КУРИЛЬЩИК Продолжение

Первую историю рассказал Стервятник. Его сказка было про ведьму. Старую, мерзкую ведьму, которая мечтала сплясать на могилах всех своих родных и близких. Только такой недолгий танец раз в несколько лет доставлял ей радость. Больше ничто в жизни ее не радовало. Но чтобы сплясать свой танец и хоть немного порадоваться, ведьме приходилось постараться, потому что люди не умирают просто так, ни с того ни с сего, и если им не помочь, вожделенной пляски можно и не дождаться. Со временем ведьма освоила столько замечательных способов отправки на тот свет ближайших родственников, что при желании могла бы издать пособие на эту тему. Годы шли, ведьма старела, родственников у нее оставалось все меньше, пока, наконец, не остался один-единственный внук. За ним ей пришлось очень долго охотиться. В конце концов он скрылся где-то под землей, в гномьих пещерах — это было опасное место, куда даже ведьмы не рисковали проникать. Но эта рискнула. Очень уж ей не терпелось станцевать в последний раз на свежей могиле. И вот она последовала за своим внуком в гномьи подземелья, но заблудилась, а гномы заманили ее под волшебный холм, где время потекло вспять, и злая старуха превратилась в маленькую девочку.

В этом месте Стервятник отвлекся свойствами волшебных холмов и долго описывал, что происходит с теми, кого угораздит под них попасть. Такие заплутавшие могли состариться в одно мгновенье, и даже рассыпаться в прах, могли омолодиться и похорошеть, обернуться каким-нибудь животным, растением, или вообще чем-то несуществующим в природе, но что бы с ними ни случилось, процесс необратим. Даже освободившись из-под чар волшебного холма, они не могли вернуть себе прежний облик.

Тут Стервятника перебил Р Первый, которому зачем-то понадобилось узнать, как выглядела старая ведьма.

Стервятник сказал, что она была уродиной.

— А потом? — спросил Р Первый. — То есть теперь?

Стервятник ответил, что понятия не имеет.

— Говорят, на вид ей года четыре, не больше.

— Кто говорит? — взвился Р Первый.

— Гномы, — ответил Стервятник таким ледяным тоном, что сразу стало ясно: больше он ни на какие вопросы отвечать не намерен.

Р Первый тоже это понял и замолчал. Зато старичок сторож отчего-то оживился и, хихикнув, спросил, есть ли среди присутствующих хоть один гном.

Никто не отозвался.

На этом сказка закончилась. То ли Стервятник обиделся, что его прервали, то ли ему больше нечего было добавить к сказанному.

Следующим рассказчиком оказался Черный. Я удивился, потому что при мне он еще ни разу не принимал участия в Ночах Сказок. Еще больше я удивился его сказке. Во-первых, это была вовсе не сказка, а во-вторых, похоже, что и не выдумка. Черный рассказал о Наружности. О своем походе туда. Рассказал, как в сопровождении Крысы и с ее помощью, вернее сказать, с помощью Черного, потому что основным действующим лицом в этом походе выступала Крыса, они угнали старенький автобус из гаража какой-то школы неподалеку. Теперь этот автобус находится на прилегающем к Дому пустыре, посреди мусорной свалки, стоит там, замаскированный, и ждет. Чего именно он ждет, Черный не уточнил, но, в общем-то, это и так было понятно.

Пока я осмысливал эту информацию, Р Первый подошел к стремянке и спросил Черного, знает ли он, что для того, чтобы куда-то на чем-то уехать в Наружности, нужно как минимум иметь водительские права. А автобус, набитый молокососами без единого удостоверения личности, будет очень скоро остановлен.

Черный сказал, что ему все это известно.

А известно ли Черному, спросил Р Первый, что угнанное транспортное средство, несомненно, находится в розыске, и даже если его перекрасить, кто-нибудь может это транспортное средство опознать.

Черный сказал, что ему и это известно.

— Так какого черта ты все это затеял! — заорал Р Первый. — Хочешь начать знакомство с Наружностью с колонии?

Спица, обняв Русалку, начала тихо всхлипывать. В темноте не было видно обступивших Ральфа, но, судя по возгласам, его уговаривали сесть. Черный сказал, что он просто рассказывает сказку.

Р Первый крикнул, что нечего утюжить ему мозги.

