выставляла напоказ свои божествен­ные формы тела под перезвон стаканов и в облаке табачного дыма»43 — читаем мы во французской книге о кафе.

И еще один пример. Директор небольшого кафе под много­значительным названием «Большой концерт всех видов ис­кусств» (смелое, однако, название!) заключил с неким господи­ном необычный контракт. Статья первая контракта содержала следующий текст: «Я нанимаю на работу господина Бри в каче­стве человека-гиганта, который, по моему желанию, будет пока­зывать себя в том костюме, в какой мне захочется его одеть и ко­торый я обязуюсь ему оплачивать за свой счет...»44. В соответ­ствии с этим контрактом, каждый день, начиная с 6.30 вечера, Жан-Жозеф Бри, будучи человеком пунктуальным, находился в распоряжении своего хозяина. Человек-гигант бродил между столиками и демонстрировал посетителям свои огромные руки. Необычный аттракцион дал новое название этому заведению: его стали называть «Кафе Гиганта».

Отвлечемся на минутку. Известно, что выступления людей с различными аномалиями издавна имели место в развлекатель­ных заведениях и в цирках. Вряд ли подобные номера можно счи­тать гуманными по отношению к артистам с врожденной пато­логией. Но даже до наших дней дошли ансамбли лилипутов, а недавно возродились шоу толстяков. В 1975 году в/Кёльне даже

Часть вторая. В соединении с застольем

издана книжка «Шоу уродов и чудовищ», где описаны самые раз­личные типы аномалий, т. е. отклонений человеческого облика от привычных норм. Там и «птичьи», и «звериные» лица, и гер­мафродиты, и многое другое.

Возвратимся в Париж. Историки считают, что в 1840—1850-е годы среди кафе-шантанов первенствовали летние заведения Елисейских полей. Размещались они под крышами, на полуот­крытых верандах, и с 1848 года начали завоевывать популярность у парижан своей ухоженностью, а, главное, оригинальностью и смелостью построения программ.

Напомним о том, что городские власти продолжали осуще­ствлять строгий контроль за сохранением монополии королев­ских драматических театров на сценическое искусство. Никому другому не разрешалось играть сцены из пьес, произносить мо­нологи и читать стихи. Выступающим в кафе было строго запре­щено носить костюмы, даже отдаленно напоминающие театраль­ные, использовать реквизит. Так, например, ношение трости или пристегивающегося воротничка облагалось штрафом в 25 фран­ков. Женщинам — актрисам надлежало быть в вечерних плать­ях, а мужчинам — во фраках. Но, самое главное, кафе-артистам не разрешалось кого-либо изображать, вести диалоги с партне­рами. Не запрещалось лишь одно — петь.

Певицам приходилось шить себе концертные наряды на ма­нер бальных платьев, в них они танцевали с посетителями. Оче­видец, описывая летние кафе на Елисейских полях45, отмечает, что видно их было еще издалека по яркому освещению и феери­ческим павильонам с сидящими там и ожидающими своего номе­ра певицами в бальных платьях. Они располагались полукругом на небольшом возвышении, названном бель-этажем, обмахива­лись платочками (но не веерами!) и как бы болтали о пустяках. Эта группа придавала сцене вид аристократического салона, что и требовалось полиции, охранявшей монополию театра.

И еще одна деталь. После исполнения своего номера артисты вынуждены были обходить посетителей для сбора так называе­мых пожертвований. Автор заметок о летних кафе-шантанах пи­шет об этом с укором в адрес исполнителей, забывая о том, что ежемесячный заработок в размере 300—500 франков тратился

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

ими не только на повседневные нужды, но и на дорогие костю­мы, в которых надлежало появляться в кафе.

В отличие от летних, большая часть зимних кафе-шантанов долгое время оставалась достаточно непривлекательной. Сте­сненность помещений, атмосфера, в них царящая, не способство­вали подлинному искусству. Луи Вейо писал об особом «коктей­ле» этой атмосферы: «Смесь запахов табака, спиртных напитков, пива и газа!.. Это было впервые, — рассказывает автор, — когда я увидел в кафе курящих женщин... Исполнялись какие-то незна­чительные номера, что-то промяукали робкие голоса, — не было ничего такого, что могло бы оправдать наценку на стакан пива». Что касается публики, то Луи Вейо ей нисколько не сочувству­ет; она кажется ему погруженной в «мрачное оцепенение». Мож­но поверить, что так оно и бывало до тех пор, пока какой-ни­будь талантливый артист не превращал этот жалкий диверти­смент в искусство.

Пусть не покажется странным после приведенной зарисовки Луи Вейо наш значительно более оптимистический вывод. Фран­цузские кафе-шантаны первого периода их существования обла­дали особой атмосферой, поощряющей удачные опыты и отвер­гающей неубедительные попытки проникновения в артистичес­кие ряды. Эти маленькие кафе уместно сравнить с небольшими инкубаторами, где поддерживается определенная температура, способствующая появлению на свет желторотых птенцов, кото­рым написано на роду стать оперившимися птицами и отправить­ся в дальний полет.

