Часть 14. Но ведь есть и реальные основания для такого настороженного отношения к миссионерам

Но ведь есть и реальные основания для такого настороженного отношения к миссионерам. Или же все это, по-Вашему, только внутренние проблемы критиков миссионерства, а не проблемы самих миссионеров?

— Подобная "аллергия" по-своему объективна и неизбежна. Для того чтобы быть понятым, миссионер должен говорить на языке внешних. Для иудеев я был как иудей; для подзаконных был как подзаконный; для чуждых закона — как чуждый закона. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (ср.: 1 Кор. 9, 20–22).

Поэтому миссионер всегда немного вне Церкви (хотя бы в своем языке). Он на ее пороге, на той границе, которой она соприкасается с внешним миром. Чтобы быть вполне понятным, он должен говорить на языке внешнем, то есть — внецерковном. Именно потому, что миссионер обращается к нецерковным людям, он не имеет права беседовать с ними на нашем внутрицерковном языке. "О, нам известен язык церковной кафедры и алтаря, который вне церкви звучит как китайский!" — с горечью и с правом воскликнул Карл Барт [1]. Значит нужен другой язык.

И тут вопрос вкуса. Вопрос в том, все ли языковые и стилистические средства "мирского" языка миссионер может использовать. "Евангелие от митьков" все же неуместно. С этим согласны все церковные люди. Но семинарский язык в проповеди к "внешним" бездействен. И нельзя раз и навсегда установить границу допустимого. Это область поиска и вопрос вкуса (а споры о вкусах — самые безнадежные).

Дело ведь не только в подборе слов, дело и в выборе способа аргументации и подборе аллегорически-притчевого ряда. Для человека, который не вкусил Царствия Небесного, об этом Царстве можно говорить только в притчах. Притчи из жизни палестинских крестьян, которые использовал Спаситель, сегодня уже далеко не всех способны воодушевить. Христос брал примеры для Своих проповедей из той бытовой среды, в которой Он в эту минуту находился. Беседует Он с горожанами — говорит о купцах. Беседует с рыбаками — и Царство Божие уже подобно неводу. Беседует с землепашцами — и вот уже притча о сеятеле. Говорит со скотоводами — и мы видим притчу о добром пастыре. Причем говорит не на книжно-храмовом иврите, а на разговорном арамейском языке.

И наши Евангелия написаны на подчеркнуто народном языке. Греческий язык Евангелия — это даже не литературный язык, не классический аттический диалект. Это диалект койне, своего рода "суржик" Римской империи. Это — греческий для негреков. Во всем Евангелии нет ни одного "термина" [2]. Евангелие можно читать без словаря. Для Евангелия вообще характерна какая-то нарочитая, подчеркнутая провинциальность. Слово не просто стало плотью. Оно стало Сыном плотника, а не императора. Воплотилось Оно у провинциалов-евреев, а не у египтян или эллинов.

И вот вопрос для богослова: что значит подражать Христу в этом отношении? Будет ли истинным учеником Христа тот, кто будет только воспроизводить эти притчи и те бытовые обстоятельства, что в них упомянуты? Или же быть учеником Христа в этом смысле означает, подобно Христу, брать притчевые зарисовки из современной жизни, в том числе из жизни компьютерщиков? (Аналогично — являемся ли мы учениками Кирилла и Мефодия тогда, когда храним и воспроизводим их переводы молитв на старославянский язык или же когда пробуем приблизить эти же молитвы к пониманию современных людей?)

