|
Читайте также: |
Сергей Минаев
Leave me dreaming on the bed
See you right back here tomorrow
For the next round
Keep this scene inside your head
As the bruises turn to yellow
The swelling goes down
And if you’re ever around
In the city or the suburbs
Of this town
Be sure to come around
I’ll be wallowing in sorrow
Wearing a frown
Like Pierrot the Clown
Placebo. Pierrot the Clown
Maybe, maybe it’s the clothes we wear
The tasteless bracelets and the dye in your hair
Maybe it’s our kookiness?
Or maybe, maybe it’s our nowhere towns
Our nothing places and our cellophane sounds
Maybe it’s our looseness?
But we’re trash, you and me
We’re the litter on the breeze
We’re the lovers on the streets
Just trash, me and you
It’s in everything we do
It’s in everything we do...
Suede. Trash
Thanks & regards людям, которые инспирировали рождение некоторых героев этого романа
Андрею Рывкину
Ирине Петровой
Фуаду Ибрагимбекову
Денису Попову
Анатолию Тупицыну
Петру Гуленко
Роберту Минасяну
Жоре Павленишвили и People
@ Padla production poker club:
Мише Семизу
Ованесу Баграмову
Интро
Уберите из первого ряда грустного мужчину!
Жанна Агузарова
– У тебя такие пушистые ресницы! – Таня устроилась у меня на груди, положив голову на руки.
– Угу, – соглашаюсь я.
– Пушистые-пушистые! Как у девочки. – Она запускает руку мне в волосы. – Тебе об этом говорили? – Таня выдерживает паузу, видимо ожидая отрицательного ответа «никто никогда», или смущения, или жарких объятий наконец.
– Говорили. – Я перевожу взгляд на потолок. «Может, светильник сменить? С другой стороны – этот вполне себе нечего».
– Часто? – делает она последнюю попытку, перед тем как сыграть в обиженную.
– Часто. – Теперь я смотрю прямо на нее, чуть склонив голову на бок. – Последний год чаще, чем прежде.
– Это оттого, что ресницы у тебя действительно необыкновенные. – Как любая умная и быстро обучаемая девочка Таня соображает, насколько глупо будет выглядеть, лежа голой и обидевшейся из-за того, что ее банальный комплимент не нашел во мне живого человеческого отклика.
«Нет, зайка, это оттого, что я холост, у меня большая квартира, красная „Веспа“ и лучшее шоу на молодежном канале. Поэтому у меня необычайно пушистые ресницы, нежные пальцы, красивые губы, большой член... Что там еще? Ты могла бы сказать, что у меня пушистая спина, если бы это катило за респект моему мужскому либидо. Но мы не армяне, зайка», – думаю я, но вслух предполагаю:
– Наверное...
Она скатывается с моей груди и ложится на спину. Некоторое время мы лежим молча. Таня выжидает ответного комплимента. Следуя заданному ею лицемерному фарватеру мне, вероятно, следует оглядеть ее подтянутое тело, плоский живот, высокую грудь, призывные бедра и сказать что-нибудь о ее высоком интеллектуальном уровне. Что-то такое, объясняющее, что она лежит в моей постели не потому, что ей двадцать три года и она хорошо трахается, а потому, что мне с ней, например... интересно. Вместо этого я кладу ей руку на живот и щекочу пальцем.
– Тебе хорошо со мной? – задает она вопрос, который вот уже три тысячи лет возглавляет посторгазмический хит-парад.
– Мне давно не было так хорошо. – Я пытаюсь изобразить самую проникновенную улыбку, хотя мне и в самом деле было очень хорошо. Что делать, уж в такое откровенное время мы живем. Женщины имитируют оргазм, мужчины – комплименты.
– Давай покурим? – Она сладко потягивается.
– Я в спальне не курю...
– А твои девушки?
– Даже мои мальчики, зайка. – Я снова улыбаюсь. – Я же тебе сказал, у меня редко бывают девушки.
– А откуда у тебя в ванной столько женской косметики? – Она игриво щелкает меня по носу.
– Пена дней, – делаю я попытку увернуться.
– Чего? В смысле?
– Не засоряй свою прелестную головку всякой ерундой! Это не ванная, это бюро забытых вещей. Тут вся квартира в вещах моих приятелей или их подруг.
– Что-то я не заметила на дверях таблички «Общежитие». Может, ты сдаешь квартиру?
– У тебя потрясающее чувство юмора! – Я целую ее в нос. Кажется, я начинаю говорить правду. Женщины определенно делают меня более искренним. А значит, лучше?
– Андрей, а как ты живешь один? – Таня покручивает на пальце прядь волос. – В смысле, при твоем графике. Кто тебе убирает, следит за всем этим? – Она обводит рукой спальню. – Вот скажи, ты вообще ешь дома? Вот моя мама, например, готовит потрясающие...
–...суши? Нет? Неужели котлеты?! – Я начинаю оглядываться по сторонам, понимая, что разговор подходит к тому моменту, когда надо либо зевать, либо сваливать. – Я вообще не ем, камера полнит. А следит за этим домработница.
– Скажи, а тебе бывает одиноко? – Таня садится и кладет голову на колени.
«Да почти всегда, милая! А ты – именно тот человек, который спасет меня от одиночества. Дайте-ка подумать, что я должен тебе ответить? Останься у меня ночевать? Или – почему бы тебе не переехать? И тогда, буквально со следующей минуты, ты приведешь в порядок “все это”, уберешь квартиру, наваришь мне вкусной и питательной домашней пищи, которую я ненавижу. Начнешь “исправлять” меня, заставишь “непредвзято посмотреть на своих друзей”. Что ты еще сделаешь?»
Но ответить я не успеваю, в дверь звонят.
– Антон, наверное, заехал, – говорю я, ловя вопросительный взгляд Тани. – Он всегда без звонка. Встаю и, не одеваясь, шлепаю смотреть, кто пришел. На экране домофона лицо Маши, моей подруги. Ну, или постоянной девушки, как она думает. Или притворяется, что думает. Лицо довольно злобное, надо заметить.
– Андрей, я знаю, что ты дома! – громко заявляет Маша.
Интересно, почему? Мопед у двери? Ну и что, может, я на чьей-нибудь машине уехал. По уму, не следовало бы открывать, но прикинув, что эта оголтелая начнет трезвонить, потом колотить в дверь, а я все это время вынужден буду шипеть Тане: «Это пьяная соседка, не знаю, что ей нужно!» – решаю открыть. В любом случае, при личном контакте слить ее будет легче. Я оглядываюсь по сторонам, хватаю Танины туфли и швыряю их в свою спортивную сумку.
– Ты телефон потерял? – с порога интересуется Маша.
– Не терял, а что?
– Я звоню тебе целый день, почему не подходишь?
– Я... я работал, душа моя. У меня в среду шоу, нужно готовиться, понимаешь?
– Ты последний раз к нему готовился год назад.
– Тогда мы еще не были знакомы, – напоминаю я.
– Мы так и будем стоять в прихожей? – делает она попытку прорыва.
– Маш, знаешь, – я сипло кашляю, пытаясь вызвать прилив мокроты, – я себя не очень хорошо чувствую, я спал.
– Может, тебя полечить? – Она недобро прищуривается и делает шаг вперед.
– Маша, давай встретимся вечером! – Я тоже делаю шаг вперед. – Мне правда нехорошо, я хочу выспаться.
– Ты не один! – заключает Маша. – Впрочем, мне это неинтересно.
– В смысле? – я не верю, что все так хорошо, а главное, так быстро закончилось.
– Я ухожу, Миркин, – и она садится на банкетку.
– Мы увидимся вечером, так? – Я не понимаю, какого черта она села, уходя.
– Нет, Миркин, ты не понял! Я ухожу от тебя. – Пауза в ожидании реакции. Я хмурю лоб, вспоминая о томящейся в спальне Тане. – Ты не привык, что тебя девочки бросают, да? Ты же у нас сердцеед!
– Я не понимаю, Машенька, ты пришла поскандалить?
– В моей джинсовой куртке блеск для губ, которым я не пользуюсь. Как ты думаешь, Андрюша, откуда он?
– Это «Что? Где? Когда?»? Откуда я знаю? – Маша начинает меня нервировать. – Может, твоя подруга оставила!
– Куртка до вчерашнего вечера висела у тебя, дорогой! – выстреливает она мне в левый глаз.
– У меня?! Дома?! – Я ищу варианты. – Может, Антон или еще кто-то приезжал с подругой, той стало холодно, и я предложил ей твою куртку. А подруга забыла в ней свой блеск для волос.
