Аренда ТОРЫ! ! !

АРЕНДА ТОРЫ

«Тора» – название первых

пяти книг Библии у иудеев

Сижу в кабинете, разбираю почту. Открываю конверт без адреса. На листе крупными буквами:

АРЕНДА ТОРЫ!!!

Протираю глаза. Нет. Все точно. Они что, меня по справочникам выискивают? Почему, если Ароныч, то ему обязательно нужно взять Тору напрокат?

Надо же! Читаю еще раз.

АРЕНДА ТОРЫ!!!

С теми, кто не внесет плату до конца месяца, договор будет расторгнут автоматически!»

Однако, жестко они…

Я ничего не понимаю. Я знал когда-то многих евреев. Они ходили в синагогу и читали Тору там. Написанную от руки. На свитке.

Тору можно, разумеется, и купить. Обычным порядком в лавке. Хочешь, на иврите. Хочешь, в переводе.

Но зачем аренда? Это не машина, не квартира. Это не холодильник. Когда-то мы с женой, только поженившись, брали в аренду холодильник.

АРЕНДА ТОРЫ!!!

- Катя, - зову я свою молоденькую секретаршу, - Катенька, что это? Откуда?

И опять.

АРЕНДА ТОРЫ!!!

С ума можно сойти!

В моем далеком, вполне диссидентском, однако же, почти нецерковном детстве, у моей мамы была подруга, тетя Рая. Мы, вообще-то, с ней дружили. Однажды она сказала, что ей подарили Библию. А я попросил у нее эту Библию на время. Почитать. А она не дала. Сказала, что Библию в аренду не берут…

Да-да, это был 1977-1978 год. Конец зимы. Мне десять лет. Я умненький начитанный мальчик, глотающий книгу за книгой. Сбивающий с толку взрослых ворохом всяческих знаний, вечным желанием порассуждать и миллионом вопросов.

Мне десять лет. Папа умер три года назад. У меня есть отчим – дядя Толя. Ему двадцать восемь. Он алкоголик. Три года он прожил с нами. То есть он то живет, то не живет. Мама его все время пытается выгнать за пьянство. Но потом прощает. За это время у него было две или три белые горячки. «Белочки». Полгода назад родилась моя младшая сестра. Мама стала выгонять его еще чаще. А сейчас дядя Толя, ее папа, лежит в психбольнице на Пряжке, в очередной раз.

Две недели назад он пошел в отпуск, купил ящик армянского коньяка «Три звездочки» и сказал, будет в день выпивать по бутылке. А если получится, то и по две. Такую задачу себе поставил.

Уже пару лет как дядя Толя научил меня слушать «вражеские голоса». Он научил меня сидеть вечерами возле приемника «Ригонда», большого деревянного ящика с проигрывателем в верхней части и светящейся стеклянной шкалой спереди. Дядя Толя объяснял мне, как плавно, миллиметр за миллиметром, крутить ручку настройки и вылавливать на коротких волнах среди гремящих глушилок голоса дикторов «Русской службы Би-Би-Си» или «Голоса Америки из Вашингтона», прильнув ухом к обтянутому серой тканью динамику, чтобы разобрать хотя бы обрывки фраз.

Да-да, мне было 8 лет, когда опьяняющая дурь антисоветской заразы начала проникать в мой мозг через эти самые динамики.

Что, главное, примечательно. Когда дядя Толя выпил уже пол ящика коньяка, он начал слушать голоса уже без всякого радиоприемника. Это была очень типическая, мне кажется, белая горячка для молодого продвинутого ленинградского алкоголика середины 70-х. Не какие-нибудь крокодильчики или чертики. Другая история.

Он сидел в нашей большой проходной комнате на кровати, голый. Худой такой, ключицы выпирают. Черные кудри раскинуты на плечах. Если бы он не бил маму, когда напивался, я даже мог бы назвать его красивым.

Он был похож на пикового валета из атласной колоды, с помощью которой учил меня недавно играть в «секу». Такие же, как у валета кудри. И жесткое выражение лица с тонкими угловатыми губами. Угол одеяла наброшен на голые ноги. Край одеяла прикрывает срам. Закинув назад голову, он пьет коньяк прямо из горлышка, и кадык, остро торчащий кадык ходит вверх и вниз при каждом глотке. Почему-то этот кадык я ненавидел в нем больше всего.

Потом он отставляет бутылку и влажным, совершенно мутным взглядом, ничегошеньки не видя перед собой, обводит комнату. И все же замечает меня. Я за обеденным столом делаю уроки.

- Илья, они высадились на Васильевском.

-?

- Шведы высадились на Васильевском. Прямо на Стрелке. Они на крыше Зоологического музея. И прямо оттуда передают. Они передают прямо оттуда! Слышишь? Ты слышишь? «Радио Швеции».

- Шведы нейтралы. Но они сказали, что Ленин – сука. Ты слышишь? Надо немедленно их поймать. Ленин все же хотел счастья людям, Илья. Это потом все извратили. Ленин хотел счастья людям, Илья! Они не должны так говорить. Надо поймать. Давай, помоги мне одеться. Давай. Пока матери нет, мы пойдем с тобой и поймаем их.

Медленно поднимается с кровати. Одеяло падает. Голый, он поводит руками перед собой, что-то пытаясь схватить.