«Театральный путеводитель» 1855 года, изданный в Париже, отмечал повышение художественного уровня концертных про­грамм в некоторых заведениях. «Виртуозы кафе-шантанов гораз­до более серьезны и музыкальны, нежели можно было предпо­лагать. В этой дымной среде, неблагоприятной для вокального голоса, можно услышать теноров и баритонов, исполняющих со вкусом и легкостью трудные арии и дуэты». Далее отмечаются кафе «Фаворит», «Люси», «Шале», «Гугеноты» и другие, где «про­грамма вечера составляется так тщательно, как если бы это была программа какого-нибудь изысканного концерта. Жанры чере­

Часть вторая. В соединении с застольем

дуются... «Нельзя отрицать, — завершают авторы свой критичес­кий обзор, — что эти заведения без сомнения являются шагом вперед по сравнению с обычными кафе и для малообразованных в музыкальном отношении слоев населения, посещающих эти кафе и кабачки, дают положительный результат»46. Но, добавим мы, эту направленность нельзя называть развлекательной. Ско­рее, здесь образовывались музыкальные кафе-салоны филармо­нического плана.

Как же развивались дальше французские кафе с развлека­тельной тенденцией? Надо сказать прежде всего об отсутствии в программах тех жанров, которые по чисто техническим при­чинам не могли проявить себя в условиях малых помещений. Ведь ни танец, ни акробатика, ни пантомима не помещались на крошечных подиумах. Не говоря уже о том, что использование самых скромных элементов сценографии преследовалось по за­кону.

Следующий ход в развитии кафе-концертных форм сделали те предприниматели, которые обладали даром предвидения. В кафе стали возникать приличные подмостки для выступающих, но при этом пришлось жертвовать числом посадочных мест. Ста­ло быть, нужно было срочно компенсировать убытки и расши­рять площади самих залов. Началась «строительная лихорадка». Реконструировались, строились заново, приобретались более вместительные помещения. Заодно оснащались неким оборудо­ванием сами подмостки.

Тут же к месту сказать и о том, что проницательные владель­цы подобных заведений стали уделять еще большее внимание ар­хитектуре зданий и эстетике интерьера. Упомянутый выше гос­подин Пари, директор «Кафе Гиганта», которое неожиданно сго­рело, построил в 1863 году кафе-концерт «Ба-Та-Клан» в форме китайской пагоды, где, кстати, выступал другой гигант, китаец. «Зимний Альказар» — большое кафе на улице Пуассоньер — при­влекало посетителей мавританским декором. Конкурировали между собой и модернизированное «Эльдорадо», и «Шале Мо-реля», и «Амбассадор», названный так из-за своего местораспо­ложения вблизи иностранных посольств.

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

1867 год получил титул «года революции во французском кафе-шантане». Смелый шаг сделал директор кафе «Эльдорадо» господин Лорж, ангажировав известнейшую драматическую акт­рису Корнелию для выступлений после окончания спектаклей в театре «Комеди-Франсез», где она играла. Не нарушая зако­нов, одетая в вечернее платье, мадемуазель Корнелия с триум­фом читала «Проклятия Камиллы», «Исступления Ореста», «Сновидения Атиллы» и другие классические монологи. Дирек­тор испытывал серьезное противодействие властей, но вся прес­са поддержала это начинание, требуя дать полную свободу дей­ствий кафе-шантанам. И вот 31 марта 1867 года управляющий театрами господин Камилл Дусе пожаловал право кафе-шан­танам «использовать костюмы, играть пьесы, ставить танце­вальные и пантомимические (акробатические) интермедии». Так был сделан серьезный шаг в сторону более широких жан­ровых возможностей кафе-эстрады. Большие зимние кафе все чаще стали называть «кафе-концертами^ или сокращенно -«каф-консами».

Почему так важно было получить разрешение на театрализа­цию концертных выступлений? Да потому, что резко возраста­ла конкуренция: ведь число заведений, где показывались развле­кательные программы, продолжало увеличиваться. По сути, не оставалось ни одного значительного кафе, а впоследствии и ре­сторана, где бы не звучала музыка, где бы не пели и не танцева­ли артисты. В основном это были любители, полупрофессиона­лы, а, стало быть, уровень их одаренности и мастерства далеко не всегда удовлетворял аудиторию. Предприниматели (они же по сути дела являлись и режиссерами) искали выход из создав­шейся ситуации. Он им представлялся таким: нужно компенси­ровать, восполнить недостаток таланта и умений другими ком­понентами. Имелось в виду творчество авторов и сценографов.

С особой остротой тут же возникла новая финансово-эконо­мическая проблема. На первых порах в кафе-шантанах желаю­щих выступить перед публикой было много, и выступали дебю­танты бесплатно. Полупрофессионал удовольствовался миниму­мом, сам при этом заботясь о своем репертуаре, аккомпанементе,

Часть вторая. В соединении с застольем

костюме, реквизите. Теперь же в кафе начали работать в основ­ном профессионалы. Им нужна была гарантированная плата за свое искусство. Естественно, посетители всегда сами и воз­мещали заведению эти расходы, но делалось это различным образом. Самым простым способом оказывалась определенная наценка к стоимости всех заказываемых блюд и напитков, ко­торая компенсировала, наряду с оплатой за «интерьер» и обслу­живание, стоимость концертной части. Да и хозяйская прибыль закладывалась туда же. Наценка эта бывала как достаточно скромной, так и весьма ощутимой. Все зависело от престижно­сти заведения, от шика обстановки, от числа и уровня мастер­ства артистов.

Но ведь не каждый посетитель обладал хорошим аппетитом и тугим кошельком. Можно было заказать чашечку кофе и про­сидеть весь вечер, получая удовольствие от музыки, пения и танцев. Да и вообще - кафе есть кафе, здесь не ужинают, а уго­щаются. Входная плата прививалась с трудом, хотя и была вве­дена в целом ряде концертных кафе. Гости неохотно платили авансом неведомо за что.