– Для губ.
– Для губ. В общем, что за допрос, а?
– Конечно забыла. И еще забыла твою визитку с номером мобильного! – делает Маша контрольный выстрел. А я совершенно точно вспоминаю, на ком была ее куртка вчера вечером, и это выводит меня из себя. Яна! Вот же тупица! А главное, что за пренебрежение! Забыть мою визитку! Можно подумать, ей телезвезды каждый день свои мобильные оставляют.
– Маш, я думаю, ты сама ее когда-то там оставила, а теперь придумываешь всякую ерунду. Давай поговорим вечером!
– Давай не будем говорить, а?
– Хорошо, давай не будем об этом говорить.
– Я хочу забрать свои вещи, – говорит она довольно жестким тоном.
– Когда?
– Сегодня! Сейчас!
И, с одной стороны, не стоит ей препятствовать, потому как в последнее время девушки редко проявляют подобную инициативу. Иные, кажется, обладают талантом не просто переехать к тебе, молниеносно наполнив квартиру своими вещами, но въедаться в ее стены так, что выкурить их можно только горячим паром. С другой стороны – спальня. Наша Таня горько плачет и все такое.
– Я привезу тебе вещи сегодня вечером.
– Нет, я приехала, чтобы забрать их сейчас! – Машино лицо изображает недюжинную работу интеллекта, она вся подбирается, вжимается в банкетку и выпаливает: – Кстати, Миркин, а почему ты голый?!
«Вау! Действительно, почему? А я настолько хорошо чувствую себя в своем теле, что даже не заметил. Вот что значит отсутствие комплексов! Почему же я голый? Зайди ты на полчаса раньше, нашла бы на мне из одежды только презерватив! Считай, тебе повезло, зайка!» Я смотрю на нее сверху вниз, она чуть запрокинула голову и не спускает с меня глаз. Между нами только мой член. Как немой укор.
– Я... я же сказал тебе, я спал... зайка...
В этот момент Маша вскакивает, отодвигает меня и чешет вперед. Я спотыкаюсь о спортивную сумку и слышу, как она верещит уже из спальни:
– Нет, ну я так и думала! Это даже неинтересно!
Маша мечется по спальне, раздвигает двери шкафа-купе, выдвигает ящики и лихорадочно сгребает свое нижнее белье, футболки, платья и прочий реквизит в большую дорожную кожаную сумку коричневого цвета. Как-только я пересекаю порог спальни, она подбегает ко мне, отвешивает пощечину и оборачивается к Тане:
– Вам, девушка, наши семейные разборки не помешают?
– Протестую! – Я поднимаю руку вверх. – Мы не женаты!
– Что вы, что вы! – бухтит Таня, укрывшись одеялом до самых глаз. – Мне как девушке молодой и неопытной это очень полезно!
«А семилетнюю разницу в возрасте отмечать – это по-нашему! Это ниже пояса».
– Ну не кокетничайте, девушка! Вы не так уж молоды, а опыт вам ваш партнер передаст очень быстро. Правда, ЗАЙКА?! – Она наотмашь лупит меня сумкой.
«Маши все-таки будет иногда не хватать. Какое чувство юмора! Вот что значит гуманитарное образование». Я уворачиваюсь, задеваю ногой за прикроватную тумбочку и шлепаюсь на пол, успев подставить руки:
– Девушки, раз вы так мило щебечете, может, нам прекратить этот театр теней и... втроем, ну, вы понимаете, – я закрываю рукой половину лица и начинаю давиться смехом. Машу, наоборот, душат рыдания. Она снова подлетает ко мне и лупит уже куда придется, и я поскорее ретируюсь из спальни, практически на четвереньках.
Минут десять проходят относительно тихо. Слышны лишь Машины всхлипывания и грохот задвигаемых ящиков. Наконец она выбегает из спальни с сумкой наперевес. Отворачивает от меня зареванное лицо, доходит до двери и начинает судорожно греметь ключами:
– Открой! Слышишь?! Немедленно открой мне дверь, – визжит Маша, – выпусти меня!!!
– Она открыта! – Я поднимаюсь с пола. – В другую сторону толкни...
– Скотина! – бросает она напоследок и хлопает дверью.
Я подхожу к двери, приоткрываю ее, оставляя безопасную щель, и говорю вслед этой мегере:
– Хотел бы напомнить, мадам, что сумка, в которой вы транспортируете свои вещи, все-таки моя. Мне будет не с чем ездить в командировки, дорогая!
– Самовлюбленный болван! Тварь! Ненавижу тебя, – несется от лифта.
– И импотент! Ты забыла добавить. – Я прикрываю дверь. В нее немедленно что-то бухает. «Сто процентов кожу поцарапает. Или ручку порвет», – сожалею я про себя и возвращаюсь в спальню.
Таня уже оделась, забрала волосы в хвост и озирается по сторонам.
– Эта неврастеничка прихватила что-то из твоей одежды? Не обращай внимания, зайка, это старая история. Никак не заберет остатки своих вещей. – Я бессильно развожу руками.
– При этом в остатках нижнее белье. Никогда не видела «бывших», которые забирают свои колготки и трусы в последнюю очередь! – Таня презрительно смотрит куда-то в область моего члена.
– Там были трусы?! Надо же! – Я оглядываюсь, соображая, что бы на себя напялить.
Мы вместе выходим в прихожую, и я внезапно чувствую такую усталость от всей этой бодяги, что не нахожу ничего лучше, чем сказать:
– Ты уже уходишь? Может, кофе выпьем? Или вина? – и получаю звонкую пощечину. Стоит заметить, что у Тани удар сильнее.
– О! – вскрикиваю я. – Кажется, я только что случайно наступил на чьи-то моральные принципы!
– У тебя редко бывают девушки?! – Она пытается залепить мне вторую, но я уворачиваюсь.
– Ужель та самая Татьяна?! Значит, ложиться в постель с малознакомым, но довольно известным молодым человеком после одного совместного обеда можно, а случайно пересечься с его девушкой нельзя? Поясните дискурс, я как-то отстал.
– Мудак! – цедит Таня. – Где моя обувь?
– В пизде! – довольно внятно отвечаю я и иду в гостиную. Ненавижу слово «обувь». Жуткая казенщина. – Дверь открыта.
Через несколько секунд дверь действительно хлопает с другой стороны квартиры. Вернувшись в прихожую, я достаю из сумки туфли, отношу к лифту и аккуратно вручаю их Тане:
– Босоно-о-ога и простоволо-о-оса ступаешь ты на этот путь, дочь моя! Я б тебя перекрестил на дорогу, но я еврей...
От ее ответа меня спасает приехавший лифт. Я возвращаюсь в квартиру, подхожу к большому зеркалу и осматриваю лицо. Царапины от чьих-то ногтей все же остались. Сорвут мне когда-нибудь эфир эти девушки, как пить дать!
Я смотрю на себя в зеркало и думаю, что поселять девушек дома нельзя, даже временно.
– Это все-таки семейный очаг, тепло, уют, выпивка и все такое, – разговариваю я со своим отражением. – Дом превратился черт знает во что. Нечто среднее между борделем и школой злословия. Так нельзя, Андрей, – корчу я укоризненную рожу. – Так нельзя. Пора бы уже взяться за голову, Андрей, и вести себя как серьезный мужчина. Отныне все соития только на нейтральной территории.
По пути в гостиную я нажимаю на кнопку музыкального центра. Включаю кофе-машину, достаю из холодильника бутылку Perrier, делаю первый глоток, смотрю в окно.
«Come on come on come on, now touch me, baby! Can’t you see, that I’m not afraid», – взрывает комнату Джим Моррисон. Я прохожу в ванную комнату. Сыплю на дно ванны каких-то зеленоватых кристаллов, подаренных малознакомым буддистом (они что-то такое делают... расслабляют или доставляют... не помню), включаю воду и возвращаюсь в гостиную.
На стене висит черно-белое фото, на котором запечатлен я в образе Святого Себастьяна, распятым на уличном фонаре с помощью телевизионного кабеля, с воткнутыми в плечи, грудь и живот штекерами вместо стрел. Чресла опоясаны рваной футболкой с олимпийским Мишкой, на голове бейсболка «New York Yankees». Талантливый двадцатипятилетний фотограф из Брянска, который год назад четыре дня мучил меня в студии, умер от передоза, поэтому теперь я вру всем, что фото сделал Дэвид Лашапель, во время своего двухдневного визита в Москву.
