Ишак, ишак

Экзамены прошли, и у меня не было никаких обязанностей до начала осенней четверти. Я провел эти дни, отсыпаясь, работая в мастерской Килвина и наслаждаясь новыми роскошными апартаментами в «Лошади и четверке».

Изрядное время отнимала у меня дорога — до Имре и обратно, которую я проделывал под предлогом навестить Трепе или вкусить радость общения с коллегами-музыкантами в «Эолиане». Однако за всем этим стояло одно: я надеялся найти Денну.

Но все мои старания оказались тщетными. Денна словно вообще исчезла из города. Я расспросил нескольких людей, на чей счет был уверен, что они не станут сплетничать, но ни один из них не знал больше, чем Деоч. Я немного поиграл с мыслью спросить о ней у Совоя, но отмел это как плохую идею.

После шестого бесплодного путешествия в Имре я решил прекратить поиски. После девятого убедил себя, что это потеря драгоценного времени. После четырнадцатого осознал с абсолютной уверенностью: Денну я не найду. Она и в самом деле уехала. Опять.

В один из моих без-Денновых приходов в «Эолиан» я получил от графа Трепе тревожные новости. Оказывается, Амброз, перворожденный сын богатого и влиятельного барона Джакиса, трудился как пчелка в высших кругах Имре. Он распространял слухи и сплетни и настроил большинство дворян против меня. Хотя он не способен был повлиять на уважение коллег-музыкантов, но явно мог помешать мне найти богатого покровителя. Так я получил первое представление о проблемах, которые Амброз был способен доставить человеку вроде меня.

Трепе извинялся и хмурился, а я кипел от негодования. Вместе мы умудрились выпить совершенно неразумное количество вина, награждая Амброза Джакиса всевозможными нелестными эпитетами. Наконец Трепе позвали на сцену, где он спел язвительную песенку собственного сочинения, высмеивающую одного из тарбеанских советников. Ее встретили бурным хохотом и аплодисментами.

Оставался совсем короткий шаг до сочинения песни об Амброзе. Трепе был неисправимым сплетником со склонностью к безвкусным выпадам, а мне всегда удавались привязчивые мелодии. Сочинение нашего совместного шедевра, любовно окрещенного «Ишак, ишак», заняло около часа.

На первый взгляд это была непристойная песенка про ишака, который пожелал стать арканистом. Ближе, чем этот чрезвычайно остроумный каламбур на фамилию Амброза, мы к упоминанию его подойти не смогли. Но всякий, у кого было хоть немного ума, мог догадаться, в чей огород камешек.

Уже стояла ночь, когда мы с Трепе выползли на сцену, мы были не единственными совершенно пьяными в зале. Публика встретила песню громовым хохотом и аплодисментами и тут же потребовала повторения. Мы спели еще раз, и все подхватили припев.

Ключом к успеху песенки была ее простота. Ее можно было насвистывать или напевать. Любой, даже трехпалый, мог ее сыграть, и всякий, у кого имелось ухо, хотя бы одно, — подхватить ритм. Песенка получилась вульгарной, низкопробной и привязчивой. Она распространилась по Университету, как пожар по полю.

Я толкнул наружные двери архивов и вошел в пустой вестибюль, привыкая к красному оттенку симпатических ламп. Сухой и прохладный воздух наполняли запахи пыли, кожи и старых чернил. Я вдохнул его с жадностью голодающего у булочной.

Вилем присматривал за входом. Я знал, что он сегодня будет работать. Амброза в здании не было.

— Я просто поговорить с магистром Лорреном, — быстро сказал я.

Вил расслабился.

— Он сейчас с кем-то занят. Это может затянуться…

Дверь позади приемного стола открылась, и оттуда вышел высокий тощий сильдиец, в отличие от большинства соплеменников гладко выбритый и с длинными волосами, стянутыми в хвостик. На нем была тщательно зачиненная охотничья кожаная одежда, выцветший дорожный плащ и высокие сапоги, пыльные с дороги. Когда он закрывал позади себя дверь, его рука привычно придержала рукоять меча, чтобы он не ударился о стол или стену.

