Глава 31. Гордон даже не предполагал, что свет может быть таким ярким

Гордон даже не предполагал, что свет может быть таким ярким. С обеих сторон маленькой платформы, на которой он стоял, установили по батарее мощных светильников, чтобы исключить тени на лице выступающего. Рыло телевизионной камеры, как одноглазый циклоп, уставилось на него. В аудитории находились несколько химиков и почти весь физический факультет. Оформитель работал до полуночи, подготавливая схемы. Гордон обнаружил, что персонал факультета в таких случаях — большая поддержка. Он понял, что их враждебность — плод его воображения. Коллеги приветствовали его в холле, внимательно прислушивались к рассказу о полученных данных, заходили в лабораторию.

Он поискал глазами Пенни. Ага, вон она, в последнем ряду, в розовом платье. Она слабо улыбнулась, когда он помахал ей рукой. Представители прессы, рассаживаясь, тихонько переговаривались. Все телевизионщики были на местах, а женщина с микрофоном давала последние указания. Гордон окинул взглядом аудиторию. Невероятно, но сейчас людей гораздо больше, чем на конференции по случаю вручения Нобелевской премии Марии Майер, хотя в данном случае всех оповестили за день или два. Корреспондент из ЮПИ получил эксклюзивное интервью, его подхватили другие агентства, после чего университет и организовал это шоу.

Гордон влажными пальцами перебирал свои записи.; Вообще-то все это ни к чему. “Господи, наука на подмостках, наука, пробивающая свою часть в вечерних новостях, наука как предмет ширпотреба”. Однако ажиотаж большой. В конечном счете должна остаться только статья в “Сайенс”, где его результаты должны сойтись с их испытаниями, где не должно быть никакого смещения на весах истины за или против него.

— Доктор Бернстайн, мы готовы. Он в последний раз вытер лоб.

— Хорошо, можете начинать.

Загорелся зеленый огонек. Гордон посмотрел в камеру и постарался улыбнуться.

Глава 32

Год

Петерсон завел машину в кирпичный гараж и вытащил чемоданы. Отдуваясь, он поставил их у дорожки, ведущей к фермерскому домику. Двери гаража со щелчком закрылись.

Со стороны Северного моря дул пронизывающий ветер, беспрепятственно проносясь над плоской равниной Восточной Англии. Петерсон поднял воротник меховой куртки.

В доме никаких признаков жизни. Возможно, никто не услышал мягкого урчания подъехавшей машины. Он решил обойти домик вокруг, посмотреть что к чему, а заодно размять ноги. В голове гудело. Нужно подышать свежим воздухом. Он переночевал в отеле в Кембридже, а утром его снова охватило это щемящее чувство. Он проспал почти до обеда, потом спустился в ресторан, чтобы поесть. В отеле никого не было. То же самое и на улицах. В домах поблизости не дымили трубы, не горел свет. Петерсон не стал выяснять, в чем тут дело. Он проехал по пустынным улицам и оказался на дороге, пересекавшей болотистый ландшафт Кембриджшира.

Петерсон потер руки — не столько для того, чтобы согреться, а в знак удовлетворения. Когда приступ болезни первый раз настиг его вне Лондона, он не думал, что сможет уехать так далеко. Дороги между Лондоном и Кембриджем оказались просто забиты машинами, а севернее Кембриджа были почему-то пусты.. Он видел перевернутые грузовики и горящие амбары к северу от могилы святого Эдмунда. Около Стоунмаркета какая-то банда, вооруженная топорами и мотыгами, пыталась напасть на него. Он протаранил толпу. Мощная машина разбрасывала тела, как щепки.