- Илья, ты пойми. Они сколько угодно могут вещать на нас. И клеветать на нас. Но чтобы так! Прямо в Питере. Я не могу этого перенести. Наша жизнь – говно, я согласен. Но у меня отец Днепр форсировал. Штрафбат. Они стояли сутки в ледяной воде, наводили понтоны. Понимаешь? Я не могу. Мы же русские люди с тобой, Илья. Хоть ты и не очень… Ну да, ты жиденок… И отец твой был жид… Но мы ж русские… Пойдем и поймаем их, пока мать твоя не пришла…

Примчалась мама. Куда-то позвонила. Вызвала странного человека. Он надолго потом освоился в нашем доме этот человек. Приезжал ставить капельницы дяде Толе. Его звали Арон Исаевич. Назывался он новым для меня словом «нарколог». С ним пришли еще слова «ремиссия», «седативный», «транквилизаторы» и «диспансер».

Его звали Арон, но вообще не похож он был на моего папу. Губастый какой-то. Помятый. Сутулый. Волосы редкие. Нос мясистый.

Пока дядя Толя лежал под капельницей, Арон Исаевич пил дяди Толин армянский коньяк.

- Каждый нарколог – обязательно алкоголик. Иначе ничего не поймешь, - и выпивал еще стопку.

Тихонько так говорил Арон Исаевич, украдкой. Как будто залезть в тебя пытался. И всегда на всех смотрел с подозрением. С таким легким страхом. Чего, мол, от тебя ждать, еще мне непонятно. Но ничего хорошего не предвидится.

Арон Исаевич служил как раз в нарко-диспансере. Говорили, что это там же, где Духовная Академия, где священников учат. Эти слова в моем детстве долго произносились рядом: Духовная Академия и нарко-диспансер. Почти слились.

В тот раз транквилизаторы не помогли. Дядю Толю увезли на Пряжку. Шведов никто ловить не стал. А зря.

Ну вот, дядя Толя теперь в больнице. А у нас дома гости.

Это называлось «девишник». Когда мама в очередной раз за пьянку выгоняла дядю Толю или укладывала его на Пряжку, у нас устраивался девишник.

За столом сидело много разных тетенек. Тетя Катя, например. Тетя Вера. Ну, и другие тоже сидели.

Тетя Валя читала Гумилева. Тетя Лариса цитировала «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Тетя Катя говорила, что лучшее произведение мировой литературы – это «Жизнь и судьба» Гроссмана.

Еще все кидали друг в друга цитаты из Венечки Ерофеева и ржали с удовольствием.

А еще пришел сегодня дяденька, похожий на Марлона Брандо. За глаза его звали просто Марлон. Он был мамин начальник. Ну, и всех этих тетенек начальник тоже. То ли он пришел, потому что дядя Толя был в больнице. То ли чего. Не знаю. Но перед его приходом мама мне сегодня сказала:

- Придет Марлон. Будь, пожалуйста, скромнее. Не забудь поздороваться.

Я учел.

Когда начальник появился, я вышел в прихожую, протянул руку и вежливо сказал:

- Здравствуйте. Я Вас знаю. Вы – Марлон. Хотя, на мой вкус, настоящий Марлон Брандо не такой старый.

Мама смутилась. Оказывается, Марлоном его нельзя было называть. Потом оказалось, Марлон – его ненастоящее имя. Так его за глаза называют. Начальник покраснел.

Мама повела его за стол. Когда вошли в комнату, тетя Лариса захлопала в ладоши. Щелкнула пальцами и сказала про себя, но громко:

- Красавчик!..

Тетя Лариса первый раз видела Марлона. Похоже, он ей понравился.

А тетя Вера почему-то назвала Марлона Олегом Александровичем. Остальные почему-то не возражали. А я-то был уверен, что он и правда Марлон.

Сели. Марлону налили вина.

За столом тетя Катя сказала:

- Мне на днях один человек приносил свою закрытую диссертацию.

При слове «закрытую» все вытянули шеи.

- Вообще-то, было две диссертации. Одна – про то, что Ломоносов был сыном Петра Первого. Я почитала. А что? Вполне логично. Петр был в Холмогорах, в той же деревне за девять месяцев до его рождения, лес для кораблей там присматривал. Портретное сходство, опять же. Ну, если закрыть рукой усы, и шевелюру убрать – так Петр – вылитый Михайла Васильич. Ну и опять же много мы знаем простых крестьянских детей, которых с улицы взяли бы в Славяно-греко-латинскую Академию? А?

- Ну-у-у… - Закивали все за столом, - Больше никого не знаем.

- Ну, а вторая – еще лучше, - не унималась тетя Катя, - Диссертация про то, что Сталин – внебрачный сын Пржевальского. Там тоже все сходится. И девять месяцев, и сходство безусловное!

Шеи вытянулись еще сильнее.

- У Пржевальского был роман с матерью Сталина. Это доказано.

Тетя Катя темноволосая образованная интеллигентная женщина. Человек удивительных знаний и ума. У нее дряблые щеки и блеклые глаза. Она алкоголичка. Все про это знают. Она пьянеет после второй рюмки, и безвозвратно.

- А что вы удивляетесь? Посмотрите на памятник в Александровском саду. Одно лицо!