Табаки попросил Ральфа сесть и вести себя, как полагается.

Я так и не понял, сел Ральф или остался торчать у стремянки.

— Ну вот… — Черный выдержал паузу, как будто боялся, что его опять перебьют —…в сказках иногда встречаются добрые феи, и все такое. У меня не бог весть какая интересная сказка, но фея тоже имеется. И не одна. Кажется, их две, и еще два, как бы поточнее выразиться… фея, что ли? В общем, у них имеются водительские права, и они предложили мне свою помощь…

Все зааплодировали, а я стал думать, кто такие эти четверо фей, откуда они взялись и зачем им помогать Черному, и чем дольше я обо всем этом думал, тем меньше мне это нравилось. Им неоткуда было взяться, кроме как из Наружности, а я точно знал, что в Наружности бескорыстные феи давно перевелись.

Захотелось срочно обсудить этот вопрос с Черным, но для этого надо было дождаться перерыва. Пока что Табаки влез на стремянку для объявления.

— Не все наши правила известны гостям, — заорал он. — Поэтому я, на всякий случай, их перечислю. Любой из присутствующих имеет право задать рассказчику один вопрос. Только один! Желательно, в конце, не прерывая рассказа. Реплики допустимы, но не приветствуются. Выкрики с мест запрещены! Перемещения тоже! Для них предусмотрены перерывы. Любой, нарушивший эти правила в дальнейшем, будет выставлен за дверь, невзирая на законы гостеприимства! Всем все понятно?

Произнося эту речь, Табаки вопил все громче и все сильнее раскачивал стремянку, так что под конец чуть не слетел с нее. Шуму от него было куда больше, чем от Ральфа, но никто не счел это нарушением правил.

Я не переставая думал об автобусе, о том, чем на самом деле обернулись шуточки о нем, и о том, как разъярился Р Первый — теперь он, чего доброго, решит, что я знал правду, но специально писал в дневнике всякую чепуху, чтобы запутать его. Я так погрузился в эти мысли, что пропустил начало сказки Лорда.

Она вообще-то тоже не была похожа на сказку. Лорд рассказывал о том, как жил в каком-то маленьком городке, чем там занимался и как зарабатывал себе на жизнь. Ясно было, что все в этой истории выдумано, но вместе с тем ощущение, что говорит он о чем-то, что происходило на самом деле, не оставляло. Только конец этой сказки оказался сказочным, и то как-то сразу и чересчур, как будто Лорду надоело напрягаться, придумывая, что там будет дальше, и выпутывать своего героя из неприятностей. Там даже Слепой объявился в конце, на мой взгляд, совершенно не к месту.

Дальше рассказывал Валет. Больше играл, чем рассказывал, и его сказка была совершенно в духе сказки Лорда. Тоже какой-то город и поиски заработка, только у него все выходило веселее, может, оттого, что он попутно переиграл весь свой репертуар. Вплел его в повествование.

После сказки Валета Табаки, наконец, объявил перерыв. Я думал, что на время перерыва зажгут настенные лампы, но ошибся. Мы остались сидеть в потемках, и я не рискнул слезть с кровати. Черный куда-то пересел, с моего места его больше не было видно. Табаки включил магнитофон. Вокруг гудели и шептались, обсуждая услышанное. Снизу нам передали тарелку с бутербродами, я взял себе один и передал тарелку Лэри.

— Отпад, полный отпад! — бормотал Лэри. — Нет, ну вы слыхали их, а? Это ж надо, вот так, напрямую…

Я сказал, что не знаю, как насчет напрямую, а мне лично истории прошлых Ночей Сказок нравились больше. Они были более сказочные.

— Вот именно, — пробубнил Лэри, вгрызаясь в бутерброд. — И я о том же толкую.

— Тогда почему сегодня отпад? — спросил я.

— Вот именно поэтому. По этой самой причине.

Я решил, что напрасно трачу с ним время, и спросил у Русалки со Спицей, что они обо всем этом думают.

— Я — ничего, — пискнула Спица. И повторила несколько раз, на случай, если я не понял: — Ничего, ничего, ничего…

— А мне понравилась сказка Лорда, — сказала Русалка мечтательно. — Очень красивая.

Я не видел выражения ее лица, но отчетливо представил.

