Табу и его разрушение

В основе любого табу было принято искать рациональное зерно. Мол, изначально оно восходило к вполне рациональному запрету в интересах господствующего класса, или пола, или вождя, или в интересах всего общества и т.п.
Потому что табу отличается от закона именно невнятностью мотивации, неясностью смысла. Классические Десять заповедей – это скорее закон, нежели табу: смысл заповеди ясен, а ее нарушение предполагает внятное наказание – будь то по закону людскому или божескому. Заповедь "не убий" воплощается в статьи уголовного кодекса и обрастает параграфами и примечаниями.
Так. В любом обществе всегда была система регулирующих запретов, более или менее рациональная: регламентация действий и отношений между людьми.
Но в любом обществе была и система запретов весьма бессмысленных и на первый взгляд необъяснимых. Как, скажем, табу для полинезийского вождя какого-то племени касаться чьего-либо тела или питаться самому: касаться его могли только жены, а кормили его "с ложки", вкладывая куски в рот. Зачем? Ну, иначе он будет осквернен, скажем. Фрэзер мог бы привести представления туземцев о том, что так подчеркивается божественная сущность вождя.
Собственно, любая власть и любая религия всегда создают свой ритуал, включающий свод запретов – запретов на нарушение каких-то специальных правил или вообще на совершение каких-то поступков. И вот христианство, религия поначалу демонстративно простая, аскетичная, за пару тысяч лет обросла в католической конфессии ритуалом, огромным и ветвистым, как лес позолоченных баобабов. Масса незаметных для непосвященного мелочей обретает огромный смысл.
Любой религиозный человек приведет тьму доводов в защиту и объяснение рациональности ритуала и любого запрета. При том что жить без этого ритуала и запрета явно можно, и вполне неплохо, ни для чего он не нужен.
Вот для полинезийца табу ходить на ту гору. Нельзя, и все тут. А то убьют, съедят, изгонят. Простодушный ученый объясняет: ну, там когда-то кого-то деревом придавило, народ решил, что это злые боги там живут, и людей видеть рядом не хотят, карают, вот и не надо туда ходить. Допустим пока… Они темные, эти дикари, что с них взять.
Но вот явное и ужасное табу – плюнуть на знамя части. А что будет? Армейский бог покарает? Нет, военно-полевой трибунал в Бога не верует, вломит два года дисбата своей властью "за оскорбление святыни, символа" и т.д.
А знамя, как вздыхал еще Толстой, это просто тряпка на палке. И чего образованные люди с ним носятся? Да напилил палок, нарезал тряпок – и дал хоть каждому по охапке знамен.
То есть: в деталях ритуала, в разнообразных табу – мы всегда имеем перенос значения на какое-то условное действие, условный предмет. Знамя и его неприкосновенность – есть свидетельство значительности воинской части. Плюнув на знамя, человек тем самым говорит: "Да вы слабаки, дураки, я не считаюсь с вами и вашими чувствами и мыслями, я значительнее вас". Вот этого негодяю уже спустить нельзя – да он завтра приказ не выполнит, в атаку не пойдет, к врагу перебежит: расстрелять перед строем под барабанный треск!
Что означает вполне бессмысленный жест: вложить большой палец руки между указательным и средним и направить в чью-то сторону? Ну и что? Мало ли пальцев на руках у каждого. Но этот жест значит "фигу": я тебя не уважаю, по-твоему не сделаю, ты дурак, я значительнее тебя.
Значит, так: жизнь человека в обществе регулируется массой мелких и менее мелких деталей, а ритуал и запрет – это внешний механизм взаиморегулирования отношений человека с окружающим обществом, а шире – вообще с окружающей средой (жертвы богам, соблюдений заветов Бога и пр.).
А с ходом времени, как обычно бывает, смысл ритуала и запрета растворяется в ежедневной повторяемости, над ним уже не задумываются, и остается самодовлеющая форма.
Возьмем-ка табу российских зеков в зонах: вот уж пример удобный, наглядный и современный, и прекрасно доступен наблюдению. Масса идиотских и жестоких табу! Особенно малолетние зоны свирепствуют. Так.
