Глава двадцать шестая. Френсис велел Паркеру разбудить его в восемь часов утра

Френсис велел Паркеру разбудить его в восемь часов утра, и когда Паркер, осторожно ступая, вошел в назначенное время к своему хозяину, тот еще крепко спал. Пустив воду для ванны и приготовив все для бритья, камердинер вернулся в спальню. Продолжая неслышно двигаться по комнате, чтобы дать возможность своему хозяину поспать еще несколько минут, Паркер вдруг увидел кинжал, торчащий из полированной крышки туалетного столика, — острие его проткнуло записку вместе с лежавшей под нею фотографией. Паркер посмотрел, подивился, потом, не колеблясь, приоткрыл дверь в спальню миссис Морган и, заглянув туда, быстро направился к хозяину и стал трясти его за плечо.

Френсис открыл глаза, секунду посмотрел перед собой, ничего не понимая, как это бывает, когда человек внезапно пробуждается от крепкого сна, но очень быстро вспомнил об отданном накануне приказании.

— Пора вставать, сэр, — тихим голосом сказал камердинер.

— Это всегда самое неприятное для меня время, — с улыбкой сказал Френсис и, зевнув, снова закрыл глаза: — Дай мне еще полежать минутку, Паркер. Если я задремлю, ты меня потряси.

Но Паркер тут же начал трясти его.

— Вставайте скорее, сэр. Мне кажется с миссис Морган что-то случилось: ее нет в спальне, а тут я нашел какую-то странную записку и нож. Быть может, это вам что-нибудь объяснит. Я, право, не знаю, сэр…

Френсис одним прыжком вскочил с постели; с минуту он не отрываясь смотрел на кинжал, затем извлек его из дерева, прочел и снова перечел записку, словно никак не мог понять смысл двух простых слов: «Прощай навсегда».

Но еще больше, чем записка, поразил его кинжал, воткнутый между глаз Леонсии; глядя на отверстие, оставленное кинжалом в тонком картоне, Френсис вдруг отчетливо вспомнил, что уже видел это когда-то, — и сразу в его памяти возник дом королевы на берегу озера: вот они все стоят возле золотого котла, смотрят в него и каждый видит свое. А ему тогда привиделась Леонсия, и между глаз у нее торчал нож. Френсис даже снова воткнул кинжал в фотографию и еще раз посмотрел на нее.

Объяснение напрашивалось само собой. Королева с самого начала ревновала его к Леонсии, и здесь, в Нью-Йорке, обнаружив ее фотографию на туалетном столике своего мужа, сделала столь же верный вывод, как верен был удар стального клинка в мертвое изображение. Но где она сама? Куда она девалась? Чужая в самом буквальном смысле слова всем и всему в этом огромном городе, наивная, неискушенная душа, считающая телефон волшебством, Уолл-стрит — храмом, а бизнес — нью-йоркским богом, она, должно быть, чувствует себя здесь все равно как обитательница Марса, свалившаяся вдруг на землю. Где и как провела она ночь? Где она сейчас? Да и жива ли вообще?

Френсису явственно представился морг с рядами неопознанных трупов, потом — берег океана, на который прилив выбрасывает тела утопленников… Вернул его к действительности Паркер.

— Не могу ли я быть чем-нибудь полезен, сэр? Быть может, позвонить в сыскное агентство? Ваш батюшка всегда…

— Да, да, — поспешно перебил его Френсис. — Был один человек, услугами которого он пользовался особенно охотно, — молодой такой, он работал у Пинкертона… Ты не помнишь, как его фамилия?

— Бэрчмен, сэр, — быстро ответил Паркер, направляясь уже к двери. — Я сейчас же пошлю за ним.

И вот Френсис в поисках своей жены вступил на путь новых приключений, которые открыли ему, исконному нью-йоркцу, такие стороны и уголки жизни огромного города, о которых он до этого времени не имел ни малейшего представления. Королеву искал не только один Бэрчмен — с ним работало еще около десятка сыщиков, которые прочесали весь город вдоль и поперек, а в Чикаго и Бостоне работали под его руководством другие сыщики.