- Одно лицо! И, правда, одно лицо! – закивали все за столом и замолчали.

- И незамедлительно выпил! – процитировала вдруг тетя Вера Венечку Ерофеева, поднимая бокал.

- За Пржевальского! За Пржевальского! – радостно стали все чокаться.

И тетя Вера закричала:

- За Пржевальского!

А тетя Рая, закуривая, с интересом добавила:

- А Пржевальский, Катенька, уж не потомок ли Ломоносова?

И все засмеялись.

А тетя Валя почему-то сказала:

- За лошадь Пржевальского! – и прыснула.

И все закивали и засмеялись вслед за ней. И спешно-спешно стали с ней чокаться.

Тетя Валя маленькая и похожа на мальчишку. У нее был в прошлом году рак груди, и одну грудь ей вырезали. А еще тетю Валю недавно бросил муж. Он работал вместе с ней в одной организации, вечерами преподавал в институте. А еще он был самый лучший и любящий муж на свете. Пару месяцев назад на тети Валином Дне рождения в присутствие тридцати человек гостей он сказал: «Я хочу поднять этот бокал за лучшую женщину на свете. За мою жену!» И все радовались и завидовали тете Вале.

А на следующий день он собрал вещи и ушел к другой.

Говорят, что, держа в руке набитый чемодан, он стоял на коленях, другой рукой теребил на груди мятый галстук и, заливаясь слезами, пытался объяснить, объяснить тете Вале. Все объяснить…

У него была молодая любовница, его студентка. Студентка забеременела и потребовала от него жениться. В случае отказа обещала идти в партком. Папа у студентки был директором смежного института. Налицо была аморалка. А на кону была докторская. И конференция в Швеции через полтора месяца.

Рукавом сиреневой нейлоновой рубашки он утирал слезы. И даже запонкой чуть не попал себе в глаз. Золотая такая, с белым камушком запонка. Тетя Валя ему покупала.

В общем, поплакал и ушел. Чуть не упал по дороге. Спиной, тетя Валя говорит, пятился до самой прихожей. И чуть не свалился.

Ушел, но продолжал любить тетю Валю. Все про это знали. Его фамилия, кстати, была Есипов – зачем я это помню?

- За лошадь Пржевальского! – прыснула тетя Валя и собралась заплакать.

И все прыснули вслед за ней.

- Мы все тут лошади Пржевальского, - пробормотала уже нетвердо тетя Катя, - Все…

Когда отсмеялись, тетя Лариса поставила бокал и сказала:

- По Би-Би-Си вчера передавали, представляете? Что Советский Союз держит втайне от Западных стран всякие сведения о встречах наших космонавтов с неопознанными летающими объектами. Все в тайне. Никому ничего не говорим. Там, на Би-Би-Си есть ведущий один, его зовут Илья Левин. Он говорит всегда таким густым и бархатным голосом: «Вы слушаете Русскую Службу Би-Би-Си». И про инопланетян вот так же. Я бы мужиков с таким шикарным голосом…

- Да, это мы умеем. Втайне держать. Нам что бы ни держать. Так обязательно втайне, - забурчали все.

- Нет, ну про инопланетян они могли бы хотя бы говорить правду, я бы Васе рассказала? – затосковала тетя Вера.

Тетю Веру С., натуральную стриженную кудрявую блондинку, недавно бросил муж-летчик дядя Гена С. Он женился на тете Вере сразу после школы. Это была любовь с первого класса. У него была только она, тетя Вера. А у тети Веры был только он, летчик. А еще у них был Вася. Вася С. Полгода назад, на встрече выпускников дядя Гена встретил другую свою одноклассницу, забыл про тетю Веру, забыл про Васю и ушел к ней. В дверях он поправил фуражку, кашлянул, крякнул и, махнув рукой, сказал:

- Ве-ерка… Эх, Ве-ерка… Ну, ты ж сама дура! – повернулся так, по-военному, и хлопнул дверью. Только полы голубой летной шинели мелькнули.

Васе он ничего не сказал. Вася спал тогда.

Тетя Вера уже отплакала. Полгода прошло. Одна теперь растила Васю С. Вся была в своем Васе. А он такой же кудрявый был и беленький, как мама – ангелочек-зайчик. Все про Васю знали все. Вася любил котлетку, пюре, творожок, кашку, не любил огурец, укроп, рыбу. Огурец и укроп он выплевывал на пол. Вася спал на правом боку, но иногда на левом. Косолапил, прыгал, лазил в тумбочку, бил тарелки на кухне, хватал кошку за хвост, а еще рыгал, писал, какал и пукал. Истории про Васю часами слушали все. Летчик, кстати, не слушал. Когда тетя Вера звонила ему, чтобы рассказать про Васю, он рычал:

- Ве-ерка! – и вешал трубку.

Хотя и помогал тете Вере. И деньгами, и одежду привозил Васе из заграницы. Яркие импортные детские вещи, подписанные химическим карандашом «Вася С.» доставались по наследству моей младшей сестре. Так она и ходила все свои юные годы с надписью «Вася С.»

- Нет, ну почему же про инопланетян нельзя? – не унималась тетя Вера, - Ну, что за система?

- Девочки, - поднял бокал молчавший до сих пор Марлон, - про это есть свежий анекдот.