— Теталиа ту Киауре эдан А'сиатх, — сказал он на сиару, хлопнув Вилема по плечу, когда проходил мимо него, — Ворелан туа тетам.

Лицо Вила озарилось нечастой улыбкой:

— Лхинсатва. Туа кверейн.

Человек рассмеялся. Когда он обходил стол, я заметил, что кроме меча он носил еще и длинный нож. Здесь, в архивах, он выглядел настолько же неуместно, как овца при королевском дворе, но вел себя спокойно и уверенно, словно чувствовал себя дома.

Заметив меня, незнакомец остановился и чуть склонил голову набок:

— Циаэтсиен?

Я не понял, какой это язык.

— Прошу прощения?

— А, извини, — сказал он на превосходном атуранском. — Ты показался похожим на иллийца. Твои волосы меня смутили. — Он посмотрел на меня пристальнее. — Но ты ведь не иллиец? Ты из руэ. — Он шагнул ко мне и протянул руку. — Одна семья.

Я не раздумывая пожал ему руку. Она была твердой, как камень, а на смуглой сильдийской коже, еще больше потемневшей от загара, выделялись несколько бледных шрамов — они пересекали суставы пальцев и бежали вверх по рукам.

— Одна семья, — эхом отозвался я, слишком удивленный, чтобы сказать что-нибудь еще.

— Люди из семьи редкие пташки здесь, — заметил незнакомец, проходя мимо меня к дверям. — Я бы задержался и поделился новостями, но мне надо попасть в Ивсдаун до заката, а то упущу свой корабль. — Он открыл дверь, и комнату заполнил солнечный свет. — Я найду тебя, когда вернусь в эти края, — сказал он и, помахав на прощание, исчез.

Я повернулся к Вилему:

— Кто это был?

— Один из гиллеров Лоррена, — сказал Вил. — Виари.

— Он хранист? — недоверчиво спросил я, вспоминая тихих бледных студентов, работающих в архивах: сортирующих, переписывающих, ищущих книги.

Вил помотал головой:

— Он работает в комплектовании. Они привозят сюда книги со всего мира. Совершенно другая порода.

— Я уж понял, — сказал я, бросив взгляд на дверь.

— С Виари Лоррен как раз и разговаривал, так что теперь ты можешь идти к нему, — сказал Вил, вставая и открывая дверь позади массивного деревянного стола. — До конца коридора. Там медная табличка на двери. Я бы пошел с тобой, но у нас мало людей и я не могу оставить пост.

Я кивнул и пошел по коридору, улыбаясь, потому что Вил тихонько напевал мелодию «Ишак, ишак». Потом дверь мягко захлопнулась за мной, и все звуки утихли — осталось только мое собственное дыхание. К тому времени, как я дошел до нужной двери, руки стали липкими от пота. Я постучал.

— Входите, — сказал изнутри Лоррен. Его голос был как лист гладкого серого сланца: ни малейшего намека на интонацию или эмоцию.

Я открыл дверь. Лоррен сидел за огромным полукруглым столом, а по стенам вокруг него от пола до потолка тянулись книжные полки. В комнате было столько книг, что не оставалось и пяди свободной стены.

Лоррен холодно посмотрел на меня. Даже сидя, он был почти с меня высотой.

— Доброе утро.

— Я знаю, что изгнан из архивов, магистр, — быстро сказал я. — Надеюсь, я не нарушаю запрет, придя к вам.

— Нет, если ты пришел с добрыми намерениями.

— Я заработал немного денег, — сказал я, вытаскивая кошелек. — И надеялся выкупить свою «Риторику и логику».

Лоррен кивнул и встал. Высокий, гладко выбритый, в черной магистерской мантии, он вдруг напомнил мне загадочного Молчаливого Доктора — персонажа, присутствующего во многих модеганских пьесах. Я подавил дрожь, стараясь не вспоминать о том, что появление Доктора предвещало катастрофу в следующем акте.