Жизнь Френсиса в этот период никак нельзя было бы назвать однообразной: на Уолл-стрите он вел борьбу с неизвестным противником, а дома отвечал на бесконечные вызовы сыщиков, требовавших, чтобы он летел то туда, то сюда, то еще куда-нибудь для опознания какого-то только что найденного женского трупа. Френсис забыл, что значит спать в определенные часы, и привык к тому, что его могут вытащить в любое время из-за стола или даже из постели и погнать неизвестно куда для опознания все новых и новых трупов. По сведениям Бэрчмена, ни одна женщина, отвечающая описаниям королевы, не покидала Нью-Йорк ни поездом, ни пароходом, и он продолжал старательно обыскивать город, убежденный, что она все еще здесь.

Таким образом, Френсис побывал и в Мэттенуэне, и в Блэкуэлле, и в тюрьме, именуемой «Гробница», и в ночном полицейском суде. Не избежал он и бесчисленных вызовов в больницы и морги. Однажды его даже свели с только что задержанной магазинной воровкой, на которую в полиции не имелось карточки и чью личность никак не могли установить. Не раз он сталкивался с таинственными женщинами, которых подручные Бэрчмена обнаруживали в задних комнатах подозрительных гостиниц, а на какой-то из пятидесятых улиц Вест-Сайда он наткнулся на две сравнительно невинные любовные сценки, к величайшему смущению обеих пар и своему собственному.

Но, пожалуй, самым интересным и трагическим было то, что он увидел в особняке Филиппа Джэнуери, угольного короля, которому этот его особняк стоил десять миллионов долларов. Какая-то неизвестная красавица, высокая и стройная, явилась в дом Джэнуери неделю назад, и Френсиса вызвали посмотреть на нее. При Френсисе она была столь же невменяема, как и в течение всей недели. Ломая руки и обливаясь слезами, она бормотала страстным шепотом:

— Отто, ты не прав. На коленях заверяю тебя, что ты не прав. Отто, я люблю тебя и только тебя. Никого, кроме тебя, Отто, для меня не существует. И никого никогда не было, кроме тебя. Все это ужасная ошибка. Поверь мне, Отто, поверь, иначе я умру…

И все это время на Уолл-стрите продолжалась борьба против так и не обнаруженного могущественного противника, начавшего, по общему мнению Френсиса и Бэскома, решительное наступление на состояние молодого магната, — наступление с целью уничтожить Френсиса.

— Только бы нам продержаться, не пуская в ход «Тэмпико петролеум»! — от души пожелал Бэском.

— У меня вся надежда на «Тэмпико петролеум», — отвечал Френсис. — После того, как будут поглощены все ценные бумаги, которые я могу выбросить на рынок, я пущу в бой «Тэмпико петролеум», — это будет равносильно вступлению свежей армии на поле почти проигранного сражения.

— А представьте себе, что неизвестный нам враг достаточно силен, чтобы проглотить и этот последний великолепный куш и даже попросить еще? — спросил Бэском.

Френсис пожал плечами.

— Что ж, тогда я буду разорен. Но отец мой разорялся раз пять, прежде чем прочно стал на ноги, он и родился в разоренной семье, — так что мне уже можно о такой ерунде не беспокоиться.

Некоторое время в асьенде Солано события развивались очень медленно. Вообще говоря, после того как Генри — не без помощи динамита — спас Леонсию, никаких событий больше и не происходило. Даже И Пын ни разу не появлялся с какими-нибудь свежими и абсолютно новыми секретами для продажи. Казалось, ничего не изменилось, если не считать того, что Леонсия ходила вялая и скучная и что ни Энрико, ни брат ее Генри, ни остальные шесть ее братьев, которые уже, в сущности, не были ее братьями, не могли ее развеселить.

А пока Леонсия хандрила. Генри и рослым сыновьям Энрико все не давала покоя мысль о сокровище Долины Затерянных Душ, к которому Торрес в это время динамитом прокладывал себе путь. Им было известно лишь одно, а именно: что экспедиция Торреса отправила Аугустино и Висенте в Сан-Антонио еще за двумя мулами с грузом динамита.

Поговорив с Энрико и получив его разрешение. Генри посвятил в свои планы Леонсию.

— Милая сестричка, — начал он, — мы хотим съездить в горы и посмотреть, что поделывает там этот мерзавец Торрес со своей шайкой. Благодаря тебе нам теперь известна их цель. Они хотят взорвать динамитом часть горы и проникнуть в долину. Мы знаем, где Та, Что Грезит спрятала свои камни, когда загорелся ее дом, а Торрес не знает. Вот мы и решили, когда они осушат пещеры майя, проникнуть вслед за ними в долину и попытаться овладеть сундуком с драгоценностями. Я думаю, что у нас будет для этого не меньше, а, пожалуй, побольше шансов, чем у них. Говорю я все это к тому, что мы очень хотели бы взять тебя с собой. Мне кажется, что если нам удастся добыть сокровище, ты не станешь возражать против того, чтобы повторить наше путешествие по подземной реке.