— О Чернолесе…

— О чем? — переспросил я.

— Чернолес. Тот город так назывался. Ты забыл?

Может, Лорд об этом и упомянул. В самом начале, когда я слушал невнимательно. В любом случае, кроме названия, в том месте ничего красивого не было.

— Лос-Анджелес звучит еще круче! — вмешался Лэри.

— А как вам понравилась сказка Черного?

Я специально назвал сказкой то, что вовсе не было сказкой. Мне хотелось, чтобы кто-то из них сам об этом сказал. Но Русалка только вздохнула, Спица пробормотала, что это было мило, а Лэри зачавкал еще энергичнее.

— Мило? Ты считаешь, это было мило?

Спица прильнула к Лэри, и вместо ответа они начали целоваться, хотя Лэри вряд ли успел дожевать свой бутерброд.

— Не переживай, — шепнула мне Русалка. — На самом деле все не так страшно.

Я попробовал объяснить ей, что мне не нравится в этой истории с автобусом. Русалка кивала и слушала очень внимательно, но мне показалось, только для того, чтобы меня успокоить.

Табаки объявил, что перерыв окончен, и я тут же думать забыл об автобусе, потому что следующим рассказчиком оказалась женщина из кемпинга.

Она, должно быть, стеснялась. Говорила очень тихо и не стала влезать на стремянку. Сказкой ее рассказ не назвал бы даже человек, не слыхавший в детстве ни одной сказки.

Она рассказала о себе — пятьдесят семь лет, незамужняя, бездетная, без вредных привычек. О своей профессии — ветеринар, специализирующийся по крупному рогатому скоту. И о своих многочисленных болезнях, названий которых я не запомнил. Выглядела она крепкой, и я немного удивился, что у нее оказалось столько разных хворей. Потом она рассказала, как стала членом какой-то секты, группировавшейся вокруг Ангела, как ей там было хорошо, как она поняла, что нашла наконец свое место в жизни, и как Ангел, имевший вид нежного отрока, исцелил ее от всех болячек — «единым прикосновением своей ангельской длани».

Потом она начала рассказывать об общих воскресных молениях и прочих прелестях их жизни, и меня эта история начала понемногу доставать, потому что с этого места она заговорила певуче и как-то не по-человечески, как будто проповедуя, а меня от таких вещей воротит, если честно.

Ангела опекал Святой Старец, он же, как я понял, драл с «приобщившихся благодати» деньги. А потом вдруг помер, и на этом их радости закончились. Ангела тут же забрали недобрые люди, выдававшие себя за его родителей, и община распалась. Правда, не совсем, потому что многие до того жаждали приобщения, что решили отыскать и освободить своего Ангела. Им пришлось нелегко. Их преследовали, называли фанатиками, арестовывали и подвергали принудительному лечению.

Голос рассказчицы в этом месте задрожал и даже немножко сорвался, и я отчетливо представил, как мужик в камуфляже стискивает ей плечо, а она накрывает его руку своей и успокаивающе похлопывает, мол, «все в порядке, я с собой справлюсь». Иногда я совершенно не контролирую свое воображение, но в их случае мне даже стыдно не стало, уж очень они были ненастоящие. Как будто сами себя придумали.

В общем, они своего Ангела отыскали. Эти — самые фанатичные. Наградой за их мужество и стойкость стало явленное двоим из них откровение. Они своими глазами видели, как Ангел вознесся.

— Свидетельствую! — гулко вклинился в рассказ мужчина, и Русалка рядом со мной вздрогнула от неожиданности.

— Объятый светом и пламенем, меч Господень пронзил небеса и вернулся обратно падающей звездой! — сообщила нам женщина. — Не означает ли это, что его послали к нам, к тем, кто привык следовать за ним, с тем, чтобы он нас возглавил?

Она замолчала.

Все вокруг тоже помалкивали.

— Страх какой! — шепнула Спица.

Я ничего не ответил. Мне тоже было страшно. Я наконец сложил два и два и получил четыре. Понял, о каком ангеле шла речь. Понял, почему они встали лагерем вплотную к Дому и почему сидят сейчас на кровати Македонского.

«Он работал Ангелом, и это его достало», — прозвучал у меня в ушах голос Сфинкса.