Шеи за столом опять вытянулись.

- Приходит мужчина в парикмахерскую и просит его побрить.

Марлон отпивает вино из бокала, откидывает красивую седую голову назад и продолжает:

- Так вот, просит его побрить. Парикмахер отвечает: «Вы знаете, мы могли бы Вас побрить, но бритва старая, заточить ее уже нет возможности. Я бы Вам не советовал». «Хорошо, - говорит мужчина, - тогда постригите меня. Но сначала помойте голову». «Вы знаете, - отвечает ему парикмахер, - я бы не советовал Вам мыть у нас голову. Потому что воды горячей нет. Ее уже две недели, как отключили. Да и мыло только хозяйственное». «Хорошо, - говорит мужчина, - тогда хотя бы постригите меня!» «Знаете, - отвечает парикмахер, - я бы не советовал Вам у нас стричься. Потому что ножницы старые, мастеров хороших нет, а машинка, так та давно уже не работает». «Послушайте, - не выдерживает мужчина, - Что у вас, в конце концов, за система?!». «Знаете, - отвечает ему парикмахер, - если вы действительно хотите поговорить о системе. То почему вы решили начать с парикмахерской?»

Все смеются. Выпивают. Потихонечку хмелеют. Смеются. Смеются.

Тетя Лариса, рыжая крашеная с перманентом высокая тетя, смеется, наваливаясь на стол всем своим непомерным бюстом.

Тетя Лариса – гид-переводчик. Она не работает под началом Марлона. Она – подруга тети Раи.

Однажды тетя Лариса познакомилась с одним американцем. Высокий такой, рыжий. Тетя Лариса приводила его как-то к нам. Она рыжая, и он рыжий. Он дарил мне жевачку. Ручку однажды подарил, которая щелкала. Нормальный такой. У него на груди, на синей куртке красный мячик был вышит. И буквы какие-то тоже красные вышиты. Куртка была как кожаная, а плечи и рукава тряпочные. У нас таких не делали.

Он очень громко говорил. И ржал все время. А я, несмотря на пятый класс английской школы, вообще не понимал, что он говорит. Но скрывал это от мамы. Мы так с ним разговаривали. Он, этот американец, улыбался. И я тоже ему улыбался. И когда он говорил что-то, я все время кивал, чтобы мама понимала, что у меня с английским – порядок. А он радовался все время, что я киваю, и все время трогал меня за щеку. Чуть что, потрогает, похлопает. Зачем, непонятно. Но тетя Лариса говорила, что не надо обижаться. Они там, в Америке, все друг друга трогают за щеку. Ну, и я тоже кивал, понимаю, мол. Хотел тоже его за щеку потрогать. Но неудобно было. И мама бы не поняла.

В общем, американца этого звали Джошуа. И у них с тетей Ларисой случился роман. Джошуа сделал тете Ларисе предложение и пообещал забрать в Америку саму тетю Ларису и дочку ее от первого брака. Американец улетел, но продолжал писать письма о том, что готовит все необходимые документы и очень скоро вернется за тетей Ларисой и за ее дочкой. Тетя Лариса ходила в гости к подругам. Приносила сладкое красное грузинское вино «Ахашени» в коричневой бутылке с темной этикеткой, пила и рассказывала все про Джошуа. И какой он необыкновенный и чуткий. И совсем не такой, как эти надоевшие ей советские козлы.

А потом письма вдруг перестали приходить. А тетя Лариса продолжала ему писать. И все ждала, ждала, когда же он приедет. И ходила в гости к подругам и жаловалась на американца. Жаловалась на Джошуа. И приносила на этот раз белое кислое «Вазисубани» с белой этикеткой на зеленой бутылке, и плакала, что американские козлы ничем не лучше русских. Я был с ней совершенно согласен. Потому что нормальный человек, в моем понимании, не должен все время трогать других людей за лицо. Мне казалось, что лучше бы тете Ларисе найти какого-то нормального русского. И мне тогда не придется больше все время кивать.

А потом тетю Ларису пригласили в КГБ. И показали ей пачку писем Джошуа к тете Ларисе. И вторую пачку писем самой тети Ларисы к Джошуа. И с использованием грубых слов настоятельно рекомендовали тете Ларисе написать для Джошуа последнее письмо. О том, что она, тетя Лариса, встретила, наконец, хорошего русского мужчину. Не какого-нибудь козла, как некоторые американцы. В общем, они в КГБ, похоже, думали, как и я.

Тетя Лариса отвалилась от стола и гортанным голосом в распространенном сложном предложении высказалась о том, что она думает обо всей системе в целом. Причем не только о парикмахерской.

- Тише-тише, - зашипела на нее тетя Рая, - За столом дети.

И все посмотрели на меня.

А мне давно уже надо было спать.

И мама приподнялась на стуле и, найдя меня глазами, уже совсем было собралась изобразить на своем лице то выражение, после которого было бы невозможно уже мне оставаться больше за столом.

Но в это время тетя Катя, которая вполне уже после третьей рюмки расплылась в своем кресле, сказала низким печальным голосом:

- Девочки! Я помню, как уезжал Бродский!

И она горестно опустила подбородок себе на грудь и попыталась покачать головой.

- Раечка, - приподняла она подбородок, - Дай мне закурить. И помоги, пожалуйста, посетить удобства.