Эта ферма лежала как островок безмятежного спокойствия под серыми клубящимися облаками Восточной Англии. Ряды деревьев, с которых уже облетела листва, очерчивали границы полей. Среди голых ветвей хорошо просматривались гнезда птиц, особенно грачей. Он побрел через западное поле. Ноги подгибались от слабости, черная грязь липла к ботинкам. Справа от него на поле стояли и спокойно что-то жевали коровы, ожидая, когда кто-нибудь загонит их в сарай. Пар от их дыхания вился и воздухе. Урожай убрали две недели назад — по его приказу. Поля стояли пустые и потому казались очень широкими. Ладно, пусть все будет так, еще есть время. Он обошел посадки сахарной свеклы и направился к старому каменному зданию. Дом, на первый взгляд, казался не только покинутым, но постепенно приходящим в упадок. Единственным новым сооружением была теплица. Стеклянные панели, армированные стальной проволокой, не боялись разрушения. Много лет назад он решил создать полностью погруженную в землю и изолированную систему. В теплицы поступали очищенная вода и удобрения, в резервуарах под северным полем хранился годовой запас воды. Теплица могла снабжать продуктами в достаточном количестве в течение длительного времени. Вода, теплица и запасы продовольствия, складированные под домом, обеспечивали полное жизнеобеспечение.

Рабочих он нанимал из дальних городов. Угольный бункер был заполнен углем, приобретенным в Кембридже, а не в соседнем Диренхэме. Петерсон нашел специалиста, который установил в полях и вдоль одной из дорог взрывающиеся по команде или от датчика мины. Потом он устроил так, что этого человека привлекли для операций в Тихом океане и оттуда он не вернулся. Электронные системы сигнализации он приобрел в Калифорнии и нанял техника из Лондона для установки их по периметру фермы. Таким образом, никто не знал масштабов всей операции.

Только его дядя — мрачный, молчаливый человек, знал все. Вообще-то ужасно скучная компания. В какое-то мгновение он пожалел, что не взял сюда Сару. Но у нее такие натянутые нервы, что вряд ли она выдержала бы долго в подобной среде. Из всех женщин, которых он знал до сих пор, наиболее подходящей, пожалуй, была бы Марджори Ренфрю. Она понимала кое-что в сельском хозяйстве и оказалась невероятно страстной. Она почувствовала его желание в тот вечер, когда он закатился к ним, и инстинктивно ответила ему настоящей страстью. Но, помимо этого, он не видел причин, по которым смог бы (вытерпеть ее больше одной недели. Она бы все время болтала, крутилась под ногами, попеременно то критикуя, то утешая его.

Нет, единственными подходящими компаньонами для того, что их ожидало в будущем, оставались мужчины. Петерсон подумал о Грэге Маркхеме. Он, пожалуй, был из тех, кто не подведет и не выстрелит в спину, охотясь на оленей, и не убежит от гадюки. Интеллигентный собеседник, умевший также и промолчать вовремя. На его мнение можно было положиться.

И все-таки без женщины будет трудно. Ему, пожалуй, следовало бы серьезней подумать об этом, а не вертеться в компании бабочек-однодневок, подружек Сары. Независимо от того, как мир сможет выбраться из дерьма, в которое сейчас вляпался, в трудные времена всегда меняются отношения. Не будет больше понятия, называемого социологами “свободной сексуальностью”, то есть того, что, по мнению Петерсона, общество должно предоставлять каждому человеку. Женщины, женщины всех типов, форм, цветов, вкуса и запаха. Конечно, они отличаются разнообразием, но, помимо хрупкого интеллекта, все же удивительно похожи друг на друга, обладая одним и тем же волшебством. Он пытался понять собственное отношение к ним с точки зрения психологии, но пришел к непреложному факту, что жизнь выше всяких категорий. Здесь не срабатывала ни одна из обычных теорий. Это вряд ли связано с самоутверждением или же со скрытой агрессией. Это не было и хитрым прикрытием для воображаемого гомосексуализма — он попробовал в юности, но ему совсем не понравилось. Так что лучше не надо. Спасибо. Секс оставался выше аналитических разговоров на эту тему. Женщины — часть всеобъемлющего мира, который он искал, средство поддержания своей сексуальности без впадения в грех перенасыщения.

Поэтому в последний год он пробовал их всех подряд, использовал любую подвернувшуюся возможность. Уже на протяжении длительного времени он чувствовал, что что-то должно случиться. Хрупкая пирамида, у вершины которой он находился, просто не могла не рухнуть. Он наслаждался всем, чему суждено уйти, — женщинами и остальным. Если ты находишься на “Титанике”, бессмысленно стоять у руля.