Но Леонсия устало покачала головой.

— Нет, — сказала она в ответ на его уговоры. — Мне не хочется не только видеть Долину Затерянных Душ, но и слышать о ней. Ведь там я уступила Френсиса этой женщине.

— Получилась ошибка, дорогая сестричка. Но кто тогда мог это знать? Я не знал, ты не знала, и Френсис ведь тоже не знал. Он поступил честно и благородно, как подобает мужчине. Он и не подозревал, что мы с тобой брат и сестра, считал, что мы с тобой помолвлены, — а ведь так оно и было тогда, — не стал отбивать тебя у меня и, чтобы не поддаться соблазну и спасти всем нам жизнь, женился на королеве.

— Я все вспоминаю ту песню, которую вы с Френсисом пели в те дни: «Мы — спина к спине — у мачты…» — грустно и вне всякой связи с предыдущим пробормотала Леонсия. На глазах у нее появились слезы и закапали с ресниц.

Она повернулась, сошла с веранды, пересекла лужайку и бесцельно начала спускаться с холма. Уже, наверное, в двадцатый раз, с тех пор как Френсис уехал, бродила девушка по этой дороге, где все напоминало ей о нем. Вот здесь она впервые увидела его, когда он подъезжал к берегу в шлюпке с «Анджелики»; сюда, вот в эти кусты, она увлекла его, чтобы спасти от разгневанных братьев и отца, а потом, угрожая ему револьвером, заставила поцеловать себя, вернуться в шлюпку и уехать. Это был его первый приезд сюда.

Затем Леонсия стала перебирать в памяти мельчайшие подробности, связанные с его вторым посещением, — с той минуты, когда, выйдя из-за скалы после купания в лагуне, она увидела его: прислонившись к скале, он писал ей свою первую записку. События того памятного дня встали перед ней: она в испуге бросилась в джунгли, вот ее укусила за ногу лабарри (которую она приняла тогда за ядовитую змею), вот, убегая, она столкнулась с Френсисом и, потеряв сознание, упала на песок.

Леонсия раскрыла зонтик и села: ей вспомнилось, как она пришла в себя и увидела, что Френсис собирается высасывать яд из ранки, которую он успел уже надрезать. Теперь она понимала, что именно боль от этого надреза и привела ее тогда в чувство.

Леонсия вся ушла в милые ее сердцу воспоминания: как она ударила Френсиса по щеке, когда его губы приблизились к ее колену, как она вспыхнула и закрыла лицо руками, как потом смеялась, почувствовав, что у нее затекла нога от его чрезмерных стараний потуже затянуть повязку; вспомнила, как страшно рассердилась на него, когда он упрекнул ее за то, что она считает его убийцей своего дяди Альфаро, и как, наконец, отвергла его предложение развязать жгут. Все это было словно вчера — и вместе с тем словно с тех пор прошло уже полвека. А сколько за это время выпало на ее долю необычайных приключений, волнующих событий, лирических сцен!

Леонсия так глубоко погрузилась в эти приятные воспоминания, что даже не заметила показавшийся на дороге наемный экипаж: из Сан-Антонио. Не заметила она и того, что какая-то дама, похожая на картинку нью-йоркского журнала мод, вышла из экипажа и пешком направилась к ней. Это была не кто иная, как королева, жена Френсиса. Она шла тоже под зонтиком, прикрываясь от тропического солнца.

Остановившись за спиною Леонсии, королева, конечно, и не подозревала, что девушка в эту минуту отрешается от всего самого ей дорогого. Она видела только, что Леонсия держит в руке крошечную фотографию, которую вынула из-за корсажа, и пристально смотрит на нее. Заглянув через ее плечо, королева узнала на фотографии лицо Френсиса, и слепая ревность вспыхнула в ней с новой силой. Она выхватила спрятанный на груди кинжал и занесла было руку, но как ни быстро было это движение, Леонсия почувствовала его и, наклонив немного зонтик вперед, оглянулась, чтобы узнать, кто стоит за ее спиной. Глубоко измученная, утратив способность удивляться, Леонсия поздоровалась с женой Френсиса Моргана так, точно они расстались всего час назад.

