Любезно прислано автором

Булгаков А. Право ли? славие

I. «О времени и о себе»
II. «Былое и думы»
III. «Попевки»
IV. «Како веруеши?»
1. О Святом Предании
2. О Святом Писании
3. О Святой Церкви Христовой
4. Об истинном священстве
5. О молитвенном почитании святых угодников Божиих
6. О молитвенном почитании пресвятой богородицы и приснодевы Марии
7. О почитании святых мощей и других останков угодников
8. О молитвах за умерших
9. О спасающей благодати Божией
10. О святом крещении
11. О святом миропомазании
12. О святом причастии
13. О святом покаянии или исповеди
14. О необходимости внешнего богопоклонения, или обрядов и символов христианства
15. О святости и почитании храмов Божиих
16. Об иконопочитании
17. О святом кресте и крестном знамении
V. «Чем кумушек считать — трудиться…»
VI. «Смеяться, право, не грешно…»
VII. «А напоследок я скажу…»

«О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ»

Можно было бы и не представляться,– жили же милостью Божьей и не нуждались в этом специально. Но нас все же «посчитали», говоря словами известного мультика; однако мы, в отличие от его персонажей, на это не обижаемся. И всё же это дало повод «посчитать» себя - т.е. представиться - самостоятельно, обходясь без юродства извне.

Дело в том, что лет десять назад вышла книжка о православии, адресованная протестантам. В виду того, что актуальность затронутых в ней проблем не ослабевает, мы и попробуем как-нибудь ответить на эту книжку. Автор ее – диакон Андрей Кураев. Мы скорее всего пожалеем этого озабоченного человека, с иноческим смирением взявшего на себя добровольный обет очистить российский воздух от протестантов. Пожалеем еще и потому, что помним, к чему привела глупость двух помещиков, пожелавших избавиться от мужицкого духа (читай Салтыкова-Щедрина).

Вспомним эпизод из доброй и поучительной книги Р.Кипинга «Маугли»: вокруг засуха страшная, желание всего живого – утолить жажду, и звери, обитатели джунглей, следуют закону великого перемирия, – так что на какое-то время как бы осуществляется ожидание библейского пророка о лани, без опасения бредущей рядом со львом в поисках воды. И ведь только шакал Танаки не унимается в своей ущербности, науськивая злобного, но и глупого тигра Шерхана совершить злодеяние. И когда?– когда беда общая.

Такая грустная мысль приходит по поводу очередного «труда» современного нам радетеля за чистоту Веры. Какая жалость: если бы ему родиться в России пораньше, ну хотя бы в позапрошлом веке, – тогда не пришлось бы заставлять себя изъясняться просвещённым языком, делая даже порой реверансы вежливости (а в черной рясе это выглядит неуклюже). Жарко было бы от стонов тысяч и тысяч «сектантов», которых били, пытали, разлучали с детьми, ссылали на каторгу без права возвращения домой, – а наш диакон бы радовался, полагая, что всё это «к вящей славе Господней». Так было совсем недавно в нашей России, - не в средневековье и не в какой-нибудь там Севилье, куда почему-то позвал нас Достоевский. Но, похоже, историческая ностальгия Кураеву не дает покоя: «ох, ох, придёт ли времечко, когда – приди, желанное…» (Н.Некрасов). Впрочем, еще не вечер, и никто не знает, что день грядущий нам готовит. Порох еще не иссяк в пороховницах фанатизма толпы, и если тон зададут свастиколюбивые чернорубашечники (по их уставу они обязаны исповедовать православие), то протестантам мало не покажется.

Так что книжка писучего диакона (в смысле – на журналистском слэнге – обильно пишущего), наставляющего бестолковых протестантов на путь православия, вовсе не безобидная. Нам-то, жалким протестантам, что? - мы в атеистическое время и не то читали. Небезопасна она для нашего гражданского общества, ибо во время всеобщей засухи, когда здравый смысл просит об общем утолении духовной жажды, право, грешно лягаться и брызгать слюной на рядом живущих только за то, что они, эти рядом живущие, просто не похожи на рясоносного автора. Небезопасно ещё и потому, что такова уж природа человеческая: негативное всегда почему-то усваивается лучше. В духе миролюбия себя еще надо воспитать, и это так плохо удается, а вот нагнетание отчужденности, враждебности – это пожалуйста.

Хоть мы и примитивные, оторванные от великорусской культуры протестанты, -так хочет видеть Кураев, - но у нас откуда-то есть совесть, и нам стыдно за этого человека, который силы расточает не на собирание, а на противостояние в обществе. Причем, на деле он приносит вред православию,– знает он об этом или не знает. И неужели в Патриархии нет здравых умов, чтобы поставить его на место? – благо, что дисциплина там покруче, чем в КПСС или в армии. Ведь когда вышел в 1997 году Закон «О свободе совести и религиозных объединениях», целиком сочинённый в пользу православия, то московский священник Георгий Чистяков (православный) справедливо назвал его антиправославным, ибо Закон этот только усугубляет (уже) недоброе отношение к государственной религии. Дело только за накоплением критической массы. Так и подобное правоверное рвение нашего диакона можно вполне квалифицировать словами апостола Павла: «имеют ревность по Боге, но не по рассуждению», т.е. по неразумию, - подобно тому, как медведь покалечил родной лес, желая согнуть хотя бы одну дугу (снова Салтыков-Щедрин).

Сочиняя книжку «Протестантам о православии», автор не мог понять одну весьма простую вещь: ни в одном государстве, в России в данном случае, люди разных религиозных симпатий не живут поврозь; например, на Лубянке в Москве жили бы одни православные, а на Солянке – только протестанты. Все живут вместе, у всех куча общих родственников, прямых и косвенных, а у тех, в силу замужества или женитьбы, ещё дополнительные родственники, – так что корневища настолько переплетены, что изничтожишь какого-нибудь протестанта, а болью и тяжкой раной отзовётся в православном. От этого предостерегал Христос в известной притче: «не запрещайте, ибо кто не против вас, тот за вас». Но наш диакон в школу Христову не ходил, в то время он был занят «научным» атеизмом; и хотя потом было семинарское образование, но ведь известно же, что сосуд долго пахнет тем, чем его наполнили в первый раз. Так что дух большевизма всё тот же, и это навязчиво напоминает (опять же из «Маугли») неотразимую логику хвостатых обитателей вершин деревьев, которые рассуждали убийственно просто: «нас много, значит мы и правы».

Приходится в самом начале сказать, что разжигаемое противостояние только подаётся как вероисповедное. На самом деле ларчик открывается гораздо проще: вся суть в том, что светская власть всегда хочет властвовать. Чтобы властвовать наверняка, нужно воспитывать стадные инстинкты, а делается это тысячу раз испытанным способом: постоянным внушением везде и повсюду, что в России должна быть только православная Вера. Делать это надо каждодневно, а камень, как известно, точит капля, но помноженная во множество раз. Этот приём взяли на вооружение ещё в конце перестроечных лет, когда в аналитических отделах КГБ уже хорошо понимали, что коммунистическая идеология не состоялась, а чтобы продолжать властвовать, всеми государственными силами нужно реанимировать старую идеологию. Что в точности и осуществляется. Неправомерно и порочно поставив знак равенства (или тождества) между религиозным и национальным, россиян убедили: если русский – значит обязан быть православным. Впрочем, здесь даже слово «убедили» лишнее; чтобы убеждаться в чём-то, нужно знать какой-то расклад: это – так, а это – так. Здесь же сработала просто коллективная внушаемость, – ведь известно же, что «истиной» очень часто может стать самая простая ложь, но повторяемая тысячу раз.

