Солдатское сердце

Когда тебя обгладывает острыми маленькими зубками въедливый голод, тебе будет вкусным казаться всё: чёрствый ломоть хлеба, твёрдый кусок сыра, даже пересушенная солёная-пресолёная рыба! Ведь так?

Вот я тоже так думал, осознавая, что в моём походном рюкзаке лежит целая буханка чёрного хлеба. Почти свежего. Получили мы её два дня назад в последней деревеньке, которую освободили от фашистов. Люди были так нам благодарны, так рады, что отдали нам чуть ли не все съестные припасы.

Теперь каждый из нас нёс у себя за спиной продуктовые дары, но есть никто не решался. Хотя голодны были все. Наша обычная походная еда состояла из тушёнки и воды.

Буханка тяжким грузом оттягивала плечи. В животе урчало так, будто организм пытался со мной поссориться, но на это у него не было сил. И я прекрасно видел, что взбунтовался не только мой живот.

Мы старались экономить то ли уже по привычке, то ли из страха, что опять могут закончиться припасы. Как нам говорил командир, осталось совсем чуть-чуть.

1945 год. Весна. Война. Уже четвёртый год. Мы устали. Устали настолько, что воспринимали смерть без страха. А чего, собственно, её бояться? Рано или поздно все там будем. Даже не ощущалось никакого героизма, никакого энтузиазма. Было уже понятно, что Германия отступает. Мы сильнее. Мы выдержали. Отстояли. Но как же всё тяжело. Тяжело не в физическом плане (хотя моё тело соскучилось по кровати и подушке), а в моральном. Наши чувства притупились. Мы наступали, мы шли в бой, теряли друзей, ребят, которые успели стать больше, чем просто друзьями. Но всё это происходило уже на автомате. Не чувствовалось боли потерь и радости после выигранного боя. Проклятая война притупляла чувства. Только вот голод и жажду она ни притупить, ни утолить не могла.

-Володь, - услышал я своё имя. – Иди ужинать.

Командир нашего отряда, Ковров Андрей Викторович, звал меня. Опять тушёнка. Нам обещали, что скоро союзники пришлют еду. Обещали белый хлеб, сало и… шоколад. Но пока этого не было. Приходилось довольствоваться тушёнкой.

Как Вы думаете, что объединяет советского солдата и фашистского солдата? Я всегда над этим задумывался, начиная с 22 июня 1941 года, когда пришёл записываться добровольцем на фронт после ссоры с моей невестой Катей, которая не хотела, чтобы я шёл на войну. Больше у меня нет невесты.

Так вот. Что общего между солдатами двух воюющих стран? Я ничего общего не видел. Они – захватчики, фашисты. Мы – освободители. Но в прошлом году, весной, после морозов (к которым не все русские привыкли, что уж говорить о немцах!), наш отряд стоял на окраине пустой деревни, жителей которой увели в лес партизаны. На другом конце деревни, являющейся стратегическим объектом, стояли немцы.

Кто на кого первым нападёт – было непонятно. Мы ждали приказа «сверху», они тоже чего-то ждали.

И однажды Колька, наш самый главный разведчик отряда, вернулся в лагерь из вылазки и сообщил, что около деревни есть склад с консервами. Чей склад, немецкий или советский, не ясно. Но подумав, что желудок не будет вникать в столь прозаичные мелочи, мы решили, что чем добру пропадать, пойдём и заберём.

Подгоняемые голодом и временем, а эти товарищи, как известно, нетерпеливы, мы уже минут через пятнадцать, следуя за Колькой, оказались на складе. Там и правда было много консервов, а ещё сосисок, сухарей, вина, рома.

Нас было всего трое, я, Колька и Лёшка, а унести всё это втроём не представлялось возможным.

С досадой понимая, что придётся возвращаться, мы смекнули, что если компактненько уложить, то унесём много.

И тут с другой стороны склада послышались шорохи. Тихие, как будто кто-то крался. Мы резко замолчали.

Колька, оправдывая своё прозвище «разведчик», тихо, почти бесшумно, направился в сторону шорохов. Мы за ним.

И тут нашему взору предстала картина, хоть и поддающаяся описанию, но сразившая нас не хуже пушечного залпа.

У противоположной стены, рядом с полками, с которых равнодушно наблюдали за происходящим вино и ром, стояли три молодых немца.

Мы застыли. Они тоже. У меня в руках была банка тушёнки. И один немец, приземистый парень лет двадцати-двадцати двух переводил взгляд с банки в руке на автомат на моём плече. И тут до меня дошло, что мы с парнями вооружены, а у них нет ни одного пистолета.

-И как это понимать? – первым подал голос Колька.

-А что непонятного? – спросил Лёшка. – Не один ты про склад разнюхал.

-А чего они припёрлись-то? – продолжал недоумевать Колька.

-Думаешь, ты один голодный? – поинтересовался я. – Они тоже есть хотят. Они ведь тоже люди.

-Я об этом как-то не подумал, - сознался разведчик.

-Они безоружны, - сделал открытие Лёшка.

