Акт суждения

Чтобы разобрать предлагаемую тему, я хотел бы начать с конечной точки обмена аргументами, из которых состоит судебный процесс: акт суждения имеет место именно по окончании размышления. Для дискуссии я предлагаю своего рода феноменологию этого акта.

Выделю краткосрочную целесообразность, на основании к которой "судить" означает "разрубать Гордиев узел", чтобы положить конец неопределенности; этому я противопоставлю цеесообразность долгосрочную и, несомненно, более замаскированную, т е. вклад суждения в публичный мир. И как раз по пути от краткосрочной целесообразности к целесообразности долгосрочной я и предлагаю пройти.

Как мы уже сказали, "судить" означает "разрубать"; эта первая целесообразность помещает акт суждения в судебном смысле слова, т. е. выступать в качестве судьи, в продолжение не технического, не судебного смысла акта суждения, составные части и критерии которого я вкратце напомню.

В обычном смысле термин судить покрывает некую гамму основополагающих значений, которые я предлагаю классифицировать сообразно тому, что я охотно хотел бы назвать порядком возрастающей густоты. Прежде всего в слабом смысле "судить" означает "высказывать свое мнение"; выражаемое же мнение касается некоей вещи. В более сильном смысле "судить" означает "оценивать"; тем самым вводится иерархический элемент, выражающий предпочтение, оценивание, одобрение. В третьей же степени силы выражается встреча объективной и субъективной сторон суждения; объективная сторона состоит в том, что некто считает некоторое предложение истинным, благим, справедливым и законным; субъективная же сторона — в том, что он является сторонником этого предложения. Наконец, еще более глубоком уровне, на том уровне, где оказывается

Декарт в "Четвертом размышлении", суждение действует посредством сочетания рассудка и воли: рассудка, который рассматривает истинное и ложное, и воли, которая решает. Теми самым мы добрались до сильного смысла слова "судить": не только "высказывать мнение", "оценивать", "считать истинным", но в конечном итоге - "занимать позицию". Именно из этого обычного смысла мы можем исходить для достижения чисто судебного смысла акта суждения.

Суждение в судебном смысле в действительности вмешивается в социальную практику на уровне того обмена дискурсом, я которое Юрген Хабермас сопрягает с коммуникационной деятельностью при поддержке центрального феномена социальной практики, каковой образует судебный процесс. В рамках процесса в акте суждения повторяются все обиходные значения: "выражать свое мнение", "оценивать", "считать правильным или справедливым", наконец, "занимать позицию".

В таком случае встает вопрос: при каких условиях акт суждения в его судебной форме может быть дозволенным или компетентным. В статье "Справедливое между законным и благим"[94] я рассмотрел четыре условия:

- существование писаных законов;

- наличие институциональных рамок: судов и т. д;

- вмешательство квалифицированных, компетентных, независимых лиц, на которых, как мы говорим, "возложена обязанность судить";

- наконец, сам ход процесса, вынесение приговора в котором образует его конечную точку.

Разумеется, после вынесения приговора, хорошо названного словом arrêt [xxi], всегда можно продолжать размышление - в том смысле, что всякое суждение после самого себя притягивает некое "но"; однако все-таки характеристика суждения в судебном плане состоит в том, что оно прерывает взаимодействие и взаимное противодействие аргументов, ставя конечную точку, даже если эта последняя является временной - по меньшей мере до тех пор пока пути обжалования приговора остаются открытыми; но в конечном счете где-нибудь и когда-нибудь наступит "конечная остановка", после которой

суждение приобретет официальную силу.

Перед тем как показать, почему мы не можем придерживаться этого определения акта суждения, полностью ограниченного условиями судебного процесса, важно подчеркнуть социальную необходимость, сопрягающуюся с той целесообразностью, которую мы назвали краткосрочной и которая состоит в прерывании неопределенности. В строгих рамках процесса акт суждения предстает в качестве конечной фазы драмы с несколькими персонажами: стороны или их представители, прокуратура, судья присяжные заседатели и т. д. Кроме того, этот последний акт предстает в виде завершения некоего алеаторного процесса; в этом отношении дела здесь обстоят так же, как при проведении шахматной партии; правила игры известны, но всякий раз; неизвестно, как каждая партия закончится; процесс по отношению к праву образует то же, что шахматная партия по отношению к своим правилам: в обоих случаях надо дойти до конца, чтобы узнать исход. Именно так приговор кладет конец виртуально бесконечному размышлению. Вопреки ограничениям, о которых мы вскоре поговорим, акт суждения, приостанавливая алеаторику судебного процесса, выражает силу права; кроме того, он выражает право в сингулярной ситуации. Как раз благодаря этим двойственным отношениям акт суждения сохраняет по отношению к выражаемому им закону правовую силу. На самом деле, с одной стороны, он вроде бы попросту применяет закон к некоему случаю; именно это Кант называл "определяющим суждением". Но он состоит еще и в интерпретации закона, в той мере, в какой ни одно судебное дело не является иллюстрацией какого-то правила; оставаясь в пределах кантианского языка, можно сказать, что акт суждения относится к сфере "рефлектирующих" суждений, а последние состоят в поисках правил для новых дел. В этом втором значении приговор правосудия не ограничивается тем, что заканчивает судебный процесс; он открывает путь для всей юриспруденции в той мере, в какой создает прецедент. Следовательно, приостанавливающим аспектом акта суждения по окончании хода рассуждений смысл этого акта не исчерпывается.