Нельзя ходить на парашу, когда кто-то ест. Понятно? Понятно. Ход мысли естественный? Вполне. Дальше имеем развитие мысли: если ты один, сам! – ешь, а в небе летит самолет – надо прикрыть еду и подождать жевать, пока он не пролетит: там кто-то в этот миг может сидеть на унитазе. Гм. А если через дорогу дом? Там ведь тоже сейчас за стеной кто-то может в туалете сидеть. Ну, если дом,, то это ничего, это не считается. Почему? Потому!
Нельзя есть помидоры. Почему? Они красные, а красный цвет – табу, "западло" – это цвет посадившего тебя государства, врагов-ментов, волков позорных. Красные трусы – нельзя, и т.п. А кровь красная?.. Ну, тут ничего не поделаешь.
С земли ничего поднимать нельзя, особенно с плаца. Западло. Зачушишься. Вот поднимешь зимой с плаца упавшую с головы свою шапку и через это можешь "зачушиться", оказаться опущенным. Почему?! Могут пробормотать, что нельзя кланяться, работать на земле и проч. ерунда.
То есть люди сами усложняют себе жизнь. Зачем? Такой ритуал соблюдать любой шибздик может, силы и ума не надо. Наука социопсихология в ответ бормочет невнятно, не в курсе дела.
Дорогие мои! Да именно в этом усложнении себе жизни собака и зарыта. Зек не может костюмчиков накупить, музычку послушать, модной машиной похвастаться, ни такси, ни метро он не пользуется, и социум, в котором он существует годами долгими, прост и примитивен до ужаса: ну, пахан, блатные, мужики, опущенные, феня, кум, татуировки, и изо дня в день, из года в год одно и тоже. И он придумывает и создает себе более сложную жизнь, условности в нее вводит и значение им придает. И через то жизнь его делается пол нее и интереснее, разнообразнее, забот у него больше, поводов для переживаний больше, – короче, его центральная нервная система получает больше ощущений, для этого она поводы к ощущениям и придумала. Только и всего. Неясно еще?
Вот две дамы на пляжу. Одна в купальных мини-трусиках топлесс: меж ягодиц у нее ленточка, на лобке у нее треугольник уже ладони, мужики на нее глаза пялят вожделеюще, но – приличия соблюдены: так ходить на пляже сейчас принято. Кое-где. В Европе. А вторая дама в прекрасном кружевном белье, и панталоны у нее с оборочками, и бюстгальтер с цветочками, и прелести ее прикрыты гораздо основательнее при этом, чем у первой. Но выглядит она, по всеобщему мнению, неприлично, неподобающе. В таком белье перед любовником раздеваются, а не на пляж ходят. Первая обнаженная, а вторая – раздетая, разницу улавливаете? Назначение иное, ассоциации возникают немного разные.
А пусть-ка они обе на дипломатическом приеме снимут только юбки, а все остальное останется – оживления-то сколько будет! Потому что нарушение условностей вызывает сильную эмоциональную реакцию прочих граждан, эти условности соблюдающих. Это нарушение уже – вызов, вольность, шокинг, хамство, неприличие, оскорбление.
Если ты на пляже в плавках, еле прикрывающих гениталии – это нормально. А в длинных кальсонах с пуговицами – идиот и посмешище. А вы говорите об отсталости дикарей с их табу.
Но. Но. Масса условностей и запретов напрягают человеческую жизнь массой мелких смыслов и дают массу поводов для забот и переживаний. Общая сумма ощущений при этом увеличивается. Надо соблюдать, и стараться, чтоб у тебя в этом смысле было все в порядке, как надо, как принято, как у всех, тогда ты чувствуешь себя уверенно, ты не хуже других, а иначе – ты не такой, как все, тебя не уважают, тебе дискомфортно.
Ритуал и табу обогащают твою жизнь дополнительными представлениями и ощущениями.