Лоррен подошел к одной из полок и вытащил маленькую книжку, в которой я с первого взгляда признал свою. Темные пятна покрывали обложку с тех нор, когда она промокла под ливнем в Тарбеане.

Я завозился с завязками моего кошелька, с удивлением заметив, как дрожат руки.

— Полагаю, она стоила два серебряных пенни.

Лоррен кивнул.

— Могу я предложить вам что-нибудь в придачу к этому? Если бы вы не выкупили ее для меня, я бы навсегда потерял ее. Не говоря о том, что этим вы помогли мне поступить в Университет.

— Двух серебряных пенни будет достаточно.

Я положил деньги на стол, они слабо звякнули, выдавая дрожь рук. Лоррен протянул мне книгу, и я взял ее, предварительно вытерев вспотевшие ладони о рубашку. Открыв книгу на подписи Бена, я улыбнулся:

— Спасибо за заботу о ней, магистр Лоррен. Она очень дорога мне.

— Заботиться об одной книге нетрудно, — сказал Лоррен, возвращаясь в кресло.

Я подождал, не продолжит ли он. Он не продолжил.

— Я… — Слова застряли у меня в горле, и я сглотнул, чтобы прочистить его. — Я также хотел сказать, что очень сожалею о… — Я запнулся, не решаясь упомянуть об открытом огне в архивах. — О том, что сделал тогда, — неловко закончил я.

— Я принимаю твои извинения, Квоут. — Лоррен снова опустил взгляд на книгу, которую читал, когда я вошел. — Доброго утра.

Я снова сглотнул, смягчая сухость в горле.

— Я также хотел узнать, могу ли надеяться снова получить допуск в архивы.

Лоррен поднял на меня глаза.

— Тебя поймали с живым огнем среди моих книг, — сказал он. Его голос даже немного окрасился чувством — так алый луч заката едва касается грифельно-серых облаков.

Все тщательно продуманные убедительные речи вылетели у меня из головы.

— Магистр Лоррен, — взмолился я. — Меня выпороли в тот день, и я плохо соображал. Амброз…

Лоррен поднял длиннопалую ладонь. Спокойный жест оборвал меня быстрее, чем пощечина. Лицо магистра было невыразительнее пустой страницы.

— Кому мне верить? Ре'лару, учащемуся три года, или двухмесячному э'лиру? Хранисту у меня на службе или незнакомому студенту, признанному виновным в «неосторожном применении симпатии»?

Я немного пришел в себя.

— Я понимаю ваше решение, магистр Лоррен. Но есть ли что-нибудь, что я могу сделать, чтобы снова получить допуск? — спросил я, не сумев полностью скрыть отчаяние в голосе. — Честное слово, лучше бы меня выпороли еще раз, чем провести еще одну четверть изгнанным из архивов. Я бы отдал вам все деньги, что есть в моем кармане, хотя это не так уж много. Я бы работал хранистом долгими часами, без оплаты, за одну только возможность доказать вам, что я достоин этого. Я знаю, у вас мало людей в период экзаменов…

Бесстрастный взгляд Лоррена сделался почти любопытным. Я почувствовал, что моя мольба тронула его.

— Все это?

— Все это, — искренне ответил я, надежда яростно затрепетала в моей груди. — Все это и любое наказание, какое вы пожелаете.

— Чтобы снять запрет, требуется только одно, — сказал Лоррен.

Я изо всех сил боролся с безумной улыбкой, выползающей на лицо.

— Все, что угодно.

— Продемонстрируй терпение и благоразумие, которого прежде тебе недоставало, — ровно сказал Лоррен и перевел взгляд на книгу на столе. — Доброго утра.

На следующий день один из рассыльных мальчишек Джеймисона пробудил меня от крепкого сна в «Лошади и четверке». Он сообщил, что за четверть часа до полудня меня вызывают на рога. Меня обвиняли в «поведении, неподобающем члену арканума». Моя песенка наконец дошла до Амброза.