В результате поисков родилась еще одна система оплаты. Вот как описывает ее наш русский путешественник, побывавший в Париже на рубеже веков. «Всех кабачков - масса... Вход везде бесплатный, но непременно надо спросить какую-либо консома-цию (от 50 сантимов до I франка)...»47. А в другой книге приведена даже шкала стоимости «консомаций»*, рассчитанных на различ­ные вкусы и кошельки. Например, в парижском «Этуаль-пала-се», занимая место за столом и уплачивая 40 сантимов, посети­тель мог получить на выбор кружку пива, рюмку ликера или чаш­ку кофе. За 50 сантимов можно было рассчитывать на чашку кофе с рюмкой коньяка или на стаканчик рома (грога, вермута). За 60 сантимов предлагались на выбор - рюмка мадеры (малаги), ста­канчик пунша или бокал шампанского. И так далее. И если кон-сомация оплачена и получена, посетитель мог занимать свое ме­сто хоть до закрытия заведения.

' Консомация - от фр. une consommation - одно потребление.

\

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Мы с вами коснулись истории так называемых малых заведе­ний, соединивших воедино искусство и застолье. Но наряду с кафе, кабачками, трактирами, возникли крупные развлекатель­ные заведения, образовавшиеся на базе ресторанов или кафе-кон­цертов. О них в следующих беседах.

Теперь познакомимся с кафе-концертными артистами, вы­ступавшими в последние десятилетия девятнадцатого века. Мож­но сказать, что тогда и был заложен фундамент профессиональ­ного синтетического искусства открытых подмостков. Именно французы заложили основу зримого пения, когда слушателям хотелось не только слушать, но и видеть артиста.

Реформа 1867 года (о ней мы уже рассказывали) обернулась поистине революцией в области искусства открытых подмост­ков. Теперь можно было петь не только от своего имени или «как бы от своего имени», но и от имени лирического или комедий­ного персонажа. Появился термин «театрализованная шансонет­ка» (chanson de geste, т. е. в буквальном переводе «песенка с же­стами, с жестикуляцией»).

Несколько артистических имен вам, изучающим историю эст­рады, надо знать непременно. Эмма Валладэн (1837-1913), взяв­шая себе псевдоним Тереза (ударение на последнем слоге, она -француженка!), получила негласный титул «королевы шантана». Ее популярность была безгранична, она побывала с гастролями и в России. Это было, — считают историки, по-видимому, пер­вое появление артистического чуда в мире кафе-концертов. «Ее красота - красота неистовства и жестокости, она стремится как можно дальше уйти от типа „обожаемых" красавиц»48. Но един­ства в оценке ее творчества не было. Луи Вейо, французский пи­сатель, характеризует Тереза так: «Это довольно высокая, стат­ная девушка, не обладающая иным очарованием, кроме своей сла­вы <.„> У нее немного волос на голове, рот до ушей, толстые губы, как у негритянки, а зубы акулы. Петь она умеет. Манера ее пе­ния неописуема, как и содержание этих песен...»49. О манере пе­ния Тереза, кстати, известно, что артистка славилась нарочито хриплыми нотами на низких регистрах (впоследствии этот при­ем широко использовался на эстраде). Исполнение ею песенок с

Часть вторая. В соединении с застольем

такими немудреными названиями, как «Не щекотите меня», «Женщина с бородой», «Нет ничего святого для сапера», приво­дило в восторг даже самых утонченных зрителей.

Восхищались тогда же Жан-Полем Паулюсом (1845-1908). О его искусстве сведений до нас дошло немного. Больше писали о его особняке в Монфор л' Амори, его лошадях, каретах и мно­жестве слуг.

Несколько позже выделилась целая группа кафе-певцов «с именами». Каждый из них выступал в своем образе, со своим репертуаром и в своем жанре, который в кругах любителей пе­ния назывался по имени исполнителя — «жанр Дранема», «жанр Полена», «жанр Майоля».

Арман Дранем (1869-1935) выступал с комическим репертуа­ром. Выходил на сцену в маленькой шапочке, надетой на лысую, как яйцо, голову, в тесном сюртуке, широких, клетчатых штанах, огромных ботинках без шнурков, с ярко размалеванным лицом.

Пьер-Поль Полен (1863-1927) создал образ наивного старо­го солдата-служаки. Он пел тенорком, отбивал ногой такт. Вы­ступал в красных штанах, короткой, не по росту, куртке и в слиш­ком маленьком кепи. В руках всегда держал клетчатый носовой платок и «в смущении» крутил его.

«Принца песни» Феликса Майоля (1872-1941) характеризо­вало изящество, которым его наделила природа. Он был слегка полноват, носил высоко взбитые надо лбом волосы. Бутоньерку его фрака всегда украшали ландыши. «Каждый жест у него был гармоничнее другого, и владел он ими в совершенстве, — пишет М. Шевалье в своей книге, - он, бесспорно, был талантливее сво­их соперников, привлекательнее и обаятельнее их»50. Заметим, что певцов лирического направления, таких, как Майоль, было значительно меньше, чем комиков.

Итак, конец века во Франции был ознаменован сближением искусства открытых подмостков и театра. Артисты кафе-концер­та получили разрешение петь, изображая (или даже полностью воплощая) персонажей песни. О выдающихся артистах нового поколения, поражавших эпоху своим творческим разнообрази­ем, речь впереди.

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

11. Англия. Чарлз Мортон (1819-1904). Рестораны-варьете

Известно, что ресторан — это заведение для праздничного за­столья. Почти всегда с изысканным интерьером, концертной ва­рьете-программой, отличной кухней и обязательно с особым сти­лем обслуживания. Попробуем восстановить историю рестора­нов-варьете.

Историки единодушны в том, что кафе с музыкой и пением родилось и утвердилось во Франции, а большие рестораны-ва­рьете стали появляться в середине XIX века в Англии и уж по­том достаточно быстро распространились по всей Европе.