Но – стоп! Мы говорим и будем повторять, что православие – ПРАВО… внутри своей закрытой системы. Ныне же всякий мало-мальски грамотный человек знает, что православие вовсе не представляет собой всё христианство, и уж тем более его просто пагубно смешивать с национальностью. Ещё в позапрошлом веке русский философ и богослов писал: «Принципиальное отрицание истины как таковой во имя национальных вкусов, отвержение справедливости как таковой во имя национального своекорыстия – это отречение от истинного Бога, от разума и от совести человеческой сделалось теперь господствующим догматом нашего общественного мнения» (Владимир Соловьёв, «Национальный вопрос в России»). Остаются многие другие русские, которые исповедуют того же Христа Спасителя, но по ряду вопросов имеют свои понимания.

Когда мы перейдём к следующей главе, то увидим, что разномыслие было на Руси давно – ровно столько, сколько у нас христианство прописано. Хотелось написать «существует», но помнится, что век XIX-й был наполнен полемикой, в которой общественными деятелями, богословами, философами задавался недоуменный вопрос: христианство ли у нас в России или православие? Конечно, можно сделать вид – самая удобная форма неприятия, – что подобной полемики исторически вообще не существовало, а значит и недоумения не существовало тоже. Здесь ничего не поделаешь: психологическую установку никакими фактами не проймёшь. К примеру: известно же мнение людей, ушибленных юдофобией, что Холокоста вообще не существовало во время Второй мировой войны, а если и были шесть миллионов уничтоженных евреев, то это опять же миф, раздутый самими же евреями, чтобы искусственно привлечь к себе внимание. И это – об истории всего лишь 70-летней давности, когда живы ещё очевидцы! Приходится недоумевать, чего здесь больше: зоологической ненависти не почве навязчивого психоза или холодного цинизма, чтобы так глумиться над миллионами погибших. Что ж удивляться после этого, когда по нашей проблеме предлагается миф о «древлем благочестии», о «святой Руси».

Многие ныне склонны смотреть на весь дооктябрьский период (до 1917 года) как на время благодатное и благолепное. Но нам известен спор между славянофилами и т.н. западниками. Первые чуть ли не молились на всё русское. Экскурс к тому спору был бы интересным и поучительным, но мы бы отвлеклись от основной темы данной книги. Вспомнили же по той лишь причине, что сами славянофилы, будучи людьми нравственно честными, в лице своих ведущих представителей вынуждены были писать этюды с натуры: «Купец торговал потому, что была на то милость начальства; обыватель ходил по улице, спал после обеда в силу начальнического позволения; приказный пил водку, женился, плодил детей, брал взятки по милости начальнического снисхождения. Воздухом дышал потому, что начальство, снисходя к слабости нашей, отпускало в атмосферу достаточное количество кислорода. Рыба плавала в воде, птицы пели в лесу, потому что так разрешено было начальством… Военные люди как представители дисциплины и подчинения, имели первенствующее значение, считались годными для всех родов службы. Гусарский полковник заседал в Синоде в качестве обер-прокурора (Синод – главный орган управления Православной Церкви – А.Б.). Зато полковой священник, подчинённый обер-священнику, был служивый в рясе, независимый от архиерея» («Национальный вопрос…»).

Написано, как видим, в духе ерничества, но ерничество часто было формой говорения правды. Памятуя засилие коммунистического режима, вспомним более современное: «Прошла зима, пришло и лето,– спасибо партии за это». Но вот славянофил Конст. Аксаков ерничать, естественно, не мог, когда писал в своей записке о внутреннем состоянии России, представленной в 1855 году Государю Александру II и напечатанной позднее в «Руси»: «Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью… При потере взаимной искренности и доверенности, всё обняла ложь, везде обман. Правительство не может при всей своей неограниченности добиться правды и честности; без свободы общественного мнения это и невозможно. Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать и неизвестно, до чего дойдут. Всеобщее развращение или ослабление нравственных начал в обществе дошло до огромных размеров… Исключений немного. Это сделалось уже не личным грехом, а общественным, здесь является безнравственность самого положения общественного, целого внутреннего устройства. Всё зло происходит главнейшим образом от угнетательной системы нашего правительства, угнетательной относительно свободы жизни, свободы мнения, свободы нравственной, ибо на свободу политическую и притязаний в России нет. Гнёт всякого мнения, всякого проявления мысли дошёл до того, что иные представители власти государственной запрещают изъявлять мнение даже благоприятное правительству. К чему же ведёт такая система?– к полному безучастию, к полному уничтожению всякого человеческого чувства в человеке… Впереди же этот деспотизм угрожает или совершенным расслаблением и падением России, на радость врагов её, или же искажением русских начал в самом народе, который, не находя свободы нравственной, захочет, наконец, свободы политической, прибегнет к революции и оставит свой истинный путь» («Национальный вопрос…»).

Нет пророка в своём отечестве; как видим, ещё в середине XIX-го века были слышны тревожные ноты по поводу вполне возможной братоубийственной грозы, – а ведь не было ещё ни народничества, ни социалистов, не говоря уж о революционерах. К таким неуслышанным пророкам относится и Владимир Соловьёв, который вернулся к нашей исторической памяти вместе с другими достойными именами, преданными забвению коммунистическим режимом. Но, как оказалось, вернулся, чтобы снова уйти, ибо на какое-то время его читали, как читали вместе с ним и Николая Бердяева,– ну и что? Классическая русская леность дает о себе знать, и наработанное ими не стало нашей подлинной духовной ценностью, – зато вперёд снова выпячивается нетерпимость, национальное чванство. Вот и Вл. Соловьёв писал тоже Государю, но уже Николаю II, по поводу губительной для России внутренней политики по отношению к религиозному инакомыслию: гонения и преследования неправославных христиан доходили до краёв чаши терпения. Вл. Соловьёв приводил историческую параллель, предостерегая императора о прямой опасности, если подобное будет и в России: «Во Франции Людовик XIV, отменив закон о веротерпимости, систематическим преследованием принудил гугенотов к выселению. Цель была достигнута, вероисповедное единство восстановлено вполне. Но скоро Французская революция показала, как пригодились бы нравственные и умеренные протестанты против неистовых якобинцев. Изгнали «еретиков» и воспитали безбожников; изгнали заблуждающихся верноподданных и получили цареубийц. Не гугеноты, а сыны добрых католиков, избавленные от всякой еретической заразы, разрушили во Франции монархию и подкопали церковь» (Вл. Соловьёв, собр. соч. в 12 томах, т.2, стр. 452-456).
Справедливости ради нужно признать, что к здравому смыслу прислушивались плохо и в те времена. Россия попала в кровавую мясорубку революционного передела не потому, что «бесы» Достоевского замутили её душу, душу невинной невесты. Церковь уже давно изменила своему Жениху, и как говорил тот же Соловьёв, которого никак не назовёшь нехристианином, «признавая себя единственным христианским народом и государством, а всех прочих считая «погаными нехристями», наши предки, сами не подозревая того, отреклись от самой сущности христианства» («Национальный вопрос…»). И там же: «Этот строй имел религиозную основу, но вся религия сводилась здесь исключительно к правоверию и обрядовому благочестию, которые ни на кого никаких нравственных обязанностей не налагали. Эта формальная религиозность могла случайно соединяться в том или другом лице с добродетелью и святостью, но столь же удобно мирилась с крайним злодейством».

Может быть, мы и опережаем запланированный ход рассуждений, но делаем это сознательно: важно в самом начале показать, что явление в России, не совсем правомочно называемое «протестантизмом», – это явление, органично обусловленное веками накапливавшегося общественного состояния, религиозный фактор которого играл важную роль. Если бы всё было идиллическим, если бы действительно реальным было то, что так муссируется ныне под понятием «Святая Русь», то можно было бы религиозное инакомыслие считать чем-то вроде вражеского десанта, заброшенного «оттуда» к нам, в нашу безмятежную богонравную жизнь. Тогда и нынешних протестантов, потомков тех «сектантов», можно было бы называть инородцами, пришедшими кто знает откуда. Но они – наши, их предки – вчерашние крепостные, разночинцы, князья и графы – свои, русские. И единственно, о чём хотелось бы просить вначале: смотреть на них именно так, ибо кровь и русский язык, быт и привязанность к неласковой Родине, – всё это в них наше, нравится нам это или нет.

