ПЯТНИЦА 7 страница

Через несколько дней произошло то, чего Лина никогда так и не сумела мне простить до конца.

Ироника с самого утра капризничала, наотрез отказываясь идти в детский сад. Это вызвало во мне сильнейшее раздражение. Именно сегодня я собирался поработать часов пять-шесть, а дочь была в том возрасте, когда детям требуется постоянное внимание к себе. Я попытался договориться с ней: если хочет, она может оставаться дома, однако в таком случае ей придется развлекать себя самой. Сварив себе чашечку кофе, я сел за компьютер и приступил к работе. Договор с Ироникой продержался ровно десять минут — она появилась в дверях моего кабинета с набором игрушечной посуды и стала настаивать на том, чтобы мы с ней отправились печь пирожки. Я, как мог, старался сдерживаться, однако спустя какое-то время все же не на шутку рассердился. Строгим голосом я велел дочери отправляться в гостиную, сидеть там и вести себя потише. Если же она меня не послушает, то я отведу ее в детский сад и оставлю там до завтра. Разумеется, это была всего лишь пустая угроза, однако Ироника понурилась и побрела вниз по лестнице.

Чуть позже из кухни донесся грохот, а вслед за ним какой-то металлический звон и плач моей дочери.

Я вскочил и опрометью кинулся вниз. Ироника, плача, лежала на полу. Вокруг нее были разбросаны ножи, вилки и прочие столовые приборы. Очевидно, она решила печь пирожки сама, сумела дотянуться до выдвижного ящика и случайно опрокинула его. Все, что в нем хранилось, посыпалось прямо на нее. Я с ужасом увидел темное пятно крови, с пугающей быстротой расплывающееся по полу у верхней части ее ноги. Я усадил дочь на стол, стянул с нее колготки и увидел глубокий порез на внутренней части бедра. Вероятно, тяжелый и острый, как бритва, разделочный нож, падая, поранил ее. От вида текущей ручьем крови мне едва не стало плохо. Я схватил чистые кухонные полотенца, одним из них перетянул Иронике бедро выше пореза, а другое прижал к ране. Ироника по-прежнему хныкала, однако меня особенно встревожило, что лицо у нее сделалось каким-то неестественно бледным.

Подхватив ее на руки, я выбежал из дома. В случае надобности я бы мог и сам отнести ее в Королевскую больницу,
[40]расположенную в двух километрах отсюда, однако у нашего соседа Кая имелась машина, и днем он, как правило, сидел дома. К счастью, в тот день он также оказался на месте и отвез нас в больницу на заднем сиденье своего старенького «сааба». По дороге мне казалось, что Ироника становится все бледнее и бледнее, несмотря на то что я изо всех сил зажимал рану. Ее плач превратился в тихое всхлипывание, глаза закрывались сами собой.

Помню, единственной моей мыслью в тот момент было: «Господи, что же я натворил?!»

По приезде мы сразу же направились в травмпункт, где мужчины в белых халатах отобрали у меня Иронику и отвезли прямиком на операционный стол. Я позвонил жене на работу и рассказал о том, что произошло. На другом конце телефонного провода повисло гробовое молчание, в трубке не было слышно ни звука — даже дыхания Лины. Когда она наконец заговорила и сказала, что едет, голос ее дрожал.

Мне показалось, что прошло несколько дней, хотя минуло не больше получаса, прежде чем Иронику вновь вывезли из операционной. Меня заверили, что с ней все будет хорошо: ей сделали переливание крови и зашили поврежденные вены.

Лины все еще не было, и я в одиночестве сидел у кровати спящей Ироники. Ужасно было видеть ее маленькое тельце, лежащее на огромной больничной кровати, однако при этом сама она выглядела такой спокойной и умиротворенной, будто весь этот шум, поднявшийся вокруг нее, нисколько ее не касался. Когда Лина наконец приехала, то, не удостоив меня даже взглядом, сразу бросилась к кровати и взяла Иронику за руку. Я протянул ей бумажную салфетку, она, по-прежнему не глядя на меня, взяла ее и высморкалась.

Когда же жена в конце концов заговорила, в ее голосе звучал с трудом сдерживаемый гнев.

— Где был ты? Почему не смотрел за ней? Почему она вообще оказалась не в детском саду?..

Вопросы сыпались на меня один за другим, так что я не успевал отвечать на те, где недостаточно было ограничиться простыми «да» или «нет». Я обнял жену и притянул к себе. Поначалу она пыталась сопротивляться, затем обмякла, сама обняла меня и начала всхлипывать. Я тоже не смог дольше сдерживать слезы.

Лина осталась с Ироникой, а я отправился домой — уходя, я в спешке даже не запер дверь, не говоря уже о том, чтобы прикрыть окна. Я все еще ощущал всплеск адреналина. Мысль о том, какой страшной бедой все это могло обернуться, не давала мне покоя. В то же время я чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Пытаясь хоть немного привести в порядок нервы, я занялся работой по хозяйству, которую с утра наметил на сегодняшний день. Я постирал, убрал на кухне: тщательно оттер с пола кровавое пятно, подобрал, вымыл и положил обратно в ящик разбросанные приборы. Заляпанные кровью колготки Ироники предпочел выкинуть. Я попросту не мог допустить, чтобы они когда-нибудь попались мне или кому-либо еще на глаза, напомнив о сегодняшнем происшествии, и поэтому вынес их в мусорный бак у дороги. Когда все это было сделано, единственным следом несчастья осталась зарубка на полу кухни в том месте, куда, предварительно пронзив бедро моей дочери, вонзился разделочный нож.

