День пятый. Пить Один глоток, всего бы один глоток, и можно жить дальше

Пить… Один глоток, всего бы один глоток, и можно жить дальше. Ноги так устали, что Нечаю кажется, будто он стоит на острых шипах. Рогатка давит на горло, малейшее движение головой, и она впивается в шею. Сначала ему казалось, что виснуть на руках больно, но теперь он то и дело дает отдых ногам, перенося тяжесть на руки – его кандалы прибиты гвоздями к частоколу, окружающему острог. Всего-то две ночи и один день. И ведь ничего страшного – стой себе и стой.

Майские ночи холодные, но короткие, и на рассвете у Нечая стучат зубы. Озноб рождается где-то в животе и зыбью разбегается по всему затекшему телу. Пить… Все можно перетерпеть: холод, усталость, боль, но жажда нестерпима. Роса падает на землю с первыми лучами солнца, пропитывает рубаху, и Нечай тянется к рукаву, но ему мешает рогатка.

Рыжая сволочь… Почему из всех колодников рудника он выбрал именно Нечая? Почему все рыжие выбирают именно его? Что рыжему надо? Впрочем, Нечай отлично знает, что ему надо. Он хочет вместо зверя увидеть пса, покорно лижущего сапоги. Он хочет УСМИРИТЬ. Здесь все хотят Нечая усмирить, но рыжий очень молод, очень богат, и не привык терпеливо дожидаться исполнения желаний. Он хочет получить все и сразу, за один день. Он хочет что-то доказать монахам, которые посмеиваются над его рвением, над его наивностью, над его молодостью.

Пить… Неужели никто не сжалится над ним и не принесет воды? Вот скрипит ворот колодца, скоро колодники пойдут на рудник, а сейчас им дадут хлеба, и пить они смогут сколько угодно, сколько успеют… Нечаю вовсе не хочется хлеба – желудок давно завязался в тугой, ноющий узел. Он хочет только пить.

Никто не приносит Нечаю воды, колодников проводят мимо, и они смотрят на него, кто с усмешкой, кто с сочувствием.

Несмотря на яркое солнце, день стоит холодный, ветреный. Рыжий просыпается ближе к полудню – ему здесь позволено все, и даже немного больше. И, не успев умыться, бежит к Нечаю – как ребенок к любимой игрушке, брошенной до утра по настоянию няньки. Но вовремя спохватывается, замедляет шаг и заглядывает в трапезную. Завтракает рыжий недолго, выходит оттуда через минуту, с набитым ртом, куском рыбного пирога и кружкой кваса в руках.

Нечай смотрит на его жующую веснушчатую рожу, и она расплывается перед глазами. Рыжий что-то говорит, отхлебывая квас, а Нечай его не слышит. Ноги становятся мягкими, будто из них вынули кости, и кандалы впиваются в запястья грубыми, сильными челюстями. Рогатка колет шею, но тяжелая голова свешивается на грудь: Нечаю кажется, что его сейчас вырвет, и спазм из желудка бежит к горлу. Веснушчатое лицо превращается в рыжее пятно, которое со всех сторон окружает темнота, и темнота эта все гуще, все черней, все непроглядней…

Нечай открыл глаза. На самом деле хотелось пить. Интересно, долго он проспал?

Внизу, на столе горела свеча, и слышались тихие голоса.

– Давай не будем его будить, – говорил Мишата, – сами пойдем. Полночь скоро.

– А он не обидится? – спросил кузнец.

– Не знаю, – Мишата пожал плечами, – я сейчас вообще ничего про него не знаю, и не понимаю. А если и обидится – что с того? Поздно будет, мы уже уйдем.

– Тогда пошли… – кузнец сказал это не очень уверено.

– Только тише. Вдруг проснется?

Мишата и кузнец поднялись и начали одеваться. Куда это они?

– Ты топор взял? – спросил кузнец.

– Конечно. И нож. А ты?

– У меня тоже топор и нож. Хотел молот взять, но им тяжело, неудобно. Зато один раз вдаришь – кого хочешь свалит с катушек.

– Топор лучше. Не знаю, как тебе, а мне сподручней. Я думаю, вдвоем оборотня топорами забить можно.

Нечай приподнялся на локте:

– Вы куда это собрались?

Мишата присел от неожиданности, словно застуканный при краже варенья пацан, но быстро взял себя в руки.

– Да так, засиделись, вот, проводить Назара хотел…

Нечай спрыгнул в печки.

– А ну-ка раздевайся. Ты с ума сошел? Какой оборотень? Какие топоры? Трое егерей были с ружьями, шестеро конных! Ты соображаешь? Только крикнуть успели! Ты их не слышал, а я слышал! Быстро раздевайся, я сказал!

