В фургоне с Беном

Абенти был первым арканистом, который мне встретился в жизни, и он совершенно поразил мое мальчишеское воображение. Он разбирался во всех науках: ботанике, астрономии, психологии, анатомии, алхимии, геологии, химии…

К его представительному виду, венчику седых волос на затылке и изрядному брюшку прилагались блестящие, часто моргающие глазки, быстро перескакивавшие с одного предмета на другой. Брови у Абенти отсутствовали полностью — и это мне в нем запомнилось больше всего. Точнее, брови были: они все время пытались отрасти, но снова и снова сгорали в очередных алхимических опытах. Это делало лицо Абенти одновременно удивленным и насмешливым.

Говорил он мягко и негромко, часто смеялся и никогда не избирал других мишенью для своего остроумия. Он ругался, как пьяный матрос, сломавший ногу, но только на ослов. Их звали Альфа и Бета. Абенти баловал их морковкой и кусочками сахара, когда думал, что никто не видит. Химия была его главной страстью. Мой отец говаривал, что в жизни не видел человека, делающего перегонку лучше Абенти.

Уже на второй день пребывания Бена в труппе я завел привычку ехать в его фургоне. Я задавал ему вопросы, а он отвечал. Иногда он просил меня сыграть что-нибудь, и я играл ему на лютне, позаимствованной из отцовского фургона.

Временами он даже пел. У него был чистый бесшабашный тенор, постоянно плавающий в поисках нот и находящий их в самых неожиданных местах. Чаще всего в таких случаях Абенти останавливался и смеялся над собой. Он был славным человеком, без тени чванства.

Вскоре после появления Абенти в труппе я спросил его, каково это, быть арканистом.

Он задумчиво посмотрел на меня:

— А ты когда-нибудь раньше был знаком с арканистом?

— Мы как-то платили одному, чтобы он починил нам ось на дороге. — Я помолчал, вспоминая. — Он направлялся вглубь страны с рыбным караваном.

Абенти сделал презрительный жест:

— Нет, мальчик, нет. Я говорю об арканистах. Не о каком-то нищем заклинателе холода, который работает на караванных маршрутах, сохраняя мясо свежим.

— А в чем разница? — спросил я, чувствуя, что он от меня этого ждет.

— Ну-у… — протянул он, — это может потребовать некоторых объяснений.

— У меня нет ничего, кроме времени.

Абенти бросил на меня оценивающий взгляд, словно говорящий: «По словам ты старше, чем на вид», — а мне только того и нужно было. Иногда устаешь, когда с тобой говорят как с ребенком, даже если ты ребенок и есть.

Он вздохнул:

— Просто если человек знает один-другой трюк, это еще не значит, что он арканист. Он может уметь вправить кость или читать на эльдвинтисе, может даже немного понимать симпатию, но…

— Симпатию? — перебил я как можно вежливее.

— Ты бы, пожалуй, назвал это магией, — неохотно сказал Абенти, пожимая плечами. — На самом деле это не так. Но даже знание симпатии не делает тебя арканистом. Настоящий арканист обязательно проходит через арканум в Университете.

При упоминании арканума я ощетинился двумя десятками новых вопросов. Не так уж много, можете подумать вы, но если прибавить их к той полусотне, что я носил с собой повсюду, я был готов взорваться. Только могучим усилием воли я сдержался, ожидая, пока Абенти продолжит сам.

Абенти, однако, заметил мое волнение.

— Значит, ты уже слыхал об аркануме? — Кажется, его это позабавило. — Тогда расскажи мне, что ты слышал.

Эта маленькая подсказка была именно тем предлогом, который мне требовался.

— Я слышал от одного мальчика в Темпер Глен, что если тебе отрезало руки, то в Университете их могут пришить обратно. Правда могут? В некоторых историях говорится, что Таборлин Великий отправился туда, чтобы узнать имена всех вещей. Еще там есть библиотека с тысячью книг. Их правда так много?