Перед тем как распространить мой доклад на другие области, я хотел бы еще сказать, что если рассмотреть осуществление акта суждения в узких рамках судебного процесса, то можно сказать, что акт суждения без труда вписывается в общее функционирование общества, рассматриваемого по Ролзу в качестве обширной системы распределения долей. Фактически акт суждения можно представить именно под эгидой идеи распределительной справедливости; на самом деле конкретные общества развивают схему распределения долей, не все из которых измеряемы в денежных терминах в рамках рыночного порядка. Общества распределяют блага всевозможных разновидностей: и поддающиеся денежному выражению, и не поддающиеся таковому. Взятый в широком смысле акт суждения состоит в том, чтобы разграничивать сферы деятельности, отграничивая притязания одной от притязаний другой, и в конечном счете корректировать несправедливое распределение, когда деятельность одного из судящихся состоит во вторжении на поле деятельности других судящихся. В этом отношении акт суждения состоит именно в разделении; это хорошо выражает немецкий термин Urteil (притом, что Teil означает "доля"); речь идет о том, чтобы определить долю одного и долю другого. Значит, акт суждения отграничивает, отделяет. Я здесь ничего не говорю о чрезвычайных благах - а ведь древнеримское выражение suum cuique tribuere - воздавать каждому свое - имплицитно ориентировалось на предложенный здесь анализ. Аналогичным образом вся Кантова философия права зиждется на различении между "моим" и "твоим", на поступке, который вычерчивает границу между первым и вторым.

Эти последние рассуждения, касающиеся поступка разрубания Гордиева узла в смысле разделения, пролагают путь к решающему расширению, возвещенному уже в самом начале этого очерка. Почему мы фактически не можем остановиться на том, что мы назвали краткосрочной целесообразностью акта суждения, т. е. всего лишь тем, чтобы положить конец неопределенности? Потому что сам процесс является всего лишь кодифицированной формой более обширного феномена, а именно - конфликта. Следовательно, судебный процесс с его отчетливо

определенными процедурами необходимо переместить на фон более значительного социального феномена, неотъемлемо присущего функционированию гражданского общества и расположенного у истоков публичной дискуссии.

Как раз до этих пор и следует идти: за процессом имеется конфликт, распря, разногласие, тяжба; а на заднем плане конфликта присутствует насилие. Тем самым место справедливости и правосудия оказывается отмеченным фигурой впадины, поскольку справедливость входит во множество альтернатив, которые общество противопоставляет насилию, и в то же время все они определяют правовое государство. В Лекциях I я воздаю должное Эрику Вайлю, поместившему во введении к своему opus magnum "Логика философии" продолжительное рассуждение об отношениях между дискурсом и насилием. Некоторым образом все отмеченные нами операции от размышления до принятия решения и вынесения приговора знаменуют собой выбор в пользу дискурса и против насилия.

Диапазон этого выбора против насилия и в пользу дискурса можно измерить в полном объеме, лишь осознав широту феномена насилия. Было бы ошибочным сводить насилие к агрессии, даже распространяя ее за пределы агрессии физической -дальше ударов, ранений, смерти, посягательства на свободу, незаконного ареста и т. д.; надо еще учитывать и наиболее цепкую из форм насилия, т. е. месть, иначе говоря, притязание индивида осуществить правосудие по отношению к самому себе. По сути, справедливость противостоит не только насилию как таковому, не только насилию замаскированному и всевозможным разновидностям насилия, каковые мы только что упомянули, но и мести, являющейся симуляцией справедливости; акту осуществления правосудия индивидом по отношению к самому себе. В этом смысле основополагающим актом, благодаря которому мы можем сказать, что справедливость в некоем обществе укоренена, является акт, посредством которого общество отнимает у индивидов право и полномочия осуществлять правосудие по отношению к ним самим, - акт, посредством которого государственная власть конфискует у индивидов в пользу самой себя право высказывать и применять право; впрочем,