Когда больше не осталось никаких дел, которыми можно было бы занять свои мысли, я вернулся в больницу и сменил Лину.

По ее виду было понятно, что она за это время успела все хорошенько обдумать. Когда я вошел в палату, взгляд, которым она смерила меня, был задумчивым и изучающим. Мне пришлось пересказывать ей все заново: где я был, когда все это произошло, что именно привело к несчастью, как мы добрались до больницы… Наконец вопросы иссякли, однако я видел — что-то продолжает ее угнетать. Какая-то мысль, которую она не может или же не решается сформулировать.

Когда Ироника очнулась, она чувствовала себя неплохо. Несмотря на то что ее словарный запас был еще довольно ограничен, мы смогли понять, что она в точности не помнит, что с ней случилось. Когда я кое-что ей рассказал, она припомнила, что была на кухне, однако так и не смогла сообразить, почему вдруг оказалась в больничной палате. Тем не менее дочка здесь быстро освоилась. Мы же, как могли, развлекали ее, кормили конфетами и рассказывали разные истории. Кто-нибудь один из нас постоянно был рядом с ней.

Через день нам разрешили забрать ее домой.

Вновь увидев свою комнату, Ироника пришла в совершенный восторг и, пока мы ее раздевали, взяла с нас обещание, что мы позволим ей проспать до самого ужина. Мы с Линой сидели у ее кроватки вплоть до того момента, как она уснула. Когда мы осторожно спустились вниз, Лина попросила меня показать, как все произошло. Меня это слегка покоробило. Мы ведь уже достаточно говорили об этом, и, к счастью, все обошлось. Однако Лина настояла на своем, и я продемонстрировал ей ящик с приборами и зарубку от ножа на полу. Она сочла странным, что мне пришло в голову выкинуть колготки Ироники: их ведь можно было заштопать, да и полезно было бы время от времени вспоминать о случившемся. Я чувствовал, что должен что-то придумать для собственной защиты, как-то себя оправдать — ведь в своих романах я всегда старался достичь максимальной достоверности всех описываемых происшествий.

Наконец мне все это надоело, и я пошел к мусорному контейнеру за колготками Ироники. Конечно же на улице шел дождь, и я вымок до нитки, роясь в грязи и безуспешно пытаясь их отыскать. Колготок нигде не было. Вокруг меня весь асфальт был засыпан мусором, и я ощущал удивленные взгляды соседей, направленные на меня из окон ближайших домов. Одно из двух: или контейнер уже опорожняли, или кто-то другой успел забрать колготки. Я принялся собирать мусор, тихонько проклиная себя за то, что собственноручно выкинул «улику». Мокрый и грязный, я вернулся домой и принялся объяснять, почему не сумел найти колготки. Лина отвела меня в ванную, где я скинул с себя испачканную одежду и хорошенько вымылся под душем. Жена практически не задавала вопросов — просто стояла и пристально смотрела на меня, однако, когда, выйдя из душа, я попытался ее обнять, она решительно вырвалась. Весь остаток дня она совсем не разговаривала со мной, однако уже на следующий день стала опять прежней доброй и нежной Линой. Казалось, будто ничего не произошло, и я вздохнул с истинным облегчением.

В тот же самый день Лина уволилась с работы, чтобы иметь возможность полностью посвятить себя дому. Я не считал, что это так уж необходимо, однако, поскольку супруга была непреклонна и мы вполне могли себе это позволить по финансовым соображениям, вопрос был решен. Это означало, что теперь я мог всецело сосредоточиться на работе, однако в то же время характер наших с Ироникой взаимоотношений полностью изменился. Отныне уже у них с Линой появились от меня тайны, и я порой не понимал мимолетных взглядов и знаков, которыми они обменивались.

Постепенно мы привыкли к новому ритму жизни. Моя работа теперь протекала почти в полной изоляции, Лина с Ироникой проводили все больше времени вместе, живот жены рос с каждым днем. Ни один из нас никогда больше не произнес ни слова об инциденте с ножом, однако всякий раз, как мне случалось заиграться с Ироникой, я ловил на себе настороженный взгляд жены. Казалось, отныне она ни на секунду не намерена упускать дочь из поля зрения, меня же такое ощутимое отсутствие доверия с ее стороны порядком раздражало.

К тому времени я как раз добрался до самой кульминации «Внутренних демонов», и подобные отрицательные эмоции отнюдь не способствовали дальнейшей работе над романом. Пару раз мы с Линой скандалили — в общем-то ничего серьезного, однако этого вполне хватало для того, чтобы обстановка дома становилась гнетущей. Когда мне становилось совсем уж невмоготу, я запирался у себя в кабинете и писал.

Книгу я окончил практически в то самое время, когда Лина родила нашу вторую дочь, Матильду. Роды прошли гладко. Лина вернулась домой уже спустя два дня, а за Ироникой все это время присматривал ее дед. Когда мы с обеими дочерьми оказались наконец дома, у меня создалось такое впечатление, что атмосфера как будто очистилась. Мы снова стали единой семьей. Я сдал роман на редактуру и теперь мог всецело посвятить себя девочкам, а Лина рассчитывала получить девятимесячный послеродовой отпуск, во время которого мы смогли бы вовсю наслаждаться жизнью.

Все были рады и счастливы вплоть до самого дня выхода книги.

Дата добавления: 2015-09-03