Абенти ответил на последний вопрос, остальные высыпались из меня слишком быстро.

— На самом деле их там куда больше тысячи. Десять раз по десять тысяч книг. И даже еще больше. Больше книг, чем ты смог бы прочитать за всю жизнь. — В голосе Абенти прорезались мечтательные нотки.

Больше книг, чем я смогу прочитать? Почему-то я в этом сомневался.

Бен продолжал:

— Люди, которых ты видишь в караванах: заклинатели, предохраняющие пищу от порчи, лозоходцы, предсказатели судьбы, пожиратели жаб, — такие же арканисты, как все бродячие артисты — эдема руэ. Они могут немного знать алхимию, немного симпатию, немного медицину. — Он покачал головой. — Но они не арканисты. Многие ими притворяются. Нацепляют на себя мантии и задирают нос, чтобы обманывать доверчивых невежд. Но вот как можно узнать настоящего арканиста.

Абенти стащил через голову тонкую цепочку и протянул мне. Я впервые видел знак арканума. Он оказался не особенно впечатляющим: просто плоский кусочек свинца с впечатанными в него незнакомыми письменами.

— Это настоящий гил'те — или гильдер, если тебе так больше нравится, — объяснил Абенти с явным удовольствием. — Это единственный верный способ узнать, арканист перед тобой или нет. Твой отец попросил меня показать его, прежде чем позволить ехать с вами. Это значит, что он опытный человек, человек мира. — Абенти исподтишка наблюдал за мной. — Неприятно?

Я стиснул зубы и кивнул. Ладонь моя онемела, как только я коснулся свинца. Я с любопытством рассматривал знаки на его сторонах, но уже через два вдоха рука у меня онемела до самого плеча, словно я проспал на ней всю ночь. Мне было ужасно интересно, онемеет ли все тело, если я подержу знак арканума достаточно долго.

Выяснить это мне не удалось: фургон подпрыгнул на кочке, и моя затекшая рука чуть не выронила знак на подножку фургона. Абенти подхватил его, надел через голову обратно и довольно хмыкнул.

— А как ты это выдерживаешь? — спросил я, пытаясь растереть руку, чтобы она хоть что-нибудь почувствовала.

— Так получается только с другими людьми, — пояснил Абенти. — А для хозяина он просто теплый. Вот так и можно отличить настоящего арканиста от человека, просто обладающего даром находить воду или предсказывать погоду.

— Трип умеет что-то вроде этого, — сказал я. — Он выбрасывает семерки.

— Ну, это немножко другое, — рассмеялся Абенти. — Не такое необъяснимое, как дар. — Он ссутулился на своем сиденье. — Возможно, и к лучшему. Пару сотен лет назад человек был все равно что мертв, если люди замечали, что у него есть особый дар. Тейлинцы считали это демоническим знаком и сжигали людей, обладавших необычными дарами. — Абенти, казалось, загрустил.

— Нам приходилось устраивать Трипу побеги из тюрьмы раз или два, — сказал я, пытаясь вернуть беседу в более приятное русло. — Но на самом деле его никто не собирался сжигать.

Абенти устало улыбнулся:

— Подозреваю, у Трипа есть пара особых костей или особый навык, который, возможно, также распространяется на карты. Спасибо тебе за своевременное предупреждение, но дар — это нечто совсем другое.

Покровительственного тона я снести не мог.

— Трип не станет жульничать даже ради спасения собственной жизни, — заявил я чуть резче, чем намеревался. — И любой в труппе может отличить хорошие кости от плохих. Трип просто выбрасывает семерки. Не важно, чьими костями — всегда семерки. Если он спорит с кем-то, выпадают семерки. Если он натыкается на стол с костями на нем — опять семерка.

— Хм… — покивал Абенти. — Прими тогда мои извинения: это похоже на дар. Было бы любопытно посмотреть.