Трое смотрели на нас испуганными глазами. Один из них, самый высокий, со светлыми волосами и серыми глазами, громко сглотнул. Третий, самый низенький и, видимо, самый младший, пытался слиться с полками и стоящими на них бутылками, но из-за мертвенной бледности по сравнению с вином и ромом у него это не получалось.

Все трое смотрели на наше оружие. А в моей голове вертелись противоположные мысли: убить или не убить?

С одной стороны на три фашиста станет меньше. А с другой… они без оружия.

Да, фашистские захватчики жгли наши деревни, разрушали города, убивали детей и стариков, но значит ли это, что мы должны становиться такими же нелюдями и уподобляться им? Или мы выше этого? Мы же боремся за жизнь, за свободу, а не за убийство.

И ведь привело нас сюда одно и то же – голод. Обычный человеческий голод. Вот что общего между солдатами двух воюющих стран.

-Забираем ровно столько, сколько сможем унести, - сказал я ровно, – и уходим.

Колька и Лёшка спорить не стали. Они умели различать интонации.

Мы взяли всё, что посчитали нужным. Немцы тихо смотрели, как мы набираем продукты. В конце Лёшка нагло подошёл и взял две бутылки с вином и ромом и три пакета с сухарями прямо с полки, рядом с которой они застыли

Мы спокойно выбрались на улицу.

Когда вернулись в лагерь, то устроили пир.

Через два дня пришёл приказ о наступлении.

Бой был быстрый. Половина немцев погибла, несколько были ранены, некоторых взяли в плен.

Приземистого парня я увидел на поле с пулей во лбу. Самый высокий умер от тяжёлого ранения. А самого молодого провели связанным мимо меня двое наших ребят: пленный.

После того случая на складе я часто думал, а как бы поступили немцы на нашем месте, окажись мы безоружны? Застрелили бы или тоже взяли бы только половину? Но ответ на этот вопрос остался для меня загадкой. Та же судьба постигла и другой вопрос: а зачем нужна эта война?

-Володь, - голос командира вернул меня к действительности. – Ну ты идёшь? А то твою порцию сейчас уплетёт кто-нибудь другой. Желающих много.

Я был против такого варианта, потому что намеревался уплести свою порцию сам.

-Я вам сейчас уплету.. – воскликнул я, вскакивая, - … ложкой по лбу!

***

Апрель. Берлин. Бой. Залпы пушек. Мы берём город. Почти взяли, хотя немцы и сопротивляются. Вокруг меня свистят пули. Я оглядываюсь в поисках хоть кого-нибудь из нашего отряда. И никого не могу найти. Лица везде незнакомые.

Город разрушен. Всё пылает. Дымится. Дома уже не имеют никакого морального права называться даже «строениями».

Немцы. Русские. Все смешались. Жуткая неразбериха. Пролетая мимо, одна пуля всё-таки задела меня. Царапина, но плечо заныло противной тупой болью. Ничего. Переживу. Не такое бывало. Я на войне получил не столько травм, сколько умудрился насажать шрамов в школе.

Промелькнуло знакомое лицо. Колька! Появился и снова исчез. Я побежал за ним. Колокольчик интуиции упрямо гнал меня в ту сторону.

Отстреливаясь от немцев, я за что-то зацепился, упал и в падении ранил в плечо целившегося в меня фашиста.

Я ударился головой, но спас рюкзак за спиной, смягчивший удар. Обойдётся шишкой. Я начал оглядываться в поисках того, что же послужило причиной моего падения. И тут камни подо мной закопошились. Первая моя мысль была: неужели землетрясение? Но потом до меня вдруг дошло, что лежу я на чём-то мягком.

Надо было мыслить логически: если бы это был труп, то он бы не двигался, если бы я упал на раненого, он бы стонал. Я же чувствовал копошение и всхлипывание.

Перекатившись на бок, я всмотрелся в то, на что упал. Это был… мальчик.

Маленький светловолосый мальчик с серыми глазами. Я присмотрелся, думая, кого же он мне напоминает?

Ему было лет пять-шесть. Он тоже уставился на меня, стерев грязь и слёзы со щеки. Нет, ну кого-то точно напоминает.

Мальчик громко сглотнул. И я понял! Того высокого парня со склада. Удивительное сходство.

Мальчик смотрел на меня, хлопая пушистыми ресницами и взяв указательный палец в рот.

-Убери палец, он же грязный, - зачем-то сказал я.

Пацанчик удивлённо моргнул.

-Ну да, ты же русского не знаешь, - сообщил я ему.

Он подтвердил мою догадку каким-то немецким словом.

И тут раздался взрыв. Я оглянулся. В нашу сторону летели камни. Причём самый здоровый летел точно в мальчика.

Я схватил ребёнка и увлёк в сторону, в последний миг накрыв его собой.

Булыжник упал рядом с моим ухом, а на нас посыпались только мелкие камни и пыль.

Я поднялся. Ребёнок удивлённо на меня уставился, немного подумал, открыл рот и заплакал.

Я аж растерялся. Ненавижу, когда дети плачут. Не знаю, что в таких случаях делать!