– Нечай, ты чего? – Мишата растерялся и отошел на шаг.

– Я тебя сильней, братишка, щас уложу на лавку и свяжу веревками! Ты не слышал, как они егеря жрали, а я слышал! Хочешь, чтоб тебя сожрали? – шипел Нечай ему в лицо, – Настрогал детей мал-мала меньше, теперь корми! Я бочки делать не умею и твоих детей кормить не буду! Как маленькие, честное слово! Гришка с Митяем просились, и вы туда же?

– Я ж говорил – обидится… – проворчал кузнец.

– И ты тоже помалкивай! На Стеньку младших бросишь? Два балбеса!

Нечай забрал у Мишаты топор. Он еще не решил, пойдет в лес или нет, а эти двое не дали ему как следует подумать.

– А ты? Тебя, значит, не сожрут? – брат попытался взять топор обратно.

– Они меня не едят. Мосластый больно, – хмыкнул Нечай, – и детей я не плодил.

В эту ночь мороз был гораздо сильней обычного, Нечай пожалел, что не надел шапки – он не успел дойти до леса, как ему продуло уши. Мороз и ветер. И ночь стояла совершенно безлунная, темная, хоть глаз коли. Он еще в поле успел дважды сбиться с тропинки, и с трудом нашел вход в лес. Понесла его нелегкая… Кого он там найдет? Кого поймает? Если бы Мишата с кузнецом не собирались искать оборотня вместо него, он бы ни за что с печки не слез. А тут стало прямо неловко…

Нечай прошел по лесу сотню шагов – там было еще темней, чем в поле – и понял, что сбился с тропы. Он покружился в ее поисках, натыкаясь на деревья, пролезая сквозь кусты, пока не догадался, что теперь не только потерял тропу, но и понятия не имеет, в какой стороне остался Рядок, а в какой – усадьба Тучи Ярославича. Он пошел наобум, убеждая себя в том, что беспокоиться не о чем, не настолько велик этот лес, чтоб в нем всерьез заблудиться.

Чтоб идти вперед, Нечай выставлял вперед руку, настолько непроглядной была темнота, и все равно время от времени натыкался на деревья. Каждый раз, когда его пальцы нащупывали холодный, шершавый ствол, он вздрагивал и отдергивал руку, ему казалось, что кто-то сейчас схватит ее и потащит его за собой, во мрак. Ничего похожего на тропу под ногами не появлялось – ноги то проваливались в ложбины, заполненные сухими, смерзшимися листьями, то спотыкались о разлапистые корни дубов. Кривые, низкие ветви кололи глаза и больно задевали замерзшие уши, и Нечай прикрыл лицо рукой с топором. С каждым шагом в нем все сильней росла тревога, если не сказать – паника. И за деревьями уже слышались шепоты, и над головой мерещились тихие взмахи огромных крыльев, и под ноги наползал невидимый в темноте туман…

Какое там кого-то ловить или выслеживать! Выйти бы отсюда, и побыстрей!

Нечай шел наобум не меньше четверти часа, приседая от каждого шороха и шарахаясь в стороны от чудившихся – а может и не чудившихся? – движений, от завываний ветра в узких дуплах дубов, от недужного скрипа толстых сучьев. Черт понес его ночью в лес! Ничего он тут не найдет, а если найдет – ему же хуже.

Впереди мелькнуло светлое пятно, мелькнуло и исчезло. Или это снова ему померещилось? Когда он шел к Туче Ярославичу, ему тоже чудилась человеческая фигурка в белой рубахе… А главное, каждый раз, когда ему удавалось выбраться из леса невредимым, рядом всегда оказывалась Груша. Случайно? Вот кого надо было брать с собой. Не Митяя и Гришку, не Стеньку с Федькой-псом, а Грушу! Только Нечай ни за что бы на это не пошел. Совпадение, не совпадение, а рисковать жизнью девочки он бы не посмел.

Светлое пятно появилось снова, появилось беззвучно, как видение, как призрак, и растворилось в темноте. На это раз Нечай не сомневался в том, что на самом деле видел его. Может это как раз то, за чем он сюда пришел? Внутри что-то содрогнулось, заколотилось, затрепетало. Странная смесь ужаса и азарта быстрей погнала кровь по жилам. Догонять? Или наоборот, сломя голову бежать прочь? Нечай замер, хватая воздух ртом… Кто на кого охотится? Хоть бы увидеть это нечто одним глазком, только бы узнать, что это за тварь, и все, и рвать отсюда во все лопатки.