Гражданский мир сейчас ещё более хрупок по сравнению со временем дореволюционным. Силы, посягающие на этот хрупкий мир, столь агрессивны, что оставаться в безразличии – «моя хата с краю» – просто нечестно и непорядочно. На всех нас со всех сторон с утра до позднего вечера всевозможные СМИ изощряются в подаче только отрицательных факторов, причём оные как бы даже смакуются: пожары, взрывы, аварии, насилия, теракты,– и наше невосприятие всего этого настолько притупилось, что вид крови, изуродованных тел и душ нас уже не содрогают. Дети и внуки вырастают на насилии и крови, и общество становится бесчувственным к боли ближнего. На этом фоне людей уже не возмущают различные провокационные инсинуации, направленные против тех, кто в христианских понятиях чем-то отличается от общей массы. Подходя честно к этому, их наоборот надо бы уважать хотя бы уж потому, что они избрали сознательно путь своего убеждения. Ведь исповедующие Христа, по наставлению Апостолов, являются детьми Божьими. Но вот вспомнилось у Н.Лескова едкое и саркастическое, сказанное в адрес одного из персонажей: «…до Христа дочитался…». Для России и поныне важно только одно: чтобы был как все. Мы ещё будем об этом говорить, но невозможно не проиллюстрировать этот посыл одним из фрагментов российского законодательства царского времени: «За совращение из православного в иное христианское (курсив мой – А.Б.) вероисповедание виновный приговаривается к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ…»; «…и ссылке на каторжную работу на время от шести до восьми лет» (соответственно 178 и 187 статьи Свода Законов Российской Империи, том 15).

Интересно, кого при прочтении хотя бы этой малой части безнравственного законодательства «христианской» России возмутит хотя бы в незначительной мере? Ведь речь шла не об изуверах, не о террористах, не о насильниках, а о христианах, что ясно видно по букве самого Закона. Ладно: то было время полной забитости и бесправия, о чём мы читали в признании славянофила. Но почему ныне гражданское общество позволяет себя одурачивать широкомасштабной пропагандой на государственном уровне, когда запросто проходят самые дикие по меркам цивилизованного мышления наветы на верующих-христиан, но не православных? Ведь фактор психологического воздействия СМИ действует безотказно: любое слово, напечатанное и тиражированное или сказанное перед телеобъективом, воспринимается совсем иначе, чем то же слово, брошенное кем-то на улице. В какой-то секте сын дошёл до истощения обязательными постами; в той секте дочь ушла из дома, потому что их «гуру» требовал отрешения от здешнего мира; эти распродали квартиры, порвав со своими семьями, и уехали в Минусинск к Виссариону строить очередной «город солнца». Но снимем шторы с глаз и посмотрим: разве подобных крайностей мы не наблюдаем в рамках православного мышления? Разве психозы и шизофрения не встречают нас на подходах к тому или иному православному храму в лице несчастных больных людей? Если быть справедливым и не пользоваться порочным методом двойных стандартов, то долго не придётся ходить в поисках сюжетов для съёмок какого-нибудь телерепортажа вроде православных катакомбников из-под Пензы.

Сектанты, или протестанты в частности, стали вроде кукол для битья в Японии. Вроде мелочь и несерьёзно для взрослых, а ведь поди ж ты – психологически помогает: отвёл на них душу и, как модно сейчас говорить, сбросил адреналин. Трудно сказать, в какой степени в стране восходящего солнца это помогает снимать социальную напряжённость и помогает ли вообще, но в России сброс негатива на различного рода «протестантов» приводит только к усилению фобии на религиозной почве. Причём, если бы это охватило общество внезапно, как говорится – окатило с головы до ног, то мы вынуждены были бы обратиться к психиатрам, ибо фобия – это вообще-то психоз, в данном случае коллективный, гражданский. Но опасность здесь заключается более в том, что неприязненное отношение прививается постепенно, как некогда г-н Нуартье из «Графа Монте Кристо» по малым дозам приучал себя к яду. Но если оный господин в конечном результате именно благодаря этому выжил, то общественное нечувствование яда затаённой ксенофобии - насторожённости и агрессивности ко всему, что не похоже на всех – даст отравляющие плоды. Уже сейчас порой диву даешься: грамотные люди под воздействием всей этой безответственной повседневной дезинформации проявляют себя при случайном разговоре так агрессивно, что самое лучшее в подобной ситуации – это благоразумно промолчать.

Промолчать можно в частном случае, и в этом есть мудрость. Но молчание может быть и преступным, когда понимаешь, что дело имеешь с более сложным явлением – с социальной психологией, которая трудно внемлет благоразумию, но моментально агрессивно реагирует при сигнале «ату-ату». Поневоле вспомнишь, к каким смутам и погромам подобное приводило в нашей стране. И совсем не актёрской патетикой веет от пушкинских слов: «Не дай Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

«Эвон, куда загнул», – скажет кто-нибудь. И в самом деле: тут российский рубль продолжает падать, вот уж двадцать лет страна живёт в смутном времени, целое поколение молодёжи разучилось работать из-за отсутствия работы, теракты то тут, то там, – а тут кто-то распускает интеллигентские сопли по поводу тех, кто «не в нашего Бога верует». Ну, может и в нашего, да не по-нашему, а потому нечего им давать воли. Вот и Патриарх Алексий постоянно говорил про наши «канонические территории», а уж он-то поди знал, о чём говорил.

Бог ему судья, Патриарху всея Руси, – у него ведь ни детей, ни внуков нет. А у нас и те, и другие есть, и видеть своими глазами, как безумная толпа (а толпа всегда безумна) будет бежать по их телам, ища воображаемых виновников социальных бед, – да не приведи Господи.

Как по классической формулировке о ружье, которое на то и ружьё, чтобы когда-то в роковой час выстрелить и поразить как раз невиновного, так и в нагнетании гражданского отчуждения и противостояния всегда должна быть трагическая развязка, оборачивающаяся слишком многими жертвами. И продолжают упражняться в борзописании всякие рясоносцы, кликушествуя на грамотном вузовском языке по поводу пусть хоть и христианского, но всё же неправославного образа мышления. Причём, сменилась лишь стилистика выражений мысли, а дух остался тот же. Вот патриарх Иоаким давал в своё время советы царю Петру Алексеевичу: «…да никако же они, государи, попустят кому христианом православным в своей державе с еретиками иноверцами, с латины, лютеры, калвины, безбожными татарами… общения в содружестве творити, но яко врагов Божиих и ругателей церковных, тех удалятися; да повелевают царским своим указом, отнюдь бы иноверцы… обычаев своих иностранных на прелесть христианом не вносили бы, и сие бы им запретить под казнию накрепко» (А.Ф.Замалеев, Е.А.Овчинникова, «Еретики и ортодоксы», Л., 1991).

Вот так: не по-нашему веруешь – предать казни. При этом часто использовалось иезуитское словоблудие: «Мы за крест и молитву не жжём и не пытаем, – жжём за то, что не повинуются святой церкви». (Вл. Соловьев, «Национальный вопрос…).

Но вернемся к нашему диакону. Наверное, ему очень импонирует опричнина, потому что его не устраивает никто, начиная от сатанистов (здесь мы с ним согласны) и кончая своими же православными, но не очень похожими на него самого. Известно, что эмблемой опричников была оскаленная собачья пасть и метла; первая должная была олицетворять цепное рвение бдить и не пущать, а вторая – вестимо – выметать неугодных. Знаменательно, что зоркий взгляд нашего опричника ставит всех в один ряд: что оккультистов с их антихристианским духом, что т.н. протестантов, - то есть христиан, исповедующих Веру Христову по всем членам Апостольского Символа Веры.