Интересно отметить, что рестораны-варьете в начальный пе­риод их деятельности получили английское наименование «мю­зик-холлов» (музыкальных залов), и оно на некоторое время за­крепилось за заведениями такого рода. Эти мюзик-холлы даже от­даленно не были схожи с теми зрелищными развлекательными театрами, которые под тем же именем чуть позднее стали пользо­ваться огромной популярностью. А сейчас выясним подробнее, что из себя представляли первые английские мюзик-холлы.

Владельцы отелей, разбросанных по всей стране, давно обра­тили внимание на скуку и неприкаянность своих постояльцев в вечернее время. Днем гостям скучать бывало некогда - предпри­нимателям из-за дел, путешествующим - из-за обилия впечат­лений. А вот после ресторанного ужина, в сумерках, даже в при­лично обставленных апартаментах коротать время было неинте­ресно. Выход был найден. В гостиничном ресторанном зале столы быстро очищались от использованной посуды, отужинавшим по­стояльцам предлагались напитки, а на небольших открытых под­мостках начинали концертировать артисты.

Заметим, что английское развлекательное профессиональное искусство сразу утвердилось многожанровым. В мюзик-холлах при отелях стали выступать не только певцы, но и акробаты, и комики. Здесь же появился ведущий (наподобие конферансье), который, сидя в углу сцены, объявлял номера и кратко коммен­тировал происходящее. Кажется, это был типично английский конферансье - неторопливый, солидный, немногословный. В от­

Часть вторая. В соединении с застольем

личие от французских кабаретьеров (дальше мы о них расска­жем) и русских ярмарочных зазывал, их английский родствен­ник не был склонен к искрометным импровизациям.

Кстати, в Англии тоже достаточно длительное время действо­вал закон, запрещающий использовать на эстраде зрелищные жанры, напоминающие о театре. Монополия королевских теат­ров здесь, как и во Франции, тщательно охранялась. Но эти стро­гие ограничения были отменены в 1843 году, почти на четверть века раньше, чем у французов. Потому-то программы в музы­кальных залах отелей сразу оказывались более разнообразными. Тем более что цирковые номера вообще не подвергались запре­там — цирк не ассоциировался с высоким искусством театра.

А теперь нам надо воздать должное человеку, которого звали Чарлз Мортон, хотя многие именовали его на французский лад Шарлем.

Историки по-разному титулуют Мортона. «Отец английско­го мюзик-холла» — так называют его поклонники варьете-теат­ра в Англии. «Отец английских холлов» — титул скромнее, но вернее. Ведь Мортон не создал специальных концертно-теат-ральных заведений, а положил начало открытию ресторанных залов с варьете-программами. Он великолепно понял особенно­сти атмосферы заведений для большой аудитории. По сути это был тот же массовый околоярмарочный праздник, но спрятан­ный под крышу и обеспечивающий всех удобными местами за столиками. Здесь не нужен был разговаривающий с залом веду­щий. Все было звонче, шумнее и, говоря по-современному, рас­кованнее, раскрепощеннее.

О жизни и деятельности Мортона кратко, но емко рассказы­вает один из выдающихся практиков и теоретиков французско­го варьете Жак-Шарль, автор известной книги «Столетие мю­зик-холла»51.

Вот выдержки из нее, посвященные Мортону:

«15 августа 1819 года в Англии родился Шарль Мортон, ко­торому суждено было произвести революцию в мире театра. Имя его не упоминается ни в одной энциклопедии, что является не­простительной неблагодарностью, ибо именно Мортону мы обя­заны рождением Мюзик-холла.

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Часть вторая. В соединении с застольем

Желая быть ближе к центру Лондона, Мортон открыл в 1861 году „Харчевню кабана" на углу Оксфорд-стрит. Там можно было не только развлечься, но и как следует поесть. Это заведение за­крывалось в час ночи. Учитывая английские нравы, произошла еще одна революция, принесшая новый успех Мортону. Он придумал систему „дубляжа": так как его артисты должны были выступать в течение вечера в старом и новом помещении, то между ними весь вечер курсировали экипажи, перевозящие артистов.

Мортон решил также использовать помещение Филармонии, зал которой был в таком состоянии, что его называли „пыльная дыра". Мортон быстро превратил его в изящный театр, где шли новоявленные французские оперетты. [Об опереттах подробнее в 16-й беседе. — С. К.]

После восстановления сгоревшего „Альгамбра" для руковод­ства им был приглашен Мортон. И, конечно, он сделал из него мюзик-холл и в течение 11 лет давал чудесные спектакли. Когда Мортону исполнился 71 год, административный совет решил, что он стар, и Мортон с достоинством покинул театр, но ненадолго.

Джордж Пейн построил в двух шагах от „Савой-отеля" мю­зик-холл „Тиволи" и обратился за помощью к Мортону. И ста­рый директор доказал, что он еще молод. „Тиволи" с успехом со­перничал с „Альгамбра".

Однажды Мортона вызвали в управление „Опера-хауз", и Мортон взялся за создание „Палас-театра", который стал и оста­ется до наших дней самым изящным мюзик-холлом Лондона. Это была большая и в то же время последняя победа Мортона.

Всеми фибрами своей души Мортон был связан с обычаями своего времени: он отказывался пользоваться пишущей машин­кой, телефоном, который он называл „дьявольской коробкой", автомобилем, и одновременно он умел ставить самые современ­ные спектакли.