Это первое. А второе: что значит усложнение жизни? Это значит, что она более структурирована, более упорядочена, дальше от хаоса, чем при беспорядочном и вседозволенном смешении всего и вся. Это та организация, которая противоположна энтропии.
Избыточная энергетика человека и есть истинная причина ритуала и табу. Эта энергетика выражается во всем, в том числе и в ритуально-запрещающих формах организации человеческого общежития.
Чем меньше хаоса – тем больше энергии. Масса идиотских и условных предписаний на все случаи жизни – одно из воплощений избыточной энергетики человека, один из ее аспектов.
Это происходит на уровне инстинкта, на уровне витальной силы, а уж смысл к этому подстегнуть можно всегда, для рефлексирующего разума это дело нехитрое.
Один из сильнейших примеров – соблюдение ортодоксальными евреями всех многочисленнейших предписаний ветвистого Закона. Боже! Нельзя того и нельзя сего, надо так и надо эдак. Это же ведь надо додуматься, что в субботу можно все-таки ехать на лифте, но нельзя самому нажимать его кнопку, потому что это включение подпадает под запрет на работу в субботний день. А пешком топать – хоть на сотый этаж, сколько влезет, на это запрета нет. Это же ведь надо было додуматься, чтобы из библейского запрета "не вари козленка в молоке его матери" вывести не только запрет на бутерброд с колбасой, потому что масло молочное, а колбаса мясная, но и вообще на употребление мясного и молочного в одну трапезу, и запрет на использование под мясное и молочное одной и той же посуды, и холодильников под них надобно держать два, и если нельзя два стола – то необходимо две разные скатерти, и странно еще, что не два разных комплекта вставных челюстей.
Явная бессмыслица, да? Но с каким нечеловеческим упрямством из века в век, из тысячелетия в тысячелетие соблюдают верующие евреи все свои предписания! А теперь скажите, что евреи – народ с пониженной энергетикой. Да нет, все сходятся на том, что напротив, с повышенной. А делать ортодоксальному еврею нечего, кроме как ревностно соблюдать закон и выискивать в священных книгах все новые скрытые указания к новым соблюдениям всего на свете. И вот немалая его человеческая энергия прет на дальнейшее разветвление и строжайшее соблюдение ритуала (ибо, полагает иудаизм, "если все евреи хоть два шабата подряд будуг свято соблюдать все, что велел Господь", то придет Мессия и настанет счастье Израиля и Царство Божие. Что вряд ли, уже по той причине, что разные течения иудаизма придерживаются немного разных взглядов на соблюдение и исполнение массы мелочей).
Жесточайшая и подробнейшая структуризация иудаизма – система антиэнтропийная, высокая степень порядка противостоит хаосу. Эта структуризация – суть энергия народа в одном из аспектов своего воплощения.
Чего в основном касаются ритуал и табу?
Всяческое регулирование сексуальных отношений.
Естественно связанные с ним степени и условия оголения тел.
Степень лояльности господствующей идеологии общества.
Поведение в обществе.
Получается, братцы, что масса смешных, нелепых, условных вещей связаны, однако, с базовыми ценностями существования человечества. Ух ты.
То есть:
Не в том дело, что ритуал и табу условны и бессмысленны, а в том, что смысл их – в самом их существовании: повышении энергетических связей человеческого сообщества на главнейших направлениях – размножение и взаимодействие в деятельности.
И что же мы видим сейчас?
Мощной мировой силой является исламский фундаментализм. Он энергичен, агрессивен. Фанатичная вера, жесткий религиозный ритуал, масса запретов и ограничений, резкое разделение женской и мужской функций. Воюют непримиримо, жертвуют жизнями, наглы, ни черта не боятся. Общество энергично – и структура его жестка: это аспекты одного и того же.
Кем считает исламист голых белых баб на пляже, которые по обстановке не прочь трахнуться? Шлюхами. Их можно драть с презрением, но жениться на такой – Аллах избавь от дикой мысли. Европейцы считают кавказцев и арабов, которые в стриптизах и на пляжах истекают слюной, но плюются, дикарями: отсталые взгляды, понимаешь.