Автор книжки, адресованной протестантам, до этого написал ещё одну: об оккультизме в православии,– и мы ему за это благодарны. Это не ерничество, это действительно так. То, о чём мы знали, но деликатно молчали (ведь со своим уставом в чужой монастырь не пойдешь?), – об этом поведал нам с гораздо большими подробностями сам диакон. Поведал честно о том, что в православии много не только нехристианского, но и антихристианского, призвав установить жёсткую цензуру хотя бы в православных печатных изданиях, дабы туда ничто нечистое не вошло. Мы разделяем тревогу автора, но сильно сомневаемся в успехе предполагаемых мер: дело зашло слишком далеко. Но не нам чистить эти авгиевы конюшни. И всё же вопрос: если в православии так много антихристианского, то какой смысл так рьяно лягать тех христиан, у которых при всех их недостатках оккультизма замечено не было. Правда, Андрей Валентинович что-то заметил в харизматах, но ему, осведомленному в научной методологии, не следовало бы из частного случая делать общие выводы, – ведь рассуждает он о протестантах вообще.

Имеются в виду две его книги – «Оккультизм в православии» и «Протестантам о православии», которые мы и будем обсуждать. При этом постоянно поневоле помнится крыловское: «чем кумушек считать- трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Но, как известно, мишенькин совет так попусту и пропал. И наш совет пропадёт, мы это знаем; ибо ему вряд ли внемлют те, кто так много сил положили в борьбе с протестантизмом. Неужели сказать себе, что зря положили?– да ни за что!
И снова в бой, и первым врагом, попавшим под «святой» обстрел диакона, оказался светлой памяти православный протоиерей Александр Мень. По мнению воинствующего Кураева, этот редкого ума человек плох потому, что не оказался опричником и не оборачивался с оскаленной пастью ко всем тем, кто в поисках духовного пути не сразу могли найти верную дорогу к порогу Отчему. Эти люди достойны скорее сострадания и постепенной мягкой коррекции, ибо надо помнить то время: доступ ко всему религиозному оказался свободным, и на бывших советских людей нахлынуло такое море информации, христианской и псевдохристианской, что разобраться во всем этом было весьма трудно. Сказывались и привычные стереотипы; для кого-то христианство представлялось чем-то архаичным, примитивным, по крайней мере недостаточным, а вот новые «духовные» практики – они и поданы-то необычным языком: чем больше таинственного, тем вернее. Автор данной книги сам часто встречался в те годы с такими людьми на самых различных публичных обсуждениях; бедные люди, они не знали, что это «новое» – хорошо забытое старое, но поданное на современном лексиконе. Конечно, благодушествовать здесь не приходится, потому что гремучая смесь чего-то от христианства, чего-то от прямо нехристианского давала о себе знать и сказывалась на психике. Опытному глазу это видно, – когда человек попадает в состояние, которое у психиатров называется «пограничной зоной», т.е. он вроде бы ещё и не их пациент, но его уже «заносит».

Так вот Александр Мень в силу своей пастырской и интеллигентской тактичности не торопился таковых рвать и метать, предавая их геене огненной. Известно ведь, что не бывает только белого и чёрного, и в своих поисках вчерашние советские граждане, отдавшие свои симпатии оккультизму и эзотерике, выглядели немощно, только слова были пёстрые. Будучи пастырем от Бога, А. Мень не мог таковых отталкивать напрочь; он хотел отыскать хоть какое-то связующее звено, чтобы найти общий язык, – и ведь поди ж ты, оказался в первых рядах оккультистов, ибо с него и начал свой ортодоксальный наезд смиренный Кураев. Следуя подобным меркам, ему бы надо было и ап. Павла обвинить в потворстве оккультизму. Известно ведь, что в древних Афинах каких только религиозных извращений не было, а он в ареопаге своё выступление перед тамошними философами начал так: «Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «Неведомому богу» (Новый завет, Деяния Апостолов гл.17). Это что же он – потрафил языческому оккультизму? Захотелось понравиться, купить доверие? Такой ценой! Туда бы нашего диакона, он бы научил апостола верности ортодоксии. Но ап.Павел и прот. А.Мень как люди просвещённые искали возможные точки соприкосновения для взаимопонимания с аудиторией. Не зачлось Меню и то, что он в советское время помог тысячам людей найти путь к Богу. По Кураеву, может быть всё это и было хорошо, да вот не проявил себя православным сектантом, не отверг накорню нечаянные заблуждения, – значит ему же хуже. Вот нынешний миссионер, первую любовь свою посвятивший кафедре «научного атеизма» и «заваливавший» на зачётах студентов своими «научными» вопросами, все эти вчерашние комсомольцы и члены КПСС, в первых рядах радеющие сегодня за православие, – куда до них Александру Меню?

Но всё же внимание диакона обращено больше к протестантам: он где-то встаёт в праведную позу, где-то мягко журит, приглашая в свою ограду: «в памяти нынешних русских протестантов нет опыта принуждения и контроля над их совестью со стороны православной церкви. Переход из гонимой общины в господствующую религию всегда нравственно непригляден. Сегодня этот камень совести с протестантов снят». Кого возмутит этой елейный тон? Всё по-отечески мягко: ребята, вы прощены, я снимаю камень с вашей совести за то, что вы и ваши предки были гонимы, имели когда-то «опыт принуждения и контроля» над совестью со стороны православной церкви; словом, кому должен, всех прощаю. А что, почему бы кошке и не поиграться с мышкой? Мы не к месту шутим? Но серьёзное вернее всего воспринимается через шутку.

В виду того, что данная книга не предполагает отвлекаться надолго на сопутствующие вопросы, скажем всё же, что в России понятие «протестантизм» чисто условное, символическое. Это слово порождено западной Реформацией, и означает оно, если говорить проще и короче, несогласие с практикой католической Церкви. Если подходить научно, то в России слово «протестантизм» внедрено искусственно. Еще в 1895 году руководитель евангельского движения И.С. Проханов писал одному петербургскому протестантскому священнику (из иностранных подданных): «Мы никак не можем отрицать нашей разницы с западноевропейским протестантизмом. Наше различие с ним явилось весьма естественно как продукт того, что мы, участники Евангельского движения в России, никогда не брали за образец для себя «протестантизм» Западной Европы». (Александр Булгаков, «Святая» инквизиция в России до 1917 года», М., 2001). Это письмо, надо полагать, не родилось без всяких причин. Видимо, уже в то время российских христиан задевало то, что в нашей стране всегда отказывали своим гражданам в самобытности. До Реформации на Западе наших инакомыслящих всё время пеняли влиянием «латинян», после – «лютеровой ересью», сейчас – американской экспансией. Никто не станет отрицать, что изолированного мирка даже в России никогда не получалось; всегда были какие-то контакты. Но надо же хоть немного уважать свою Родину, чтобы признать наконец, что россияне не такие уж и забитые и беспринципные, что достаточно кому-нибудь из заграницы поманить пальчиком, и мы уже продались со всеми своими потрохами. Если вчитываться в отечественную историю, то мы увидим, что мысль общественная никогда не спала, она всегда напряжённо работала в лице своих неравнодушных сограждан. До сих пор непонятно, как могут т.н. «патриоты» настолько плохо думать о России, чтобы любое инаковое мнение, переходящее в движение в гражданском обществе, относить только к козням «из-за бугра».

