Галине Асадовой

Сквозь звездный звон, сквозь истины и ложь,

Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь

Мне кажется, что ты еще придешь

И тихо-тихо постучишься в дверь…

На нашем, на знакомом этаже,

Где ты навек впечаталась в рассвет,

Где ты живешь и не живешь уже

И где, как песня, ты и есть, и нет.

А то вдруг мниться начинает мне,

Что телефон однажды позвонит

И голос твой, как в нереальном сне,

Встряхнув, всю душу разом опалит.

И если ты вдруг ступишь на порог,

Клянусь, что ты любою можешь быть!

Я жду. Ни саван, ни суровый рок,

И никакой ни ужас и ни ни шок

Меня уже не смогут устрашить!

Да есть ли в жизни что-нибудь страшней

И что-нибудь чудовищнее в мире,

Чем средь знакомых книжек и вещей,

Застыв душой, без близких и друзей,

Бродить ночами по пустой квартире…

Но самая мучительная тень

Легла на целый мир без сожаленья

В тот календарный первый летний день,

В тот памятный день твоего рожденья…

Да, в этот день, ты помнишь? Каждый год

В застолье шумном с искренней любовью

Твой самый-самый преданный народ

Пил вдохновенно за твое здоровье!

И вдруг – обрыв! Как ужас, как провал!

И ты уже – иная, неземная…

Как я сумел? Как выжил? Устоял?

Я и теперь никак не понимаю…

И мог ли я представить хоть на миг,

Что будет он безудержно жестоким,

Твой день. Холодным, жутко одиноким,

Почти как ужас, как безмолвный крик…

Что вместо тостов, праздника и счастья,

Где все добры, хмельны и хороши, –

Холодное, дождливое ненастье,

И в доме тихо-тихо… Ни души.

И все, кто поздравляли и шутили,

Бурля, как полноводная река,

Вдруг как бы растворились, позабыли,

Ни звука, ни визита, ни звонка…

Однако было все же исключенье:

Звонок. Прниятель сквозь холодный мрак.

Нет, не зашел, а вспомнил о рожденье,

И – с облегченьем – трубку на рычаг.

И снова мрак когтит, как злая птица,

А боль – ни шевельнуться, ни вздохнуть!

И чем шагами мерить эту жуть,

Уж лучше сразу к черту провалиться!

Луна, как бы шагнув из-за угла,

Глядит сквозь стекла с невеселой думкой,

Как человек, сутулясь у стола,

Дрожа губами, чокается с рюмкой…

Да, было так, хоть вой, хоть не дыши!

Твой образ… Без телесности и речи…

И… никого… ни звука, ни души…

Лишь ты, да я, да боль нечеловечья…

И снова дождь колючею стеной,

Как будто бы безжалостно штрихуя

Все, чем живу я в мире, что люблю я,

И все, что было исстари со мной…

Ты помнишь ли в былом – за залом зал…

Аншлаги! Мир, заваленный цветами,

А в центре – мы. И счастье рядом с нами!

И бьющийся ввысь восторженный накал!

А что еще? Да все на свете было!

Мы бурно жили, споря и любя,

И все ж, признайся, ты меня любила

Не так, как я – стосердно и стокрыло,

Не так, как я, без памяти, тебя!

Но вот и ночь, и грозовая дрожь

Ушли, у грома растворяясь в пасти…

Смешав в клубок и истину, и ложь,

Победы, боль, страдания и счастье…

А впрочем, что я, право, говорю!

Куда, к чертям, исчезнут эти муки?!

Твой голос, и лицо твое, и руки…

Стократ горя, я век не отгорю!

И пусть летят за днями дни вослед,

Им не избыть того, что вечно живо.

Всех тридцать шесть невероятных лет,

Мучительных и яростно-счастливых!

Когда в ночи позванивает дождь

Сквозь песню встреч и сквозь ветра потерь,

Мне кажется, что ты еще придешь

И тихо-тихо постучишься в дверь…

Не знаю, что разрушим, что найдем?

И что прощу и что я не прощу?

Но знаю, что назад не отпущу.

Иль вместе здесь, или туда вдвоем!

Но Мефистофель в стенке за стеклом

Как будто ожил в облике чугонном,

И, глянув вниз темно и многодумно,

Чуть усмехнулся тонгогубым ртом:

«Пойми, коль чудо даже и случится,

Я все ж скажу, печали не тая,

Что если в дверь она и постучится,

То кто, скажи мне, сможет поручиться,

Что дверь та будет именно твоя?..»

1 сентября 1997 г. Москва

Дата добавления: 2015-09-02