Следующие несколько часов я провел с ощущением легкой тошноты в желудке. Это было именно то, чего я надеялся избежать: возможность Амброзу и Хемме свести со мной счеты. Что еще хуже, это наверняка опустит мнение Лоррена обо мне еще ниже, вне зависимости от исхода.

Я пришел в Зал магистров рано и с облегчением обнаружил, что атмосфера куда более спокойная, чем когда меня катали на рогах за злоупотребление против Хемме. Арвил и Элкса Дал улыбнулись мне, Килвин кивнул. Я с облегчением почувствовал, что среди магистров у меня есть и друзья, которые помогут уравновесить нажитых врагов.

— Отлично, — энергично сказал ректор. — У нас есть десять минут до начала экзаменов. Я не хочу отставать от графика, поэтому предлагаю начать прямо сейчас. — Он оглядел остальных магистров, все согласно кивнули. — Ре'лар Амброз, изложите свое обвинение. Не более минуты.

— У каждого из вас имеется экземпляр песни, — запальчиво начал Амброз. — Она оскорбительна и порочит мое доброе имя. Это постыдное поведение для члена арканума. — Он сглотнул и стиснул зубы, — Все.

Ректор повернулся ко мне:

— Что скажете в свою защиту?

— Да, песня безвкусная, ректор, но я не ожидал, что она так разойдется. На самом деле я спел ее всего один раз.

— Понятно. — Ректор посмотрел на листок, лежащий перед ним, и откашлялся. — Ре'лар Амброз, разве вы ишак?

Амброз окоченел.

— Нет, сэр, — ответил он.

— У вас, ммм… — Он снова откашлялся и прочитал с листа: — «Кончик, мягкий как пончик»?

Несколько магистров попытались скрыть улыбки. Элодин заухмылялся в открытую.

Амброз вспыхнул:

— Нет, сэр.

— Тогда, боюсь, я не вижу проблемы, — отрезал ректор, роняя листок на стол. — Я предлагаю заменить обвинение в «неподобающем поведении» на «непристойную выходку».

— Присоединяюсь, — сказал Килвин.

— Кто за? — Поднялись все руки, кроме Хемме и Брандье. — Предложение принято. Накладывается наказание в виде официального письма с извинениями, адресованного…

— Ради бога, Артур, — взорвался Хемме. — По крайней мере, пусть это будет публичное извинение.

Ректор зыркнул на Хемме, потом пожал плечами.

— …Официальное письмо с извинениями, опубликованное до начала осенней четверти. Кто за? — Поднялись все руки. — Предложение принято.

Ректор оперся на локти и посмотрел сверху вниз на Амброза.

— Ре'лар Амброз, в будущем воздержитесь от траты нашего времени по надуманным поводам.

Я чувствовал, как Амброз пышет яростью, словно жар от огня.

— Да, сэр.

Не успел я порадоваться, как ректор повернулся ко мне.

— А вы, э'лир Квоут, ведите себя более прилично в будущем.

Его жесткие слова немного подпортил Элодин, начавший напевать мелодию «Ишак, ишак».

Я опустил глаза и с трудом поборол улыбку.

— Да, сэр.

— Свободны.

Амброз развернулся на каблуках и унесся прочь, но, прежде чем он исчез за дверью, Элодин вслух запел:

Превосходной породы ишак —

Это сразу видать по рысям!

За один медный пенни — пустяк! —

Покатиться позволит он вам!

Мысль о публичном извинении в письме казалась мне унизительной. Но, как говорится, лучшая месть — это сладкая жизнь, поэтому я решил не обращать внимания на Амброза и наслаждаться роскошным бездельем в «Лошади и четверке».

Но я блаженствовал всего два дня. На третий день «Лошадь и четверка» обзавелись новым хозяином. Невысокого жизнерадостного Каверина сменил долговязый тощий человек, сообщивший мне, что в моих услугах здесь больше не нуждаются. Мне велели освободить комнаты до наступления ночи.

Было неприятно, но я знал на этой стороне реки еще по меньшей мере четыре-пять трактиров подобного уровня, и в любом запрыгали бы до небес, радуясь возможности заполучить музыканта с талантовыми дудочками.