Но почему тогда всё-таки «протестантизм», если учесть, что сами верующие себя так не называли? Это слово навязано извне. Сделано это скорее всего из психологических соображений: уж очень хорошо в народе прививается какая-нибудь кличка, навык отторгать от себя просто потому, что незнакомое слово несет в себе неизвестность, вызывает настороженность. Реформации в России не было, ну и не надо, – зато есть кличка, и когда батюшки с амвона или экрана ТВ всякого инославного христианина называют протестантом, то слово незнакомое – а значит настораживающее – заведомо настраивает на неприятие.
Впрочем, справедливости ради следует сказать, что эта кличка не очень-то и употреблялась в России. Были другие: «штундисты», «сектанты», «баптисты»; причем под каждое слово, как под знак «икс», каждый подставлять мог, что угодно. В недавнее советское время бывали случаи какого-либо насилия, изуверства со смертельным исходом, – помнящие то время помнят и традиционную реакцию: «это всё баптисты». И неудивительно: пропаганда того атеистического времени воспитывала в людях ксенофобию к верующим. А помогала в этом внедрённая кличка.

Известный специалист по религиозным верованиям в России писал в своём докладе Съезду в 1902 году: «Вам, вероятно, известно всем хорошо, что сектантство – явление далеко не новое в русской жизни; оно в своей истории насчитвает уже более девяти веков» (А. Булгаков, «Святая» инквизиция…»). Мы цитировали В.Д Бонч-Бруевича; в конце XIX-го века, когда для его научной работы условия были неблагоприятные, он собрал и обработал обширный материал по старообрядчеству и сектантству. Чего стоят только его «Звенья», этот девятитомник, который сам автор по скромности назвал всего лишь сборником. Стригольники, жидовствующие, богомилы, малеванцы, молокане, ильинцы, бегуны, пашковцы, штундисты, прыгуны, шалапуты, иоанниты, «новый Израиль», духоборы, толстовцы, баптисты, евангелисты – одно перечисление заняло бы страницу. Так что этот учёный отдавал себе отчёт, когда говорил о девяти веках религиозной оппозиции, – ровно столько, сколько православие официально «прописано» на Руси. Привели же упомянутую цитату для того, чтобы обратить внимание на историческую реальность: инакомыслие было ровесником государственной религии на Руси, и если кто-то об этом не знает, то от этого суть дела не изменится.

Но каковы истоки религиозной оппозиции в нашей стране?– «…Прежде, чем Великий Пётр подверг церковную власть внешнему государственному подчинению, сама эта церковная власть уже допустила в себе противохристианский дух гордости, деспотизма и насилия и тем подвергла сомнению своё право на независимое существование» (Вл. Соловьев, собр. соч. в 15 томах, т. 3, стр. 229). Хотя в данной цитате прослеживается более политическая тема, но в ней же и подтверждает мысль, что Церковь досинодального периода, т.е. до реформ Петра I, давно уже забыла слова Христа «царство Моё не от мира сего», которым она по предназначению своему и должна была следовать. Может быть, вся эта разноликая оппозиция на Руси и обретала порой весьма причудливые формы, но одно она знала: то, что официально считалось христианством, вряд ли таковым являлось.

Но ещё было фактическое рабство, крепостное право, которое освящала и оправдывала государственная религия – православная Церковь. Это было настолько очевидно, что не приходилось даже оспаривать; правда, почему-то ныне об этом упоминать не принято. Но прислушаемся к потрясающим словам простых людей, которых православные миссионеры, наподобие нашему диакону, «с любовью» снова попытались заманить в свою ограду: «Мы не желаем идти за вами; …вы с вашим Христом меняли людей на собак, а мы с нашим Христом желаем быть свободными» (Всеподданнейшие Отчёты, СПб.– Пг., за 1898 год). Когда же рабство было отменено, то это было подобно прорванной плотине: «Сдерживаемый крепостным правом,– писал епископ Алексий,– в своих духовных правах, народ, почуяв свободу, с жадностью ищет удовлетворения прежде всего своих духовных интересов. Он осознал себя как личность, почувствовал прелесть духовной жизни… Это был поворотный пункт в духовной жизни народа» («Святая» инквизиция в России…», стр. 107). «Как на Западе перевод Библии на новые языки внёс новые элементы в жизни народов и породил разные религиозные течения… так нет ничего удивительного, что перевод Библии на русский язык расшевелил пробужденное уже народное сознание…» (Ясевич–Бородаевская В.И., Борьба за веру, СПб., 1912, стр. 19-20). «Освобождение народа от крепостного гнёта и пробуждение народного самосознания в сфере религиозной этики нарушило и в этой области вековечный сон: и здесь, вместо того, чтобы проникнуть вглубь вопроса, анализировать новое явление, и, став лицом к лицу с ним, призвать свою совесть к ответу,– на что не хватило ни мужества, ни порядочности,– стали обвинять немцев-баптистов…» (там же, стр. 23).

Со второй половины XIX-го века страшилкой не только для безграмотного люда, но и для людей белой кости было слово «штунда», «штундисты». Опять слово непонятное и настораживающее своей непонятностью. Удивляться этому феномену народной психологии не приходится. Разве до сих пор всем понятно слово «баптист»? В конце 70-х годов (прошлого уже века) автору этой книги доверительно говорил соискатель кандидатской степени с кафедры атеизма университета г. Горького (ныне – Нижний Новгород): «Знаешь, я ведь только недавно узнал, что значит «баптист». А я-то думал – «баб тискать». Человек был без пяти минут кандидатом наук, но всё же успел узнать, что слово-то это совсем не таит в себе ничего плохого: «баптистус» – крещение в воде по вере через погружение. Иоанн Креститель – с оригинального перевода – Иоанн Баптист.

Так что «штунда», так настораживающая в своё время соотечественников, не более чем перевод с немецкого «час». Немцы-колонисты, жившие на Украине, собирались в домашней обстановке на «час» для чтения Библии, размышления о прочитанном и молитв. Кто не читал Новый Завет, тот не знает, что ещё во времена апостольские существовало понятие «домашних церквей», ибо само слово «церковь» на греческом означает «собрание». Так что было совершенно нормальным, когда христиане ещё при апостолах имели по домам эти собрания, домашние церкви. Это объясняется нормальной христианской жизнью: образно говоря, если у человека организм здоров, то он вкушает пищу не только раз в воскресенье. Плохо, если человек своё христианство видит только в посещении храма, да и то как придётся.

Наши прадеды не удовлетворялись лишь посещением храмовых служб, которые были к тому же полицейски обязательными (мы ещё об этом скажем); они уже не могли понимать церковно-славянского языка. Да и язык ритуала может быть и говорил что-то Гоголю Н.В., написавшему «Размышление на божественную литургию», но он был грамотным и позволял себе роскошь досконально разобраться а антиминсах, трикириях, лжицах, орарях. Но что могли понять простолюдины, которые день-деньской были озабочены добычей хлеба насущного? Да и почему в церкви должно быть обязательно что-то непонятно? Ведь по христианскому пониманию Церковь – продолжение дела Христова. Но жаловался ли кто на Иисуса, что он изъяснялся «не по-нашенски»? Спаситель говорил просто и доходчиво, но простота Его была в силе Духа. Так что если уже к данному времени россияне охладевали ко храмам и туда всё менее притекали, как писали в своих рапортах тогдашние благочинные, то это скорее была проблема господствующей церкви. А люди XIX-го века – у них души живые, и им была нужна духовная пища, их одним Причастием не окормишь. По примеру немцев они стали собираться по домам и читать Евангелие, которое к тому времени уже можно было приобрести,– для этого постаралось Российское Библейское Общество.

