ЧАСТЬ 2. Хлещет дождь по листьям и по веткам,

Глава 4.

ТАНЯ

Хлещет дождь по листьям и по веткам,

Бьет, гудит, упругий и прямой.

Дальний берег скрыт за плотной сеткой,

Дымчатой, холодной, слюдяной.

Пляшет дождь веселый, голоногий,

Мутные взбивая пузыри.

Пляшет вдоль проселочной дороги,

Бьет чечетку с утренней зари.

Мало стука – он ударит градом.

Лес шумит от ледяной шрапнели…

А они стоят недвижно рядом

Под плащом высокой статной ели.

Дождь застал их на глухом проселке,

По дороге к лагерю. И вот

Третий час колючие иголки

Их в лесу спасают от невзгод.

С четырех сторон – стена воды…

Кажется, ни людям, ни зверям

Не сыскать их даже по следам.

Впрочем, в дождь какие уж следы?!

В рюкзаке мешочек с образцами

Да промокших спичек коробок,

Маленький пакетик с сухарями,

Шесть картошин, соль да котелок.

Влажный ветер, рыща по округе,

Холодком колючим донимает

И озябших путников друг к другу

Все тесней и ближе придвигает.

Как странны невольные объятья!

Все яснее у груди своей

Грудь девичью под намокшим платьем

Чувствует взволнованный Андрей.

Надо б как-то сразу распрямиться.

Пошутить беспечно, отстраниться.

Только он, как раз наоборот –

Не назад подался, а вперед.

Что виной тут: тихий посвист птицы,

Ветра ли пьянящего глоток,

Танины ли длинные ресницы,

Он и сам ответить бы не мог.

А Татьяна? Что же нынче с нею?

Где ледок ее спокойных глаз?

Почему так ласково к Андрею

Вдруг прильнула девушка сейчас?

Кто сумеет разобраться в этом?

Право, глупо спорить и гадать!

Легче звезды в небе сосчитать,

Чем сердечным овладеть секретом.

Все сейчас красноречивей слов:

Тихий вздох, пожатие руки…

Что же это: новая любовь

Иль минутной вспышки огоньки?

С вышины сквозь толщу серых туч

Вниз скользнул веселый теплый луч,

А за ним, как будто в море хлеба,

Вспыхнул васильком кусочек неба.

Он был влажный, он был синий-синий,

Будто взгляд, знакомый с детских лет.

И казалось, он воскликнул: «Нет!»

Крикнул с болью голосом Галины.

Да, конечно, только показалось.

Ну какой там голос в самом деле?!

Только радость словно б вдруг сломалась

И метнулась в гущу старых елей.

Что ж потом? Ведь из любимых глаз

Хлынет столько неподдельной муки!

Огонек свернулся и погас…

Сжались губы, и ослабли руки…

– Что костер? Нет, нам не до костра. –

Голос сух и непривычно колок.

– Дождь уже кончается. Пора.

Скоро вечер. Поспешим, геолог!

– Нам,– сказал Андрей, – идти немного,

Лагерь наш вон там, за тем бугром.

Что ж, пошли, пока видна дорога.

Через час, я думаю, дойдем.

Вот и холм. И вмиг застыли двое:

Лагерь словно бурею смело,

А внизу чернело небольшое

Вовсе не знакомое село.

– Заблудились! – ахнула Татьяна. –

Ну, геолог, драть тебя и драть.

Так всегда бывает, как ни странно,

Если карт и компаса не брать.

Где же нам искать теперь ночлега?

– Здесь, – ответил Громов, – решено. –

Позади вдруг скрипнула телега

И раздался зычный голос: – Но-о-о!

На подводе высилась старуха,

В сапогах, в большом дождевике,

В заячьем залатанном треухе

И с кнутом в морщинистой руке.

– Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?

И какое там внизу село?

– Это вон Аркашино, сыночек…

– Ишь куда нас, Громов, занесло!

