Глава 5. Накануне я была у него, и он ничего не сказал – очевидно

БРАТ.

Накануне я была у него, и он ничего не сказал – очевидно, приказ был получен ночью. Я дежурила. Розалия Наумовна вызвала меня и сказала, что Петя звонил домой, просил зайти: если можно – немедленно, но, во всяком случае, не позже полудня. Мое дежурство кончалось только в полдень, но я отпросилась. Варя Трофимова заменила меня, и еще не было десяти часов, как я уже была у Филологического института. Знакомый боец из Петиного батальона мелькнул в окне, я окликнула его.

– Сковородникова? Сейчас сообразим…

Петя торопливо вышел из ворот, мы поздоровались и пошли по набережной, к Сфинксам.

– Катя, мы сегодня уходим, – сказал он. – Я очень рад.

Он замолчал. Он был взволнован.

– Никто не думал. Мы должны были на днях отправиться в учебный поход. Но, очевидно, положение изменилось.

Я кивнула. Раненые в последнее время поступали из–под Луги – нетрудно было догадаться о том, что положение изменилось.

– Я написал письма, – продолжал он и стал рыться в сумке. – И хотел просить вас… Вот это не нужно посылать.

Он достал конверт, не заклеенный, ненаписанный, и протянул его мне.

– Это – Петьке. Вы ему отдадите, если меня…

Он хотел сказать «убьют», даже губы сложил, и вдруг улыбнулся по–детски.

– Понятно, не сейчас отдадите, а так – лет через десять.

– Саня никогда не стал бы писать таких писем.

– У него нет сына.

Должно быть, у меня немного дрогнуло лицо, потому что он испугался – подумал, что обидел меня… Мы остановились, и он крепко взял меня за руку.

– Что же Саня? Где он?

– Не знаю.

– Я писал ему на ППС, но не получил ответа. Все равно – он живив, и с ним ничего не случится.

– Почему?

Он помолчал.

– Верю, что не случится. Помните, он говорил: «Небо меня не подведет. Вот за землю я не ручаюсь».

И правда, Саня так говорил. Но это было давно, а теперь, во время войны, как–то пусто прозвучали эти слова.

– А это отцу. – Петя достал из сумки второе письмо. – Если он жив.

Видите, все такие письма, что никак не пошлешь почтой, – добавил он горько. – Работы мои возьмут в Русский музей. Я уже сговорился.

Я даже руками всплеснула.

– Да нет, это просто так, – поспешно сказал Петя, не потому, что могут убить, а вообще. И Косточкин сделал то же, и Лифшиц, и Назаров.

Это были художники.

– Мало ли что может случиться… Да не со мной же, господи, – добавил он уже нетерпеливо. – Или вы думаете, что Москву бомбят, а Ленинград так и не тронут?

Я этого не думала. Но он так распорядился всеми своими делами, как будто в глубине души и не надеялся на возвращение.

– Нам еще кажется, что мы – одно, а война – другое, – задумчиво сказал он. – А на самом деле…

В конце концов, он стал совать мне свои часы, но тут уж я возмутилась и стала так ругать его, что он засмеялся и положил часы обратно.

– Чудачка, мне же выдали новые, с компасом, – сказал он. – Ведь вы знаете, Катя, кто я? Младший лейтенант, – пожалуйста, не шутите!

Не знаю, когда он успел получить младшего лейтенанта, – он всего–то был в армии месяц. Но он сказал, что еще в академии прошел курс и числился командиром запаса.

Мы дошли до Сфинксов и, как всегда, остановились у того места, где почему–то был снят парапет и кусок сломанных перил болтался на талях. Вздохнув, Петя уставился на Сфинксов – прощался? Длинный, подняв голову, стоял он, и что–то орлиное было в этом худом профиле с гордо прикрытыми, рассеянными глазами. «Плевал он на эту смерть», как рассказывал мне потом, через много дней, командир его батальона. Как ни странно, но именно в этот день, прощаясь с Петей у Сфинксов, я почувствовала эту гордость, это презрение.

Он знал, что я всегда считала Петеньку за сына. Но, наверно, нужно было еще раз сказать ему об этом всеми словами. Расставаясь, непременно нужно говорить все слова – уж кому–кому, а мне–то пора было этому научиться! Но я почему–то не сказала ему и, вернувшись домой, сразу же пожалела об этом.

Он снова взял меня за руки, поцеловал руки, мы крепко обнялись, и он чуть слышно сказал:

– Сестра…

Я проводила его до института и пешком пошла на Петроградскую, хотя чувствовала усталость после бессонной ночи.

Жарко было, свежий асфальт у Ростральных колонн плавился и оседал под ногами. Легкий запах смолы доносился от барок, стоявших за Биржевым мостом, и Нева, великолепная, просторная, не шла, а шествовала, раскинувшись на две такие же великолепные, просторные Невы, именно там, где это было прекрасно. И странно, дико было подумать о том, что в какой–нибудь сотне километров отсюда немецкие солдаты, обливаясь потом, со звериной энергией рвутся к этим зданиям, к этому праздничному летнему сиянию Невы, к этому новому, молодому скверу между Биржевым и Дворцовым мостами.

Но пока еще тихо, спокойно было вокруг, в сквере играли дети, и старый сторож с металлическим прутиком в руке шел по дорожке, останавливаясь время от времени, чтобы наколоть на прутик бумажку.

Дата добавления: 2015-08-09