Вот и весь «протестантизм» неправославных христиан. Собственно, никто не собирался демонстративно противопоставлять себя православию. Более того, прадеды наивно полагали поначалу, что, собираясь по дома для чтения Евангелия, совместных песнопений и молитв, они никак этим не могут помешать сложившемуся православному укладу, продолжая посещать, хотя и реже обычного, храмы. Но вскоре с этой наивностью пришлось проститься, ибо это оказалось «политикой». «Отчаянные усилия Церкви не допустить перевод Библии на русский язык объясняются её страхом перед возможностью того, что народ повернёт Библию против Церкви» («Святая» инквизиция в России…»). По велению времени Библия всё же была переведена; тогда усилия Православия были направлены на то, чтобы её не читали.
Так что кличкой «протестант» причислять инославных христиан, по всегдашней привычке, лишь к козням «из-за бугра» – равносильно тому, как если бы мы сейчас стали утверждать, что и православие-то явление импортированное. Ведь по политическим соображениям Византия в своё время очень хотела расширить своё влияние на Русь, что, собственно, и получилось: ведь тот факт, что целых шесть веков в России митрополитами были по преимуществу греки, и русской православной Церкви не давали иметь своего русского патриарха,– этот факт сам за себя говорит о многом. Неужели мы будем утверждать, будто православная Церковь в России – следствие злокозненных расчётов иностранцев?

* * * * *

Без этой вступительной главы не обойтись было никак. Можно было бы сразу начать отчёт о нашем христианском уповании,– но от лица кого мы повели бы речь? Есть ли у нас национальные корни, или мы – всего лишь карикатура на русских, нарисованная заезжими иностранцами? И вообще как-то странно: православные критики т.н. сектантства, вроде диакона-миссионера, страждущего единого построения Руси с равнением на хоругви, ради чего он и устраивает школу молодого бойца (простите, протестанта), обучая его основам православия,– так вот подобные критики, любящие всякое религиозное инакомыслие русских объяснять лишь злокозненными поползновениями иностранцев, сами почему-то не чураются тесного сотрудничества с оными. Они истинно православные, но почему-то предпочитают иметь валюту неотечественную и желательно в большом количестве; ездят исключительно на иномарках; чтобы повысить своё скудное благосостояние, через подставные фирмы привозят из-за «бугра» вино, табак, окорочка и пр. «гуманитарку» для получения прибыли от продажи;– словом, здесь связь с иностранцами очень даже приятна.

Вот, к примеру, коммерческая деятельность Костромской епархии, которая решила зарабатывать на минеральной воде, названной впоследствии «Святой источник», которую, вероятно, многие из нас и пьют. «В 1992 г. Проектом заинтересовался калифорнийский бизнесмен Джон Кинг, занимавшийся ранее производством пластмасс. В оффшорной зоне Кипра зарегистрирована компания «Saint Springs Water LTD», которой сегодня принадлежат права на торговую марку «Святой источник»… Для доставки продукции компании в офисы и на дом было создано ООО «Посейдон Трейдинг»… По официальной информации, иностранные инвестиции в предприятия «Святого источника» составили 20 (двадцать) млн. долларов… известно также, что в предприятия, добывающие и реализующие костромскую минеральную воду, вкладывал деньги частный американский фонд «США–Россия» (TUSRIF), финансировавшийся конгрессом США… Сегодня проектами фонда в России управляет его дочерняя компания «Delta Capital Management». Учредителями всего этого блага были «Костромская епархия и костромской Богоявленско-Анастасиин женский монастырь… Если американцы инвестировали в акционерное общество деньги, то епархия – благосклонность местных властей, недвижимость, транспорт, разнообразные льготы и т.д.… Как мы писали выше, в общей сложности за шесть лет предприятия «Святого источника» перечислили на нужды Костромской епархии около 1,5 млн. долл.… В 1997 г. Госналогслужба провела проверку, в ходе которой выяснилось, что в 1997 г. Епархиальный завод выпустил минеральной воды на общую сумму около 30 млрд. руб. (5,2 млн. долл.). При этом официальный адрес льгот – Костромская епархия – получила из этой суммы около 5%. 3 млрд. руб. (520 тыс. долл.) составили производственные затраты, а большая часть суммы – 25 млрд. руб. (более 4,3 млн. долл.) – была перечислена компании «Saint Springs Water LTD» в качестве оплаты торговой марки. По-видимому, после этой проверки налоговые льготы для предприятий «Святого источника» были отменены. Руководитель Госналогслужбы Александр Починок рассказывал о визите к нему «архиепископа Коломенского» (по-видимому, имелся в виду митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (Поярков)), в ходе которого тот безуспешно пытался настоять на возвращении «Святому источнику» налоговых льгот» (РГГУ, Экономическая деятельность Русской православной церкви и её теневая составляющая, М., 2000, стр.162-171).

Просим извинения у читателя за эту информацию, но чтобы не быть голословным, надо же как-то аргументировать. Так вот: стоит лишь заговорить о «протестантских» христианах, искони живших в России, как сразу же всеми тёмными красками тот же диакон мажет мизантропические портреты,– так что неправославный русский христианин выглядит если не врагом России, то по крайней мере недругом. Вот образчик его плача по заблудшим овцам дома российского: «…А то и просто вдруг взорвёт внутренний мир острое ощущение того, что по своей родной стране ты теперь ходишь как чужой и на её вековые святыни смотришь холодным взглядом даже не иностранца, а – недруга…» («Протестантам о православии»). Диакон хорошо знаком с методами воздействия на массы. Так ныне в различных телешоу демонстрируются балаганные пошлости, а фонозапись передает дружный придурковатый хохот публики. На самом деле это просто заготовленная звукозапись, но все продумано не зря: чтобы к этому стадному, животному хохоту присоединились и те, кто сидит перед телеэкраном; и присоединяются, ибо раз там хохочут, значит – смешно, а если не засмеёшься, то может быть у тебя с юмором что-то не в порядке, и что подумают сидящие рядом. Так формируется «попса», и в этом же духе звучит приведённая цитата Кураева: неправославный – значит недруг. А при определенном срыве толпы с тобой и расправятся соответственно. Вот такой смиренный лик нашего диакона.

Жил человек на своей земле, трудился для блага Родины («кинутый» ныне ею вместе с подавляющим большинством других таких же сограждан – без компенсаций за многолетний труд, без социальных гарантий, без защиты от произвола работодателей); когда надо было, воевал за Родину, не прячась за спину однополчан; радовался завоёванному миру на своей земле; благодарил Бога за солнечный день и за звездную ночь, за шелест молодых листьев березы и за «холщовый её сарафан», наслаждался шуршанием осеннего золота под ногами, с удовольствием вдыхал русский мороз,– словом, любил Родину, как умел:
«Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть;
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь».
И понимал он, что СЛИШКОМ всё это Божье творение любить невозможно,– можно только недостаточно любить. У человека этого еще была и душа, по природе – как говорят – христианка; она тянулась к единому для всех Создателю, и Он ей открылся через дела Своего мироздания и благодаря Евангелию. И это было нормально, и дружили при «Советах» православные с неправославными, сознавая, что один у них Христос и один враг – воинствующее государственное безбожие. Дружили, порой дискутируя друг с другом по вопросам общей Веры, но не допускали из-за этого вражды, ибо понимали: грех им враждовать, во-первых, потому, что они дети одного Отца, а во-вторых, линия фронта каждый день напоминала, что атеистическая сила сразу воспользуется их неразумием. Даже «отец» диакон пишет об этом: «В конце концов – вокруг совершенно атеистическая страна, и если однажды среди миллионов атеистов я встречу протестанта, то я скорее обрадуюсь этой встрече: все-таки близкая душа… Так что могу засвидетельствовать: в православных семинариях кануна «перестройки» нас не учили видеть в протестантах или католиках неких врагов; атмосфера богословских школ была однозначно экуменическая».

Пришли иные времена. Пал атеистический режим, и христиане, православные вместе с неправославными, обрели свободу совести в широком смысле этого слова. Жить бы да радоваться в совместном необъятном труде: надо было поднимать духовную российскую целину. И порадовались было, и экуменически послужили людям во славу Божию в совместных публичных встречах с вузовской и не только с вузовской аудиторией. И вопросы, вопросы, вопросы… Автор данной книги до сих пор хранит в своём архиве эти многочисленные вопросы, написанные здесь же в зале, – серьёзные и беспомощные, скептические и наивные. Сколько было духовного труда впереди, труда общего, ибо невозможно было в исковерканном обществе разделить: это твоё, а это моё. Проблемы были общие, и боли были общие, и их разрешить и одолеть можно было только совместными усилиями.

