Франц Кафка

(1883-1924)

По страницам жизни нашего ничем не примечательного современника, по следам запоздалого прохожего, чья косая тень ложится параллельно струям беспощадного дождя, по свету дня, бессильного расцветить несколько картинок из портновского альбома, Кафка заставляет пронестись целый шквал вопросов на все времена: куда мы идем, что нами правит, каков закон нашего бытия? Человек бьется в самом центре вселенской игры тех сил, смысл которых он обыкновенно отказывается понимать, и похоже, что именно категорический отказ разбираться в подобных хитросплетениях позволяет ему хоть как-то адаптироваться к жизни в обществе: трудно представить себе, чтобы ремесло сапожника или торговца очками могло сочетаться с размышлениями о высших целях человеческого бытия. Мысль самого Кафки впитала всю притягательность, все колдовское очарование его родной Праги: аккуратно отбивая минуты дня сегодняшнего, вместе с часами старой синагоги она поворачивает время вспять, а в полдень сзывает не берег Влтавы несметные полчища чаек: с наступлением темноты она одна способна видеть пламя в навсегда, казалось бы, потухших тиглях улицы Алхимиков, настоящего заповедника духов. Эта мысль, отмеченная глубинным пессимизмом, перекликается с рассуждениями французских моралистов, и прежде всего здесь вспоминается последний и, наверное, один из величайших среди них, Альфонс Рабб, считавший, что «Бог подчинил наш мир действию законов, большей частью незначительных и существующих лишь ради некоей высокой цели, нам самим неведомой — однако иногда он силой движущего нас морального инстинкта подсказывает, что есть где-то невидимый мир торжественного воздаяния, в котором все будет раскрыто и объяснено». Но герои Кафки напрасно стучатся в дверь этого мира: один, до последней минуты не осознавая, в чем его обвиняют, будет казнен без всякого суда; второй, призванный в замок, лишь потратит время на бесплодные попытки наконец в него проникнуть. Во всем своем величии здесь встает проблема недоступной нашему уразумению естественной необходимости, по определению противостоящей необходимости людской или логической и делающей несбыточным всякое стремление к свободе.

Временное разрешение этого противостояния Кафка находит во власти сна. Населяющие сновидение вымышленные предметы и лица перестают восприниматься спящим как чужие, их присутствие всегда оказывается оправданным, а жаркое пламя Я, что освещает их мельчайшие детали, покидает вытянувшееся во сне тело человека и проникает в самую глубинную их суть.

Человеческое « я » сливается с тем, что в состоянии бодрствования было от него отделено. Никому так, как Кафке, не удавалось разбередить остротой своих собственных чувств вещи бездушные, безжизненные, никто не смог лучше него воспринять послание «Золотых стихов» Жерара де Нерваля. Служащий в австрийском ведомстве водного хозяйства, он тешит себя мыслью, что в его власти пускать водные потоки и управлять их движением через принадлежащие министерству леса; погружаясь в глубины собственного духа, он сумел сплести вибрирующую от малейшего дуновения реальности волшебную сеть, стирающую границы королевств, родовых отличий и человеческих рас.

Нет других книг, которые осмелились бы столь яростно восставать против порабощения человеческой личности неким внешним ей руководящим началом: «На огне творчества Кафки кипит сам человек, — писал один критик. — Он медленно варится в этом котле мрака и ужаса, но юмор рано или поздно вырвется наружу, рисуя в воздухе голубоватые буквы каббалистических формул».

Дата добавления: 2015-09-02