Петерсон праздно размышлял над тем, сколько футурологов выжило. Наверное, немного. Они строили воздушные замки, где не нашлось места индивидуальностям. Путешествуя по полям Северной Африки, они чувствовали себя не в своей тарелке, стыдливо отворачиваясь от того, что представало их взору. Отдельные личности казались просто скучными мелочами по сравнению с прогрессом великих наций.

Петерсон подходил к дому, с удовлетворением отмечая, как ординарно и даже неприглядно он выглядит снаружи.

— Вы вернулись, милорд?

Петерсон резко повернулся. К нему приближался мужчина, толкавший велосипед. “Человек из ближайшей деревни”, — сообразил он быстро. Рабочие брюки, потертая куртка, сапоги.

— Да, я вернулся домой насовсем.

— Это здорово. Надежная гавань в такое время, а? Я привез вам бекон и сушеное мясо.

— О, очень хорошо. — Петерсон принял от него коробки. — Запишите это на мой счет. — Он старался придать голосу будничные интонации.

— Но я хотел бы поговорить с теми, кто живет в доме. — Мужчина кивнул на здание.

— Вы можете иметь дело со мной.

— Хорошо. Но, видите ли, сейчас такое время, что я предпочел бы получить сразу.

— Не вижу причин, чтобы этого не делать. Мы…

— И, если не возражаете, лучше вещами или чем-то другим.

— Бартер, что ли?

— Деньги сейчас ничего не стоят, не правда ли? Может быть, что-нибудь из ваших овощей? Вообще-то я бы предпочел консервы. Мы их действительно любим.

— Ага. — Петерсон пытался оценить стоявшего перед ним человека с застывшей улыбкой, которая объяснялась не только одним дружелюбием. — Я полагаю, что немного консервов я тоже мог бы обменять. Но их у меня мало.

— Однако нам хотелось бы получить именно их, сэр. “Нет ли в его голосе чего-то настораживающего?"

— Я посмотрю, что мы сможем сделать.

— Это было бы прекрасно, сэр. — Он прикоснулся рукой к волосам, показывая этим, что считает Петерсона помещиком, а себя арендатором на его земле. В его жесте было много комичного, что придавало беседе другой оттенок. Петерсон смотрел, как он сел на велосипед и отправился обратно в деревню. Мужчина покидал территорию хозяйства, ни разу не обернувшись.

Петерсон зашел на огороженную территорию и, минуя сад, пересек двор фермы. Из курятника послышалось удовлетворенное кудахтанье накормленных птиц. На пороге он счистил грязь с обуви старым железным скребком, сбросил ботинки в сенях. Затем надел домашние туфли и повесил на стену куртку.

В большой кухне было тепло и светло. Он в свое время поставил там современную аппаратуру, но сохранил каменный пол, ставший гладким от многовекового хождения по нему, а также большой очаг и старый дубовый вертел. Его дядя и тетя сидели в комфортабельных креслах с высокими спинками по обе стороны от очага — молчаливые и неподвижные, как подставки для дров в камине. Большой круглый чайник был укрыт стеганым чехлом. Роланд — работник фермы — поставил на стол тарелку с пшеничными лепешками, сливочное масло и банку домашнего клубничного варенья.

Петерсон подошел к огню, чтобы согреть руки. Тетка, увидев его, вздрогнула.

— Благослови меня, Господи, это никак Ян! — Она наклонилась вперед и постучала мужа по колену. — Генри, посмотри, кто здесь! Это Ян. Он приехал навестить нас. Ну разве это не мило?

— Он приехал, чтобы жить с нами, Дот, — пояснил дядя терпеливо.

— Да? — спросила она удивленно. — А где же эта ваша хорошенькая девочка, Ян? Где Анджела?

— Сара, — поправил он автоматически. — Она осталась в Лондоне.

— Хм. Хорошенькая девушка, но какая-то уж очень легкомысленная. Ну ладно, давайте пить чай. — Она сбросила плед с коленей.

Верзила Роланд с замедленными движениями подошел к ней, подхватил и перенес на другое место, рядом с чайником. Он служил в доме уже около двух десятилетий.