именно благодаря такой конфискации самые что ни на есть цивилизованные деяния правосудия, в особенности в сфере уголовного права, еще сохраняют заметные признаки изначального насилия, каким является месть. Во многих отношениях наказание, особенно если в нем сохраняется нечто от старой идеи искупления, остается смягченной, отфильтрованной, цивилизованной формой мести. Это упорство насилия-мести способствует тому, что мы добираемся до смысла справедливости только окольным путем протеста против несправедливости. Возгласу "Это несправедливо!" зачастую присуща более проницательная интуиция, касающаяся подлинной природы общества и места, все еще занимаемого в обществе насилием, нежели она свойственна всякому рациональному или разумному дискурсу о справедливости.

В этой точке встает вопрос о наиболее окончательной целесообразности акта суждения. При возобновлении анализа акта суждения, исходя из существенной операции, которая для государства состояла в том, что индивидов лишили возможности осуществлять правосудие напрямую, и прежде всего правосудие как месть, возникает впечатление, что горизонт акта суждения в конечном счете больше, чем безопасность и социальный мир. В чем эта окончательная целесообразность отражается на начальной дефиниции акта суждения через его ближайшую целесообразность, состоящую в том, чтобы положить предел неопределенности, разрешив конфликт? Разрешить конфликт, как мы писали, означает "отделить", провести границу между "твоим" и "моим". В целесообразности социального мира между строк прочитывается нечто более глубокое, касающееся взаимного признания; не будем называть это примирением; еще меньше будем говорить о любви и извинении, каковые не являются юридическими понятиями; поговорим лучше о признании. Но в каком смысле? Я полагаю, что акт суждения достигает цели, когда тот, кто, как говорится, выиграл процесс, еще чувствует себя способным говорить: мой противник, проиграв, остается таким же субъектом права, как и я; его дело заслуживало быть выслушанным; у него были убедительные аргументы, и их выслушали. Но признание может быть полным лишь в случае,

если то же самое может быть сказано проигравшим процесс, тем, кого наказали, осужденным; проигравший процесс должен быть в состоянии заявить, что приговор, навлекший на него наказание, был актом не насилия, а признания.

К какому взгляду на общество приводит нас такое размышление? Мне кажется, немного дальше концепции общества, распределяющего доли, каковые всегда следовало бы отграничивать друг от друга, чтобы определять, какова роль той или иной доли. Так выглядит общество как схема сотрудничества; в конечном итоге именно это выражение фигурирует в первых же строках "Теории справедливости" Джона Ролза[95], работы, где - как бы там ни было - преобладает анализ общества как системы распределения. Фактически следует задать такой вопрос: что превращает общество в нечто большее, нежели систему распределения? Или, точнее говоря, благодаря чему распределение превращается в орган сотрудничества? Здесь-то и надо учесть компонент более субстанциальный, нежели просто процедуру правосудия, т. е. нечто подобное общему благу, состоящему в разделяемых ценностях; здесь мы имеем дело с коммунитарным измерением, лежащим в основе чисто процедурного измерения общественной структуры. Впрочем, может быть, в метафоре дележа присутствуют два аспекта, которые я пытаюсь здесь скоординировать; в дележе присутствует доля, т. е. то, что отделяет нас друг от друга: моя доля не является вашей долей; но дележ - это еще и то, что заставляет нас делиться, т. е. - в сильном смысле слова "участвовать"... [xxii]

Итак, я считаю, что горизонтом акта суждения служит хрупкое равновесие между двумя компонентами дележа: то, что отграничивает мою долю от вашей, и то, что, с другой стороны, способствует тому; что каждый из нас принимает участие в обществе.

Именно эта справедливая дистанция между сталкивающимися партнерами, слишком близкими в конфликте и слишком отдаленными друг от друга в неведении, ненависти или презрении, содержит в себе, как я полагаю, два аспекта акта суждения: с одной стороны, разрубать Гордиев узел, класть предел неопределенности, разводить конфликтующие стороны;

с другой - способствовать тому, чтобы каждый признал долю, которую другой берет в том же обществе, что и он, благодаря чему победивший в процессе и проигравший в нем будут иметь такую репутацию, согласно которой каждый получит справедливую для него долю в обществе как схема сотрудничества.

Дата добавления: 2015-09-03