Глядя на дорожки вытекающего из распятого меня кетчупа, думаю о том, что еще какое-то время назад знакомства с девушками носили сильный культурологический оттенок:
– Настроение как на той моей фотографии, которую делал ЛаШапель. Помнишь, она еще получила приз в... Венеции? (Говорится как можно небрежнее.)
– Тебя фотографировал ЛаШапель?! (Восторженно.)
– Да ничего особенного. (Еще более небрежно, в сторону.) Стоило ли устраивать из этого такой шум?! Хочешь посмотреть?
Теперь же все начинается с пошлейшего, но результативнейшего вопроса:
– Хочешь работать в Останкино?
Как правило, им же на следующее утро и заканчивается. С приставкой «все еще».
Я хотел бы объяснить собственную деградацию до простых и пошлых вопросов общим падением культурного уровня соискательниц. Или тем, что я стал добрее или снисходительней, перестав заострять внимание на небогатом девичьем духовном мире. Но статистика довольно мерзкая вещь. Если псевдофото Лашапеля вызывало интерес у тридцати-сорока процентов аудитории, то предложение работы в бетонной коробке на берегу Останкинского пруда находит живой отклик не менее чем у семидесяти процентов девушек. Что-то неуловимо изменилось, kids. Проще говоря – видимо, я стал звездой.
Момент осознания этого факта был довольно забавным. Чувство собственного величия, или ЧСВ, как иронично именуют его гениальные дебилы с сайта lurkmore.ru, слегка забрезжило, когда малознакомые люди начали угощать меня в баре выпивкой. Засияло, когда в метро молодые гости столицы стали щелкать меня камерами своих сотовых, а «GQ» сделал со мной четырехполосное интервью (за которое три года назад я отдал бы свой мизинец – или мизинец одной из своих тогдашних подружек). Но окончательно воссияло ЧСВ в ту минуту, когда бабушка-консьерж в моем подъезде в очередной раз напомнила мне, что я не сдал сто восемнадцать рублей на оплату ее ежемесячного труда.
– Я завтра непременно занесу, у меня с собой денег нет! – бросил я на бегу, ибо денег, реально, не было. Мелких.
– Денег нет, – прошамкала бабушка, – а еще звезда называется! Завтра, Миркин, скажу в диспетчерской, чтобы воду тебе отключили. Всю.
Нелепо узнавать о собственной известности не с первых полос таблоидов, а из уст бабушки! Но как это по-русски! Ведь кем бы ты ни был, в каком бы статусе ни пребывал, истинная звезда – это бабушка с гаечным ключом: именно от нее, а не от журналистов, зависит, как ты будешь завтра пахнуть. А таблоидов у нас пока нет. Так что, ЧСВ, воссияв, резко потускнело. Бабушка с тех пор остается моей самой преданной поклонницей. Дай ей Бог здоровья. А мне воды...
Кстати о воде. Звук падающей воды подозрительно изменился. Бегу в ванную и вижу, что на пол уже прилично натекло. Закрываю воду, открываю слив, кидаю на пол пару полотенец, собираю ими воду. Положительно, пора завязывать с этими внезапными приступами философствования.
Вытерев пол, залезаю в ванну. Ложусь, кладу под голову полотенце и подвигаю ближе к бортику табуретку с книгами: Пруст, Кафка, Воннегут и Гессе, из тех, что собираюсь прочесть, но неизвестно, прочту ли. Книги несут две функции – социальную (свидетельствуют о твоем высоком духовном развитии) и прикладную (на них удобно ставить пепельницу). Закуриваю.
На полу, за корзиной с грязным бельем, замечаю мятый журнал. Дотягиваюсь. Несколько страниц, в том числе обложка, вырваны. Предположительно для забивания, с туалетной бумагой проблем у меня не было. На восьмой странице мои ответы на лажовый блиц-опрос. Что вас поразило прошлым летом? С кем бы вы хотели застрять в лифте? На какое домашнее животное вы похожи? Ваши любимые цвета? И прочая ересь. Неужели кому-то из читателей мой образ покажется нераскрытым, если он не узнает, на какое домашнее животное я похож? Неужели я могу ответить что-то вразумительное на вопрос о лифте?
Ответы весьма подробные, судя по всему, отвечала моя ассистентка. Опять что-то про мое отношение к сексу втроем. Интересно, что же я ответил? Оказывается, я за семейные ценности. Значит, интервью еще и цензурировали на канале. Ниже слоган: «Хочешь узнать, что говорят об этом “звезды”? Напиши “звезде”! Отправь звезде “смс”! Узнай мнение!»
Непременно узнаешь, если опустить кое-какие детали. «Звезды» не читают – за их емейл отвечает ассистентка, «звезды» не говорят, у них на это есть пресс-секретарь, наконец – у «звезд» нет мнения. Мнение есть у их продюсеров и руководства их канала. Такое вот живое человеческое общение талантов и поклонниц. «Это по любви», как поет Лагутенко.
А фотография получилась очень даже ничего. Стоит признать: за полтора года в больших медиа единственное, что я научился делать профессионально, – это отсутствующее лицо.
– А! – Я щелкаю по мятому глянцу. – Не лицо, а икона! А как ноги поставил – чистая Ванесса Паради, поджидающая Джонни Деппа!
«Мирки Миркина». За полтора года мы стали одним из двух самых популярных шоу молодежного музыкального канала М4М. Еще бы! Суть программы заключалась в том, чтобы менять социальный статус людей. Проститутки в нашем эфире становились менеджерами по продажам, а менеджерихи выходили на федеральную трассу, управляющий банком менялся местами с водителем маршрутного такси, а повар итальянского ресторана – с продавцом шаурмы. И между всеми этими типами, я – проверяющий, как им живется в новой шкуре, я – дающий советы, я – издевающийся, я – смеющийся, я – плачущий вместе с ними. Пресса поливала меня помоями, носила на руках, снова поливала. Участники программы трижды подавали на меня в суд – безуспешно. Мне дважды били морду – оба раза все тот же закомплексованный мудак, муж одной из менеджерих:
– Она... стояла на дороге... как проститутка!!! Вы понимаете, чего ей это стоило?!
– Но она же не дала клиенту!
Непонятно, чем он был больше возмущен, – моим ответом или тем, что его жена не вышла в финал нашего шоу.
Деятели культуры писали коллективные письма, требуя закрыть программу. Один заслуженный режиссер, сделавший полтора фильма, вопил о морали и грозил походом к Президенту, пока в интернете не появилась запись его разговоров с собственной секретаршей. Он предлагал ей одеться школьницей и грозил отшлепать солдатским ремнем. После этого альянс духовненьких распался. Они явно остыли. Видимо, мы поймали за руку самого невинного из них. Могу себе представить, о чем говорили со своими секретаршами остальные.
Вода, кстати, тоже остыла, пора менять съемочный павильон. Я выхожу из ванной и перемещаюсь в гостиную. Сажусь на ковер, ставлю музыку и наливаю себе первый стакан виски.
Я оглядываю окружающее пространство и ловлю себя на мысли, что моя квартира со временем превратилась в отель. Современный, дизайнерский, очень комфортный, но все-таки отель. Честно говоря, я давно ловлю себя на мысли, что веду себя в этом городе как иностранец. Как командированный. Рок-звезда в туре. Недели проходят как один день, месяцы как неделя, а год как... кстати, какое сегодня число?
Тут мне следовало бы поплакаться, рассказать о жесточайшей нагрузке, диком нервном напряжении, частых депрессиях, отсутствии времени на личную жизнь, и как следствие всего вышесказанного – о невозможности создать семью. Но вы читаете не повесть «Кровь и пот на льду Евровидения», да и я, кажется, не Дима Билан. Посему будем честны друг перед другом.
Сложно жаловаться на жизнь, когда последний раз ты пользовался общественным транспортом ввиду жесточайшей необходимости приехать вовремя: речь шла о контракте ценой пятьдесят тысяч долларов. О контракте, согласно которому ты на протяжении месяца должен рекламировать пиво, оценивая присланные про него рассказы любителей. Да и оценивать предстоит не тебе: от тебя требуется лишь имя и фотография в хорошем разрешении.