Нечай неуверенно шагнул туда, где мелькнуло светлое пятно, издали похожее на рубаху, и видение не обмануло его ожиданий. Стоило обойти дуб в два обхвата, и он снова увидел его, гораздо ближе и отчетливей. Но видение оставалось светлым пятном, не более. За ним на этот раз не угадывалось человеческого силуэта, пятно доставало не выше пояса Нечая. А потом он увидел второе такое же. Оно бесшумно приближалось из-за деревьев, и тоже напоминало белую рубаху.

И тогда страх пересилил любопытство. Нечай неуверенно сглотнул и отступил на шаг, стараясь сделать это как можно тише, но на это его движение оба видения отпрянули, и меж деревьев появилось третье, и четвертое… В темноте блеснули глаза, и свет из этих глаз не был похож на тот, которым светятся глаза зверей. Матовый, разбавленный, тусклый свет, чем-то напоминающий болотные огоньки, только еще жиже, тусклей… Нечай отступил снова, и понял, что опоздал – убежать он не успеет. Четыре пары глаз уставились на него из темноты, они отлично его видели, и взгляды их замораживали кровь и холодили кожу.

Вот и все… Как глупо… Какая нелепая и никчемная штука жизнь… Нечай почему-то вспомнил совсем раннее детство, как он в одной рубашонке бежит по улице навстречу маме, бежит, хохочет, а потом падает и ревет. Не потому, что ему больно, а просто обидно: вот только что так хорошо бежал, весело, а теперь валяется в пыли. Как глупо… Глупо от начала до конца: и школа, и разбой, и монастырь… Нечаю все время казалось, что жизнь только начинается.

Тонкое рычание, похожее на рычание куницы, донеслось с трех сторон. Нечай выронил топор из дрожащей руки. Он хотел что-нибудь сказать, но тяжелый, словно распухший язык, отказался шевельнуться. Ноги подкосились, ногти скребнули по коре дуба, из-за которого он вышел навстречу чудовищам. Не страх даже, странная обреченность, как у теленка, ведомого на бойню… Рычание повторилось, в темноте блеснули тонкие клыки, и Нечай отчетливо представил эти клыки на своей шее. Настолько отчетливо, что ему захотелось освободиться от них, сбросить с себя рычащую тварь, раздирающую плоть острыми когтями. Из горла вылетел судорожный всхлип, Нечай отпрыгнул назад, обхватив голову руками, повернулся куда-то вбок и побежал, нисколько не надеясь убежать, каждый миг ожидая, что зубы вопьются в шею и когти рванут мясо на спине, сквозь полушубок.

Он бежал и ничего не видел впереди, натыкаясь на деревья, падал, вскакивал, и бежал опять. Ветви били по лицу и по рукам, ноги разбивались о корни, путались в низких кустах. Ему казалось, что он кричит, на самом же деле с губ слетал только отчаянный шепот. Ему чудилось рычание за спиной, он чувствовал взгляды из жидкого, тусклого света, и в глубине души знал, что сейчас его догонят, что ему не уйти, это бесполезно. И бег этот, и крик – никакой надежды нет.

Он ударился плечом о ствол дерева, и упал на бок, прокатившись по земле, вскочил на ноги, рванулся вперед, споткнулся о корень и врезался головой в низкий, толстый сук: словно деревья окружили его таким плотным кольцом, что из него не выбраться. Нечай снова поднялся, и снова помчался сломя голову, выставляя руки вперед, снова споткнулся, пробежал пару шагов и растянулся на земле, ударившись обо что-то твердое подбородком и прикусив язык. Соленый вкус густой крови напугал его еще сильней, он подпрыгнул, прижимая руки ко рту, рванулся вперед, сквозь колючие кусты, царапая лицо и жмуря глаза, и с разлета ударился лбом о толстый, склизкий ствол дерева.

То ли этот последний удар лишил его сил, то ли, напротив, немного отрезвил, но Нечай, обхватив гниющее дерево руками, сполз на землю, прижался к стволу лицом, и замер, сжавшись в комок и дрожа, словно заяц, попавший в силок.

Ему показалось, что бежал он не больше минуты, но, наверное, это ему только показалось, потому что легкие едва не разрывались, с шумом втягивая морозный воздух, а в горле саднило, першило и хрипело. Каждую секунду Нечай ждал, когда его догонят и разорвут на куски, жмурился и сжимал дерево руками. Он не чувствовал ни холода, ни боли, только вкус крови во рту. Сколько времени прошло, прежде чем он шевельнулся, сказать трудно, но по его расчетам, должно было взойти солнце.

