Неразорванная цепь: рассказ

Дейзи родилась в 1898 году в Чикаго восьмым по счету ребенком в семье рабочего, в которой всего было десять детей. Отец едва мог заработать день­ги на то, чтобы прокормить всех детей. После того, как он начал пить, денег стало и вовсе не хватать. Дейзи, которой исполнилось уже почти сто лет к тому моменту, когда я пишу эти строки, вздрагивает, когда рассказывает о тех днях. «Отец был пьяницей и подонком»,- говорит она. Дейзи обычно забивалась в угол, всхлипывая, когда отец бил ее маленького брата и сестру, пиная их нога­ми на линолеумном полу. Она ненавидела его от всего сердца.

Однажды отец заявил, что не желает больше видеть мать в доме. Все десять детей столпились вокруг мамы, цепляясь за ее подол и плача: «Нет, не уходи!» Но их отец не смягчился. Дейзи, кото­рую держали на руках ее братья и сестры, видела из углового окна, как уходила ее мать, сгорбив плечи, с небольшим чемоданом в руке, становясь все меньше и меньше, пока, наконец, она совсем не исчезла из виду.

Некоторые из детей, вероятно, нашли свою мать, некоторые ушли жить к другим родственникам. Дейзи выпало остаться с отцом. Она росла с комком горечи, затвердевшим внутри нее, с опухолью нена­висти к отцу за горе, причиненное им семье. Все дети рано бросили школу, чтобы найти работу или пойти в армию, а затем один за другим уехали в другие города. Они женились и выходили замуж, заводили детей и пытались оставить свое прошлое позади. Отец куда-то исчез — никто не знал куда, и никого это не заботило.

Много лет спустя, к всеобщему удивлению, отец появился снова. Он сказал, что выбрался из этой пропасти. Однажды ночью, пьяный и замерзший, он забрел в район, где действовала Армия Спасе­ния. Чтобы заработать карточку на еду, он впер­вые должен был посетить церковную службу. Ког­да священник спросил, не хочет ли кто-нибудь при­нять Иисуса, он только из вежливости вышел впе­ред вместе с остальными пьяницами. Он был больше всех удивлен тем, что «молитва грешника» дей­ствительно приносила свои плоды. Демоны внут­ри него улеглись. Он перестал пить. Он начал читать Библию и молиться. Впервые в своей жиз­ни он почувствовал, что его любили и принимали. Он почувствовал просветление.

«Теперь, — сказал он своим детям, — я пришел повидаться с вами, чтобы у каждого попросить про­щения». Он чувствовал свою вину, чувствовал ее гораздо глубже, чем они могли себе представить.

Дети, теперь уже взрослые, имевшие свои соб­ственные семьи, сначала отнеслись к этому скеп­тически. Некоторые сомневались в его искренно­сти, ожидая, что он в любой момент снова запьет. Другим казалось, что он будет просить у них денег. Но ни того, ни другого не произошло, и со вре­менем отец завоевал доверие всех, кроме Дейзи.

Много лет назад Дейзи дала клятву никогда больше не разговаривать со своим отцом, с «этим человеком», как она его называла. Возвращение отца плохо отразилось на ней. Старые воспомина­ния о его пьяной злобе накатывали на нее, когда она лежала ночью в постели. «Он не может вер­нуть всего сделанного, просто сказав, что вино­ват», — доказывала себе Дейзи. Она не хотела иметь с ним ничего общего.

Отец хотя и бросил пить, но алкоголь безвозв­ратно подорвал его печень. Он тяжело заболел и последние пять лет жил у одной из своих доче­рей, сестры Дейзи. Фактически, они жили в вось­ми домах от Дейзи, вниз по улице, в том же самом нищенском квартале. Держа данную клят­ву, Дейзи ни разу не пришла навестить умираю­щего отца, и даже когда она проходила рядом с его домом, то старалась зайти в бакалейную лавку или сесть на автобус.

Дейзи не дала согласия на то, чтобы ее дети навестили своего дедушку. Незадолго до своей кон­чины отец увидел, как маленькая девочка подошла к дому и остановилась у дверей. «О, Дейзи, Дейзи, наконец, ты пришла ко мне», — закричал он, сжав ее в объятиях. Взрослые, находившиеся в комнате, не решились сказать ему, что это была не Дейзи, а ее дочь Маргарет. Ему привиделась благодать.