Глупо стенать о постоянной усталости, если в прошлом году ты провел за границей в общей сложности семьдесят пять дней, твоя карточка в фитнес-клуб стоит три тысячи евро, но ты туда не ходишь, потому что не можешь найти ее в ящике письменного стола. Отвратительно рассказывать о сложностях съемочного процесса и внезапных переездах с места на место, когда гостиничные номера, в которых ты останавливаешься во время своих командировок, должны стоить не дешевле семисот долларов за ночь. Лицемерно сообщать, что у тебя часто нет времени на обед или ужин, учитывая тот факт, что ты не можешь вспомнить, когда обедал или ужинал в заведении со средним счетом менее пяти тысяч рублей на человека.
Ты не знаешь, во сколько обходится каналу твоя мобильная связь и медицинская страховка, ты никогда не смотришь в конец ведомости представительских расходов – просто подписываешь. Такси, которое ты имеешь право вызывать, если опаздываешь на запись или задерживаешься допоздна на работе, давно уже используется твоими друзьями и их подругами, а на предложение канала нанять тебе водителя, скромно потупив глаза, ты заявляешь, что предпочитаешь передвигаться на «Веспе», не думая о том, во сколько обходится твоя логистика.
Количественные характеристики в отношении финансов давно перестали быть моей темой. В какой-то момент стало очевидно, что тех денег, которые мы не заработали в начале нулевых, мы точно не заработаем в их конце. И я успокоился. Того, что я получал на канале, было недостаточно для перелетов частными самолетами, покупок недвижимости за границей и прочих девайсов, которые отличают жизнь селебритиз в странах, так и не вставших с колен, типа Америки или Соединенного Королевства. Но этого вполне хватало, чтобы раза два в месяц внезапно срываться, скажем, в Лондон, не думая о том, сколько денег в данный момент на твоих карточках.
Мой гардероб практически полностью состоял из убитых джинсов, растянутых свитеров и футболок с дурацкими принтами, сделанных неизвестными дизайнерами, но купленных либо в Harvey Nichols либо на Camden Market, либо еще где-то на острове. Эта нарочитая небрежность, конечно, тщательно поддерживалась. Не верьте лохам, утверждающим, что у них «миллионеры и звезды ходят одетые как бомжи, потому, что им все равно, как они выглядят». Весь этот тинейджерский треш надевается только с одной целью – показать, что тебе не все равно. И ты круглый год ходишь практически в одних и тех же кедах не оттого, что тебе нечего надеть, а потому, что у тебя их тридцать пять пар. На поверку вышло, что выглядеть бомжом труднее, чем выглядеть русским миллионером. Для этого требуется что-то большее, чем деньги. Но разговоры о финансах – пошлейшая тема. Даже эсэмэски, которые приходят после каждой операции по кредитке, я тут же раздраженно стираю. Они отвлекают.
От чего? Да практически от всего. От интервью, фотосессий, эфиров, встреч с поклонниками творчества, съемок в эпизодах кинокартин (что особенно нравится), походов на радио и телеэфиры (ненавижу, но все равно хожу), диджейсетов, квартирников, чтения чужих произведений вслух, продюсирования сериала (об этом позже). Главное – от себя самого. Ведь ты практически не останавливаешься, понимая, что, если это сделаешь, непременно упадешь. Персонажей, желающих «быть Андреем Миркиным», – целая электричка «Владимир– Москва». В ней сидят поклонники, талантливые, но пока неизвестные. Они могут годами ждать твоего места.
Кстати о поклонниках. Самые конченые ублюдки среди нас, селебритиз, стенают от якобы невозможности выйти на улицу незамеченным. Даже если это так, даже если твоя жизнь напоминает сумасшедший дом – смени профессию, чувак! Стань счастлив – начни снова вести отстойную жизнь простого человека. Или не жалуйся, мать твою!
И я не жалуюсь. Я просто живу. Жизнью человека, который берет на себя повышенные обязательства, назначая восемь встреч в день и последовательно все отменяя, потому что у него вот уже третий час не получается правильно свести на домашних вертушках «Smells Like Teen Spirit» Nirvana с «Все идет по плану» Гражданской Обороны. Жизнью человека, который по пути на студию замечает нечто особенное и по приезде бегает по потолку с требованием за час до прямого эфира переделать все сюжеты. Потому что он вдруг обнаружил, они не соответствуют.
Чему? Частенько ты и сам не знаешь, просто в какойто момент ловишь тень идеи и целыми днями думаешь, как именно ее использовать. Это заставляет тебя вскакивать ночью и измарывать каракулями три-четыре листа, причем так замысловато и подробно, что утром уже невозможно разобрать, что ты имел в виду. Из-за этого ты часами стоишь в супермаркете и тупо вертишь в руках коробки с хлопьями, пораженный внезапной мыслью, что в программе нужно переделать все – от заставки до звукового сопровождения. Но наконец понимаешь, что дело не в заставках, логотипах и озвучке. Дело не в сюжетах и монтаже. Проблема в тебе. В червяке, который постоянно грызет печень, требуя новых побед, оваций, признаний. В твоем чертовом тщеславии, чувак.
Особенно очевидно это в такие дни, как вчерашний. Я сломал под столом карандаш, когда главный редактор канала сказал на планерке, что на прошлой неделе шоу было пресноватым. Пресноватым, бля! И это я слышу от человека, который каждый раз своим появлением наводит меня на две мысли – о суициде и эмиграции. Или о суициде в эмиграции. Реально, если вы хотите моей смерти – оставьте меня с ним на сутки в замкнутом пространстве. Послушав его рассуждения об исследовании аудитории или тенденциях в мировой музыке, пристально посмотрев в его постное лицо, ощутив его дирольно-стерильное дыхание, я вскрою себе вены чуть быстрее, чем за десять минут. Брр... даже руки зачесались. Нет, вскрывать не буду, не люблю вида крови, лучше дознуться. Говорят, прикольная смерть.
Я опрокидываю в себя очередной стакан. На чем, бишь, я остановился? На передозе? А, на вчерашнем дне. Так вот, после планерки я давал трехминутное интервью интернет-порталу, название которого, как всегда, не запомнил, и журналистка заставила меня побелеть от злобы, заметив вскользь, что не смотрит мое шоу уже три недели. Она, сука, видите ли, не успевает. А вечером... вечером я чуть с ума не сошел, когда мне показалось, что официант в ресторане меня не узнал. Я заплакал бы, kids, да вы все равно не увидите слез за темными очками, которых я практически не снимаю. Реально, kids, в такие моменты я чувствую, что этот город больше не любит меня.
Внезапно я ощущаю дикий голод. Встаю, уже порядком набравшийся, разогреваю в микроволновке картонку с лапшой, наливаю еще виски и возвращаюсь на пол.
Кстати о любви. Ее стало гораздо больше, чем раньше. Например, на прошлой неделе я почти переспал с пятью девушками. Почти – потому что с одной дошло только до страстных поцелуев в туалете (я был сильно пьян), у двух в самый ответственный момент обнаружились месячные, четвертая, с которой меня познакомил Антон, весь вечер одаривала меня знаками внимания, мы тискали друг друга под столом, а потом она вышла поговорить по телефону и исчезла (а как же дружеские рекомендации и хорошие отзывы с прежнего места в постели?). Последняя девушка была проституткой, что вроде бы за победу не катит. Или уже катит? Не хотелось бы в это верить.
Отношения с женщинами стали напоминать аренду дорогих автомобилей. Ты непременно хочешь покататься, но постоянного желания обладать у тебя нет. Тому есть масса причин – от быстрого пресыщения до связанных с наличием такого авто головняков. Но в отличие от женщин, машина не стремится въехать к тебе домой и остаться в твоей постели. Я стал предельно честен – я не хочу серьезных отношений. Об этом говорится в Users’ Guide Андрея Миркина, которая вручается на раннем этапе знакомства. И если раньше страх проснуться женатым был связан с юным возрастом, отсутствием денег и социального статуса, теперь он базируется на наличии всего вышеизложенного. И хотя с тем, как себя позиционировать, все давно ясно, по-прежнему... как-то сложно все...
Многие в этом городе готовы полюбить того парня с экрана, который весел, циничен, успешен и молод. Того чувака, что скрашивает ваши тоскливые дни каждую среду и воскресенье с двадцати одного до двадцати двух. Иногда мне кажется, что встречаясь, общаясь по телефону, присылая эсэмэски, просыпаясь со мной в одной постели, – они говорят с другим человеком. Точнее, тот самый «кто-то третий» это и есть настоящий я, что смотрит шоу по телевизору, сидит в массовке, стоит за спиной с камерой или вращает суфлер, стараясь попасть в ритм.