Как понять слова: истинный пастырь зовет овец по имени [3] человеку из северных краев, где нет овцеводства? Мне самому эта притча была неочевидна, пока я не побывал на Балканах. Умом-то вроде все было понятно, а вот сердечной очевидности все же в этих словах для меня не было. И так было, пока в одном румынском монастырьке я не увидел своими глазами, что это значит. Монастырек этот (скит Покров у НЯмецкого монастыря) расположен посреди небольших гор. В нем всего было четыре насельника. И несколько сот овец. И вот настает вечер. Настоятель скита выходит во дворик, открывает ворота и кричит что-то к горам, со всех сторон возвышающимся над скитским заборчиком. И тут как будто снежная лавина сошла с гор. Овцы, доселе спрятанные за деревьями, вдруг выскочили и ринулись вниз, на голос пастыря... Овечий пастух, оказывается, идет впереди стада, поет и голосом своим ведет отару. А у нас, на севере Руси, пастух идет позади своих коров и бичом подгоняет их. Разный образ пастырства...

А если в некоей стране вообще нет ни овец, ни представления о них, но в этой гипотетической стране развито только свиноводство? Туземцы даже в жертву своим богам приносят поросят. Можно ли адаптировать к языку этого народа евангельский термин "Агнец Божий"?..

А можно ли использовать материал современной жизни для проповеди о Христе? Можно ли брать примеры из технологического общества, или нам так и дОлжно оставаться в мире пасторальных идиллий? Ответ на этот вопрос я нахожу у святителя Феофана Затворника. В его книгах, и особенно письмах, встречаются вполне смелые внедрения современного бытового материала в ткань церковной проповеди: "Действие телеграфа — наша молитва. Мы и святые — как бы два аппарата однородные; среда, в коей святые и коею окружены души наши, — это проволока" [4]. "Память Божия — базис стратегических операций Ваших против страстей" [5]...

И евангельские притчи, подернутые благородной паутиной времен, кажутся нам сегодня вознесенными над бытовой суетой. Но ведь евангельскую притчу о продавце жемчуга на современном языке следовало бы переложить так: "Некий человек, узнав, что акции МММ быстро растут в цене, идет и продает имеющийся у него доллар, на эти деньги покупает МММ, чтобы потом эти акции продать по еще более дорогой цене, и так наживается... Вот чему уподоблю Царство Небесное".

Некрасиво? Неблагородно? А кто сказал, что Христос хотел выразиться красиво и благородно? Ведь Его проповедь — это призыв к спекуляции. Вам дан малый талант, вдобавок дан вам незаслуженно: вами он не заработан, а просто вверен для временного хранения. Вы же должны этими невесть откуда взявшимися деньгами распорядиться так, чтобы извлечь максимальную прибыль. Тебе дано несколько лет жизни на земле. Так обменяй их на вечность! Потрать эти годы и силы так, чтобы они принесли тебе неслыханное богатство: жизнь вечную. Бог тебе дал эти дары — а ты сделай так, чтобы не ты был должником у Бога, но Он — твоим должником!.. Вот подступает святитель Иоанн Златоуст к разъяснению притчи о десяти девах и спрашивает: "Кто продавцы елея? — Бедные, ради милостыни сидящие перед церковию. А за сколько продается он? — За сколько хочешь: цены не назначено. Есть у тебя овол? Купи Небо, не потому, что Небо дешево, но потому, что Господь человеколюбив. Нет у тебя овола — подай чашу холодной воды. Предметом купли и продажи — Небо, а мы не заботимся!" [6]. Простить долг своему обидчику — значит сделать своим вечным должником Самого Творца Неба и земли. Дать милостыню нищему — значит дать в долг (под расписку! [7]) Самому Богу.

Увы, этой благословенной святоотеческой дерзости так не хватает нашей сегодняшней проповеди. Расскажи я притчу об МММ — освистают. Попробуй проповедник сказать, что, мол, знаете, духовная жизнь похожа на футбольный Кубок УЕФА: мало выиграть первый матч — итог определяется по сумме двух встреч, и немало нахмуренных бровей озабоченно-осуждающе сойдется на переносицах православных. Но отцы древности не стеснялись сравнивать духовную жизнь со стадионом, с состязаниями колесниц, бегунов, борцов и даже с цирком [8]. Правда, русские переводчики позапрошлого века "облагораживали" их речь: ну что говорить о стадионе или гимнастическом зале — "ристалище"!