– А до Кочек сколько?

– Верст двенадцать. –

Бабкин голос – ерихонский бас.

– Бабушка, а вы домой сейчас?

– Да куда же мне еще деваться?

Медсестру вон отвезла в район.

Вымокла и все кляла дорогу.

А по мне, что взмокла – слава богу!

Жить в деревне был ей весь резон,

А она, прожив здесь три недели,

Застонала: «Скука, тошнота…

Доктор строг. Все книжки надоели.

Так-де и завянет красота».

Вот и отвезла я стрекозу.

А про вас мне баяли словечко.

Вы тут камни ищете на речке.

Лезьте. Я к себе вас отвезу.

Таня тихо: – Может, неудобно?

Может, мы стесним? У вас семья?

– Я семью вам опишу подробно:

Вся семья – мой серый кот да я…

Только пусть я бабка, пусть седая,

Но силенки все ж во мне крепки.

Да и должность у меня мужская,

Я колхозный конюх, голубки.

Вечереет… Солнце кистью яркой

Прикоснулось к каждому листу

И в большую радужную арку

Вставило всю эту красоту.

В маленьком багряном озерке

Алые, в густых лучах заката,

Утка и пунцовые утята

Медленно плывут невдалеке.

Вон березка белый стан сгибает

И, стыдливо прячась за кустом,

Свой наряд зеленый отжимает,

Ежась под холодным ветерком.

Да, в тот вечер все вокруг сверкало

Тысячами радостных огней.

– Хорошо! – Татьяна прошептала.

– Очень! – тихо вымолвил Андрей.

Все небо к ночи снова занесло,

По стеклам зябко покатились слезы,

Но в хате бабки Аннушки тепло,

Здесь пряный запах меда и березы.

Бормочет, остывая, самовар.

С его загаром медным, как ни странно,

Отважно спорит бронзовый загар

Хозяйки дома, моющей стаканы.

У печки на протянутом бруске

Висят костюмы мокрые гостей,

А их самих, одетых налегке,

Усталых и прозябших до костей,

Отправила старуха на лежанку,

Сказавши басом: – Грейтесь-ка пока.

Дорога в дождь, конечно, не сладка.

Ну, ничего, зато уж спозаранку –

Куда тебе ненастье иль гроза –

Погода будет ясной, как слеза.

Коль говорю, так вы уж верьте мне,

Ведь мой «баромет» у меня в спине.

Приятно после слякотной дороги,

Поужинав, улечься на печи

И чувствовать, как спину, плечи, ноги

Под шубой согревают кирпичи.

Посуду всю убрав в пузатый шкаф,

Уселась бабка важно за газету.

Вдруг кто-то, в раму часто застучав,

Протяжно крикнул: – Тетка Анна, где ты?!

Хозяйка, перегнувшись через стол,

Взволнованно спросила: – Что ты, Настя?

– Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,

Ей бык на ферме шею распорол!

Где ломота в коленях?! Быстро, споро

Метнулась бабка, будто на пожар.

Схватила телогрейку: – Я не скоро…

Вы отдыхайте… Грейте самовар…

Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,

И тишина… Они теперь вдвоем…

И сразу же неловкое смущенье

Их молчаливо стиснуло кольцом.

– Люблю я сказки страшные, Танюша.

Ты б рассказала? – пошутил Андрей.

– Ну что же, пострашней так пострашней,

Могу, геолог, коли хочешь, слушай.

Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!

Ты помнишь наш дорожный разговор

О затонувшем парусном фрегате,

Про институтский бал и мой позор?

Верней, не про позор, а про обиду

На то, что он не понял ничего,

Пришел с другой… Взглянул и не увидел,

А я ждала, я так ждала его!

Потом я часто думала о ней.

О той… Другой… Ну чем приворожила?

Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!

Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.