Однако солнце не взошло, зато руки закоченели так, что потеряли чувствительность, и дрожь от страха сменилось дрожью от холода. Нечай шевельнулся и с ужасом понял, что едва не замерз – тело одеревенело и подчинялось ему с трудом, ломило суставы и болело лицо. Он ощупал то, на чем лежал и сильно удивился: вокруг ствола дерева была насыпана высокая горка камней, смешанных с землей. Он провел рукой по скользкому стволу, и нащупал вырезанный узор, пробежал ладонью ниже – да это не дерево! Это идол! Истукан, которого они с Грушей вырыли из земли и поставили посреди кустов шиповника! Нечай тронул ладонью лоб – шишка выскочила на самой середине размером в рубль. Ничего себе, приложился!

Древний бог. А Нечай ведь обещал Груше в четверг прийти и очистить его от черного налета. Не пошел. А гробовщик сказал, что когда-то Рядок от нечисти охранял идол. И стоял он на пути к болоту…

Нечай посмотрел по сторонам и зябко повел плечами. Чем черт не шутит, может это правда? Может, идол на самом деле спас его от смерти? Если в лесу водятся твари с ТАКИМИ глазами, то почему бы не поверить и в эту сказку тоже? Тогда, во всяком случае, можно объяснить, почему Груша без страха бродит ночью по лесу: она отыскала истукана давно. И потом, наскочить на него случайно, в полной темноте – это же невозможно. Такого просто не бывает.

Нет, никакая сила не заставит Нечая отойти от идола и на пару шагов! Он не сдвинется с места, пока не станет светло. От воспоминания о светящихся глазах и клыках, блестевших в темноте, по телу сразу пробежала дрожь. Может, это и можно изловить, но не ночью и не в одиночестве.

Нечай долго растирал рукавами уши, но они так и остались совершенно холодными, впрочем, как и руки. Он поплясал вокруг идола, потопал ногами, кутаясь в полушубок – не помогло. И сколько времени до рассвета – неизвестно. Примерно с полчаса Нечай надеялся на восход солнца, но зубы стучали все сильней, и, в конце концов, холод победил страх. Ведь перед охотой он дважды бывал в этом лесу, ничего не боялся и никого не встретил.

Он попытался вспомнить, в какую сторону лицом поставил идола, ощупал изваяние и, уверенный в выбранном направлении, продрался сквозь шиповник в лес, и вскоре вышел на тропу, по которой Груша вывела его на болото. Только тропа почему-то оказалась совсем не там, где он ожидал, и в какую сторону по ней нужно идти в Рядок, Нечай не сообразил. Поскольку направлений было всего два, он решил воспользоваться внутренним чутьем, как самым надежным ориентиром, и свернул налево.

Больше всего он боялся сбиться с дороги и снова оказаться в непрохожем лесу, поэтому шел медленно, ощупывал стволы дубов по обеим сторонам и следил, чтоб под ногами лежала натоптанная тропинка. Внутреннее чутье его обмануло: когда лес расступился, на фоне неба вместо далеких огней Рядка Нечай увидел кресты и полоску ельника.

Он сплюнул, выругался, но все равно обрадовался: можно дождаться рассвета в людской у дворовых Тучи Ярославича. Не откажут, наверное… Что им, жалко, если он немного погреется?

Памятуя о том, что на кладбище пока еще никого не загрызли, он отошел от леса подальше и побрел к усадьбе. Может быть, на самом деле до утра оставалось не так много времени, потому что в усадьбе не спали – светились окна в нелепом боярском доме, до Нечая донеслись крики, хлопки дверьми и жалобное завывание собак.

Он прошел по тропинке между могил, где третьего дня догонял Фильку, и вспомнил про топор. Мишата расстроится – хороший был топор. Теперь его и при свете дня будет не найти – Нечай понятия не имел, на каком месте его потерял, не знал даже, справа или слева от тропинки это случилось. Мороз пробежал вдоль хребта, и Нечай встряхнулся: взгляд кровожадных тварей до сих пор не давал ему покоя.

Тропинка огибала усадьбу со стороны леса и выходила к парадному входу боярского дома, прямо к лестнице. Над ней горели четыре факела, освещая двор, и Нечай решил пройти мимо них, чтоб не путаться и не спотыкаться в темноте заднего двора – и без того избил все ноги, бегая по лесу. В усадьбе выли не только собаки, с заднего двора доносился женский плач, со всхлипами и причитаниями.