Но трактирщик в «Остролисте» отказался говорить со мной. «Белый олень» и «Корона королевы» были довольны своими нынешними музыкантами. В «Золотом пони» я прождал больше часа, пока не понял, что меня вежливо игнорируют. К тому времени, когда я повернул к «Королевскому дубу», я уже дымился от злости.

Амброз. Я не представлял, как он это сделал, но знал, что это он. Возможно, подкуп или слух, что любой трактир, нанявший некоего рыжего музыканта, потеряет прибыль, лишившись многих богатых клиентов.

Я прошелся по всем трактирам на этой стороне реки. Меня уже завернули из высшего класса, но оставалось еще много приличных мест. В течение нескольких следующих часов я попытал счастья в «Отдыхе пастуха», «Кабаньей голове», «Крюке в стене», «Жезлах» и «Рыцарском плаще». Амброз действовал весьма тщательно: нигде мной не заинтересовались.

Был уже ранний вечер, когда я добрался до трактира «У Анкера», и к тому времени продолжать поиски меня заставляло только чистое упрямство. Я был намерен опросить все трактиры на этой стороне реки, прежде чем снова заплатить за койку и карточку на еду.

Когда я подошел к трактиру, Анкер стоял у входа, на стремянке, собственноручно приколачивая на место длинный кедровый косяк. Он посмотрел на меня сверху вниз.

— Ага, значит, это ты, — сказал он.

— Прошу прощения? — недоуменно переспросил я.

— Да тут приходил один парень и сказал, что если я найму молодого рыжего музыканта, то огребу большую кучу неприятностей. — Он кивнул на мою лютню. — Наверняка это ты.

— Тогда ладно, — сказал я, поправляя ремень футляра на плече. — Не буду тратить ваше время.

— А ты его пока и не тратишь, — возразил он, слезая со стремянки и вытирая руки о рубашку. — Моему заведению не помешала бы музыка.

Я недоверчиво посмотрел на него:

— А вы не боитесь?

Он сплюнул.

— Проклятые кровососы думают, что могут купить солнце с неба!

— Этот, наверное, мог бы себе позволить и такое, — мрачно сказал я. — И еще луну, если бы она ему понадобилась на обложку для книжки.

Анкер насмешливо фыркнул.

— Он ни хрена не может мне сделать. Я не обслуживаю такой народ, поэтому бизнес он мне не расстроит. Я сам хозяин этого заведения, поэтому он не сможет купить его и выкурить меня, как бедного старого Каверина…

— Кто-то купил «Лошадь и четверку»?

Анкер удивленно посмотрел на меня.

— А ты не знал?

Я медленно покачал головой, переваривая эту информацию. Амброз купил «Лошадь и четверку», только чтобы выкинуть меня с работы. Нет, он был слишком умен для этого. Наверное, он одолжил денег дружку и списал как деловые расходы.

Сколько это могло стоить? Тысячу талантов? Пять тысяч? Я не мог даже представить, сколько стоит трактир вроде «Лошади и четверки». Что особенно беспокоило — быстрота, с которой он все провернул.

Это ясно осветило мое будущее. Я знал, что Амброз богат, но, честно говоря, по сравнению со мной любой был богачом. Я никогда не думал, насколько он богат или как он может использовать свое богатство против меня. Теперь я получал урок о том, какого рода влияние перворожденный баронский сынок способен оказывать на окружающих.

Впервые я порадовался строгому университетскому кодексу поведения. Если Амброз был готов зайти так далеко, я мог только воображать, какие меры он бы предпринял, если бы ему не нужно было соблюдать видимость приличий.

Из задумчивости меня вывела молодая женщина, высунувшаяся из-за двери.

— Демон бы тебя побрал, Анкер! — завопила она. — Я не собираюсь тут все таскать одна, пока ты болтаешься снаружи и чешешь задницу! Живо иди сюда!

Анкер что-то едва слышно пробормотал, поднял стремянку и отнес ее за угол, в проулок.