– Но ты сказала, – Громов рассмеялся, –

Что он был с бочкой, рыжею, кривой… –

Однако смех мгновенно оборвался.

– Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!

– Эх ты, геолог! – проглотив слезу,

Сказала Таня с невеселым вздохом. –

Ведь я же знаю – нынче там, в лесу,

Ты обо мне небось подумал плохо.

Решил, конечно: что ей до того,

Что я женат? Она и крохам рада…

Ты, как всегда, не понял ничего…

Нет, подожди, перебивать не надо.

Сейчас поймешь. О ней я солгала.

Однако верь мне: вовсе не со зла,

Так было проще. А она иная:

Не рыжая, увы, и не кривая.

Ее глаза (и это уж не ложь)

Большие, темно-синие и чистые.

А волосы, как перед жатвой рожь,

Такие же густые и пушистые.

Он ею жил, а я – пустой мечтой.

Ну вот тебе и сказочки конец!

Жила-была принцесса, а герой

Пошел совсем не с нею под венец…

Татьяна попыталась улыбнуться,

Но к горлу снова подступил комок.

– Графин с водой… вон там стоит, на блюдце…

Сходи, не поленись, налей глоток…

Мир как-то сразу спутался, смешался.

– Так, значит, Таня… Значит, ты меня?..

– Уже пять лет. А ты не догадался?

Совсем стемнело. Разыщи огня…

– Зачем, Танюша?

– Да уж поздно. Вечер.

В других домах уже давно огни. –

Под легкой кофтой так округлы плечи…

А губы близко, рядом… Вот они!..

Он как в чаду. Он все забыл отныне.

И, как бы вечер ни синел сейчас,

В душе Андрея цвет небесной синий

Закрыли тучи темно-серых глаз.

Все мутит разум: и слова хмельные,

И тонкий запах девичьих волос,

И губы… губы влажные, тугие,

Слегка солоноватые от слез.

Татьяна Бойко, статно-горделивая,

Краса и гордость институтских стен,

Твоя теперь – покорная, счастливая

И ничего не ждущая взамен.

Ночь сползла в овраги. Рассвело.

Во дворах дымятся самовары.

А с плетней гремят на все село

Петухов победные фанфары.

Щелкнул за околицей пастух,

Разошлась туманная завеса,

И громадный огненный петух

Медленно взлетел над спящим лесом.

Все пока истомою объято…

Но уже, проворны и легки,

Солнечные желтые цыплята

Понеслись к селу вперегонки.

Через стекла яркою лавиной

В дом, в уют, в жилую теплоту!

Вот уж двое прыгнули на спину

Серому ленивому коту,

Эти трое бродят по буфету,

Те рядком уселись на окне,

А вон тот забрался на газету

И полез беспечно по стене…

*

Дверь открыв, вошла хозяйка в хату,

Полушалок скинула на стол.

– Здравствуйте-ка, с солнышком, ребята!

А «баромет» мой-то не подвел!

И, повесив ватник возле печи,

Гулко пробасила: – Ну, дела,

Я всю ночь сегодня не спала.

Бык-то крепко лошадь покалечил.

Только что ж вы, милые, молчите?

Может, я не то все говорю?

Или просто вы так крепко спите?

Ну-ка, ну-ка, дай-ка посмотрю!..

Так и есть: ладони разметав.

Парень спал, плечистый, смуглолицый,

А она, к плечу его припав,

Крепко сжав пушистые ресницы.

Все во сне губами шевелила.

Что шептал с улыбкой этот рот?

Может статься, говорил он: «Милый!..»

Может… Впрочем, кто их разберет!

Бабка вдаль задумчиво взглянула,

Видно, что-то вспомнила, вздохнула.

Что ж, и ей когда-то, может быть,

Довелось такое ж пережить.

Ласково гостей перекрестила,

Что-то прошептала горячо

И полой тулупчика прикрыла

Девичье открытое плечо.

Дата добавления: 2015-09-02