А кем европейцы считали голых полинезийцев – когда сами европейцы взглядов придерживались суровых, и дамская ножка, по щиколотку публично обнаженная, была пикантной вольностью? Опять же, дикарями.
Оценочка малость хромает: получается, что дикарь – это не такой, как ты, только и всего.
…Собственно говоря, табу – величина негативная. Это понятно. Запрет не существует сам по себе, запрет – это противодействие. Есть ритуал – позитивная величина, свод предписаний к действиям, и запрет это его, так сказать, запретительная половина. Запрет на какое-то действие – это, во-первых, подразумевает, что импульс к такому действию уже имеется, и, во-вторых, означает, что действовать надо не так, а как-то иначе. То есть:
Табу свидетельствует о наличии энергии на этом участке – и регулирует, направляет эту энергию, ставя заслон в одном направлении и оставляя пространство для выхода ее в другом направлении. Это можно уподобить системе шлюзов, плотин, клапанов и т.п., аккумулирующих массу и силу воды и пускающих ее в определенном направлении, где она может совершить определенную работу – будь то мельница или гидроэлектростанция.
А если убрать все перегородки? Свободно растекающаяся вода никакой работы совершать уже не будет, не сможет.
Запрет (см. "Искушение") уже сам по себе рождает противодействие. Он привлекает внимание, возбуждает протест, и энергия противодействия, если не взламывает его, то ищет себе применения в другом направлении, на другом участке.
Тогда можно сказать:
Табуирование – это способ повышения человеческой энергии, как индивидуальной, так и в сообществе.
Самая простая аналогия – это известная теория творчества и вообще многих видов и способов деятельности как сублимация энергии сексуальной при запрете или вообще невозможности реализовывать сексуальную энергию напрямую. Строго говоря, это даже не аналогия это один из примеров основных, генеральных табу и их следствий.
Возьмем еще для примера армию – в мирной и военной обстановке. Мирный армейский ритуал был изощрен везде и всегда. Сложные и поступенчатые формы отличий и наград, подробности экипировки и вооружения, формы отдачи приказа и формы изъявления подчинения и т.д.– отдание чести, соблюдение распорядка и масса разных изгилений, доводящих до изнеможения новобранцев и держащих бездельничающую армию в таком напряжении, что римские легионеры вообще рассматривали войну как отдых от всего этого кошмара.
И вот армия в действии, в бою. Мгновенно и "автоматически" слетают глупые ритуальные предписания. Вся энергия устремляется в одном направлении – победить и выжить. Все, что способствует победе в бою – всячески культивируется. А чистка пуговиц, парадная маршировка, обязательное единообразие не только обмундирования, но и заправки постелей – фронтовиками отбрасывается с глумливым пренебрежением: глупо,. ненужно, не до этого. (Отчего фанатики армейского блеска типа Вильгельма I и констатировали со вздохом: "От войны армия портится".) Фронтовик гордится своей внешней расхлябанностью, своим неуставным, но эффективным и удобным оружием, своим полным пренебрежением к ритуалу. И хороший командир так же гордится своей толпой оборванцев, которые могут привести в ужас инспектора, но в бою перегрызут глотку любому врагу.
На кой же черт в мирное время ритуал? Любой приличный командир это знает прекрасно. "Чтоб поняли службу". Иначе разложившаяся в безделье и вседозволенности армия не будет пригодна к бою: духа армейского не будет, напряга энергетического не будет. Дисциплина ритуала переходит в ту дисциплину, которая заставляет выполнять приказ – уже приказ на тяготы огромные, на бой и смерть.
Могут спросить: а если замордовать армию ритуалом? Конечно, тогда тоже ничего хорошего не будет. Измученный задолбанный солдат будет еле дышать, и место ему не в бою, а в санатории для восстановления сил. Все хорошо в меру. Не надо заставлять дурака так богу молиться, чтоб он лоб расшиб.
Точно так же в тоталитарном обществе можно залудить такой всеобъемлющий ритуал на все случаи жизни– что народ будет просто задыхаться среди перегородок по клеточкам, и нормальная деятельность быстро станет невозможной.