— А что ты вообще сделал этому парню? Трахнул его мамашу?

— Да нет, песню про него написал.

Анкер открыл дверь трактира, и на улицу вырвался мягкий гул беседы.

— Любопытно послушать, — ухмыльнулся он. — Почему бы тебе не зайти и не сыграть ее?

— А вы уверены? — спросил я, боясь спугнуть свою удачу. — Это наверняка принесет беду.

— Беду? — хмыкнул он. — Что мальчишка вроде тебя может знать про это? Я был в беде еще до того, как ты родился. Я был в такой беде, что у тебя и слов для нее не найдется. — Он повернулся ко мне, все еще стоя в дверях. — Прошло много времени с тех пор, как у нас тут постоянно была музыка. В настоящей таверне должна быть музыка.

Я улыбнулся:

— Не могу с этим не согласиться.

— По правде говоря, я бы нанял тебя, просто чтобы накрутить этому барчуку хвост, — сказал Анкер. — Но если ты еще можешь играть хоть на чем-то…

Он толчком открыл дверь пошире, приглашая меня войти. Я уловил запах опилок, трудового пота и пекущегося хлеба.

К концу вечера мы все обговорили. В обмен на игру четыре вечера в оборот я получал крошечную комнатку на третьем этаже и уверенность, что если окажусь поблизости, когда все нормальные люди едят, то получу добрую порцию из котла. Следует заметить, что Анкер купил услуги одаренного музыканта за бросовую цену, но я был счастлив и такой сделке. Все лучше, чем возвращаться в гнезда под молчаливые насмешки соседей по комнате.

Потолок моей комнатенки скашивался с двух сторон, отчего она казалась еще меньше. Чуть больше мебели, чем маленький стол, деревянный стул и одинокая полка над ним, и здесь стало бы тесно. Кровать была точно такой же твердой и узкой, как койка в гнездах.

Я поставил потрепанную «Риторику и логику» на полку над столом. Футляр с лютней удобно устроился в углу. Через окно я видел огни Университета, неподвижно висящие в прохладном осеннем воздухе. Наконец-то я был дома.

Оглядываясь назад, я вижу, как мне повезло, что я попал к Анкеру. Да, люди здесь были не так богаты, как в «Лошади и четверке», но они ценили меня так, как никогда не ценили благородные.

И хотя мои апартаменты в «Лошади и четверке» поражали роскошью, крошечная комнатка у Анкера была уютной. Представьте, что мы говорим об обуви. Вам не нужен самый большой размер, какой только можно найти, — вам нужна пара по ноге. Со временем эта комнатка у Анкера стала для меня большим домом, чем любое другое место в мире.

Но в тот момент я кипел от бешенства, что Амброз обошелся мне так дорого. И поэтому когда я сел писать публичное извинительное письмо, оно просто сочилось ядовитой искренностью. Это было произведение искусства. Я покаянно бил себя в грудь, я рвал на себе волосы и скрежетал зубами, оттого что оклеветал собрата-студента. Я не поленился включить в письмо полный текст песни с двумя новыми куплетами и нотную запись мелодии. Затем я мучительно подробно извинился за каждый вульгарный выпад в песне.

Потом я потратил четыре драгоценные йоты на бумагу и чернила и использовал услугу, которую Джаксим задолжал мне за экзаменационный жребий. Один его друг работал в печатной мастерской, и с его помощью мы напечатали больше сотни экземпляров письма.

Затем в ночь накануне осенней четверти мы с Вилом и Симом развесили их на каждой свободной стенке, какую нашли, — по обеим сторонам реки. Симмон приготовил для этого великолепный алхимический клей. Состав мазался, как краска, но, застыв, приобретал стеклянную прозрачность и стальную крепость. Если бы кто-нибудь пожелал сорвать письма, ему бы понадобились молот и долото.

Теперь это кажется таким же глупым, как дразнить разъяренного быка. И если я правильно понимаю, именно эта дерзость стала главной причиной того, что Амброз позже попытался меня убить.

Дата добавления: 2015-08-13