Тетя Рая, которая особенно дружила с тетей Катей и знала обо всех ее немощах, дала ей сигарету, подхватила из кресла и поставила на ноги.

- Так вот, девочки, - обвела тетя Катя всех присутствующих долгим взглядом, отнимая от губ сигарету, - Он сидел на аэродроме на бетонной скамейке. На нем было легкое пальто. Или, быть может, плащ. На голове – шляпа. Рядом стоял портфель из рыжей свиной кожи. Он все время снимал шляпу. И пытался поправить свои редкие рыжие волосы. А они не поправлялись. Дул ветер. На аэродроме всегда ветер. А он кутался в плащ. И держал шляпу, чтобы она не улетела. И снимал ее. И поправлял волосы. Вот так все и было: Бродский, шляпа и портфель. Но вам этого не понять.

Она развернулась. И чуть не упала. Тетя Рая подхватила ее и повела из комнаты. В дверях тетя Катя остановилась, обернулась и, тыча в нас сигаретой, сказала:

- Все было серое, девочки. Асфальт. Тротуар. Взлетная полоса. Небо. Самолеты. Серой была скамейка. И шляпа. И плащ у Иосифа тоже был серый. А волосы и портфель были рыжие. Вот так.

Развернулась и пошла, поддерживаемая тетей Раей.

- Умница наша Катя, - сказал кто-то за столом, - не пить бы только...

Тетя Катя была дочерью одного крупного ленинградского кагэбешного начальника в ранге полковника. Фамилия полковника была на букву «Ж». Свои немолодые годы он доживал заместителем главного редактора известного литературного журнала. Полковник был коммунист, русофил и антисемит. Назло папе тетя Катя когда-то крутила роман с одним студентом, который писал Брежневу письма против вторжения в Чехословакию. А когда студента посадили, совсем юной вышла замуж за никому не известного еврея по имени Роберт Фрейдзон, про которого знали только, что он Фрейдзон и что вскорости он укатил в Израиль. Тетя Катя за ним не поехала, но фамилию Фрейдзон себе оставила. Тоже назло папе. А так же успела родить от него сына по имени Максимчик. Она так его и называла «Максимчик». Максимчик, разумеется, тоже был Фрейдзон.

При всей своей к нему нежности и совершенно сумасшедшей материнской любви, тетя Катя считала своего «Максимчика» худшим ребенком на свете. Худшим. И никто не мог ее в этом переубедить. Про «Максимчика» мы тоже знали все истории.

Максимчик вырвал из учебника страницу с портретом Ленина и сделал из нее самолетик.

Максимчик украл скелет из кабинета биологии и спрятал его в учительской раздевалке. Максимчик нацарапал нехорошее слово на столе в Пионерской комнате.

Максимчик утопил в туалете тетрадки дочери инструктора Куйбышеского райкома партии по идеологии.

Максимчик послал директора школы на немногие известные ему буквы русского алфавита во время пионерской линейки.

Тетя Катя не вылезала из родительских комитетов и педсоветов.

Как получилась такая гремучая смесь фрейдзонско-гебешных кровей? Никто не знает.

И вот, во всей этой женской общности, о которой я нынче вспоминаю, проходило вечное противопоставление умненького начитанного вежливого послушного мальчика Илюши и ужасного Максимчика. Притом, что мы с Максимчиком ни разу не встречались. По-моему, наши мамы тщательно уберегали нас от этой встречи.

Максимчик, кстати, несмотря на свои полуеврейские крови, был любимчиком у кагэбешного антисемитского дедушки. Что, впрочем, не помешало ему однажды назло деду пойти в синагогу, пройти там посвящение, сделать обрезание и объявить себя евреем. Представляете, каково было все это кагэбешному деду?!

Когда тетя Катя с тетей Раей вышли, разгулье не прекратилось. Напротив. Тетя Лариса придвинулась ближе к Марлону. Выпила еще бокал вина и, прижавшись высокой грудью к его одетому в импортный пиджак плечу, громко зашептала:

- Если Вы. Не пойдете. Немедленно. Со мной. Танцевать. То я готова сама. Станцевать для Вас. Здесь. На столе.

Все замолчали. И даже можно сказать, онемели.

А она обхватила рукой несчастного Марлона за шею. И потянула его к себе. И жирно так, с аппетитом, поцеловала.

И тогда все словно очнулись:

- Лариска! Лариска! – зашумели со всех сторон, - Ты что?

Бледный Марлон поднялся и пытался немедленно бежать.

- Куда!? – закричала тетя Лариса, - Куда пошел, малохольный? А ты что мне только что на ухо шептал? А?

- Вы знаете, я пойду, - забормотал Марлон моей маме, - Завтра суббота. Надо пораньше встать. С семьей на дачу ехать.

- Да-да, - спохватилась мама, - Пойдемте, Олег Александрович, я Вас провожу.

Мама пошла вслед за Марлоном, который в дверях столкнулся с возвращавшейся после посещения удобств тетей Катей.

- Ну что, Олег? Допекла тебя Лариска? А? Бабника… Допекла? - и тетя Катя ткнула пальцем ему в лоб, - А ты думал, добрый молодец, что тебе тут цветник?! Ты чего пришел-то, вообще?