Но сейчас евроатлантическая цивилизация находится в другой стадии – грубо говоря, вседозволенности. Шо мы с этого имеем, и шо это означает?
Поедем не спеша и с разбега.
Когда-то пойти в театр – это было событием. Люди соответствующе одевались, и настроение было соответствующее, и буфет в антракте, и вообще праздник в храме искусства. Пойти в театр в ежедневной обычной одежде, не говоря уже о мятых штанах и старом свитере, было хамством, да одетый так человек и сам бы чувствовал свою ущемленность, неполноценность, бедность как жалкое неприличие (спец-богема и эпатажники. не в счет, они на этом и играли). И как-то постепенно это исчезло (в СССР – на рубеже начала 70-х годов). И поход в театр приобрел характер чего-то обыденного или даже рабочего – билеты недороги, ходить можно часто, все после рабочего дня, буржуев у нас нет, и т.п. Интересно, что именно в это время и происходит закат советского театра, который в конце 60-х был очень хорош, а лучшие театры были невиданно блестящи, гениальны были.
Да весь театр с его условностью и держится на ритуале! С вешалки он начинается, как фабрикант канительной фабрики Станиславский справедливо заметил! Падение искусства начинается с пренебрежения к нему, и поначалу это всегда пренебрежение к мелочам.
Нет, не потому, конечно, театр загнил, что зрители хуже одеваться стали. Это явления одного порядка – уравнивание всего пошло, исключительность всего происходящего стала снижаться, энергия института театра стала уменьшаться, энтропия пошла нарастать. Зал и сцена – они ведь вместе, две стороны одного явления, взаимозаряжаются и т.д.
Заметим, что было это не только в СССР. К нам с опозданием на несколько лет докатилось то, что на Западе было отмечено видимой чертой 1968-го года, с ее студенческими волнениями, революцией хиппи и т.п. – мода на небрежность, неряшливость, грязность, утрированную "демократичность" поведения и раскованность манер.
Была отменена "ханжеская", "буржуазная" языковая цензура, и мат вылез в обыденную речь, на сцену, страницу, экран. Это что? Это языковая энтропия. Выматериться перестало быть экстраординарным выражением экстраординарных чувств – а так, вообще, выражение.
В славном и глобальном американском английском вместо "скотина!", или "чтоб ты сдох!", или "черт тебя возьми" вошло в общем в языковую норму "я тебя ебал!". Если раньше такое брякнуть в приличном обществе, у людей глаза выпучивались и дар речи пропадал.
А теперь – нет, ничего, привыкли. А что теперь можно сказать в приличном обществе, чтоб у него глаза выпучились? А нечего уже сказать!!! Вот это и называется языковая энтропия, вот это и есть снижение энергетики языка – когда ты убираешь перегородки запретов, и накопления и концентрации сдерживаемой энергии уже не происходит, и введением слова в обыденный оборот ты лишаешь его исключительности и взрывной силы, и если раньше ты мог выразить им сверхсильные эмоции, то теперь тебе нечем их выразить – потому что слово, которое было для исключительных случаев, стало для обычных случаев, и сравнялось по употреблению со словами, которые раньше были гораздо более слабыми выражениями, чем табуированные.
Удивительно умственное убожество сексологов и сексопсихологов, которые с научным видом поучали, что надо свободнее и без ограничений разговаривать о половых органах и половых отношениях, используя медицинскую лексику, и нечего придерживаться ханжеских табу, надо просвещать население. Надо-то надо, да ведь смотря как. Одно дело поголовно обеспечить школьников бесплатной книгой, исчерпывающе дающей необходимые им основы всего, связанного с полом, а другое – присылать в класс сексолога, да еще мужского пола, и проводить занятие на тему дефлорации, да еще в смешанной аудитории.
А что тут плохого, спросите вы? А то, что стало больше импотентов и извращенцев, с сожалением констатируют сексологи, не будучи в умственных силах провести прямую зависимость между снятием сексуальных табу и понижением сексуальной напряженности общества.