У него не было близкого друга, но все его любили. Его знал весь Лондон. Он умер в 1904 году, не оставив состояния, ибо деньги для него никогда ничего не значили, но он воздвиг себе памятник — мюзик-холл...»

Не правда ли, Жак-Шарль написал о Мортоне очень тепло?.. И хочется заметить, что если в том же традиционном драмати­

Второй сын бедных родителей, он недолго ходил в школу: об­разование в эту эпоху было роскошью для бедняков. Шарль рано начал работать.

Работа и скромная жизнь позволили Шарлю Мортону собрать средства для открытия в Лондоне своего собственного кафе „Та­верна святого Георгия". Позади общего зала находился холл, по­луамбар-полуконюшня, где раз в неделю собирались завсегдатаи, чтобы развлечься. Они пели народные песенки. Иногда кто-ни­будь отваживался на соло. Такому человеку всегда очень друж­но аплодировали. Первой звездой этого жанра, чье имя чудом дошло до нас, был рабочий по имени Флаэрти, который пел фаль­цетом ирландские и шотландские песни.

Мортону пришла мысль привлечь к участию в любительских спектаклях [точнее, концертах. — С. К.] профессионалов: коми­ков, фокусников, певцов и акробатов. Нигде, кроме кафе Мор-тона, зрителям во время спектакля не предлагались закуски и напитки.

В 1848 году Мортон решил перестроить развалившуюся та­верну в квартале Ламбет в помещение для зрелищных мероприя­тий. Сначала представления давались в вечернее время по чет­вергам для торговцев и рабочих квартала, затем по субботам ве­чером, чтобы они могли привести с собой и жен. Такого раньше не было, так как дамы ходили до этого только в театры. Никогда ни одна дама не была в кафе. Это был большой скандал — и в то же время огромный успех: мюзик-холл родился. Его на­звали Кентерберийский холл. Зал мог вместить 700 человек.

Сначала вход был свободным, но так как желающих посетить холл было очень много, Мортон ввел плату за вход (6 пенсов, т. е. примерно 50 сантимов). И, кроме того, посетители имели воз­можность купить закуски и напитки. Женщины, совершенно по­терявшие голову от нового для них развлечения, составляли боль­шинство. Это наносило ущерб Мортону, ибо они пили значитель­но меньше мужчин. Тогда Мортон ввел двойную плату за вход для женщин.

Затем Мортон вынужден был расширить зал и пристроить га­лерею. Новый зал был рассчитан на 1500 человек. Открытие его состоялось 20 декабря 1854 года. Это был настоящий мюзик-холл.

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Часть вторая. В соединении с застольем

i ни ч кие упражнения, выставки диковин и т. д.; разница только 101 (елке зал, в большем или меньшем искусстве гаеров, в соста-иг публики...»53.

Можно, таким образом, утверждать, что успех деятельности

.....о типа заведений всегда зависел от взаимодействия трех влия-

н п,пых составляющих — ума, вкуса и расторопности организа-11 >| к (В, от таланта и опять же вкуса лиц творческого состава и от \||пння культуры посетителей.

Нам удалось более или менее подробно поговорить о первых и и- жжениях предпринимательской мысли, затронуть и творчес­кие темы, а вот о гостях, клиентах, посетителях мы пока говори-|и вскользь. Между тем причины сомнительной популярности некоторых варьете-заведений следует искать прежде всего в сти­ле поведения (звучит по-школьному, но что делать: языковые штампы дают о себе знать!), в отсутствии нравственных тормо­зов и элементарного вкуса аудитории, считавшей, что между ва­рьете и публичным домом дистанция не очень уж далекая.

И все-таки главная проблема во все времена функциониро­вания ресторанов-варьете состояла в поисках идеального соче­тания искусства и гастрономии. Для некоторых предпринима­телей, правда, такой проблемы не существовало: искусству в ре­сторане они, не сомневаясь, отводили сугубо прикладную роль. 11о само искусство сопротивлялось...

Приемлемым вариантом, наверное, стало бы полное разделе­ние по времени застольной и концертно-зрелищной части. Но это не очень нравилось публике. Ей хотелось, чтобы на столе все­гда что-то было...

Другие устроители подобных застолий предусматривали вари­анты этого «чего-то». Иногда, в самом начале вечера, каждому гос­тю ставился на стол своеобразный аперитив — тарелочка с порци­ей легкой, деликатесной закуски и безалкогольный напиток. По­том следовала варьете-программа, а далее можно было оставаться ужинать и танцевать. (Такой порядок в своё время был принят в таллиннском «Виру» стараниями Лембита Марка, директора этого ресторана, большого профессионала в области варьете-досуга.)

Но как бы то ни было, полностью отделить трапезу от зрели­ща нельзя, так как тогда разрушится главное — праздничность

ческом театре «первую скрипку» обычно играет лицо творчес­кое — режиссер, художественный руководитель или ведущий актер, то в развлекательных заведениях многое (если не всё) ре­шает владелец, менеджер, управляющий. Именно такая фигура, сочетающая в себе понимание сути комплексных (порой утили­тарных) задач и одаренная художественным чутьем, способна успешно вести дело. Жизнь «отца английских холлов» убедитель­но свидетельствует об этом.

С самого начала многие владельцы ресторанов-варьете стали следовать традиции Мортона, сооружая залы вместимостью 800—1000 человек. Не стоит забывать, что звукоусилительная аппаратура появилась значительно позже. Да что там звучание голоса или даже небольшого оркестра, в подобных залах и вид­но-то артистов было плохо! Взгляните хотя бы на фотографи­ческий снимок известного в конце века немецкого (берлинско­го) заведения «Винтергартен» («Зимний сад»). Вытянутый зал со столами, лепная отделка интерьера, потолок в виде звездного неба. Но сама сцена расположена в центре одной из протяжен­ных стен, и посетители, получившие места вдали и сбоку, лиша­лись возможности быть зрителями и даже слушателями.