Но что случилось? Почему священники и диаконы уже в славный юбилей стали избегать прежнего общения, причем даже как-то прятаться от запланированных и обговоренных заранее совместных встреч с той или иной аудиторией? Выяснилось: они бы и не против, но есть такое «мнение» сверху от священноначалия – поменьше общения с протестантами. К 88-му году все больше звучало фанфар в честь православия: праздновался тысячелетие крещения на Руси. И пришло то искушение, которое так верно срабатывает: головокружение от успехов, хотя успехов-то еще и не было, но было всеобщее внимание и всеобщая обласканность. Не помогло ни поучение Отцов Церкви, ни «крохотки» святоотеческих наставлений о пагубе превозношения над братом своим,– а уж с какой охотой все это цитируется по памяти со смиренным видом. Чего стоит только излюбленное «стяжи дух мирен и спасёшь вокруг себя тысячи». А тут еще и самая заурядная зависть: те сермяжные протестанты, у которых не было за плечами ни богословских академий, ни глубочайшей проникновенности храмового песнопения,– те верующие, возлюбившие Господа благодаря Евангелию, собирали слушателей куда больше. Да, в православные храмы народ тоже нахлынул, но то, что бездумно, стадно, в силу лишь национальной традиции,– то не надёжно. Уж куда до революции Россия, казалось, вся была сплошь православной, а ведь рушили храмы свои же православные, да не просто рушили, но со сладострастием, художественно. И священников расстреливали и гноили в лагерях вчерашние православные,– это было следствием того, что была обязательность в силу рождения быть православным, которая с веками спрессовалась в ненависть.
Кроме того выяснилось сразу же после первых лет посткоммунистической свободы, что людей воцерковлённых «в осадке» оказывалось гораздо меньше, чем когда на Крещение собираются тысячи за «святой» водой. Для того, чтобы раздуть какую-нибудь истерическую кампанию, народу православного, пожалуй, наберётся достаточно, но ведь Церковь – это не от кампании до кампании. Так было, когда устраивались протесты против показа на ТВ фильма «Последнее искушение Христа», где опять сказалась совковость: хоть и не смотрели и не знаем сути фильма, но – против, потому что сигнал дали «батюшки». Несмотря на то, что фильм вовсе не про евангельского Христа, а про Христа внутри каждого христианина, – но ведь православному священноначалию в этих «акциях» важно было совсем другое: продемонстрировать, что оно одно вправе быть цензором, решать, что можно или нельзя, что оно претендует на власть. Так сказать, проба сил, и то ли ещё будет.

Так вот, видя преимущественный интерес к многочисленным евангелизационным собраниям неправославных христиан, где к людям Слово Божие обращалось на родном и понятном русском языке, причём в образных и доходчивых формах, самое лучшее, что могли в такой ситуации предпринять функционеры от РПЦ – это шельмование. И лучшим козырем в этой нечестной игре опять была «иностранщина». «К протестантам едут иностранцы, это за их деньги устраиваются крупномасштабные евангелизационные мероприятия. А наши храмы бедные, и возможности наши не сравнятся с их возможностями. Не дайте святую веру православную на поругание, опомнитесь!» В арсенале были и акции протеста, и просто хулиганские выходки, но самым тяжёлым орудием были СМИ. К этому времени подоспел инцидент с «Аум сенрикё»,– и пожалуйста новый аргумент: «тоталитарные секты», под которые очень удобно, при нашей любви обо всем судить огулом, подводить кого угодно. Но дело даже и не в собственно «тоталитарных сектах» (формулировка странная и непонятная даже для правоведов, ведь все признаки тоталитаризма есть прежде всего в РПЦ); здесь главное – новый психологический жупел, чтобы пугать и настораживать им, настраивая население, мало склонное разбираться в чём-либо конкретно.

Такие вот «протестанты». Так уж нас всех «посчитали», но, по большому счёту, обидного в этом слове мы не видим. В основном нам в вину вменяют сотрудничество и иностранцами. Мы, видите ли, не сами по себе, у русских ума не хватило бы думать самостоятельно о духовных вопросах вне рамок «исторической и традиционной» конфессии. Если ты - русский, значит – должен быть православным.

Здесь следует дать попутное пояснение. Общины неправославных христиан после падения атеистического режима были просто нищими. Если в православных храмах одна проданная свечка приносит до 6000% (шесть тысяч) прибыли, то в т.н. протестантских молитвенных домах,– об этом мало кто знает,– ни за что не платится. Хор поёт бесплатно, которым также бесплатно руководит регент. Там приплачивали лишь пресвитеру (по православным понятиям – священнику), который в подавляющем большинстве не был освобождён от необходимости работать на гражданской работе. Сейчас это звучит невероятно и неправдоподобно, но это так, и автор данной книги готов подтвердить это где угодно. За счёт чего же функционировала община? Расходы были немалые: это и земельная рента, и всевозможные налоги, при коммунистах просто грабительские, и оплата за коммуникации, и пр., и пр. Общины жили за счёт добровольных пожертвований самих прихожан. Не было даже т.н. «десятины», т.е. десятой части от дохода конкретного члена общины, всё было делом совести. И на христианской совести общины содержались весь двадцатый век: каждое богослужение совершался добровольный сбор на нужды общины. Говорят, на Украине по рядам обходили с подносом, и срабатывал психологический фактор: ведь неудобно не положить, всё на виду. Не знаем точно, как это происходило у соседей, но знаем хорошо, что в России сбор, как правило, совершался с помощью закрытых ёмкостей: особо сшитых мешочков или ящичков с прорезью, чтобы жертва верующего была тайной и спокойной,– сколько положил, никто не видит, а если у тебя достаток небольшой, то можешь положить и малую лепту.
Шиковать не приходилось, расход соразмеряли с приходом.
Когда же пришло время возможностей выйти из закрытой и изолированной коммунистами общины в открытый мир и нести гражданскому обществу предлагаемый Христом мир Божий, то здесь на помощь пришли иностранцы – не скроем – с материальной помощью. Да и откуда было взять денег на аренду, скажем, спортивного зала на несколько тысяч мест, на оплату его персонала и пр.? Не надо забывать, что предложение шло навстречу спросу, т.е. духовная потребность была в обществе велика, а куда было приглашать людей, чтобы помочь им понять слова Христа и Апостолов – в тесные и душные молитвенные дома, где и со своими-то бывали кислородные обмороки? Не было бы востребованности, никто и не пошёл бы на неведомое доселе – устраивать евангелизационные богослужения.

Так грех ли в том, что наши христиане приняли помощь из-за рубежа? Причём, мало кто знает, что приезжавшие иностранцы не сорили деньгами направо и налево. В вопросах денежных они были до такой степени придирчивы, что требовали отчётности не хуже налоговой службы. Но – напоминаем – деньги вкладывались в конкретное дело: аренда помещения, места в гостиницах и пр. сопутствующие расходы. Пусть нормальный россиянин, хоть даже и русский, честно скажет: хуже ли это той «гуманитарки» с вином и табаком, продав которую (а это делалось не один год), РПЦ получила миллиарды? Мы даже не вникаем в то, куда пошли эти немыслимые тогда для нас деньги; мы просто задаёмся вопросом: так ли уж не пахнут деньги? Или безбожные деньги Богу угодны, даже если на них и отремонтируют храмы? Что характерно: общество не возмутилось этим грехом в РПЦ. Но помощь из-за границы своим единоверцам, вложенную ради помощи духовно нуждающимся людям,– и помощь эта была не напрасна,– помощь, предложенную т.н. протестантам следует осудить. Оно и вестимо: без духовной пищи как-нибудь обойдёмся, но на водку руки не поднимай. Поднял руку на водку и табак, задал по этому поводу вопрос Синоду московский священник о. Глеб Якунин: святые отцы, где же деньги от продажи всей этой «гуманитарки», которую вы получали так много и которая проходила через границу без пошлин (ведь «гуманитарка» же!)? Результат известный: Якунина подвергли церковному наказанию как какого-нибудь еретика или раскольника. И поделом: нечего вносить смуту в стройную шеренгу благочестивых митрополитов.