Я спохватился, что весь дрожу. Я ведь был там, совсем рядом, когда он «вознесся, объятый светом и пламенем», знать бы еще тогда, что это «меч Господень пронзает небеса», может, я тоже побрился бы наголо и стал Приобщившимся. Я был довольно близок к чему-то такому. Странно, как все легко и быстро забылось, то есть не забылось, конечно, а куда-то запряталось. Куда-то, куда, наверное, все нормальные люди прячут необъяснимое, чтобы не спятить.

А еще я вдруг понял, что кое-кому из находящихся здесь сейчас намного хуже, чем мне, потому что если бы это за мной пришли Приобщившиеся, чтобы я их возглавил, я бы, наверное, сразу повесился. Даже если бы был ангелом.

На следующих рассказах я уже не мог сосредоточиться. Я их слушал, конечно, но не вникал в содержание, хотя и старался. Там много чего пряталось, в этих историях, они все были с секретом, даже самые сказочные, это я уже понял, но все равно не мог заставить себя слушать так, как слушали остальные. И дело было даже не в бритоголовых. Просто я слишком устал, а от темноты, духоты и запаха воска эта усталость превратилась в какое-то сонное оцепенение. Некоторые истории повторялись в деталях, в некоторых фигурировали одни и те же персонажи, а в некоторых было общим место действия. Наверное, отслеживать эти связи было бы интересно, если бы не сонная одурь, навалившаяся на меня.

В перерыв я решил пересесть куда-нибудь, где будет легче дышать и труднее дремать, и, как дурак, слез с кровати. На мое место тут же кто-то втиснулся, а я о своем решении тут же пожалел. Ползать по полу было невозможно. Там, где никто не сидел, кто-нибудь лежал, а там, где не сидели и не лежали, оказывались чьи-нибудь рюкзаки. Свечи почти догорели и больше чадили, чем давали свет. Я не прополз и двух шагов ходячего и угодил в тарелку с остатками бутербродов, стукнулся головой о ножку кровати и зашиб Белобрюха, который как раз с этой кровати слез. Потом на меня самого кто-то наступил. Я понял, что лучше побыстрее влезть на ближайшую кровать, пока меня не затоптали, но на ближайшей не оказалось места. Там сидел Валет со своей гитарой, кажется, Филин, и еще кто-то, спрятанный за рюкзаком. Этот кто-то сказал:

— Эй, куда? Здесь и так тесно!

И я пополз дальше.

В течение следующих трех минут на меня наступили, наверное, раз двадцать, так что к концу перерыва на мне живого места не было — сплошные синяки. Зато когда Табаки объявил, что перерыв окончен, и все расселись, кто-то включил китайский фонарик — всего один, но для меня и это стало спасением. Я сразу нашел себе место. Потом, правда, оказалось, что рядом со Стервятником (к нему никто никогда не садился вплотную), но мне уже было все равно.

Ангел рассказал о заколдованном, перемещающемся домике. Рыжая рассказала о том же городке, о котором рассказывал Лорд, и о самом Лорде.

После этого я некоторое время вообще не слушал никого, потому что между мной и Стервятником втиснулся Лорд и зашептал что-то Стервятнику на ухо, а потом снял с себя какую-то нашейную висюльку и передал ему. А Стервятник — я просто глазам своим не поверил — вдруг расплакался. То есть глазам бы я не поверил в любом случае, но я сидел почти вплотную к нему, а он так трясся и всхлипывал, что ошибиться было невозможно. Я не знал, куда деваться. Потом стало еще хуже, потому что он вдруг обнял Лорда, продолжая плакать, а плакал он, словно задыхался, больно было слушать. Лорд тоже обнял его и крепко держал, пока Стервятник не успокоился, и, кажется, ему было наплевать, что о них подумают, хотя ясно, что можно подумать, когда видишь такое. Я, конечно, ничего такого не подумал, но страшно разнервничался из-за того, что другие подумают наверняка. Дракон и все сидевшие дальше, но все равно слишком близко. Особенно обидно было из-за того, что я сразу понял — между Стервятником и Лордом произошло что-то важное, грустное и одновременно радостное, что-то такое, о чем не говорится вслух, из-за чего можно только засмеяться или заплакать, как заплакал Стервятник.

Дата добавления: 2015-08-13