Общепринятых английских порядков придерживались в хол­лах довольно строго. «Никого из мужчин не впускают в сапогах и круглой шляпе, а женщины должны быть одеты по-празднич­ному, в белом платье и с перьями на голове, — сообщает наш со­отечественник, побывавший в Лондоне в 1817 году. — Всяк име­ет право садиться на порожнее место»52. Во многих холлах об­становка была достаточно стандартной. Везде длинные столы. Посетители пили, закусывали и без стесненья разговаривали (это видно по сохранившимся в книжных изданиях рисункам), иног­да даже вовсе не обращая внимания на выступающих. Для адми­нистрации холлов обеспечить успешное соединение застолья и искусства оказывалось нелегким делом. Это удавалось в свое вре­мя Мортону, но далеко не всем его последователям.

Свидетельствует другой наш путешественник (уже в 1883 году): «Музыкальных зал большое количество во всех кварталах Лондона, аристократических и плебейских, богатых и бедных. Представления везде одинаковые: балеты, шансонетки, акроба­

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

застолья. Значит, надо было продолжать поиски удобного соче­тания двух слагаемых, а это требовало определенных усилий.

Теперь наступило время перейти к разговору о содержании художественной стороны деятельности ресторанов-варьете, не забывая о том, что понятие варьете означает разнообра­зие. Так что многоцветие жанров, их сочетаемость и контраст­ность, легкость их восприятия - основа концертной программы в ресторане.

Какие жанры оказывались наиболее подходящими для воспри­ятия ресторанной публикой, расположившейся за столиками с едой и напитками? (Нам придется признать, что реалии варьете-ресто­ранной практики часто бывают далеки от идеальных моделей.) Со­гласимся, что уместнее всего в ресторане те жанры, которые не тре­буют от гостей даже мало-мальски умственного напряжения.

Приоритетными жанрами здесь оказываются хореография и инструментальная музыка. Но по разным причинам. Танец мо­жет доставлять удовольствие не только своей целостной драма­тургией, но и просто красотой пластики отдельных его момен­тов. То есть на варьете-танец можно «взглядывать», но не обя­зательно смотреть безотрывно. Инструментальная музыка в основном поддерживает определенное настроение, тоже не тре­буя сосредоточенного восприятия. И только в случаях виртуоз­ного исполнительства возникает желание не только услышать, но и увидеть музыканта-виртуоза.

Зримые цирковые жанры (акробатика, эквилибр, иллюзия), казалось бы, близки балету по восприятию, но цирк требует не рассеянного, созерцательного, а сосредоточенного внимания, чтобы не пропустить тот или иной трюк. Поэтому приоритеты цирковых жанров в ресторанных условиях снижены.

Теперь о пении. Зная о разнообразии песенных жанров, мож­но убежденно прогнозировать успех шуточных сюжетных песе­нок в танцевальных ритмах, а также популярных, ранее хорошо известных лирических песен. Всегда приятно услышать еще и еще раз знакомое и любимое произведение. А вот премьера но­вой песни в ресторанных условиях иногда чревата неожиданным исходом. Песни с социальной проблематикой для ресторана не подходят. Объяснения этому, наверное, не требуется...

Часть вторая. В соединении с застольем

В пении мы как бы присудили первое место шуточным песен-iv.mi в танцевальных ритмах. Первенство здесь определяется не

.....,ко их несложной содержательностью и юмором, который,

I.и, нельзя лучше, совпадает с общей атмосферой праздничного игтолья. Свой вклад вносит и ритм, заставляющий слушателей inш.ггывать особые ощущения активности своей жизнедеятель­ности. Он является допингом, стимулирующим рождение новых намерений и желаний.

Мы позволили себе кратко потолковать о том, какие же про­изведения - зримые, звучащие или их симбиоз легче «монтиру­ются» с застольем. А уж конкретнее - о жанрах таких произве­дений, о влиянии алкоголя, о публичной откровенности - в сле­дующих беседах.

12. Алкоголь и границы

публичной откровенности

Мы уже говорили о том, что в трактирных и ресторанных за­лах, где соединялись застолье и искусство, бывало шумно из-за громких разговоров. Царило неестественное возбуждение, не­трезвое пение, хохот. Так случалось и прежде, да и в некоторых случаях теперь. Поэтому мы поведем разговор сразу в масштабе двух веков. Пусть беседа эта будет сознательным отступлением от принципа последовательности исторической хронологии. Но тема нынешнего разговора настолько серьезна и, можно сказать, деликатна, что нам с вами простится нарушение установленного порядка.

Получают ли артисты, в обстановке застолья, хоть какое-то удовлетворение, выступая перед сервированными столиками? Вы думаете, что здесь обязательно должен последовать ответ отри­цательный? Представьте себе, вы неправы: для азартных испол­нителей обстановка ресторана - поле сражения, на котором не­обходимо «выиграть бой» - завоевать внимание публики, а за­тем - и признание, и, может быть, даже любовь. Сражаться приходится, прежде всего, со сформированным стереотипом при­оритетности тех удовольствий, которые сулит вечер, проведен­

ий

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Часть вторая. В соединении с застольем