Необходимо сказать ещё об одном факторе, неотъемлемо присущем протестантизму: это прозелитизм; он в природе всего протестантского мира. Слово греческое, а по-нашему сказать, так это когда кто-то обращается в иное вероучение или в новую веру вообще. Такое было ещё в античное время, когда многие из разуверившихся в ценностях греко-римского мира обращались в иудаизм, ибо при всей консервативности последнего им были пронесены в веках и сохранены вера в единого Бога, да будет благословенно Его имя, и соответственные этому этические ценности.

Прозелитизм может осуществляться как пассивно, так и активно. Пассивно – это когда человек сам, к примеру, идя по улице, услышал незнакомое пение в каком-то здании и узнал, что в нём проходят богослужения; вход всегда свободный, и после нескольких посещений вчерашний православный стал, допустим, методистом (весьма примерное, кстати, протестантское течение). Может и по-другому: баптист был приглашён друзьями в православный храм, и там он убедился, что для него вернее быть православным, – это тоже прозелитизм. Когда случается, как во втором случае, то естественно это приветствуется православной церковью; за это, кстати, до революции успешных миссионеров награждали церковными орденами,– может быть, мы скоро будем поздравлять за это и диакона Кураева. Если же происходит наоборот, то это ужасно плохо. Но ещё хуже – дальше некуда – это когда прозелитизм активный. Здесь бедное православное сердце просто не в силах молчать, и на всю Россию слышится стон: «Что же это такое?– на улицах приглашают, раздают открытки с указанием адреса и времени их собраний; они готовы посещать на дому однажды приходивших, чтобы пополнить число их общин!»

Конечно, любое дело можно делать по-разному. Можно на улицах хватать людей за полы и бесцеремонно лезть им в души. Можно так же беспардонно напрашиваться на посещение дома. К сожалению, бывает и такое, но огрехи бываю во всяком деле. А, собственно, не то же ли происходило, когда мы по утрам в субботу видели благостный лик митрополита Кирилла, успех которого в том, что он избрал заведомо беспроигрышный жанр монолога. При своих финансовых возможностях он мог хотя бы ради разнообразия приглашать грамотного (но не подставного) оппонента, чтобы было честно и диалогично. Но гр-н Гундяев знал, что для него это невыгодно, и мы имеем в виду вовсе не деньги. Оставим это, хотя его беседы по ТВ – разве не вторжение в миллионы квартир сразу? Но ведь никто никого не заставляет смотреть и слушать его, достаточно нажать другую кнопку пульта. Это правда; но тогда правда и то, что ведь и вас на улице никто не схватит за шиворот и не потащит за ближайший угол, где в каком-нибудь городском зале проходит евангелизация. Вы можете даже не останавливаться и не отвечать на приглашение,– ваше право. И двери квартир можете не открывать.

И всё же вопрос с прозелитизмом более серьёзен, чем пригласительные открытки, предлагаемые прохожим на улицах. Мы понимаем, что ссылка на Евангелие для православного россиянина не служит веским аргументом, и всё же сошлёмся именно на слова Христа и обратим внимание читателя, что как раз в основополагающем документе христианина дана установка на прозелитизм, т.е. на обращение людей к Богу; разумеется, без насилия. Вот случай, рассказанный евангелистом Марком, когда Иисус исцелил безнадёжного по своему состоянию человека; исцелённый хочет идти за своим Исцелителем, «но Иисус не дозволил ему, а сказал: иди домой к своим и расскажи им, что сотворил с тобой Господь и как помиловал тебя. И пошёл и начал проповедовать в Десятиградии, что сотворил с ним Иисус» (5:19). Так и всякий, исцелённый духовно, в благодарности своей Богу не ограничивается только тем, что об этом знают лишь его домашние, но рассказывает – проповедует – другим.
Евангельское повествование всегда поучительно, всегда – руководство к действию. Поэтому оно чего-то и стоит,– иначе превратилось бы в милый рассказ в пасторальном стиле, хотя и с коротким трагическим эпизодом распятия. Вот известная притча о том, как некий богатый человек по какому-то случаю устроил ужин и пригласил на него друзей, но те под различными предлогами не пришли. Причины отказы были формальны, судя по тексту - надуманны, но насильно мил не будешь, а ужин-то готов. Тогда хозяин велел своему слуге: «Пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. И сказал раб: господин! исполнено, как приказал ты, и ещё есть место. Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди (курсив мой – А.Б.) придти, чтобы наполнился дом мой» (Лук. 14).

По всем правилам экзегетики притча эта о том, что и поныне Господь зовёт к Себе, и если «друзья» отказались придти, что евангельскиё призыв обращён не только к ним. Текст достаточно убедительно говорит, что господин вовсе не сидел в своих покоях, ожидая, что кто-то может быть и заглянет к его накрытому столу. Более того, мы обратили внимание на слово «убеди»; это уже активное действие. Конечно, никто никого насильно не затаскивал на пир, но убеждать – убеждали. В этом и заключается активный прозелитизм, и если спорить с этим – пусть спорят со Христом. Ведь весь смысл в том и актуальность в том, что людей приглашают на те или другие богослужения не потому, что потом их, наивных и обманутых, будут как-то эксплуатировать; их приглашают - по заповеди Христа - потому, чтобы человек воспользовался может быть последним шансом воссоединиться с Богом, ибо жизнь так скоротечна, что, по большому счёту, никогда не знаешь, когда ты предстанешь перед Ним: в мафусаиловом ли возрасте или в юные годы. Обратили ли вы внимание, как «помолодели» кладбища в том смысле, что под крестами-то всё больше и больше молодых? Таковы реалии. Ответили ли они на приглашение Господина, или приглашения на улицах им в своё время казались посягательством на их свободу?

Да в конце концов, что же тогда значат последние слова Спасителя «идите, научите»? В этом духе и апостолы говорили: «Как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего?» (Римл. 10:14). Диакон-«миссионер», наставляющий протестантов на путь православия, пишет: «Не священники приводят людей в православные храмы. Священники уже встречают их в храме». Кто должен исполнять миссию «убеждать и приводить», об этом диакон не сказал, но в другом месте признался: «А то, что мы плохо пользуемся этими возможностями (миссионерскими – А.Б.) – это грех наш, но не православия».

Постоянно чувствуется какая-то раздвоенность: это грех наш, но не православия. Отец-диакон, так вы православный? Кто несёт на себе грех, закрывшись в храме и поджидая приходящего? Православие? Да, «это грех наш, но не православия». Раздвоенность у Кураева постоянная: если то, что православные не идут с Благой Вестью к людям на улицах и площадях, согласно притчи,– это грех, по признанию диакона, то и протестанты, которые приглашают на евангелизационные собрания (богослужения), тоже делают грех. Впрочем, противоречий у диакона в его писаниях достаточно много, и мы по ходу обратим на них внимание. К вопросу православной бесплодности и пассивности уместно процитировать дореволюционного священника (1914 год), которого, кстати, цитировал и наш смиренный диакон: «Знаете,– говорят,– здесь немножко пахнет западом…» Здесь пахнет западом?! Западом!? Так это «запад» говорит, что благовествование – необходимая обязанность наша, что при отсутствии настоящей постановки церковного проповедничества у нас заглохнет религиозная жизнь в народе?.. Так это, спрашиваю, «запад»?– никогда не забывайте, что с тех пор, как царь-колокол упал и перестал звонить, он обратился в простую историческую древность-диковинку…».

Дата добавления: 2015-08-21