Наконец, еще одна причина озлобленности некоторых "ревнителей" против миссионеров состоит в том, что миссионер должен взывать к авторитету людей, которые для Церкви совсем не авторитетны. Потому что если он будет обосновывать свои тезисы цитатами из святых отцов, его способ аргументации останется непонятным. "Ну и что, что ваш Макарий Египетский сказал так? Для меня он столь же невежественный фанатик, как и вы". Тут и надо поинтересоваться, кого же ваш собеседник не считает "невежественным фанатиком". И в мире его (его, а не моих) авторитетов найти что-то близкое к Православию.

Так, апостол Павел четырежды цитирует языческих поэтов и философов. Например, в Послании к Титу (1, 12–15) содержится цитата из Каллимаха: Из них же самих один стихотворец сказал: "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые". Свидетельство это справедливо. По сей причине обличай их строго, дабы они были здравы в вере, не внимая Иудейским басням и постановлениям людей, отвращающихся от истины. Для чистых все чисто.

Это цитирование становится совсем необычным, если обратиться к его источнику. У поэта III века до Р. Х. Каллимаха сказано: "Лгут критяне всегда: измыслили гроб твой критяне; ты же не умер, но жив, о Зевс, присносущный владыка!" (Гимн Зевсу, 8). Ложь критян была в том, что они показывали гробницу Зевса — рядом с Кноссом [9]. Кипр гордился тем, что он является местом рождения Афродиты. Показывали киприоты и пещеру, где родился Зевс. Но за особую плату туристам готовы были показать гробницу Зевса — что и вызывало возмущение благочестивых паломников, по верованию которых Зевс бессмертен… Итак, ложь критян была о смерти Зевса. Каллимах же — "реакционный" писатель, посвятивший свое перо защите древних обрядов и обычаев, которые его современникам стали казаться бессмысленными. Оттого его главное произведение называется "Причины" — причины появления на свет ставших непонятными преданий. И тут появляется повод возмутиться "неразборчивостью" апостола: как это Павел апологета язычества назвал "пророком" [10]? Как же это он согласился с осуждением критян за то, что те не верили в бессмертие Зевса? Неужто Павел и сам разделял веру в бессмертие олимпийских богов?..

В другом месте апостол Павел приводит слова греческого поэта Арата — мы Его и род (Деян. 17, 28). А о чьем же роде говорится о первоисточнике этой цитаты? "Начнем с Зевса. Имя его постоянно должно жить на устах смертных; улицы, места общественных собраний, гавани, неизмеримый океан — все, все должно свидетельствовать об его величии. Всех нас его рука поддерживает и сохраняет. Потому что мы его род" (Арат. О феноменах. Цит. по: Климент Александрийский. Строматы. 5, 14). Опять есть повод упрекнуть "апостола языков": неужто он считал себя принадлежащим к роду языческого бога Зевса?

Третье цитирование Павлом языческого авторитета — для меня смерть приобретение (ср.: Флп. 1, 21). Источник цитаты — платоновская "Апология Сократа". Тут мы читаем: "Сколько есть надежд, что смерть — это благо! Смерть — это одно из двух: либо умереть — значит стать ничем, так что умерший ничего уже не чувствует; либо же, если верить преданиям, это какая-то перемена для души, переселение из здешних мест в другое место. Если ничего не чувствовать, то это все равно что сон, когда спишь так, что даже ничего не видишь во сне; тогда смерть — удивительное приобретение. По-моему, если бы кому-нибудь предстояло выбрать ту ночь, в которую он спал так крепко, что даже не видел снов, и сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни, и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, — то, я думаю, не только самый простой человек, но и великий царь нашел бы, что таких ночей было у него наперечет с другими днями и ночами. Следовательно, если смерть такова, я, что касается меня, нахожу ее приобретением" (Платон. Апология Сократа, 40d-e). И опять тут повод изречь прокурорским тоном: неужели апостол Павел такое атеистическое представление о смерти считал утешительным? [11]