из деятельности варьете имеет смысл. В одном из нынешних за­ведений актриса, исполнявшая изящную лирическую песенку, приблизилась к столикам с гостями, из-за чего ее общение со слу­шателями стало более адресным. Она волей-неволей вызывала сидящих на пусть бессловесные, но ответные реакции. Взгляды, улыбки, кивок головы — вот арсенал ответов публики на близ­кий контакт с нею поющей актрисы. Все было бы вполне допус­тимо и убедительно, но... За крайним столом сидела компания гостей, уже «разогретых» соответствующими напитками. И один из слушателей, настроенный очень по-доброму, проникшись сим­патией к певице, поднялся с места, держа в руках два бокала с вином. Один из бокалов явно предназначался актрисе... Певица пела под оркестровую фонограмму («минус один», то есть без за­писи вокала). Остановить, задержать музыку технически невоз­можно, а поклонник, видимо, приготовился к тосту... Сразу ска­жем, что актриса с честью вышла из этого щекотливого положе­ния: не прекращая петь, она бессловесно, с помощью жестов и взгляда, сердечно поблагодарила новоявленного ее почитателя, тот остался не в обиде, а гости, наблюдавшие за ситуацией, не смогли удержаться от аплодисментов.

Сколько подобных случаев знают исполнители, работающие с публикой в «опасной» от нее близости! Репетируя номер для показа его со сцены концертного зала, артисты готовы к тому, что прямое общение не подразумевает конкретных партне­ров из числа зрителей. Но в ресторанном варьете подобная «опас­ная близость» диктует необходимость применения «защитных средств» от непредсказуемых последствий при обмене взгляда­ми с каждым человеком, попавшим в поле зрения.

Теперь перейдем к достаточно деликатной теме отражения в искусстве интимных взаимоотношений. Здесь нам придется поговорить, прежде всего, о так называемых нормах морали. Нормы эти понадобились человечеству, отдалившемуся от жи­вотного мира, как нравственные ориентиры, обеспечивающие баланс духовного и земного, возвышенного и низменного. Са­мым кратким изложением наиболее утвердившихся нравствен­ных принципов безошибочно можно считать христианские за­поведи.

ный в ресторане-варьете. Причем приоритетность эта почти у каждого гостя своя, индивидуальная. Кто-то приходит сюда изысканно попировать, всё остальное не столь важно и воспри­нимается как «гарнир» к основному. Для кого-то главным заня­тием оказывается общение с друзьями. Влюбленная пара мечта­ет о свидании в особой, праздничной обстановке. И только часть публики, прослышав, что здесь выступают интересные исполни­тели, приходит сюда получить удовольствие от искусства, а за­одно (заметьте — заодно) хорошо поужинать.

В любом случае обнаруживаются три основных обстоятель­ства, препятствующие созданию варьете-атмосферы, близкой к идеальной.

Посетителям, недостаточно воспитанным в сфере взаимооб­щения, не обремененным знаниями «правил хорошего тона», пло­хо контролирующим свое поведение, трудно ориентироваться в обстановке варьете. Надо ведь умело сочетать, чередовать раз­личные виды человеческой деятельности — получение удоволь­ствия от угощенья, от восприятия искусства и от общения с окру­жающими.

Второе обстоятельство. Даже небольшие дозы алкоголя спо­собны вызвать у посетителей неадекватные реакции на проис­ходящее вокруг.

И обстоятельство третье, влияющее не только на атмосферу ве­чера в варьете, но и на формирование развлекательного искусст­ва как подлинно высокого искусства. Особенно в связи с тем, что оно вынужденно побраталось с алкоголем. Речь идет об эротиче­ских темах в самих произведениях ио границах публич­ной откровенности артистов и собравшейся аудитории.

О воспитанности (или, вернее, о невоспитанности) говорить долго не будем. Что тут можно сделать за один вечер силами устроителей и обслуги? Ничего, кроме демонстрации своей лич­ной вышколенности и учтивости.

Об алкоголе придется порассуждать поподробнее. Алкоголь — наркотик особого рода. Совсем отказаться от него человечество уже не может. Необходимо овладеть искусством регулирования употребления крепких напитков. Здесь не к месту давать специ­альные советы по данному поводу, но задержаться на примерах

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

Гармония земного и небесного (выразимся еще раз так) до­стижима нелегко. Поэтому большая любовь воспевается поэта­ми и музыкантами извечно. Оды, поэмы, романсы, исповедальные песни звучат не только в филармонических залах, но и с подмост­ков варьете. Естественно, что стиль и язык этих произведений обычно избегают обнажения тех интимных подробностей, кото­рые являются достоянием любящих. Их взаимоотношения в иде­але — опоэтизированы, красивы, возвышенны.

О любви можно говорить и в шутливом тоне. И это никоим образом не оскорбительно для столь высокого и радостного чув­ства. Тем более что любовь, влюбленность могут быть и прехо­дящими, не оставляющими после себя незаживающих сердечных ран. В репертуаре замечательной певицы Клавдии Шульженко были такие песенки и среди них «О любви не говори». Помните? «Очень хорошо влюбиться раннею весной, можно полюбить и летом...» И дальше: «О любви не говори, о ней все сказано! Серд­це, верное любви, молчать обязано!..» (стихи Н. Лабковского).

Но все мы хорошо знаем, что человечество извечно нарушало нормы поведения и нравственные заповеди. Иногда случайно, под влиянием обстоятельств, иногда сознательно, ради минут­ных удовольствий, а, бывало, и из-за озорства, ради развлечения. Правда, к «грехам» такого рода отношения складывались разные. У А. Н. Островского в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» молоденькая девушка, говоря, что будет жить очень весело, успокаивает свою тетушку: «Если согрешу, — уточняет племянница, — я покаюсь. Я буду грешить, и буду каяться так, как вы...»