-Тише, - пытался успокоить его я. – Успокойся! Не надо плакать! Ты не ранен? Ничего не болит?

Мальчик от ответа воздержался и начал рыдать ещё громче, держась за живот.

Я схватил рюкзак, открыл, достал буханку, отломил кусок и протянул пацанчику. Он с минуту смотрел, потом взял хлеб и начал его жадно есть.

Ещё через минуту он резко остановился, вскочил и побежал куда-то к развалинам.

-Ты куда? – закричал я. – Подожди! Пригнись!

Я вскочил, засунул хлеб обратно в рюкзак и кинулся за ним. Какая-то пуля пролетела мимо моей скулы и попала в камень, на которой секунду назад наступил мальчуган. Я обернулся. За мной гнался немец. Я почувствовал, как ярость поднимается откуда-то из глубины и захлёстывает меня.

-Ах, ты, сволочь! – крикнул я, оборачиваясь. – Ты в кого, гад, стреляешь? Ты же чуть в ребёнка не попал! Совсем ослеп, что ли?

Уж не знаю, понял он меня или нет, но на его лице появился испуг. Он забыл про такое замечательное свойство автомата, как умение стрелять, и теперь пятился от меня.

Я бросился на него с кулаками. Всё-таки кулак вернее автомата – он не даёт осечек.

Немец явно не понимал причины моей ярости и желания рукопашного боя. Видимо, решив, что с ненормальным русским связываться не стоит, он рванул в сторону горящего дома на другой стороне улицы.

Что-то опять взорвалось, но я успел пригнуться, и очередной каменный заряд пронёсся в метре над моей головой.

Я кинулся в сторону развалин. Почему вдруг мальчик побежал туда, осталось загадкой.

В разрушенном здании пожар уже закончился. Стены чернели от копоти, где-то сверкали осколки стёкол. За пределами полуразрушенных стен шумел бой. Я чувствовал, что должен сражаться, а не искать какого-то неизвестного немецкого мальчика. Но не мог уйти. Просто физически ощущал, что не смогу продолжать бой, пока не буду уверен, что с ребёнком всё хорошо.

Я прислушался. Слева послышалось сопение. Я обернулся. Знакомая светлая шевелюра мелькнула у лестницы.

Я рванул к ребёнку.

Он сидел на первой ступеньке, а на его коленях лежал мальчик постарше, лет восьми. Ребёнок пытался накормить его куском хлеба, который я ему дал.

Старший откусывал по маленькому кусочку и медленно жевал.

Оба ребёнка были в белых рубашках и тёмно-зелёных штанах. Только у младшего одежда была грязная от пыли, а у старшего рубашка была в крови.

Я медленно подошел. Мой знакомый что-то сказал мне. Конечно я не понял. Он показал на маленький кусочек хлеба в своей руке. Я достал вторую половину и протянул ему. Он молча взял, деловито поломал, съел маленький кусочек, побольше ломоть отдал мне, а остальное начал опять подносить ко рту старшего.

Старший мальчик, темноволосый и очень красивый даже для ребёнка, был бледнее рубашки. Он медленно жевал то, что предлагал ему малыш, тяжело дыша и изредка издавая хрипы. Его правая ладонь лежала на животе.

Я поднял его руку и отложил в сторону. Он был ранен. Сильно. Смертельно. И не кричал он только потому, что сил на крик у него уже не было. Он просто медленно умирал, несмотря на желание младшего товарища его накормить.

-Эх, друг, - заговорил я. – Как же ты так?.. ну потерпи ещё немного. Скоро болеть не будет.

Он, услышав голос, повернулся на звук. Было ясно, что он меня не видит. Он попытался поднять руку, но для него это было слишком сложно.

Я взял его за руку.

Младший что-то начал сбивчиво говорить. Может быть, рассказывал своему другу про меня, а может быть – мне про своего друга, не забывая давать раненому по маленькому кусочку.

Вдруг я услышал перестрелку где-то совсем рядом. Я вскочил.

В развалины ввалились два человека. Они дрались. Я встал так, чтобы при возможной пальбе попали не в мальчиков, а в меня… и тут…

Один из дерущихся сильным ударом повалил второго. Тот упал, потеряв сознание.

Первый обернулся ко мне лицом. Колька!

Он пронёсся мимо, на меня даже не посмотрев. Он кинулся вверх по лестнице. Я лишь успел заметить в его руках что-то красное. Флаг. Наш флаг.

И он скрылся где-то на верхних этажах.

Я вернулся к мальчикам. Младший всё ещё упрямо продолжал кормить друга. Но тот уже не мог жевать.

Я сел рядом. Опять взял его за руку. Он тихо вздохнул. Глаза его закрылись. Навсегда.

***

Минут через пять раздался победный клич наших советских солдат. Как потом я узнал позже, это кто-то закрепил советский флаг на немецком здании.

А я продолжал сидеть рядом с двумя немецкими мальчиками, держа за руку мёртвого и успокаивая живого.

Татьяна Шипилова, апрель 2010г.

Дата добавления: 2015-08-21