В общем-то, Нечай не прятался, но когда проходил недалеко от беседки, в которой пару дней назад говорил с Тучей Ярославичем, неожиданно услышал голоса. Говорящие не замолчали, и Нечай решил, что они его не заметили. Почему-то он сразу понял, что разговор этот для чужих ушей не предназначен: зачем морозной ночью прятаться в темной беседке, даже свечи не зажечь, если можно поговорить в тепле? Нечай замедлил шаги и как бы невзначай спрятался за дубом, свесившим ветви на крышу беседки. Вдруг в усадьбе знают о тех, кто прячется в лесу побольше, чем говорят?

– Да ничего это не даст! Я сколько раз тебе говорил? Хоть ты всех курей своих перережь, и овец вместе с ними – мало этого!

Голос показался Нечаю незнакомым. Может, кто-то из гостей Тучи Ярославича? Ответил ему боярин, в этом можно было не сомневаться.

– Жалко Фильку… Что его к крепости понесло? Думал, с кладбища волков не услышит? Ушли они, ушли. Тож не дураки… Эх, жалко Фильку!

– Ты еще слезу пусти… – ворчливо отозвался незнакомец.

Интересно, кто это говорит так с Тучей Ярославичем? Будто не с равным даже…

– Да тебе-то что? Ты с ним вместе щенков через тряпицу не выкармливал, на одном коне из лесу не выбирался, с одной миски не жрал…

– Ты хоть разглядел их? – снисходительно спросил незнакомый голос.

– Куда там! Пока на крик выбежали, поздно уже было, а уж когда до крепости добрались, он остывать начал. Ровно как егерей, глотка порвана, то ли зубами, то ли когтями… Завтра отпевать будешь – увидишь.

Нечай почесал в затылке: этого только не хватало! Фильку, конечно, и ему было жалко, но куда как больше его озаботил другой вопрос: что он скажет в Рядке? Снова он оказался в лесу, и именно в это время загрызли человека! Как нарочно! К воеводе ему совсем не хотелось, а принимать заступу от Тучи Ярославича не стоило.

Стоп. Отпевать? Не Афонька же это, честное слово! И голос не похож. Нечай не сразу вспомнил, что у Тучи Ярославича в часовне служит старый расстрига – староста говорил об этом.

– Сам виноват, – буркнул незнакомец, – ни курица, ни эта потаскунья в таком деле не помогут. Не об охоте на свиней просишь. Нужны девственница и младенец.

– Где я возьму младенца? Ты думаешь, это так просто? А девственницу? Дворовые девки давно перепорчены.

– Мало деревень? Бабы не рожают? Девки перевелись? – издеваясь, спросил расстрига.

– Я думаю, тут не в девке дело, – хохотнул Туча Ярославич, – старый ты стал, Гаврила. Думаешь, если на потаскух сил не хватает, на девку хватит?

– Найди расстригу вместо меня. Девок полно, а таких как я – днем с огнем не сыщешь.

– Да я уже нашел! – захохотал Туча Ярославич, – Я и документы почти все выправил, через недельку архиерей из столицы вернется, и дело сделано. А уж как он ругаться умеет – заслушаешься, ты со своей хулой в подметки ему не годишься.

– Так за чем дело стало? – проворчал расстрига, – давай его сюда, пусть посмотрит. На вонючих костях с бабами кувыркаться не каждому понравится.

– Ничего. Этому понравится. Этому все понравится. Беглый колодник. Или под кнут за побег или на костях с бабами кувыркаться. С бабами, я думаю, поинтересней будет!

Нечай присел и зажал рот рукой. Как-то службу диаконом он представлял себе иначе…

– Ну-ну… – сказал расстрига, – беглого колодника в сан произвести? А знаешь, мне это нравится. Не ожидал я от тебя такой шутки.

Он сперва прыснул, а потом захихикал тонким смешком.

– А еще я думаю, он с Князем и без нас с тобой знается, – серьезно сказал Туча Ярославич, – слишком… везучий. Неспроста это.

– Ладно, пока до него дело дойдет, у тебя всех дворовых перегрызут, – раздался хлопок по плечу. А расстрига с боярином совсем уж накоротке…

– Не могу младенца… – прошептал Туча Ярославич, – хоть убей. Мужиков боюсь. Это искать надо, ждать – пока баба какая грех прикрыть захочет.

– А девственницу? – строго спросил расстрига.

– Ну, это можно попробовать. Денег посулить родителям, или силой уволочь… Это можно.

– И смотри, сорокалетняя девственница Князю без надобности. Если на нее никто до сих пор не позарился, то и Князь на нее глядеть не станет. Хорошая девка нужна, чем красивей, тем лучше. А вместо младенца… Ну, забьем теля… Но тогда чтоб девка была – глаз не отвести.

– Попробуем. Два дня осталось всего… Попробуем.