Но, как правило, в цивилизованном обществе о грехах такого рода все равно не принято было говорить вслух. Малопристой­ные истории и анекдоты рассказывались вполголоса в узком кру­гу, на досуге.

Да, возникали периоды в истории человечества, когда глубо­ко спрятанное вырывалось наружу и, как бы бунтуя, выставля­лось напоказ. Святое и тайное становилось явным, теряло свою пленительность и гибло. Так бывало и в античном мире, и в эпо­ху Возрождения, и в начале XX века, и в какой-то мере есть и сейчас, в России.

Часть вторая. В соединении с застольем

А между тем нельзя не заметить, что тайны любви, тайны эро­тики всегда давали пищу для появления великих (и менее вели­ких) произведений искусства самых разных жанров. О поэзии в мягкой шутке уже шла речь. Тут все безусловно. Но даже опи­сание игривых моментов, изящная двусмысленность в произве­дениях, не оскорбляя нравственности, доставляли эстетическое удовольствие.

Конечно, были и Франсуа Рабле, и Бокаччо, и Мопассан, но гот же Бальзак в своих «Озорных рассказах», подражая стилю авторов Возрождения, умел игриво, забавно и изящно сказать о многом, ни разу не назвав все происходящее своими именами. Почитаем?

«Когда в самом разгаре были сладостные игры любви, упои­тельные поцелуи, забава с распущенными и вновь заплетенны­ми косами, когда в порыве страсти кусал он ей руки и даже ушки, одним словом, когда все уже было испытано, за исключением того, что высоконравственные сочинители наши не без основа­ния называют предосудительным...» и т. д.54

Или у него же (у Бальзака): «Хитряга-попик еще накануне пе­реплывал на челне Луару и, согревая Ташеретту в своих объяти­ях, удовлетворял исправно все ее желания, дабы ночью ей слаще спалось, — занятие, к которому молодые люди бывают весьма способны...»55

Или добродушно-ироническое повествование о том, как юный паж Ренэ, воспылав любовью к своей госпоже Бланш, мечтавшей о ребенке, был «приручен» ею во время мнимого сна. В первый раз «от великой любви выбрал он ножку и поцеловал ее крепко, но еще несмело... Но Бланш отнюдь не проснулась, ожидая, что паж от ножки вознесется к колену, а оттуда прямо в небеса...» В другой раз «Ренэ провел рукою по прелестной ножке и осме­лился даже проверить, насколько гладко колено...» И, наконец, вечером того же дня «паж отправился разыскивать Бланш и, най­дя ее спящей, подарил ей дивный сон. Он освободил ее от того, что так ее тяготило, и столь щедро ее одарил, что сего дара хва­тило бы с избытком не на одного младенца, а на двойню»56.

Эти примеры, взятые из высокой литературы, свидетельству­ют о возможностях словесного искусства быть иронично-шалов­

Первый раздел. Девятнадцатое столетие

ливым, предельно эротичным, не нарушая при этом принятых норм пристойности.

Но речь идет о так называемом развлекательном искусстве, ко­торое, как известно, родилось и произросло на фольклорной ос­нове, в гуще народных праздников, аудитория которых не отли­чалась изысканной воспитанностью, не владела полностью пра­вилами приличия. Более того, с удовольствием откликалась на любые шутки, противоречащие строгой официальной морали.

Задумаемся: ведь для всех слоев народонаселения праздник -это всегда временное освобождение от принятых повседневных норм во взаимодействии людей. Сама атмосфера праздника как бы предполагает возможность и даже необходимость нарушений правил стереотипного приличия. Вопрос только в том, до ка­ких пределов могут доходить эти отступления от правил? Какие обстоятельства определяют эти пределы? Может быть, со­циальная принадлежность тому или иному классу, клану, наци­ональной общности? Или просто уровень культуры, образован­ности, воспитанности?

О пределах допустимого речь будет продолжена. А обстоя­тельства, определяющие эти пределы, действительно, не одног значны. Еще полтора века назад на праздничных гуляниях и яр­марках доминировали малообразованные и простодушные слои населения. И тематика, и лексика скоморошьих шуток предпо­лагали обязательное наличие в них «соли и перца». О многом го­ворилось так называемым открытым текстом. Даже цивилизо­ванному, воспитанному человеку, попадавшему в гущу народных праздников, тоже хотелось предельно раскрепоститься.

Что же касается высших слоев общества, то здесь издавна утвер­дилась двойственность поведения: изысканность при официозном общении и нарочитая раскованность, доходящая до цинизма, в уз­ких служебных кругах, а также на досуге. Надо заметить, что по­добная «традиция», к сожалению, дожила и до сегодняшних дней.

И вот тут мы приходим к довольно парадоксальному выводу. Если во время досуга полностью избавиться от шуток эротиче­ского толка, от игривости и даже некоторого неприличия, раз­влекательные попытки начнут превращаться в целомудренное, но ужасно скучное времяпрепровождение. Стало быть, все дело

Часть вторая. В соединении с застольем

в чувстве меры, в пределах допустимого в каждом отдельном слу­чае, в каждом выбранном произведении, в личности исполните­ля. Мера есть искусство. Как часто мы повторяем это ге­ниальное изречение, и как же все-таки недооценивается его смысл!

В жизни людей, в искусстве, отображающем процессы жиз­ни, эротические темы всегда присутствовали. Но в зависимости от времени, в эротике брало верх то возвышенное, то низменное.

Когда всеобщий интерес обращался к «проблемам низа», тог­да в искусстве находилось место открытой сексуальности и даже порнографии. Но снова спираль закручивалась, возвышалась, и снова наступало равновесие.

Дата добавления: 2015-09-03