— Посмотри, Роланд, это Ян. Он приехал нас навестить. Петерсон вздохнул. Его тетушка впала в маразм много лет назад и воспринимала только мужа и Роланда.

— Ян приехал, чтобы жить с нами, — повторил дядя.

— Где дети? Они запаздывают.

Никто не стал напоминать, что оба их сына утонули пятнадцать лет назад. Все терпеливо ждали окончания ежедневного ритуала.

— Ну что ж. Не будем их ждать. — Она подняла тяжелый чайник и начала разливать крепкий и горячий чай в белые с голубым чашки.

Ели молча. Дождь, который собирался в течение всего дня, все-таки начался — сначала как-то неуверенно, слегка стуча по окнам, потом все сильнее. Послышалось грустное мычание коров, обеспокоенных дождем, барабанившим по крыше хлева.

— Дождь идет, — решился высказать свое мнение дядя.

Никто не ответил. Петерсону не нравилось их молчание. Когда они говорили, то спокойные гласные их восточно-английского диалекта просто проливали бальзам на его душу, действовали успокаивающе. В детстве за ним ходила няня из Саффолка.

Петерсон покончил с чаем и отправился в библиотеку. Повертев в руках стакан, он решил воздержаться от выпивки.

Ровный шум разошедшегося дождя приглушался тяжелыми дубовыми ставнями. Сделанные очень искусно, они маскировали стальные пластины внутри, которые невозможно было заметить. Петерсон превратил этот дом в настоящую крепость, способную выдержать длительную осаду. У сарая и хлева двойные стены соединялись с жилым домом туннелями. Все двери тоже были двойными, с тяжелыми засовами. Каждая комната стала подобием маленького арсенала. Он погладил ружье, висевшее на стене. Его смазали и зарядили — как он приказал.

Петерсон выбрал сигару, поднял лежавшую рядом с креслом книгу — Моэма — и уселся читать. Вошел Роланд и разжег в камине огонь, который уютно затрещал, разгоняя царивший в комнате холод. Еще есть время проверить запасы продуктов и разработать режим питания. Никакой воды извне — по крайней мере сейчас. Никаких поездок в деревню. Он поглубже уселся в кресло, понимая, что ему предстоит еще многое сделать, но пока он не чувствовал себя хорошо для этого. Конечности болели, неожиданные приступы слабости не прекращались. Итак, здесь находится Петере из родового имения Петере. Он прочувствовал это с огромным удовлетворением. Кажется, Рассел сказал, что человек по-настоящему ощущает себя комфортно там, где он провел детство. В этом есть своя правда. Но парень из деревни, с которым он повстречался только что… Петерсон нахмурился. Они действительно больше не могут пользоваться беконом. Все заражено веществом из облака, и это продлится еще некоторое время. Парень наверняка об этом знает. А за его словами “Да, милорд” явно таилась угроза. Он приходил торговать безопасностью, а не беконом. Придется дать им сколько-то консервов, и все будет в порядке.

Петерсон беспокойно задвигался в кресле. Всю жизнь он провел в движении: из загородного поместья — в Кембридж, потом в правительство. Он не брезговал при этом любыми возможностями и перемещался дальше. Сара, как он считал, явилась последним примером этого, а потом Совет. Все они помогали ему продвигаться наверх. Правительство, по существу, применяло такую же стратегию. Современная экономика и благосостояние глубоко залезли в карман будущего.

И вот теперь он там, откуда никуда уже не уйти. Ему придется зависеть от тех, кто его окружает. И неожиданно ему стало не по себе. Он понял, что небольшой мирок поместья и деревни, которым так легко управлять, также обладает свободной волей. Если пало само общество, что остается от порядка, который обеспечивал мир и спокойствие фамильному гнезду Петере? Он сидел в сумерках угасающего дня и думал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Затем снова попытался читать, но потерял к книге всякий интерес. Из окна виднелись убранные поля, которые тянулись к горизонту. Северный ветер шевелил голые ветви деревьев. Постепенно опускалась темнота.

В камине трещал огонь.

Дата добавления: 2015-08-21