- Екатерина Петровна, зачем Вы так? – промычал Марлон и попытался протиснуться в дверь.

- Бабника… - повторила с грустью тетя Катя, убрала палец с его лба, и отстранилась, пропуская Марлона в прихожую.

Тот шмыгнул. Мама прошла за ним. Дверь хлопнула через минуту.

Марлон когда-то учился у тети Катиного кагэбешного папы. Защищался у него. В молодые годы подбивал клинья к самой тете Кате. Был отвергнут. Что уж там между ними когда-то было или не было?.. Однако же, известно было, что нынешнее место начальника отдела достал ему именно тети Катин кагебешный папа. Именно он.

Будучи тети Катиным начальником, Марлон трепетал и робел, общаясь с ней на производственные темы. Сама же тетя Катя не стеснялась самых разнообразных выражений в его адрес. Думаю, Марлоном тоже она его прозвала.

- Нет, ну что это за люди, - горячилась тетя Лариса, когда все вернулись за стол, - Ну, что за люди? Приходит. Весь лощеный. Пиджачок на нем из «Березки». Анекдотик рассказывает. На ушко шепчет. Лезет под лифчик. А сам тварь гэбэшная! Тварь! Я таких чую за километр! Ай! Тварь!

- Бабоньки! – старалась обнять тетя Лариса всех сидящих, - Бабоньки! Давайте выпьем! Давайте выпьем за нас. А? За наше бабское счастье, а?!

- Ну, Лариска, ты даешь! – потянулись со всех сторон бокалы, - Ну ты отмочила! Бедный Марлон!

- А мне, девочки, Тимофеев предложение сделал, - задумчиво сказала молчавшая до сих пор тетя Люда, - Что делать, не знаю. Выходить что ли? – и обвела всех глазами.

Тетя Люда выгнала мужа уже лет пять назад. Выгнала за пьянство. Красивый был мужик, говорили. Яркий. Широкоплечий. Греблей занимался. Тельняшку носил. В походы ходил. На гитаре играл. В институте первый. В компании первый. Распределение хорошее получил. В походе же познакомился с тетей Людой. Ее подруга с собой взяла. Там же, в походе, забеременела. Поженились. Тетя Люда заботливая была. Хозяйственная. Супчики варила. Котлетки жарила. Дома – салфеточки. Порядочек. Любила его. А он – непонятно. Пить начал. Гулять начал. Из дома пропадать. Еще больше пить. Боролась. Боролась. Не выдержала. Выгнала. Растила теперь дочку одна. Воевала с бывшим мужем за алименты. Мама приезжала иногда из Владимира, помогала.

- Тимофеев, это такой прыщавый, что ли? Из вычислительного? Изо рта еще у него всегда воняет?

- Катя! Катя! – зашумела на подругу тетя Рая, - Катя!

- А что, девочки? – продолжала тетя Люда, не обращая внимания на тетю Катю, - Не пьет. Соньке моей куклу принес. Карниз на кухне починил. Мама у него в Ставропольском крае живет. Поедем летом в деревню. Молоко, фрукты, тепло. Он катер обещал купить!!!

- Ну, да, - в полной тишине произнесла тетя Катя, - а ты когда спать с ним будешь, тоже про катер думать станешь?

- Катя! – закричала тетя Рая, - Катя!

- Эх, Раечка, налей-ка мне еще водочки…

Тетя Вера и тетя Валя утешали плачущую тетю Люду.

- А мне, девочки, достали сегодня две книжки. Я сейчас похвастаюсь, - это тетя Рая сказала, чтобы поменять тему.

Тетя Рая была татарка. У нее фамилия была татарская. И отчество было характерное татарское – Раиса Нурдиновна. Еще у тети Раи недавно умерла мама – татарка. И хоронили ее по всем правилам – завернутой в ковер и сидя – как и просила она свою дочь перед смертью.

Лицо у тети Раи немного плоское, скуластое, глаза неширокие, роста небольшого. Но мне она казалась достаточно красивой. Наверное, не только мне. Тетя Рая дружила с тетей Катей и, как могла, спасала ее от алкоголизма. Еще тетя Рая дружила с моей мамой. Думаю, дня три в неделю она проводила у нас дома. Когда дяди Толи не было.

У тети Раи мужа не было никогда. Ухажеры и соискатели были. Мама говорила, что если тете Рае нужно избавиться от привязчивого ухажера, она приводит его к нам в гости.

Схема была такая. Ухажер появлялся у нас в дверях в компании тети Раи, обнаруживал не менее привлекательную молодую хозяйку дома, мою маму. Впадал в сомнения. Но в итоге, всегда пытался перетечь почему-то в мамины ухажеры или соискатели. В мамины задачи входило уже объяснить незадачливому кандидату, что лучшее враг хорошего, а мужские непостоянство и ветреность добродетелями не считаются. Ухажеры уходили и не возвращались.

Был однажды у нас тщедушненький некий Петр Сергеич, начальник какого-то КБ, в котором тетя Рая побывала в местной командировке. Щупленький такой, усишки бантиком. Петр Сергеич был изгнан с позором, т.к. назначая свидание тете Рае, скрыл про то, что женат. И про то, что многодетен.