Подобного рода бесстрашное обращение к языческим текстам и понуждение их к подтверждению христианских истин было характерно и для церковных апологетов II–III веков: "Когда говорим, что все устроено и сотворено Богом, то окажется, что мы высказываем учение Платоново; когда утверждаем, что мир сгорит, то говорим согласно с мнением стоиков; и когда учим, что души злодеев, и по смерти имея чувствование, будут наказаны, а души добрых людей свободны от наказания, то мы говорим то же, что и философы" (Святой Иустин Философ. Апология, 1).

С той же терпимостью действовали и великие русские миссионеры.

По свидетельству будущего Патриарха Сергия, святитель Николай Японский, с которым Сергий провел несколько лет в японской миссии, "никогда не порицал религии японцев; даже среди буддистских жрецов у него были друзья" [12]. И как апостол Павел начал свою проповедь среди греков не с обличения их в "бесовстве", а с уважительного отзыва об их "благочестии" (см.: Деян. 17, 22, церковнославянский перевод), так и святитель Николай Японский говорил: "Не знают еще японцы истинного Бога, но "естеством законное творят". Три доселешние няньки японского народа, каждая воспитала в нем нечто доброе: синто — честность, буддизм — взаимную любовь, конфуционизм — взаимное уважение. Этим и стоит Япония" [13].

Тот же образ поведения предлагает миссионеру и святитель Иннокентий Московский: "Отнюдь не показывай явного презрения к их образу жизни, обычаям и прочее, как бы они ни казались того стоящими, ибо ничто не может оскорбить и раздражить столько дикарей, как презрение к ним и насмешки над ними и всем, что их... Старайся узнавать обстоятельно веру, обряды, обычаи, наклонности, характер и весь быт твоих прихожан, особенно для того, чтобы тем вернее и удобнее действовать на них. Отдавать справедливость их хорошим обычаям есть дело немаловажное для успеха твоего" [14].

Для внутрицерковных "ревнителей" столь добрые отзывы о неправославных религиозных путях, конечно, дадут пищу для пересудов о "ереси суперэкуменизма". Хорошо было святителям Николаю и Иннокентию проповедовать христианство язычникам в те времена, когда еще не издавалась газета "Русский вестник"! Вот стоило мне по-доброму отозваться о "Письмах Баламута" протестантского автора Клайва Льюиса, как я тут же получил выговор: мол, "книгу инославного литератора Кураев превознес над писаниями святых отцов Православной Церкви!". Причем мой критик был настолько осведомлен в вопросе, выдвинутом им для обсуждения (точнее — осуждения), что почему-то назвал англиканина Льюиса католиком…

Так что, когда я вплетаю в свою проповедь цитаты из "Матрицы" или "Титаника", я действую традиционно. Но стоило мне начать читать лекции, построенные на апелляции к этим фильмам, лекции, в которых я пробовал со светскими студентами заговорить о покаянии, Крещении, вечной жизни, и сразу по церковным кругам понесся шепоток: "Кураев совсем с ума сошел: призывает американские фильмы смотреть!". Да ведь, милые мои, этот фильм люди посмотрели еще до того, как я статью про "Титаник" написал, и обращаюсь я к светским людям, а не к монахам.

Миссионер может (и должен уметь) начинать разговор с любой темы. Неважно, откуда начать разговор о Христе (хоть с фильма "Титаник"). Важно, чем его закончить: "Жарко так сегодня… Вообще все это лето небывало жаркое. К концу света, наверно… Кстати, что Вы думаете об Апокалипсисе?"..[15].

Жаль только, что эта православная традиция миссионерской свободы незнакома слишком многим современным православным публицистам и сплетникам.