В углу гостиной висит дискобол, подаренный мне одним из безумных друзей, тех, которым все время кажется, будто вечеринка вот-вот начнется. Я поднимаю глаза и смотрю на сотню Миркиных, отражающихся в каждом стеклянном квадратике. Каждое отражение чуть отличается от другого. Где в этом калейдоскопе настоящий? Тот, который другой. Тот, который лучше меня. И найдется ли одна, та самая, готовая просыпаться по утрам с настоящим мной? Готов ли я проснуться самим собой?
Дискобол напоминает лягушачью икру. Однажды я сниму его, потому что он давно надоел. Либо сотни Миркиных разорвут наконец икринки и наполнят собой квартиру. Они окружат меня, стиснут в кольцо, прижмут в угол и примутся сверлить ненавидящим взглядом:
– За что?! – закричу я. – Чего еще я проебал, не успел, забыл сделать? Чего вам нужно?!
– Ничего, nothing, rien, nada... – послышится их нестройная разноголосица.
Но дискобол все еще на своем месте. Разглядывать его – все еще доставляет. Своим видом он как бы олицетворяет фразу:
«Есть другой мир. Должно быть, он есть», – фразу, которой я неизменно заканчиваю шоу.
Я смотрю на свое отражение в квадратике, что напротив моего носа. Черные прямые волосы, глубокие носогубные складки от постоянных улыбок, равнодушные глаза. Мне тридцать лет, я – ведущий успешного молодежного ток-шоу, неплохой диджей и, как мне недавно сказали, небесталанный актер. Я сижу абсолютно голый на полу собственной квартиры и ем вермишель «Роллтон» из картонного стакана. Не потому что голоден, а потому что похуй. Меня практически ничто не напрягает. Практически – потому что через полчаса я прикончу бутылку виски и лягу спать.
В этот момент в дверь звонят. Шатаясь, я бреду в прихожую, чтобы обнаружить на экране домофона Танино лицо. Прошу, не заперто.
– Знаешь, я подумала... ты мне нравишься! – открывает Таня прямо с порога беспорядочную стрельбу.
– Хочешь... работать... в Останкино? – с трудом выговариваю я.
Понедельник
В понедельник утром я обнаруживаю себя стоящим посреди двора средней школы с трудно запоминаемым номером, предположительно в районе метро «Водный стадион». Через тридцать минут мы начнем снимать ролик социальной рекламы, которая расскажет детям, как не стать жертвой педофила. Опять же предположительно, потому что мы уже час не можем найти главного героя – мальчика лет двенадцати-тринадцати. «Педофил», он же Денис Караваев, главный режиссер канала, ходит кругами по школьному двору, то снимая, то надевая бежевый плащ а-ля «шестидесятые». Под плащом на Денисе вязаный меланжевый свитер и голубые джинсы. Завершают ансамбль большие очки в коричневой роговой оправе.
– Ты довольно стильный, Дениска! – говорю я, когда он завершает очередной круг почета. – Стильный такой педофил. Будь я школьницей, непременно бы с тобой переспал!
– Да пошел ты! – отмахивается он.
– Что, тебе больше школьники нравятся? Да, сладкий?
– Ты бы лучше сценарий учил, комик!
– Сам ты гомик! – делано обижаюсь я.
– У тебя еще и с ушами проблема, – брякает Денис и идет на 328-бис круг.
По сценарию, Денис должен подойти к мальчику, представиться директором «Ералаша» и пригласить на кинопробы. Крупный пекшот – лицо Дениса с карамельной улыбкой, очки, потом хищный оскал. Второй пекшот – сияющее лицо мальчика, его глаза во весь экран. Потом пара скрывается за углом школы. В последний момент появляюсь я, выдергиваю из его рук мальчика и обращаю педофила в бегство. Последний пекшот – мое серьезное лицо (в сценарии это называется «с сильной трагедийной нотой»).
– Дети! Не общайтесь с незнакомыми людьми на улицах. Вы можете стать жертвой насилия! – говорю я в финале ролика.
Сегодня был первый съемочный день серии роликов для молодежи и школьников, направленных на борьбу с пьянством, курением, наркоманией, педофилией, дурными компаниями, на борьбу... да практически со всем. Для чего руководству канала понадобились эти ролики, загадка. То ли канал производством РДВ-продукта (разумное-доброе-вечное) решил уравновесить все производимое им в эфире зло, то ли под эту тему происходил распил федерального бюджета, но постановка таких роликов в эфирную сетку вперемежку со скабрезными роликами отечественных попдив и сериала «Вечеринка» с вечно голозадыми студентками первого курса выглядела как борьба производителей сигарет с раком легких.
В итоге две недели назад на планерке было объявлено, что оберегать молодежь от дурных привычек будет четверка пьяниц, куряк и наркоманов, людей, одним своим видом обозначающих дурную компанию, – то есть главных звезд канала. Меня, ведущего шоу «Седьмой гость» Олега Хижняка, Ваню Говорова из светской хроники и Сашу Спиридонова из «Дейлиньюс». Координировать съемки поручили Даше Семисветовой, или Даше-semi-sweet, как я ее называл, которая кроме того что была самой красивой девушкой канала, еще и вела еженедельный хит-парад. Появление Семисветовой вызвало едкий комментарий Говорова, который не мог понять, почему не будет ролика, посвященного борьбе с проституцией. Меня же волновали две вещи: какого черта нам не платят за эту работу, если это «высокая социальная миссия», и почему ролик против педофилов должен озвучивать я, ведь за последние пять лет у меня не было сексуальных контактов с лицами моложе восемнадцати лет. Так, во всяком случае, мне казалось.
Пока съемочная группа выстраивала свет и определяла место для камер, администраторы, похожие на орков из фильма «Властелин колец», искали мальчика. Все трое возвращались каждые полчаса и разводили руками. Мальчика не было.
– Ну? – спросил я троицу, когда она в очередной раз появилась. – Where is my kid?
– Ты бы не курил тут, все-таки школа, – ответил ктото из них.
– Вот когда ролик о вреде курения будете снимать, тогда и с сигаретами завяжем, – огрызнулся я, пристально посмотрев в лицо каждого из орков. – Где мой ребенок, я спрашиваю!
– Дети все какие-то... нефактурные, – ответил старший орк. – Многие не хотят сниматься...
– Не хотят сниматься! – Я хлопнул себя руками по бедрам. – Нет, вы видели этих чертей?! Дети у них сниматься не хотят! Вы на себя посмотрите! Как вы выглядите? Да будь я ребенком, я бы с вами даже разговаривать не стал! Подойди ко мне один из вас, я бы сразу понял, что меня хотят как минимум посадить на иглу, а потом разделать на органы. Что у тебя за бумаги в руке?
– Согласие на съемки.
– Типа контракта?
– Ну, типа того. Чтобы потом это в эфир можно было ставить.
—И ты на эту туфту ребенка хочешь купить? Контракт для съемок! Джеймс, мать твою, Кэмерон! «Титаник», что ли, снимаешь? Денис, а скажи мне, зайка, где ты берешь этих удивительных людей?
– Там же, где и тебя. – Денис снял плащ, потом посмотрел на небо и надел обратно. – На канале.
– Канал-анал! – Я сплюнул себе под ноги и отвернулся.
Школьный двор тем временем наполнился детьми, видимо, началась перемена. Поодаль стоял белобрысый мальчишка с лицом, преисполненным невинности, в джинсах и голубом свитере, сосал «Чупа-Чупс» и с интересом наблюдал за нашей сварой.
– Так, так, так! – Я подошел к мальчишке. – Привет, тебе сколько лет? Как тебя зовут?
– Сколько надо, – ответил парень, не вынимая изо рта леденец.
– Окей. Ну, хотя бы познакомиться с тобой можно? – Я старался быть как можно более ласковым.
– Мне мама запретила знакомиться на улице с неизвестными.
– Это я-то неизвестный? Сколько лет твоей мамаше? Тридцать? Тридцать пять? – Я достал мобильный. – Позвони ей и скажи, что разговариваешь с Андреем Миркиным, она меня еще на чай пригласит!
– Я знаю, кто вы! – нагло ответил парень.
– Окей, но я не знаю, кто ты.
– Миша.
– Хорошо, Миша. Хочешь, чтобы завтра в школе все девчонки были твои? То есть нет, прости... чтобы все чувихи из класса оказывали тебе респекты, и все такое. Хочешь стать знаменитым? Таким, как я?
– Не-а! – Миша вытащил леденец и придирчиво посмотрел на него. – Не хочу. Васька Фролов говорит, вы педик.