Бывал замечательный субъект, юрист, адвокат, альбинос – человек абсолютно белый, белые волосы, белые ресницы, белая выбритая щетина, розовые белки глаз – звали Евгений Федорович Шавельский, сокращенно ШЕФ. Он пришел с тетей Раей, а потом года два сватался к маме.

Был один подводник, капитан первого ранга, дядя Володя. Он приехал из Северодвинска с невестой погостить к тете Рае. Тетя Рая с его невестой были подруги детства. Погостили. Потом через неделю дядя Володя вернулся в Ленинград и предстал на пороге тети Раи со словами, что влюблен и готов бросить все ради нее. Не только невесту, но и подводную лодку. Тетя Рая, разумеется, привела его к нам.

На следующий день дядя Володя принес моей младшей сестре огромную мягкую тряпошную собаку и сделал маме предложение. Еще долго дядя Володя приезжал в Ленинград в командировки и приносил нам подарки. Через год тетя Рая рассказала, что он все же женился на ее подруге там, в Северодвинске.

Вершиной всех этих приходов был приведенный тетей Раей к нам негр. Это был, кстати, очень интеллигентный негр. Он был двенадцатым сыном какого-то князя из Руанды. Звали его Тео. И цвета он был такого, какого даже Кондитерская фабрика имени Крупской не могла никогда добиться в своих изделиях.

Тео, между прочим, учился во Франции, объездил весь белый свет, а инженерное образование получал у нас. Поскольку к маме он не проявлял никакого интереса, мама с тетей Рае просто объявили, что им нужно срочно уйти к подруге, у которой якобы случилась беда. Мне же были даны инструкции развлекать дядю Тео умными разговорами до одиннадцати вечера, после чего сообщить ему, что мама с тетей Раей не приедут а мне пора, мол, спать.

Мама с тетей Раей действительно уехали к подруге и ждали моей команды, когда можно уже будет вернуться обратно. А мы с дядей Тео немедленно подружились, и расставаться с первым встреченным в моей жизни интеллигентным негром мне совершенно не хотелось. До трех часов ночи я услаждал свой слух его рассказами про Африку и Париж, когда мама по телефону велела мне уже невзирая ни на какие приличия вызвать темнокожему гостю такси, и тут же лечь спать.

Еще тетя Рая дружила со мной. А я с ней. Мы были друзья. Она всегда беседовала со мной на равных. А мне беседовать с ней было ужасно интересно. Темы ее волновали самые необычные. История. Астрология. Алхимия. Религия. Всяческие слухи о наших кремлевских правителях. Паранормальные явления. Хиромантия. Аутотренинг. Психоанализ. Экстрасенсорика. Жизнь после смерти.

Сейчас православный читатель схватится за голову и назовет все это адом. Тогда же на атеистическом советском унылом безрыбье – это просто как-то неимоверно раздвигало горизонты. Меня, мальчишку, это не увлекало, но создавало представление о многомерности и непознаваемости мира.

Потом у тети Раи был какой-то тайный доступ к там- и самиздату. Она носила мне непечатанного Булгакова, редкого Бабеля, Мандельштама, Веничку Ерофеева, Толкиена, Николая Гумилева, Сэлинджера, Курта Воннегута. От нее я получил, между прочим, воспоминания Надежды Яковлевны Мандельштам, которые добавили мне антисоветского энтузиазма не меньше, чем вражеские «голоса».

Сейчас тетя Рая закурила, откинулась в кресле, оперлась локтем правой руки о левую ладошку, выпустила неторопливо дым и сказала:

- А у меня, девочки, появился один знакомый поп.

-?

- В смысле священник…

- Раиса, Райка, - послышалось со всех сторон, - Вот попов у тебя еще не было…

- Это, между прочим, исключительно интеллектуальное знакомство. Он раньше был физиком. Закончил физфак. А потом пошел в священники.

- Раиса, священник! Ну, ты даешь!

- В Духовной Академии преподает, - выпустила дым и провела большим пальцем по накрашенным ногтям, - Он монах, между прочим, - снова отняла тетя Рая сигарету ото рта, - Симпатичный, высокий, глаза горят, борода…

- Монах, монах…

- Обещал сделать пропуск в Академию на Пасху.

- А еще, девочки, две книжки мне подарил. Я сейчас похвастаюсь, - опять затянулась и выпустила дым, - Во-первых, я получила, наконец, Библию…

Ух, ты! Библия! Этой книги я сроду не держал в руках. К тому времени с подачи тети Раи я освоил уже толстенную фотокопию дореволюционной книги по астрологии. Прожил целую жизнь с «Искусством быть собой» Владимира Леви. Получил надежду на вечную жизнь с помощью «Жизни после смерти» американского медиума Артура Форда. А вот с Богом у меня были проблемы. Горизонты раздвигались. Но Бог оставался, по-прежнему, невидим. Сомнительно было, что он вообще существовал. Путаница была, опять же в именах: Аллах, Иегова, Яхве… Одно имя, Иисус Христос, не давало покоя больше всего, потому что культура вокруг была пронизана этим образом. Церкви открытые и закрытые - христианские. Картины в Эрмитаже – все на евангельские темы. История России до революции - христианская. Русская литература, наконец.

А в советской традиции первенствовала тогда, между прочим, «мифологическая» школа. Никакого Иисуса не было. Иисус – миф. Исторического Иисуса не существовало.