1. Барт К. Очерк догматики. Лекции, прочитанные в университете Бонна в летний семестр 1946 года. СПб., 1997. С. 52. ^

2. Единственным исключением мне кажется выражение «нищие духом»: это слово вызывает недоумение у людей, не знакомых с ветхозаветными книгами. Но для иудейской среды оно было вполне понятно и не вызывало ни недоумений, ни просьб о растолковании (см. об этом главу «О чем проповедовал Христос» во втором томе моей книги «Сатанизм для интеллигенции». М., 1997). ^

3. Ср.: Ин. 10, 3.— Ред. ^

4. Свт. Феофан Затворник. Что такое духовная жизнь. С. 55. ^

5. Там же. С. 191. ^

6. Свт. Иоанн Златоуст. Беседы о покаянии. 3, 2. С. 324. ^

7. См. рассказ «Евагрий философ, обращенный к вере епископом Синезием» (Блж. Иоанн Мосх. Луг духовный. С. 238). ^

8. «И для детей у Церкви есть венки. Подобно цирку и гимназии, она награждает ими не мужей только»,— писал Климент Александрийский (Строматы. 4, 11), поясняя, что награда в Царстве Божием может быть дана даже немудрым (немудрые, подобно детям, «идут путем не тем, каким следовало бы», потому что желают от Бога получить посмертную награду, а не руководствуются в своих поступках любовью к Самому Богу). ^

9. См.: Иванов В. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994. С. 205. ^

10. «Один стихотворец» русского перевода Послания к Титу по-гречески звучит: profetis, букв.— «пророк». Существует также традиция под критянином, которого цитирует Павел, понимать Эпименида — жреца и шамана, жившего в VII веке. См. о нем у Диогена Лаэрция (Жизнеописания философов. 1, 109). Блаженный Иероним считал, что Каллимах просто цитировал Эпименида (Блж. Иероним. Толкование на Послание к Титу, 7). ^

11. Четвертое цитирование — худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33) — взято из комедии Менандра «Таис»: «Погибель нравам добрым от худых бесед». Тут восстановить контекст не представляется возможным: комедия не сохранилась, а эта фраза имела самостоятельное хождение как поговорка. ^

12. Архим. Сергий (Страгородский). По Японии. С. 197. ^

13. Свт. Николай Японский. Запись в дневнике от 4 марта 1901 года // Праведное житие… Ч. 2. С. 25. Свт. Николай Японский. Запись в дневнике от 4 марта 1901 года // Праведное житие… Ч. 2. С. 25. ^

14. Свт. Иннокентий Московский. Наставление священнику, назначаемому для обращения иноверных и руководствования обращенных в христианскую веру // Избранные труды святителя Иннокентия, митрополита Московского, апостола Сибири и Америки. М., 1997. С. 174 и 177. ^

15. Поразительный пример миссионерской смелости отмечен в дневнике святителя Николая Японского: «Петр Ямада, катехизатор в Миядзу, пишет, что и там, как и везде, толкуют в неприязненном смысле о России и ожидаемой войне с нею, но находит, что это не только не вредит, а, напротив, может немало помогать делу проповеди, давая повод говорить о вере» (Запись от 13 октября 1903 года // Дневники святого Николая Японского. С. 320). Напомню, что Православие тогда поносилось в Японии как «русская вера», то есть — вражеская. Миссионер же от разговора о России переходил к теме русской веры и показывал, что она есть вера христианская и общечеловеческая. «Православные проповедники могут так начинать свою проповедь: “Наше учение не есть Николаево, не есть русское, как клевещут протестанты, а есть истинное Божие учение, которое, пришедши из Иудеи чрез Грецию и Россию к нам, не приняло в себя ни малейшего цвета или вкуса Иудеи, Греции и России, а блещет таким же чистым Божественным светом, каким воссияло из уст Спасителя”» (Запись от 4 октября 1903 года // Дневники святого Николая Японского. С. 317). ^

Дата добавления: 2015-09-02