Нечай раздумал идти в людскую. На вонючих костях? Не для этого ли раскапывают гробы его «други»? Теля забьем? Вместо младенца? Они что ж, и младенца забивать собирались? Да не может быть… И девственницу? Что ж это творится тут?

Он потихоньку начал отходить от беседки за деревья, пока не оказался в лесу. Не стоило этого слушать. Нет, наверное, девственницу забивать не станут, она предназначена для какого-то князя. Этому все понравится? Не на того напал, Туча Ярославич! Под ногой громко хрустнула ветка, и Нечай испугался – вдруг в беседке услышат? А если и услышат, что тогда сделают? Да ничего. Расстрига же сказал – давай его сюда, пусть посмотрит.

Темень в лесу после света факелов показалась еще непроглядней. Как только голоса смолкли, и усадьба скрылась за деревьями, Нечаю снова начал мерещиться взгляд из леса, и перед глазами замелькали призрачные белые пятна. Он побежал обратно на безопасную тропу вдоль леса, за кустами, но быстро выдохся – морозный воздух царапал горло, и болели разбитые ноги. Наверное, напрасно он не дошел до людской: судя по цвету неба, до рассвета очень далеко, и сбиться с тропинки ничего не стоит, какая бы она ни была безопасная… Но почему-то мысль о раскопанных гробах и зарезанных младенцах пугала Нечая ничуть не меньше лесных чудовищ.

Может, Туча Ярославич знает, что это за чудовища, и хочет умилостивить их кровавой жертвой? В писании говорилось, будто так поступают проклятые язычники, однако Нечай всегда думал, что здесь такого не бывает, это где-то в далеких странах свирепые и дикие народы приносят жертвы своим богам. Да и вообще, в писании столько лжи, что верить ему опасно. Но кто их знает, этих бояр, им закон не писан. Впрочем, среди раскольников были и бояре, но в Богоявленском монастыре Нечай не встретил ни одного. Говорили, что бояр ссылают в другие монастыри, пострашней, откуда нельзя убежать и из которых никто еще не возвращался.

Нечай едва не промахнулся мимо спасительной тропы. Домой. Только домой, к маме, к Мишате, на печь… Ну их, этих бояр… Да Туча Ярославич такими делами занимается, что монахи-прелюбодеи и проворовавшиеся попы на его фоне кажутся ангелами.

Идти по тропе пришлось медленно, тщательно выбирая дорогу, и в поле Нечай вышел, снова стуча зубами от холода. И устал он так, словно только что выбрался из забоя, где шестнадцать часов подряд крушил кайлом стены. В поле гулял ветер, и промерзшая трава скрипела и хрустела под ногами жесткими кристаллами инея. Даже тут ему мерещился взгляд в спину, но бежать не хватило сил.

Дома горел свет, Нечай увидел его издали, и, услышав на крыльце шаги, навстречу Нечаю выбежал Мишата со свечой в руке.

– Братишка, ты?

– Ага, – ответил он.

Мишата вздохнул с облегчением и обнял его за плечо.

– А мы уж хотели тебя искать… Ну что? Что там было?

– Я топор потерял… – сразу сообщил Нечай.

– Да бес с ним, с этим топором, – Мишата толкнул его к двери, – мы не чаяли тебя в живых увидеть…

– Продрог я до костей, – Нечая передернуло.

Хорошо, что он не остался в людской: чего доброго, брат бы на самом деле пошел его искать.

На пороге Нечая встретил кузнец, осветил ему лицо свечой и ахнул:

– Отморозил уши-то! И нос, похоже.

– Ага, и руки еще… – проворчал Нечай.

– А лицо-то! Кто тебе лицо так разбил? – Мишата посветил на него с другой стороны.

– Упал просто.

Худой раскольник с жидкой, серой бородой потрясает кандалами над головой и кричит:

– Антихрист! Антихрист! Сказано в писании: грядет Князь мира сего! Приход Князя тьмы готовите, безбожники! Вот он, антихрист! Я его сразу узнал!

Старик давно сошел с ума, он в каждом видел антихриста. Он кричал эти слова и монастырским холопам, что рубили лес, и иеромонахам, приезжавшим на рудник, и самому Благочинному, и каждому надзирателю – к его крикам давно привыкли, монахи посмеивались, колодники не обращали на них внимания.

– Люди добрые, вот же он, куда ж вы смотрите! В шестьсот шестьдесят шестом году воцарится на земле Сатана, а слуга его, антихрист, уже здесь! В леса надо уходить, в леса!

Невдомек было сумасшедшему, что шестьдесят шестой год давно прошел.