– Я?! – Меня слегка затрясло. – Да твой Васька сам... кто он вообще такой? Скажи своему Ваське, что за свой сексизм он поплатится. На первом курсе! Когда встретит хорошего парня на дискотеке!
– Вася мой друг, – меланхолично заметил Миша.
– Окей. Спрошу по-другому. Ты хочешь сыграть в кино? – Я присел перед ним на корточки. – Даже нет, не так. Хочешь сыграть в кино и получить упаковку «ЧупаЧупс»? Или две?
– Вы чё, дурак? – мальчик выбросил леденец.
– А! Хорошо. – Я оглянулся на съемочную группу и незаметно достал пачку сигарет. – А вот это покатит за дополнительный бонус-уровень?
– Не знаю. – Парень взял пачку и засунул во внутренний карман. – Мне с пацанами посоветоваться надо. – И он махнул рукой в сторону стайки одноклассников, напряженно наблюдавших поодаль за переговорами.
– Ну иди, советуйся.
– Три, – вернулся через несколько минут Мишка. – Три блока...
– Ты оху... ты не обкуришься?! – возмутился я.
– Нас десять человек. Два блока пацанам, один мне. – Миша посмотрел мне под ноги. – Бабки за первый блок вперед.
– Ну, вы, чувачки, даете! – Я полез за деньгами. – Ладно, заметано.
– Чё делать надо? – Мишка оглянулся и сделал знак группе поддержки. – И вот еще что – с девчонками я сниматься не буду.
«И никаких постельных сцен», – подумал я.
– Девчонок не будет. Что еще там у тебя в райдере?
– Где? – осклабился Мишка.
– Забудь. Так, коллеги у нас есть мальчик! – громко объявил я. – Камеры готовы?
Ролик сняли минут за сорок практически без косяков. Пару раз Миша высказал свое неудовольствие тем, что «мужик в плаще лапает меня за руки», потом я запутался, из-за какого угла выбегать, но в целом вышло, кажется, неплохо. После съемки администраторы попросили меня и режиссера подойти к директору школы, поблагодарить за помощь в организации съемок и выпить чаю. Уроки уже закончились, и школьное крыльцо было забито учащимися старших классов, особенно девчонками.
– Андрей, Андрей! – щебетали девушки. – Можно автограф?
– Ой! А можно с вами сфотографироваться?
– Потом, все потом, зайки. – Я оглядел крыльцо и отметил, что многие школьницы выглядят лет на пять постарше своего одиннадцатого класса.
– Андрюша, Андрюша, у меня демо-запись своей песни, ты можешь послушать? – выпрыгнула из-за шеренги сверстниц рыжая девчонка.
– У меня нет слуха, милая, я могу только посмотреть! – обворожительно улыбнулся я.
– Там еще и видео! – Она буквально запихнула диск мне подмышку.
– Отлично. Надеюсь, там есть твои координаты?
– Мобильный и домашний, – покраснела она.
Директор, мужик лет шестидесяти, с властным лицом и каким-то, как мне показалось, расхожим именем-отчеством, которые я, впрочем, не запомнил, ждал нас в своем кабинете. «Какие у вас милые и умные дети!», «Что бы мы без вас делали!» – в обмен на «это очень важно, что вы снимаете такие ролики» и «вы бы образовательные программы у себя на канале ввели». Кислый зеленый чай, дипломы на стенах, унылые занавески, список литературы для внеклассного чтения. Я чуть было не впал в депрессию, вспоминая свои школьные годы, но тут Денис ввернул чарующее: «Нам пора на монтаж», – и мы лихо снялись из кабинета.
– Могли бы еще посидеть, – пошутил я, отметив, что мы протусовали у директора тридцать семь минут.
– Мне с этим пнем еще неделю общаться, – зло посмотрел на меня Денис. – И еще, Миркин, прекрати давать детям деньги!
– Ты предлагаешь отнять деньги у ребенка?! – Я остановился посреди коридора. – Деньги, которые он заработал своим трудом? Ты поддерживаешь рабский труд несовершеннолетних?
– Он купит на них сигареты. Я все слышал.
– А это уже ответственность продавца, чувак! Я чту законы!
Денис укоризненно помотал головой, собираясь сделать мне очередное замечание, но тут, из-за угла коридора, держась за руки, выплыла троица. Вероятно, это были местные дивы, королевы бала – модельный шаг от бедра, узкие юбки, у одной колготки в сетку.
– Андрей, не могли бы вы уделить нам несколько минут? – кокетливо спросила пухлогубая брюнетка «в сеточку».
– Для чего?
– Нам нужно две фотографии. Одна с нами, – она кивнула в сторону подруг, – другая – со всем классом.
«Ну что я могу поделать?» – Я бессильно развел руками, глядя на Дениса.
– Я на улице, – цокнул он языком.
– Конечно, девушки, только быстро, у меня съемки через час! – наврал я.
Я позировал с каждой сначала на мобильник, потом на фотоаппарат, потом «сетчатая», закатив глаза, изрекла:
– А можно вас поцеловать?
– Грим не смажь! – рассмеялся я и привычно подставил щеку. Последовал глубочайший засос в губы. – Эй, зайка! – Я поспешно отстранился. – Тебе сколько лет?
– Шестнадцать! – Она заливисто расхохоталась.
– Шестнадцать? – Я придирчиво оглядел ее снизу вверх.
– Да. А что?
– Позвони мне года через два. Так, где ваш класс?
Еще полчаса я убил на фотосессию в классе, ловя кокетливые улыбки девчонок и хмурые взгляды парней. И вот когда я уже собирался валить оттуда, зашла ОНА.
Красивое холодное лицо, карие глаза. Строгий деловой костюм серого цвета, забранные в пучок темные волосы, уместный, но не вызывающий каблук.
– Наталья Александровна, наша историчка, – услужливо подсказала «сетчатая».
– У вас здесь еще занятия? – поинтересовалась училка.
– Нет, Наталья Александровна, мы фотографируемся! – защебетали девушки. – К нам приехал Андрей Миркин, ведущий с М4М, они у нас рекламу снимали!
«Какой style! – подумал я. – Интересно, она носит очки?»
– А разве закон не запрещает использование детей в рекламе? – пристально посмотрела она на меня.
– Это социальная реклама, Наталья Александровна! – Я сделал два шага вперед и протянул руку. – Андрей Миркин, телеканал М4М, вы наверняка знаете мое шоу. «Сколько ей лет? Двадцать семь? Восемь?»
– Я не смотрю телевизор. – Она быстро пожала мне руку. – У меня нет на это времени.
– Как я вас понимаю! – Я подошел и присел на краешек ее стола. – У меня такая же история.
«А чулки? Наверняка носит чулки и насилует симпатичных старшеклассников!». Аудитория за моей спиной затихла.
– Слезьте, пожалуйста, со стола! – холодным тоном отбрила меня училка.
– Ой, простите! – Я картинно вскочил и приблизился еще на один шаг, стремясь разобрать запах ее парфюма. – А вы историю ведете, мне ребята сказали?
– Точно. – Она демонстрирует «лакалютную» улыбку.
– Знаете, у моего племянника проблема! – Я всплеснул руками. – Вчера он спросил меня, был ли Александр Македонский геем, и я не нашел, что ему ответить, представляете?
– Я преподаю отечественную историю, – еще раз улыбнулась она и принялась засовывать какие-то бумаги в сумку.
– Правда? У него еще были какие-то вопросы по Ивану Грозному... – Я слегка ущипнул себя за мочку уха. – Вы, случайно, не ведете подготовительных курсов, я бы его к вам записал.
– Нет, не веду. – Она подняла сумку со стула и поставила на стол. – У вас еще есть вопросы? Я тороплюсь.
«Да у меня собственно один вопрос: как бы нам поутру проснуться в одной постели, а?»
– Вопросы... не знаю, меня всегда так интересовала история... например Римская Империя... оргии Калигулы...
– Я бы вам порекомендовала список литературы по данной теме, но не сегодня.
– Какая удача! – Я встал между ней и дверью. – Мы как раз всю неделю будем у вас снимать. Завтра например. Может быть, вы дадите мне свой телефон, чтобы я мог договориться... по литературе?
– Вот я вам завтра список и набросаю. Для тех, кто профессионально не занимается предметом, он небольшой. Заходите на перемене, в девять сорок пять. – Она вскинула сумку на плечо и глазами показала, чтобы я освободил проход.
Для меня последняя фраза прозвучала как: «Я завтра отдамся прямо в классе, если пойму, что ты профессионал».