Даже кинжал не возбудил в ней ни страха, ни любопытства. Быть может, если бы она проявила одно из этих чувств, соперница и пронзила бы ее стальным клинком. Так или иначе, королева лишь воскликнула:

— Ты низкая женщина! Низкая, низкая! На что Леонсия только пожала плечами и сказала:

— Советую вам лучше держать зонтик так, чтоб он защищал вас от солнца.

Королева вышла из-за спины Леонсии и встала прямо перед нею, глядя на свою соперницу сверху вниз. Гнев и ревность душили ее, и она не могла вымолвить ни слова.

— Но почему же я гадкая? — первой заговорила Леонсия после долгого молчания.

— Потому что ты воровка! — вскипела королева. — Потому что ты крадешь мужчин, когда у тебя есть свой муж. Потому что ты не верна своему мужу, — по крайней мере в душе: для большего у тебя пока не было возможности.

— У меня нет мужа, — спокойно возразила Леонсия.

— Ну, есть жених… Вы ведь, по-моему, должны были пожениться на следующий день после нашего отъезда.

— У меня нет и жениха, — продолжала Леонсия с тем же спокойствием.

Все тело королевы так напряглось, а лицо приняло такое выражение, что Леонсия невольно сравнила ее с тигрицей.

— А Генри Морган? — вскричала королева.

— Он мой брат.

— Это слово, Леонсия Солано, может значить очень многое. Я теперь узнала это. В Нью-Йорке есть люди, которые поклоняются каким-то непонятным божествам и называют всех людей в мире «братьями», а всех женщин — «сестрами».

— Отец Генри был моим отцом, — терпеливо пояснила ей Леонсия. — Его мать была моей матерью. Мы родные брат и сестра.

— А Френсис? — спросила королева, с внезапно пробудившимся интересом. — Ему ты тоже сестра?

Леонсия покачала головой.

— Значит, ты любишь Френсиса? — воскликнула королева в порыве горького разочарования.

— Но ведь он принадлежит вам, — сказала Леонсия.

— Нет, ты отняла его у меня.

Леонсия медленно и грустно покачала головой и так же грустно посмотрела вдаль — туда, где простиралась курящаяся под солнцем лагуна Чирикви.

После долгого молчания она устало промолвила:

— Если хотите, верьте этому. Верьте всему, чему вам угодно.

— Я сразу разгадала тебя, — воскликнула королева. — Ты обладаешь странной властью над мужчинами. Я — женщина, и тоже красива: здесь, в большом мире, и на меня заглядываются мужчины, — я заметила это. Я знаю, что могу быть желанной. Даже во взорах жалких мужчин моей Долины Затерянных Душ, которые вечно смотрят в землю, я читала любовь. Один из них осмелился высказать мне это — и умер ради меня, или, вернее, из-за меня: он был брошен в водоворот. Но ты своими чарами настолько подчинила себе Френсиса, что даже в моих объятиях он думает о тебе. Я знаю это. Я знаю, что и тогда он думает о тебе!

Эти последние слова были криком пораженного страстью, наболевшего сердца. И в следующую минуту, нимало не удивив этим Леонсию, которая в своей беспросветной апатии ничему уже не была способна удивляться, королева выронила кинжал, опустилась на песок и, закрыв лицо руками, истерически разрыдалась. Вяло и чисто машинально Леонсия обняла ее за плечи и стала утешать. Прошло немало времени, пока королева успокоилась.

— Я ушла от Френсиса в ту же минуту, как только узнала, что он любит тебя, — сказала она решительным тоном. — Я пронзила кинжалом твой портрет, который стоит у него в спальне, и приехала сюда, чтобы пронзить вот так же тебя самое. Но я была не права. Ведь это не твоя вина и не вина Френсиса. Одна я виновата, что не сумела завоевать его любовь. Не ты, а я должна умереть. Но сначала мне надо вернуться к себе в долину и взять свои камни. Френсис сейчас в большой тревоге, потому что бог, храм которого называется Уолл-стритом, разгневался на него. Он хочет отнять у Френсиса его богатство, и Френсису нужно другое богатство, чтобы спасти свое. У меня оно есть. Нельзя терять времени. Можешь ли ты помочь мне — ты и твои родные? Ведь это ради Френсиса!

Дата добавления: 2015-08-13