– Антихрист! Антихрист! Что, боитесь? Боитесь антихриста признать? Веры нету потому что! Жить вам под Сатаной! Троеперстием с Князем тьмы не совладать!

Молодой рыжий монах расталкивает конем колодников, ожидающих ужина.

– Это я антихрист? А? Ну-ка повтори, старый черт, это я антихрист?

– Ага! Испугался! А я вот тебя крестным знамением поучу! – старик крестит рыжего двумя перстами, – Что? Не нравится?

Рыжий взмахивает плетью и наотмашь бьет старика по лицу, но сразу четверо колодников прикрывают голову юродивого руками.

– Оставь блаженного, – рычит разбойник рядом с Нечаем, – или я тебе шею сверну…

Угрожающе звенят цепи, и конь рыжего пятится назад.

– Зверье! – отчаянно выкрикивает рыжий, – зверье! Всех под кнут! Всех!

Надзиратель, выдающий колодникам хлеб, смеется…

Ненависть. Похожая на рокот камней перед обвалом. Рыжему всего лет семнадцать, и ненавидеть его нелепо. Он смешон, смешон, а не страшен! Он недостоин ненависти! Нечай скрипит зубами, глядя на перекошенное злостью веснушчатое лицо, и кровь приливает к голове: он никогда никого не хотел убить. А теперь хочет.

Нечай проснулся к полудню, все еще стуча зубами. Нестерпимо горели уши, которые Мишата растирал ему вчера рукавицами из овчины, на руках распухли суставы, и пальцы не сгибались.

Брат собирал большую дубовую бочку, постукивая молотком, и по нему вовсе не было заметно, что он полночи не спал и пил вино. Нечай закашлялся – горло словно покрылось сухой коркой, которая теперь пошла трещинами.

– Ты не заболел, сыночек? – мама, услышав, что он проснулся, поднялась на табуретку, потрогала его лоб и, конечно, нащупала шишку, – ой, что это?

– Упал, ударился, – прохрипел Нечай, натягивая тулуп на голову.

– Да когда ж ты успел?

– Ночью на двор выходил и споткнулся.

– Да как же ты так? Наверное, с Мишатой вино вчера пил? – мама улыбнулась и погрозила ему пальцем.

– Ага, – обрадовался Нечай.

– Сейчас борща горячего поешь – все пройдет, – мама полезла вниз и повернулась к Мишате, – а ты чем думал? Младшего братишку так напоил, а?

Мишата улыбнулся и подмигнул Нечаю. Но когда Нечай слез с печки, расхохотались все, кроме мамы. Гришка с Митяем держались за животы, Полева и Надея прикрывали рот передниками, Мишата смахнул слезу. Даже Груша посмеялась своим беззвучным смехом.

– Чего? – не понял Нечай.

– Ой, – Полева покачала головой, – грешно-то как смеяться… Ой!

– Ну что ржете, как лошади! – мама всплеснула руками, – что смешного-то нашли! Мальчику больно, а вы смеетесь! Сыночка!

Нечай посмотрел на себя, оглянулся на спину, и ничего смешного не нашел, чем развеселил племянников еще сильней.

– Чего? – снова спросил он.

– Уши! – сквозь смех выдавил Гришка, – ой, не могу!

Нечай нагнулся над ведром с водой и сам едва не рассмеялся – уши приобрели яркий красно-фиолетовый цвет, распухли и оттопырились.

– Сыночка! Да что ж ты с ними сделал-то?

– Ну, погулял вчера немного, чтоб проветриться, они и отморозились… – промямлил Нечай.

– Надо было сразу растереть! – сказала мама.

– Так… это… Мишата и растер…

Нечай навернул горячего борща с чесноком и сметаной, хотя Полева опять ворчала что-то про постный день, а мама тем временем уговорила Мишату стопить баню, не дожидаясь субботы. Нечай нашел, что это очень кстати, тем более, он до сих пор так и не согрелся.

Потом он потихоньку взял у брата тесло и короткий ножик с загнутым лезвием, спрятав их за пазуху, и позвал Грушу с собой.

– Ты куда? – спросил Мишата, увидев, что Нечай одевается.

– Да топор пойду поищу…

– Брось. Не найдешь, – Мишата махнул рукой.

– Попробую, – Нечай пожал плечами и хотел выйти на крыльцо, но тут его увидела мама.

– Куда? Шапку надень! Мороз на улице. Куда ты с такими ушами?

Нечай хохотнул и надел отцовскую мурмолку[15]с меховой оторочкой, натянув ее как можно ниже. Ему совсем не хотелось никому объяснять, зачем он идет в лес, поэтому он заглянул в мастерскую брата на минуту, подхватил ножовку и большой топор, тот, которым Мишата рубил дрова. Груша, увидев инструменты, обрадовалась, как будто поняла, для чего они Нечаю понадобились.