– Значит завтра, в девять сорок пять! – Я шел рядом с ней по коридору и никак не мог разобрать, что за парфюм. – Так рано не получится, у меня съемки на канале. Может, в десять вечера? Мы могли бы выпить кофе...
– Боюсь, к изучению Римской империи это отношения не имеет. – Она остановилась, рассмеялась и потянула на себя ручку двери с надписью «Завуч». – Всего доброго!
«Сучка!» – я щелкнул пальцами, развернулся и побрел к выходу. На лестнице меня догнала «сетчатая».
– Опять ты, Лолита Северного округа! – обернулся я на стук каблучков.
– Наталья тебе не даст! – хихикнула она.
– Лесбиянка? – спросил я заинтересованно.
– Нет, просто не даст и все!
– Много ты понимаешь! У меня по истории всегда пятерки были.
– Вот увидишь, «звезда»! – Она опять глупо хихикнула и быстро сбежала по ступеням.
Денис поджидал в машине, куря через открытое окно.
– Торопил, чтобы я тебя подбросил, а сам завис на час! – прошипел он. – Трахнул в туалете старшеклассницу?
– Дэн, там такая телка! – Я мечтательно закатил глаза. – Учительница истории. Я влюбился...
– В какой раз на этой неделе?
– В первый, – честно ответил я.
В этот момент от стены отделилась низкорослая тень. Потом еще и еще. К машине подошла группа мальчишек.
– Нужны еще бабки за два блока, – наигранно просипел вышедший из армии теней Мишка.
– А ну пошли по домам! Я тебя сейчас за уши – и к отцу, там спросишь про два блока! – прикрикнул на него Денис.
– А мы вам в следующий раз колеса проколем! – тихо сказал кто-то.
– Так, Денис, немедленно дай мне тысячу рублей! – Еле выговорил я, с трудом сдерживаясь чтобы не рассмеяться. – Я знаю этих ребят. Они не шутят.
– Ты доиграешься, – вздохнул Денис, протягивая мне купюру.
Я отдал ее Мишке, и ребята бросились врассыпную.
– Мне жизненно необходим телефон завуча. Желательно сегодня...
– Ты решил пойти сюда учителем?
– Я решил пойти сюда учеником, – мечтательно произнес я, представляя себя лежащим спиной на столе, со скачущей на мне «историчкой». Ее юбка слегка задралась, обнажая кружево чулка, одной рукой она чуть придушивает меня, держа за конец непонятно откуда взявшегося на мне галстука, другой уперлась мне в грудь. Я стараюсь попадать с ней в такт и одновременно расстегивать пуговицы на блузке. На доске, предположительно, написано: «Роль женщины в Отечественной войне 1812 года», – а у меня остались вопросы по зарождению капитализма в России...
В три часа дня я врываюсь в Останкино. Забегаю в киоск, покупаю кипу газет, два глянцевых журнала, три пачки сигарет, две упаковки жвачки. Притормаживаю у магазина с видеопродукцией, традиционно интересуюсь у женщины-киоскера, не завезли ли еще шведской порнографии, чем, опять же традиционно, вгоняю ее в краску. Покупаю четыре диска с фильмами Феллини, которые обещал подарить одной девушке (вспомнить бы, кому), и двигаю к лифтам. Десять метров пути прохожу минут за пятнадцать: я здороваюсь с коллегами с других каналов, успеваю выкурить сигарету со знакомым журналистом, и все это время мой телефон разрывается с интервалом в сорок секунд. Будто в нем установлен радиомаяк, сигнализирующий всем о моем прибытии.
Первым, кого встречаю на выходе из лифтов, оказывается Олег Хижняк. Человек-проблема, человекмерзость, ублюдок, мелочная тварь, дешевый сноб, фанфарон или, как его еще называют, ведущий шоу «Седьмой гость». Его программа стартовала на канале на три месяца позже моей и вот, почти полтора года, мы – прямые конкуренты и, как следствие, злейшие друзья. По слухам, его уволили с детского канала «Бибигон» за то, что он произнес в эфире «жопа зайчика». Дети охуевали. Опять же, по слухам. Олег относится к категории людей, которых я начинаю ненавидеть, стоит мне увидеть их favorite tracks в плеере. Правда, плеера его я в руках не держал, из брезгливости, а отношения наши не заладились после первого же корпоратива.
Через четыре месяца после того, как его проект набрал обороты, у Хижняка развилось необратимое чувство собственного величия. Оно проявлялось в том, что он здоровался со всеми так, будто протягивал милостыню, а еще в снисходительной улыбке, которой одаривал рассказывающих анекдоты коллег, в том, как курил, какую позу принимал на собраниях, – да практически во всем.
Сначала, будучи человеком общительным, я пытался с ним разговаривать, и пару раз мы даже пили кофе. Но на том корпоративе это ничтожество позволило себе бестактность, за которую в прежние времена вызывали на дуэль или били табуреткой по лицу, ну а сейчас имело бы смысл накормить эту тварь экстази, обрядить в обтягивающие джинсы и майку без рукавов и отправить в день ВДВ в парк Горького.
Мы стояли среди коллег и обсуждали музыкальные заставки на западных каналах, в том числе те, которые мне дико нравились, что я весьма театрально доносил до собравшихся:
– Конечно они хороши! Практически так же хороши, как заставки твоего шоу, – и тут я решительно перешел государственную границу, без объявления войны. – Правда, Лондон переболел этим года три назад...
– Ясное дело, зайка, никто не знает лондонских трендов лучше жителей Самары, побывавших там в двухдневной турпоездке, – незамедлительно получил я симметричный удар из всех бортовых орудий.
Стоит ли говорить, что после того обмена любезностями мы стали особенно близки. Я запомнил в лицо каждого, кто посмеялся тогда его шутке. Так же, как и он – тех, кто одобрительно кивнул после моей репризы.
– Не знаю, какой я друг, но враг я хороший! – тихо сказал мне тогда Хижняк на выходе.
– Я помогу собрать тебе вещи после закрытия твоего проекта, – кивнул я в ответ.
«И понеслась череда увечий». Мы гадили друг другу по мелочам, уводили героев, играли на опережение с сюжетами программ. И все это происходило в ореоле слухов и сплетен, распускаемых на канале. И если какое-то время я старался от этого абстрагироваться, то последние шесть месяцев больше не мог себе позволить не участвовать в конфликте. Война заводила. Она давала силы оставаться живым. В общем, обычная теплая дружеская ненависть ведущих популярных программ.
Хижняк был бездарностью. Так считал не только я, но еще как минимум мои друзья – Антон и Ваня, а это, согласитесь, уже коллективное мнение. Хотя порой я слышал гнилой базар про то, что мы с Хижняком очень похожи, но это говорили, как правило, люди злые, нечуткие, неспособные отличить брит-поп от ленинградского клацанья по струнам.
– Поцелуемся? – Хижняк картинно раскрыл объятия.
– Если только в засос, зайка! – Я вытянул губы.
– Это пошло! – отстранился он. – Как в совковых сериалах или шоу средней руки с отечественными ведущими, косящими под Рассела Бренда.
– Я пытаюсь, – обескураженно развожу руками, – выглядеть так же круто, как ведущий высококачественного отечественного шоу. Как чувак, который косит под чувака, который десять лет назад косил под Ларри Кинга. Кстати, ты не пытался надевать в эфир подтяжки? Тебе бы очень подошло. Ах да, прости, я забыл, ты все еще носишь футболки «в облипку»... Как же я люблю людей, наглухо застрявших в восьмидесятых...
– Подражание, Андрей, – не самое плохое, что есть в человеке. Не переживай, все с этого начинали. Ты был не так плох в последнем эфире, еще бы научиться с «суфлера» читать...
– Смотришь меня, зайка? Не делай из меня кумира, я полон недостатков...
– Какая самокритика! – сочувственно кивает он. – Скажи, твоим гримерам много приходится работать, чтобы убрать эту, – он делает движение кистью вокруг лица, – нездоровую одутловатость? Или просто вы так свет ставите?
– Мы используем восковые маски. Именно это позволило нам выиграть «долю» на прошлой неделе, – хлопаю я его по плечу и прохожу вперед.
– Не сломай шейку бедра, ты слишком модельно ходишь! – несется мне вслед.
Я показываю из-за спины «фак».
В open space стоит такой гвалт, что кажется, я попал на биржу труда. Звонят телефоны, надрываются принтеры, журналисты громко переговариваются между собой. Набрав в легкие воздуха, я поправляю темные очки и прорезаю пространство, стараясь не оборачиваться, когда меня окликают. Короткая пробежка – и я скрываюсь от всего за дверью с табличкой «Padla Production».