Всю свою жизнь Дейзи старалась быть непохо­жей на своего отца, и, действительно, за всю жизнь она не выпила ни капли алкоголя. Но в семье она установила тиранию, чуть более мяг­кую, чем та, в условиях которой выросла сама. Она сама лежала на кровати со льдом на голове и кричала своим детям: «Заткнитесь!»

«Зачем я вообще завела этих глупых детей? — кричала она. — Вы угробили мою жизнь!» Настала Великая Депрессия, и каждый ребенок был лишним ртом, который нужно было кормить. Всего у нее было шестеро детей, скопившихся в доме с двумя комнатами, в котором она живет и по сей день. В таких условиях они все время выглядели голодными. Иногда ночью она устраи­вала им всем хорошую взбучку, только для того, чтобы дать понять, что знает об их провинностях, даже если и не уличила ни в чем.

Твердая, как кремень, Дейзи никогда не проси­ла прощения и никогда не прощала. Ее дочь Мар­гарет вспоминает, как она была маленькой и про­сила прощения за что-то, что натворила. Дейзи отвечала: «Ты не можешь сожалеть об этом! Если бы тебе было жаль, то ты с самого начала не стала бы этого делать».

Я слышал от Маргарет, которую хорошо знаю, множество подобных историй не-благодати. Всю свою жизнь она старалась быть непохожей на свою мать, Дейзи. Но в жизни Маргарет были свои собственные трагедии, большие и малень­кие, и когда четверо ее детей достигли подрост­кового возраста, она почувствовала, что теряет контроль над ними. Ей тоже хотелось лечь на кровать с мешочком льда, прижатым к голове, и крикнуть: «Заткнитесь!» Ей тоже хотелось устроить им взбучку, только для острастки или для того, чтобы ослабить накипавшее в ней напряжение.

Ее сын Майкл, которому исполнилось шест­надцать лет в шестидесятые годы, особенно дово­дил ее до белого каления. Он слушал рок-н-ролл, носил «бабушкины очки», отпустил длинные во­лосы. Маргарет выкинула его из дома, когда зас­тукала за курением марихуаны, и он подался в общину хиппи. Она продолжала угрожать ему и браниться. Она подала на него в суд и отказала ему во всем в своем завещании. Она предприни­мала все, что приходило ей в голову, но не могла пробиться к Майклу. Слова, которые она бросала в него, отскакивали, не производя никакого эф­фекта, и в один прекрасный день в припадке гнева она сказала: «Пока жива, я больше не хочу тебя видеть». Это было двадцать шесть лет тому назад, и с тех пор она его больше не видела.

Майкл также мой близкий друг. Несколько раз за эти двадцать шесть лет я предпринимал попыт­ки примирить их, и всякий раз я сталкивался с ужасной силой не-благодати. Когда я спросил Маргарет, сожалеет ли она о чем-нибудь из ска­занного, хотела ли бы она вернуть все назад, то она набросилась на меня, вспыхнув злобой, слов­но бы я и был ее Майклом. «Я не знаю, почему Господь не прибрал его давным-давно за все, что он сделал со мной!» — сказала она с диким, испуганным блеском в глазах. Ее вспышка гнева застала меня врасплох. Я минуту неотрывно смот­рел на нее. Она стиснула руки, ее лицо пылало, кожа вокруг ее глаз нервно подергивалась. «Ты желаешь смерти своему сыну?» — спросил я. Она ничего не ответила.

Майкл был детищем хаоса шестидесятых. Его разум был помрачен ЛСД. Он отправился на Гаваи, жил с женщиной, бросил ее, нашел другую, бросил ее, а затем женился. «Сью — это то, что надо, — сказал он мне, когда я однажды посетил его, — с этой у меня надолго».

Надолго не получилось. Я вспоминаю один те­лефонный разговор с Майклом, который прерыва­ло раздражающее «Ждите ответа!», произносимое автоматическим голосом. На линии послышался щелчок, и Майкл сказал: «Извини меня, я на секунду». Затем он заставил меня держать в руках молчащую трубку в течение по меньшей мере че­тырех минут. Когда нас снова соединили, он из­винился. Его настроение ухудшилось.