– Рукавицы возьми! – мама вышла на крыльцо, – руки отморозишь!

Груша взбежала на крыльцо, взяла большие меховые рукавицы, и вернулась к Нечаю, широко и довольно улыбаясь.

– Спасибо, мам, – Нечай тщательно спрятал под полушубком ножовку и топор и старался повернуться к ней другим боком, – не стой на холоде, я скоро приду.

Мороз высеребрил поле, у деревьев в лесу заиндевели ветви, и теперь вместо мрачной черной стены лес встречал Нечая махровым, призрачным кружевом. Ветер стих, тучи ушли на юг, и холодное солнце чуть приподнялось над лесом. Нечай поднял воротник: он никогда не согреется. Если бы не надежда на баню, он бы не рискнул выйти из дома.

Груша бежала впереди, пританцовывая, размахивала руками и кружилась: под ее лапоточками крепко хрустел иней. Иногда она убегала подальше, чтоб развернуться и нестись Нечаю навстречу. Он ловил ее и подбрасывал вверх, роняя топор и ножовку. Девочка поднимала инструменты, и бежала вперед, волоча их за собой.

В лесу было немного теплей, во всяком случае, иней не выпал ни на землю, ни на ветви деревьев. Идол стоял на месте, на бывшей поляне, среди голых дубов – Нечай издали увидел его черноту, гораздо черней коры деревьев. Печальная красота древнего бога… Груша побежала вперед, обгоняя Нечая, который еле плелся по лесу, и замерла перед истуканом, раскрыв рот.

Нечай подошел к нему вплотную и провел рукой по скользкой черноте – как ни странно, она не замерзла и осталась влажной и податливой.

– Спасибо, древний бог… – Нечай усмехнулся, вспоминая, как ночью трясся у его подножья.

Он провозился пару часов, боясь повредить мелкие детали резьбы – его опыт работы с деревом ограничивался помощью отцу в детстве да колкой дров. Вот Мишата бы наверняка сумел очистить лик идола быстро и чисто. Нечаю все время казалось, что склизкий черный налет еще остался в выемках и на острых срезах, он отходил на пару шагов, смотрел на идола издали, примеривался и продолжал счищать нитевидные темные полоски и точки. Пока однажды, глянув на изваяние, не замер от восторга: под черным налетом не было видно текстуры дерева. Теперь идол ожил. Ожил окончательно. Его лицо испещряли морщины мудрого старца, его платье развевалось под дуновением легкого ветра, борода опускалась на грудь, на открытый чистый лоб падала прядь волос. Даже если это просто дерево, его делал великий мастер.

Нечай обошел истукана со всех сторон, подправляя и подчищая резьбу.

– Здорово, – сказал он Груше, – ты видишь? Совсем как живой.

Она кивнула, касаясь идола пальчиками.

Порыв ветра неожиданно тронул ветви дубов вокруг – словно прозвучал чей-то вздох. Лик древнего бога – высокого, торжествующего, горделивого – посмотрел на Нечая сверху вниз. Сила. В этом лике пряталась несокрушимая сила, и идол расточал ее во все стороны, делился ею, не скупясь. Этому богу не нужны ни младенцы, ни девственницы.

– Ну что? Вырубим эти колючки? – спросил Нечай у Груши.

Она закивала, довольная.

Шиповник рос густо: с ним Нечай тоже возился долго, что-то вырубая, что-то спиливая. Если бы не рукавицы, которые дала ему мама, он бы с колючими кустами не справился. Постепенно вокруг истукана образовалось открытое пространство: не поляна даже, а нечто вроде колодца на самом дне леса.

– Ну что, древний бог? – спросил Нечай, – посветлей тебе стало? Или дубы тоже надо срубить? Тут мне помощник нужен, одному никак…

Груша улыбалась и прыгала вокруг истукана.

– Знаешь, – сказал ей Нечай, – гробовщик говорил, что идол защищает Рядок от нечисти. Как ты думаешь, может, теперь чудовища не станут на нас нападать?

Груша помотала головой.

– Нет? – Нечай удивился.

Груша, оскалившись, изобразила зверя, потом подошла к идолу, все еще сгибая пальцы и поднимая верхнюю губу, как котенок потерлась о его деревянные сапоги и погладила сама себя по голове.

– Ничего не понимаю. То ты их леденчиками кормишь, то по головке гладишь… – хмыкнул Нечай, – это же чудовища.

Она снова покачала головой и широко улыбнулась.

Дата добавления: 2015-09-03