В комнате, развалившись в глубоких креслах, сидят четверо – сценарист, редактор программы, ее помощница и моя ассистентка. Под потолком, повизгивая, крутится вентилятор с погнутыми лопастями, привезенный нашим режиссером из маленького станционного кафе, расположенного в глубине чего-то... кажется, Мексики. Большая плазма, разделенная на четыре части, показывает наш канал, Би-би-си, VH1, и Си-эн-эн. Собравшиеся сосредоточили свое внимание на экранах, хотя телевизор работает без звука. Вероятно, за время работы здесь у всех появилась способность читать по губам. Из колонок айподa льется All seeing I «Beat goes on».
Наш офис со временем превратился в некое подобие блошиного рынка. Стремясь комфортно обустроить свое пространство, каждый из нас натащил сюда кучу личных вещей. Вдоль стен стоят: доисторическая радиола «Ригонда», сноуборд, рулон с киноафишами пятидесятых, там-тамы, торшер без абажура, сломанные диджейские вертушки, гитара без струн, микрофонная стойка, доска для дартс, пустой аквариум, который я купил, чтобы поселить в нем хамелеона, которого так и не завел.
– Здравствуйте, коллеги! – Я снимаю темные очки и нарочито дебильно улыбаюсь. – Я все еще люблю вас!
– Нет, этого не может быть! Он так похож на Него! Просто одно лицо! – закрывается руками Вова Алдонин, сценарист проекта, двадцативосьмилетний гей по кличке «анальный карлик». Кличку, естественно, придумал я. – Не может быть, чтобы он сам заявился, собственной персоной!
На Вове синяя футболка с нарисованной кроссовкой ядовитого цвета, рваные серые джинсы, белые кеды и огромных размеров очки без диоптрий.
– Андрей, можно с вами сфотографироваться? А автограф? Я с Иркутска приехала, мы вас там все школой смотрим! – дружно защебетали Таня и Тоня, редактор шоу и ее помощница. Несмотря на пятилетнюю разницу в возрасте, совместная работа сделала их практически близнецами. Со временем я перестал удивляться тому, что у них и фамилия одинаковая – Петровы. Таня приобрела ее в замужестве, старшая, Тоня, вернула себе девичью.
– Судя по тому, что пять минут назад я встретил Хижняка, а также судя по шквалу аплодисментов, в которых вы меня искупали, у нас небольшие нестыковки, мелкие шероховатости, или, проще говоря, – полная жопа?
– У нас две новости: хорошая и отличная, – вкрадчиво начинает Гуля, моя ассистентка, симпатичная татарка двадцати одного года, с вечернего журфака МГУ, о чем свидетельствует надетая на ней футболка с надписью «Free Speech».
– Начни с хорошей, любовь моя!
– У нас слетели оба героя в «Городских новостях», – невозмутимо говорит Гуля. – Пилоты говорят, что до официального заключения правительственной комиссии давать комментарии не будут.
– Что же у нас сегодня катит за отличную новость? – В раздражении я закуриваю.
– Представитель компании, страховавшей авиашоу, тот, которого мы планировали на главного героя, прислал факс. – Гуля подает мне бумагу и смиренно опускает глаза.
– «К сожалению... мы пришли к выводу... – Я пробегаю глазами документ. – В будущем...». Блядь! Нет, вы послушайте, – обвожу я взглядом присутствующих, – этот мудак с труднопроизносимой фамилией не считает наше шоу «достаточно серьезным» ввиду... так, где это? Вот. «Ввиду его молодежной ориентации». Так и написал, скотина! Ориентация бывает гомо и гетеросексуальной. А у шоу только аудитория, баран!
– Еще «би», – встревает Вова.
– Что «би»?
– Бисексуальная ориентация, это когда...
– Это когда как ты? В самом деле, кем он возомнил себя, этот клерк? Властителем дум?
В комнате непривычно тихо. Вова погружен в ноутбук, Таня роется в сумке, а Тоня делает вид, будто за ней наблюдает. Гуля перекладывает с места на место мобильный. Из колонок нарастает:
Drums keep pounding a rhythm to the brain.
La de da de de, la de da de da.
And the beat goes on, and beat goes on.
– Я ошибаюсь, или это еще не все новости? Кто возьмет на себя смелость пристрелить мучающееся животное? – Я выпускаю дым под потолок и смотрю, как вентилятор неспешно кромсает его лопастями, превращая в пыль.
– Представитель страховой компании, этот урод, придурок и мудак, простите, – Гуля запинается, – будет завтра у Хижняка. Главным героем.
– Что?! – Я картинно наклоняюсь к ней, приложив ладонь к уху. – Можешь сказать это еще раз вот сюда? На восьмую камеру?
– Андрей, это ерунда! – разом затараторили Тоня и Таня. – Мы сейчас быстренько...
–...Найдем новых героев, – подключается Гуля.
–... Или напишем сценарий с новым сюжетом, – дружелюбно кивает Вован. – Или...
– То есть, кроме того что чуть более чем за сутки до эфира передача не готова, а наш главный герой нагло спизжен, у нас больше нет проблем?
– Никаких! – хором отвечают Таня и Тоня.
– Это обнадеживает. У меня только один вопрос: КАКОГО ГРЕБАНОГО ЧЕРТА ВЫ ЕЩЕ ТУТ СИДИТЕ?! – выкрикиваю я.
– Мы тебя ждали, – отдувается за всех Гуля.
– А я приду, верну героев, потом буду убивать Хижняка перед камерой, да? В рапиде, чтобы у вас «крупняки» получились?
В этот момент дверь офиса открывается, и вихрастая голова, просунувшись в щель, изрекает:
– Только что! Авария на мусоросжигающем заводе у МКАД! Взорвалась печь!!!
– Жертвы? – с надеждой в голосе вопрошает Вова.
– Уточняем, – отвечает голова.
– Группа готова к выезду? – взвизгивает Таня.
– Так! Быстро! – Я начинаю нарезать круги по комнате. – Гуля, собираешь оперативную информацию. Тоня, едешь на объект и пытаешься очаровать ментов, эмчээсовцев, кто там у нас еще?
– Представители мэрии Москвы?
– Постарайся сделать так, чтобы они к концу сюжета были в еще более полном говне, чем в начале!
– Героев сколько подбирать? – уточняет Вова.
– Не знаю, пока не решил. Да, Тоня, возьми с собой Анального карлика, он что-то у нас засиделся.
– Сам ты карлик! – огрызается Вова.
– Я не карлик, я мозг! – Я хлопаю в ладоши. – Работаем, работаем, работаем! Вы еще сидите?!
В комнате все приходит в движение, грохочут ящики, хлопают крышки ноутбуков. Один за другим комнату покидают все, кроме Гули.
– Я уже думаю про шоу, – обращаясь к ней, я плотно закрываю дверь офиса.
– Шеф! – Гуля достает из ящика своего стола ксерокопию фотографии Хижняка, поверх которой наложена круговая мишень, и прикрепляет ее к доске для дартс. Над фотографией надпись:
DIE, DESHOFFKA!
Я достаю из-под клавиатуры единственный дротик, дохожу до двери, резко разворачиваюсь и кидаю:
– Ха!
– Девять очков, – изрекает Гуля, глядя на дротик, вонзившийся в переносицу Хижняка. – На прошлой неделе было хуже.
– Но все равно есть над чем работать, да?
– Еще попытка!
– Скажи мне, что ему очень, очень больно!
– Он истекает кровью, шеф!
– Я тотально люблю тебя, Гульнара Ибрагимовна!
– Спасибо, Андрей Сергеевич!
– Хочешь выходной в пятницу?
– Нет. Ты все равно не подпишешь, проще заболеть.
– Ну скажи, что хочешь, дай мне ответить: «невозможно», потешить свой начальственный комплекс неполноценности.
– Не хочу. Я с понедельника и так в отпуске.
– Рррррр! – рычу я. – Моя маленькая неприступная татаро-монголочка! Как, кстати, твой бойфренд?
– Перманентно! – чихает Гуля.
– Смотри, чтобы к новому сезону никаких беременностей!
– Я повесила замок. Можно пойти пообедать?
– О! Как же я забыл-то. У меня тоже обед! С Семисветовой!!
Дата добавления: 2015-08-09; просмотров: 110 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Двоичная арифметика | | | Принципы |