— Это была Сью, — сказал он. — Мы обсужда­ем последние вопросы, касающиеся финансовой стороны развода.

— Я не знал, что ты все еще общаешься со Сью, — сказал я, продолжая разговор.

— Я и не общаюсь! — прервал он меня в том же самом тоне, которым разговаривала со мной его мать Маргарет, — надеюсь, я больше никогда в своей жизни ее не увижу.

Мы оба молчали еще долгое время. До этого мы говорили о Маргарет, и хотя я ничего не сказал, мне показалось, что Майкл узнал в своем голосе интонации матери, которые действительно были похожи на ее собственные. Они отсылали нас к тем событиям, которые произошли в чикаг­ском доме с террасой около века назад.

Подобно психическому дефекту, обнаруженно­му в ДНК членов семьи, неразрывная цепь не­-благодати передается по наследству.

Не-благрдать делает свое дело тихо и неотвра­тимо, подобно отравляющему, незаметному для глаза газу. Отец умирает непрощенным. Мать, которая носила ребенка в своем чреве, не говорит с ним добрую половину своей жизни. Этот токсин передается из поколения в поколение.

Маргарет — разведенная христианка, которая ежедневно читает Библию, и однажды я заговорил с ней о притче о блудном сыне. «Как ты относишь­ся к этой притче? — спросил я. — Слышишь ли ты ее весть о прощении?»

Очевидно, она размышляла на эту тему, по­скольку без промедления ответила, что эта притча появляется в пятнадцатой главе Евангелия от Луки как третья история в серии из трех притч: потерянная монета, потерянная овца, потерянный сын. Она сказала, что весь смысл притчи о блудном сыне заключается в том, чтобы показать, чем люди отличаются от неодушевленных предметов (моне­та) и животных (овца). «Люди обладают свобод­ной волей, — сказала она. — Они должны нести моральную ответственность. Этот мальчик должен был вернуться ползком на коленях. Он должен был раскаяться. Вот, что имел в виду Иисус».

Иисус имел в виду не это, Маргарет. Все три истории подчеркивают радость того, кто обретает потерянное. По правде говоря, блудный сын вер­нулся домой по собственной воле, но совершенно ясно, что центральной точкой этой истории явля­ется беззаветная любовь отца: «И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его». Когда сын пытается покаяться, отец прерывает его зара­нее заготовленную речь, для того чтобы начать празднество.

Один миссионер в Ливане однажды прочитал эту притчу группе местных жителей, которые жили в культурной среде, очень схожей с той, которую описывал Иисус, и которые ни разу не слышали эту историю. «Что вам запомнилось?» — спросил он.

Жителям селения запомнились две детали. В первую очередь, как в начале притчи сын, жалу­ясь на наследство, говорил своему отцу: «Я хочу, чтобы ты был мертв» (Очевидно, имеется в виду желание сына получить уже сейчас то, что причиталось ему после смерти отца. [прим. теологического редактора].). Поселяне не могли пред­ставить себе отца семейства, который смиряется с такой нанесенной ему обидой или соглашается с требованиями сына. Во-вторых, они обратили вни­мание на то, что отец со всех ног бросился встре­чать своего сына, которого давно потерял. На Среднем Востоке человек с положением передви­гается медленно и с достоинством; он никогда не бежит. В истории, рассказанной Иисусом, отец бежит, и слушателей Иисуса, без сомнения, изум­ляла эта подробность.

Благодать несправедлива, что и является самой труднопостижимой ее чертой. Нет никакой при­чины ожидать от женщины, что она простит те ужасные вещи, которые совершил ее отец по от­ношению к ней, просто потому, что он извинился много лет спустя. Несправедливо требовать, что­бы мать не обращала внимания на множество обид, нанесенных ей ее сыном-подростком. Как бы то ни было, благодать не имеет никакого отношения к справедливости.

Что справедливо в отношении семей, справед­ливо и в отношении племен, рас и наций.

Дата добавления: 2015-08-21