А понижение напряженности – это в переводе на механический уровень означает, что стоит хуже и хочется меньше, неужели не ясно.
Боже мой, да люди всегда знали: чтобы хотелось – надо, чтоб было нельзя. Еще Екатерина Великая так ввела картошку на Руси, которой раньше не знали и сажать не хотели, даже если из казны крестьянам раздавали бесплатно сажать: ну его к черту, фрукт гадкий бусурманский. Поля велели охранять солдатами, картошку давать только аристократам! А на ночь охрану снимать. По ночам крестьяне стали воровать картошку и сажать у себя. В президенты Академии психологических наук Екатерину!
Если бы я был председателем Всемирного общества импотентов, я бы через ООН добился запрещения повсеместной рекламы презервативов и менструальных прокладок, которая гремит со всех каналов телевидения круглые сутки. Потому что если женщина, которую приучено рассматривать как источник менструации и вообще мокрых и пахнущих выделений из половых органов, с вежливой улыбкой и светским тоном предлагает презерватив, чтобы надеть его перед половым актом на эрегированный половой член, дабы избежать возможной инфекции, – то нормальному мужчине хочется избежать инфекции вместе с самим половым актом, а по возможности избежать и акта, и инфекции, и самой этой женщины, а лучше выпить лимонаду, или водки, или сыграть с друзьями в бильярд, или в лучшем случае попытаться заняться онанизмом, воображая сексуальные сцены с прекрасной принцессой, которая и слов-то таких не знает, а если и пользуется прокладкой, то мама-королева ее научила в нежном возрасте, что говорить на эти темы неприлично, а в обществе просто невозможно.
Но сегодня мы имеем то, что имеем. А имеем мы не только понижение рождаемости белой цивилизации, но и понижение ее сексуальной энергии.
Невозможность развода при церковном браке – это бывало ужасно. Сейчас жениться вообще необязательно: живи с кем хочешь, хоть ночь хоть всю жизнь, хошь рожай, хошь не рожай, – права человека. Никакой девственности, никакой простыни на дворе после первой брачной ночи, и статьи в газетах о пользе внебрачных связей для укрепления брака.
Порнография, наркомания, отмена смертной казни за убийство, гомосексуализм, пособия безработным, провозглашение отсутствия социальных, расовых и национальных перегородок и т.д.– всем явно, что маятник либерализации от положения крайних зажимов качнулся в другую крайность – узаконенной вседозволенности. (Не полной, полная невозможна. Где мера, как ее определить? Мы лишь констатируем перегиб.) И в институте брака, и буквально во всех прочих социальных институтах мы имеем сегодня резкую либерализацию – иначе это можно назвать свободой допусков, люфтом, разбалтыванием. А можно сказать так: упрощение ритуальности и резкое сокращение запретов.
Комплекс табу белой цивилизации резко сократился по сравнению с тем, что было во многовековой истории и что было еще полвека назад.
Это означает: упорядоченность жизни сообщества уменьшилась. Уменьшилось разделение всех поступков на можно-нельзя. Можно сказать и так: степень структуризации поведения снизилась.
Что это означает уже само по себе?
Это означает повышение энтропии сегодняшней белой цивилизации. Понижение энергетики. Закат, упадок, разложение, гибель.
Снятие ограничителя с дроссельной заслонки двигателя ведет к его быстрому износу, падению мощности и приведению в негодность. А если насверлить дырок в стенках цилиндров, чтоб газ при сжатии мог выходить куда хочет, а то его давит сильно, он тоже имеет право – то степень сжатия упадет и автомобиль не поедет, а может мотор вообще работать не будет.
Табу – это ограничители энергии в двигателе человечества, которые в суммарном результате и общем историческом итоге направляют человеческую энергию в созидательное русло.
Сегодняшние снятия табу – отчасти причина, а отчасти следствие, а отчасти свидетельство, а отчасти аспект – взаимосвязь тут сложная, всякая бывает, одно с другим сопрягается и взаимопроникает, взаимообуславливает, – аспект упадка цивилизации.

Дата добавления: 2015-08-13