«Иисуса придумали католические монахи в V веке» - на полном серьезе сообщал нам наш учитель истории Сергей Иваныч.

И вот Библия. Можно, наконец, в этом вопросе разобраться.

- Тетя Рая, дайте Библию почитать!

Это я, забыв про осторожность и первый час ночи. Вскочил, навлекая неминуемое мамино:

- Ты что здесь делаешь? Немедленно спасть! Немедленно. Илья, совести нет! Завтра в школу!

Нет, я, конечно же, тоже просто так не сдамся. Я побреду сначала в туалет. Из-за прикрытой двери стану слушать продолжение разговоров. Потом зачем-нибудь загляну в большую комнату и ненароком застряну в дверях, пока мама будет занята беседой с тетей Ларисой. Потом под сверкнувшим маминым взглядом отправлюсь в ванную. Оттуда медленно поползу в свою комнату. Перед самыми дверями замру, пока мама утешает тетю Валю, в очередной раз пытающуюся зареветь. Потом, все же, поймав неумолимое послание из маминых глаз, скажу громко всем:

- Спокойной ночи.

- Доброй ночи, Илья… Спокойной ночи, Илюшечка!.. Ой, какой мальчик хороший!

И уже прикрывая за собой дверь, буду слушать с удовольствием:

- Ах, Людочка, что за мальчик! Какая умница! Читает! Учится хорошо! А воспитан как!

И под конец тети Катино завершающее с пафосом:

- Девочки, мы должны жизнь положить, чтобы сделать из Ильи человека! Вот попомните мои слова, вы услышите еще фамилию Забежинский! Обязательно услышите! Да, Илья, не то что мой Максимчик… Налей-ка мне, Раечка, еще водочки…

Дверь закрыта, я ворочаюсь, пытаясь через стенку расслышать обрывки фраз. Глаза слипаются.

- Не спишь? - в дверь заглядывает тетя Рая.

Трясу головой. Тетя Рая в темноте подходит и присаживается на кровать.

- Библию я тебе почитать не дам, Илья. Библия – такая книга, которую не берут почитать. Ее нельзя взять на время. Ну, как книжку в библиотеке или как холодильник напрокат. Это книга, которая должна быть у каждого человека всегда. Самая нужная книга, понимаешь? Других может не быть. А эта – всегда… Я постараюсь у Дмитрия, с которым познакомилась, попросить для тебя еще одну. И у тебя будет тогда своя Библия. Будет возможность, постараюсь взять тебя с собой в Академию на Пасху, попрошу для тебя пригласительный. А пока я хочу подарить тебе вторую книжку, которую он мне дал. У меня есть уже такая, а тебе пригодится. Может быть, ее даже стоит прочитать до Библии. Наверное, это будет правильно. Я положу на стол, завтра посмотришь. А теперь спи.

Тетя Рая встает, кладет книгу на письменный стол и в темноте идет к двери.

- Тетя Рая! – громко шепчу я.

- Что, - останавливается она между темными силуэтами стоящего в углу торшера и маминой швейной машинки.

- А Вы можете привести его к нам?

- Кого?

- Ну, этого, Дмитрия, священника из Академии. Как Тео, того, из Руанды… Сможете? Было бы интересно.

- Ну-у-у… Вряд ли… Как Тео, вряд ли, - усмехается тетя Рая, - Он другой. Тем более, он монах. У него, Илья, даже имя теперь другое. Он уже даже не Дмитрий. Я тебе потом расскажу. Спи.

В приоткрытых дверях она останавливается, и я вижу, как она мотает головой:

- Нет, как Тео не получится…

Я ворочаюсь в кровати, стараясь заснуть, а на самом деле пытаясь представить этого непонятного Дмитрия с каким-то другим именем в черной длинной монашеской одежде. С грубым веревочным поясом с кисточками на концах. С четками и почему-то с выбритой по-католически на голове тонзурой. Интересно, какое у него теперь имя?

Из эрмитажных занятий, репродукций и прочитанных книг ко мне выплывают видения. Мне кажется, что он лысый и костлявый, как Блаженный Иероним, и в руке держит череп. Или высокий, как Франциск Ассизский, окруженный птичками. Или низенький крепенький, как Блаженный Августин с книжкой. Или у него высокая золотая шапка, как у святого Януария.

В темной сумеречной готической церкви на серой мраморной затертой плите он стоит на коленях и протягивает тете Рае огромную в серебряном окладе Библию, огромную, ростом почти с меня. И обращается почему-то не к ней, а к Арону Исаевичу, дяди Толиному наркологу, который там же, где-то в таинственной Духовной Академии лечит своих алкоголиков:

- Дорогой Арон Исаевич, - говорит таинственный монах, - передайте, пожалуйста, эту Библию Илюше Забежинскому, потому что мы все тут решили объединиться, чтобы сделать из Илюши настоящего человека. Настоящего человека. Не то, что тети Катин Максимчик…

Утром, перед школой, не успев разглядеть, свой ночной подарок, я быстро прячу новую книгу в портфель.

Первый урок – история.

- Новая тема, - возглашает Сергей Иванович, - Роль религии в дальнейшем закабалении народных масс на Древнем Востоке.

Я достаю из портфеля книгу и раскрываю ее под партой.

Дата добавления: 2015-08-13