Я пожал плечами:

— Только возьмите свои кости. Мы не разрешали ему играть многие годы. — Внезапно меня осенила мысль: — Так что… может, он и разучился…

Он пожал плечами:

— Дары не уходят так просто. Когда я рос в Стаупе, я знал одного юношу, обладавшего особым даром: он необычайно хорошо управлялся с растениями. — Усмешка Абенти исчезла, он словно вглядывался во что-то, невидимое мне. — Его помидоры уже краснели, когда у других еще только лоза завивалась, тыквы вырастали больше и слаще, а виноград превращался в вино прежде, чем разливался по бутылкам. — Он умолк, по-прежнему глядя в никуда.

— Его сожгли? — спросил я с нездоровым любопытством юности.

— Что? Нет, конечно нет. Я не настолько стар. — Он сдвинул брови, изображая суровость. — Случилась засуха, и он пропал из города. Сердце его бедной матери было разбито.

Наступила тишина. Я слышал, как за два вагона до нас Терен и Шанди репетируют отрывок из «Свинопаса и соловушки».

Абенти тоже слушал, но отстраненно. После того как Терен запутался на середине монолога в саду Фейна, я повернулся к Бену.

— А актерскому искусству в Университете учат? — спросил я.

Абенти покачал головой, слегка удивленный вопросом:

— Там учат многим вещам, но не этому.

Я посмотрел на Абенти и увидел, что он наблюдает за мной, а в его глазах пляшут веселые огоньки.

— Ты мог бы научить меня некоторым из этих вещей? — спросил я.

Он улыбнулся — вот так просто все и получилось.

Абенти начал давать мне краткие основы всех наук. Хотя его главной любовью была химия, он верил в необходимость разностороннего образования. Я научился обращаться с секстаном, компасом, логарифмической линейкой и счетами. Что более важно, я научился обходиться и без них.

Спустя оборот я мог узнать и назвать любое вещество в его фургоне. Через два месяца я мог продистиллировать настойку, чтобы она стала крепче, чем возможно пить, перевязать рану, вправить кость и диагностировать сотни болезней по их симптомам. Я изучил процесс изготовления четырех различных афродизиаков, трех отваров для предохранения от беременности, девяти — от импотенции и двух зелий, называвшихся просто «помощь девице». Абенти довольно туманно говорил о назначении последних, но у меня были некоторые подозрения.

Я выучил формулы десятков ядов и кислот, а также сотню лекарств и панацей — последние даже иногда работали. Я удвоил свои знания о растениях — по крайней мере, в теории, если не на практике. Абенти начал звать меня Рыжим, а я его Беном — сначала в отместку, а потом по дружбе.

Только сейчас, спустя долгое время, я понимаю, как осторожно Бен готовил меня к тому, что будет в Университете. Раз или два в день в ходе обычных лекций Бен показывал мне маленькое умственное упражнение, с которым я должен был справиться, прежде чем перейти к другому предмету. Он заставлял меня играть в тирани без доски — просто запоминая ходы фишек. Иногда он останавливался посреди разговора и заставлял повторить все сказанное в последние минуты, слово в слово.

Это было куда сложнее, чем обычное запоминание, которым я пользовался для сцены. Мой разум учился работать разными способами и становился сильнее. Так тело чувствует себя после рубки дров, плавания или секса: вымотанным, расслабленным и богоподобным. Ощущения были похожи, только работало не тело, а мозг — это он уставал и растягивался, расслаблялся и набирался сил. Я чувствовал, как мой разум начинает пробуждаться.

Чем дальше, тем быстрее я учился — так вода размывает песчаную запруду. Не знаю, понимаете ли вы, что такое геометрическая прогрессия, но это лучший способ описать мое продвижение. И все это время Бен продолжал учить меня умственным упражнениям, а я был почти уверен, что он придумывает их исключительно из вредности.

Дата добавления: 2015-08-13